Валерий Замулин
Мифы и легенды Огненной дуги
Для раздувания значения деятельности Н.С. Хрущёва в годы войны идеологические органы уже в начале 1960-х годов стали использовать и мемуары полководцев. Хотя в их узком кругу он, как военный специалист, мягко говоря, авторитетом никогда не пользовался. Тем не менее все чаще в статьях и воспоминаниях бывших командующих фронтами, а затем и армиями стали появляться хвалебные оды о его масштабной и кипучей работе. Так, например, К.К. Рокоссовский в сборнике «На Огненной дуге. Воспоминания и очерки о Курской битве» «рассказал» о том, как в период подготовки к летним боям 1943 г. в штаб Центрального фронта, которым он командовал, несколько раз приезжал член Военного совета (соседнего!) Воронежского фронта Н.С. Хрущев, чтобы проинформировать «о сложившемся к тому времени вокруг Советского Союза положении»[58]. Как правило, полководцы и военачальники обладали непростыми характерами. Поэтому во избежание скандалов, которые они могли учинить, такие вставки обязательно согласовывались с ними «под роспись». Г.К. Жуков, не один год, боровшийся против подобных «вкраплений» в рукопись своей книги мемуаров (не понимая, как это можно маршалу и коммунисту так врать и пресмыкаться), в личном письме К.К. Рокоссовскому очень жёстко указывал по этому конкретному эпизоду: «Я внимательно слежу за Вашими выступлениями в печати. И всегда жду от Вас правдивого описания истории операций. Но, увы! И Вы, Константин Константинович, оказывается, не лишены желания пококетничать перед зеркалом истории, некоего украшательства своей личности и искажения фактов. Напомню лишь некоторые. Описывая подготовку войск Центрального фронта к Курской битве, Вы писали о выдающейся роли Хрущева Н. С. в этой величайшей операции. Вы писали, что он приезжал к Вам на фронт и якобы давал мудрые советы, «далеко выходящие за рамки фронтов». Вы представили в печати его персону в таком виде, что Хрущев вроде играл какую-то особо выдающуюся роль в войне. А этого-то, как известно, не было, и Вы это знали. Как Вам известно, с Хрущевым приезжал и я. Напомню, что было на самом деле: был хороший обед, за которым Хрущев и Булганин крепко подвыпили. Было рассказано Хрущевым и Булганиным много шуток, анекдотов, а затем Хрущев уехал в штаб Воронежского фронта, а я остался во вверенном Вам фронте, где отрабатывались вопросы предстоящей операции с выездом в войска. Надеюсь, этого Вы еще не забыли?»[59].
Но наиболее масштабно и зримо эта пагубная тенденция проявилась в шеститомнике «История Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». Вот как оценивал это издание бывший начальник Генерального штаба Красной Армии маршал Советского Союза А.М. Василевский: «… Читаешь многотомную Историю Великой Отечественной войны… и иногда удивляешься. В период подготовки Сталинградской операции и в период самой операции, в том числе в период самых ожесточенных боев с Котельнической группировкой немцев, я ездил из одной армии в другую, из одних частей в другие буквально все время в одной машине с Хрущевым. Он не вылезал из моей машины, всегда, где был я, был и он. Но вот читаешь эту историю, и в ней написано: «Товарищ Хрущев приехал туда-то», «Товарищ Хрущёв прибыл на командный пункт в такой-то корпус», «Товарищ Хрущев говорил там-то и с тем-то» и так далее, и так далее. А где начальник Генерального штаба, так и остается неизвестным.
Ещё более странно описано в этой Истории планирование операции на Курской дуге. Из этого описания может создаться ощущение, что эта операция была в основном спланирована на Воронежском фронте, тогда как на самом деле для планирования этой операции съехались и участвовали в ней Жуков, Рокоссовский, я, Ватутин подъехал туда во время этой работы и Хрущев. Это действительно так, но не сверх того»[60].
Ему вторил Г.К. Жуков: «…Лакированная эта история. Я считаю, что в этом отношении описание истории, хотя тоже извращённое, но всё-таки более честное у немецких генералов, они правдивее пишут. А вот «История Великой Отечественной войны» абсолютно неправдивая. Это не история, которая была, а история, которая написана. Она отвечает духу современности. Кого надо прославить, о ком надо умолчать»[61].
В словах ключевых фигур Красной Армии минимум личного и обид за забвение. Действительно издание получилось откровенно ангажированным, в нём были упущены или задвинуты в историческое небытие ряд важных событий, крупных персонажей и существенных факторов, в том числе и тех, что реально влияли на решения советского и германского командование при планировании летней кампании 1943 г.
Так, в третьем томе при изложении событий на Украине в феврале-марте 1943 г. был сделан упор на срыв советскими войсками планов противника. Однако умалчивалось о поражении Воронежского и Юго-Западного фронтов, больших потерях их войск, оставлении значительной части, 150 км, уже освобожденной территории, в том числе и о сдаче врагу Харькова – крупного индустриального и административного центра. «Забыли» авторы упомянуть и о том, что не получили развития и начавшиеся в это время наступательные операции Центрального и Брянского фронтов. Были обойдены молчанием не только эти крупные неудачи в районе Курской дуги, но, что самое важное, до конца не были вскрыты их причины. Хотя, как известно, верные выводы из уже проведённых масштабных операций, даже неудачных, весьма продуктивны, т. к. не теоретически, а в ходе боевой работы выявляют наиболее слабые места в планировании и подготовке войск.
А ведь весной 1943 г. Ставка ВГК и Генеральный штаб анализировали и итоги трёхмесячного контрнаступления на юге советско-германского фронта, и обстановку, сложившуюся после отхода двух фронтов с Украины. Выводы оказались неутешительными: результаты боевых действий после Сталинграда могли быть более весомыми. По крайней мере, при правильном расчёте своих сил, трезвой оценке противника и складывавшейся ситуации, была реальная возможность удержать уже освобождённые Харьков и Белгород. В то же время контрудар Манштейна продемонстрировал, что вооруженные силы Германии ещё сохраняли высокий боевой потенциал. В ходе тех сражений Красная Армия понесла не только значительные потери в живой силе, вооружении и технике, но удар был нанесён и по её престижу, что в тот момент имело немаловажное значение для имиджа СССР в мире. Этот трагический опыт заметно повлиял на настроение политического и военного руководства Советского Союза. Оно начало более осторожно и взвешенно оценивать собственные возможности и потенциал неприятеля. Это особенно ярко продемонстрировал процесс планирования обороны под Курском. Обладая численным превосходством во всех основных родах войск, накопив значительные оперативные и стратегические резервы, Москва сознательно передала инициативу противнику с тем, чтобы измотать его в оборонительных боях и лишь потом перейти к решительным действиям по окончательному освобождению страны от оккупантов. Гитлер же из трагедии на Волге и последовавшего затем отступления не извлёк должных уроков. Успех Манштейна в какой-то мере снял остроту «Сталинградской катастрофы», благодаря чему, несмотря на серьёзный риск, он всё-таки решился на проведение авантюрной, по сути, операции «Цитадель».
Ещё один существенный урок, который был извлечён советским командованием, касался средств и форм борьбы с бронетехникой противника. Танки по-прежнему определяли успех и при ведении обороны, и в ходе наступления. А операции «Скачок», «Звезда» и особенно оборонительные бои в марте 1943 г. под Харьковом и Белгородом ярко продемонстрировали, что бронетанковые войска вермахта сохранили высокую боеспособность. Поэтому в период стратегической паузы огромные усилия Москвы были направлены на создание новых образцов вооружения, совершенствование организационных форм артиллерии, ликвидацию «танкобоязни» личного состава действующей армии, на его обучение методам борьбы с новыми немецкими танками. И самое главное – вся оборона под Курском строилась как противотанковая и организовывалась на всю глубину армейской обороны. Это явилось одним из определяющих факторов успеха летом 1943 г., особенно на Воронежском фронте. К сожалению, все эти вопросы не нашли отражения в книге.
Кроме того, в шеститомнике не были освещены должным образом важные, но неудобные для советской стороны проблемы, возникшие уже в ходе Курской битвы. Например, причины прорыва главной армейской полосы Центрального фронта на всю глубину уже 5 июля 1943 г., хотя в этот момент его 13-я А обладала колоссальными силами, невыполнение замысла контрудара 12 июля 1943 г. на Воронежском фронте, ошибки в использовании танковых армий однородного состава на обоянском и прохоровском направлениях, низкий темп продвижения войск Центрального и Брянского фронтов в Орловской наступательной операции. Также не были вскрыты и проанализированы сложности, возникшие в первые дни оборонительной операции, с управлением войсками во 2-й ТА, которая действовала на направлении главного удара ГА «Центр».
Вместе с тем авторы этого фундаментального труда допустили и ряд фактических ошибок. Например, утверждалось, что командование ГА «Юг» к 10 июля 1943 г. отказалось от наступления через Обоянь и начало сосредотачивать большую части соединений 4-й ТА у ст. Прохоровка, благодаря чему здесь к 11 июля 1943 г. была создана якобы небывалая за годы войны плотность бронетехники – 100 танков и САУ на 1 км фронта[62]. В действительности же от наступления из района Белгорода строго на север руководство группы Манштейна отказалось ещё в мае 1943 г., и в указанное время никакой перегруппировки в район Прохоровки не проводилось. На дальних подступах к станции по-прежнему продолжали действовать только дивизии 2-го тк СС, которые не являлись основными силами танковой армии Гота, а их численность авторы явно завысили, поэтому указанная плотность бронетехники не соответствовала действительности. В шеститомнике также безосновательно утверждалось, что при проведении контрудара 12 июля 1943 г. 1-я ТА, 6-я гв., 7-я гв. и 5-я гв. армии участвовать в нём «в той мере, в которой ранее предполагало командование Воронежским фронтом… не могли», поэтому якобы «основная тяжесть сражения пала на 5-ю гвардейскую танковую армию»[63]. Это не только искажало суть одного из самых значимых оборонительных мероприятий командования Воронежского фронта при отражении удара ГА «Юг» на Курск, но и умаляло роль воинов остальных пяти армий, задействованных в контрударе. Редакционная коллегия книги явно попала под влияние П.А. Ротмистрова, который выдвинул этот далекий от исторических реалий тезис ещё в 1960 г. в своей первой работе о Прохоровке. Чем-то иным объяснить совпадение точки зрения, изложенной в его мемуарах, и авторского коллектива книги, трудно. «Во время подготовки советских войск к контрудару, – писал Павел Алексеевич, – противник неожиданно нанёс сильный танковый и авиационный удар по этим армиям и теснил 1-ю гв. ТА и 6-ю гвардейскую общевойсковую армию в направлении Обояни, а часть левофланговых соединений 5-й гв. общевойсковой армии отбросил к Прохоровке. В результате эти армии не успели подготовиться к проведению контрудара 12 июля и в нём в этот день не участвовали. Противник не преминул этим воспользоваться»[64].
Это откровенная выдумка вновь повторяется через несколько страниц, свидетельствуя о том, что бывший командарм не просто заблуждался, а целенаправленно принижал роль соседей в контрударе. Подобные утверждения, часто встречавшиеся и в других публикациях П.А. Ротмистрова, стали причиной острого конфликта, вспыхнувшего в середине 1960 г. среди ветеранов Курской битвы. Откровенное игнорирование подвига сотен тысяч воинов этих армий и непомерное выпячивание своих заслуг надолго поссорили не только Павла Алексеевича, но и Советы ветеранов 5-й гв. ТА с товарищами по оружию – ветеранской организацией 1-й гв. ТА. Хотя впоследствии в работах, опубликованных начале в 1970-х годов, маршал пытался скорректировать свою точку зрения об участии в контрударе 5-й гв. А.
К сожалению, не обошлось в шеститомнике без ошибок при изложении хода боевых действий и в северной части Курской дуги. Так, в нём утверждалось, что 18-й гв. стрелковый корпус к 5 июля 1943 г. находился в резерве Центрального фонта[65]. В действительности же он был передан командованию 13-й А ещё 29 марта[66] и к началу боёв составлял её второй эшелон. Подобные ошибки, безусловно, досадны, хотя и простительны для монографий или новых исследований, но, не для таких фундомен-тальных изданий, каким была «История Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.», которую готовили лучшие в то время научные силы страны.
Ещё одной существенной негативной особенностью этого труда стало нивелирование индивидуальности (особенностей характера, стиля работы, полководческого почерка и т. д.) всех более или менее заметных и значимых фигур минувшей войны. Как точно подметил американский журналист А. Верт, работавший в 1941–1945 гг. в СССР, издание «страдает тем недостатком, общим для многих, хотя и не для всех советских книг о Второй мировой войне, – что он показывает, по существу, всех русских в точности похожими один на другого»[67]. Подобный подход свидетельствовал не только о непонимании авторским коллективом значения индивидуальности личностей, находившихся в системе стратегического и оперативного планирования боевых действий, управления войсками, но прежде всего указывал на стремление тогдашнего руководства Советского Союза всеми средствами выделить особую роль Коммунистической партии и советской системы, лишить отдельного человека (советского солдата, полководца или рабочего на оборонном заводе) права на способность самостоятельно, по велению собственной совести совершать подвиг или выдающийся поступок при защите своего Отечества.
Подвергнутые справедливой критике сразу же после выхода из печати отдельные тома редколлегия была вынуждена срочно дорабатывать[68]. Однако государственная система, выстроенная под «одного человека», была неспособна к трансформации. Поэтому никаких принципиальных изменений в переизданных книгах не произошло, удалили лишь технические ошибки и несколько расширили отдельные разделы. Глава о событиях на Огненной дуге тоже претерпела лишь «косметические» изменения.
Следует подчеркнуть, что в первой половине 1960-х годов тема Курской битвы была одной из самых обсуждаемых в советских СМИ. И причина этого крылась не только в личной заинтересованности Н.С. Хрущёва и его ближайшего окружения, хотя, безусловно, она имела существенное влияние. Но, на мой взгляд, определяющим всё-таки был идеологический фактор. Дело в том, что в период «хрущёвской оттепели» советскому народу впервые было рассказано о трагических событиях 1941–1942 гг., хотя и в очень урезанном виде. Тем не менее для большей части общества эффект был ошеломляющий. Целью этого было желание окружения Н.С. Хрущёва усилить процесс развенчания культа личности закреплением в общественном сознании тезиса, будто бы «И.В. Сталин командовал войсками по глобусу», тем самым усилить свою власть и влияние. Когда же результат был достигнут, то потребовался «антидот», т. е. мощный противовес первому периоду войны, чтобы негативные последствия поднятой информационной волны, нацеленной на имя Верховного главнокомандующего, в общественном сознании не были перенесены на КПСС и государство в целом. Для этого как нельзя лучше подходила Курская битва. Во-первых, она была и масштабной, и победоносной. Во-вторых, проходила летом, что до этого считалось неудачным временем года для ведения боевых действий Красной Армии. В-третьих, многие из её участников (генералы, крупные политработники и партийные функционеры) не только ещё находились «в строю», но и занимали высокие посты в государстве и армии. Поэтому появилась возможность решить идеологическую задачу и себя не забыть. В результате три месяца до начала июля и 50 огненных суток июля и августа 1943 г. стали «дежурной» темой не только в преддверии юбилеев, но в той или иной форме годами присутствовали на страницах советской прессы и в радиоэфире.
Нельзя не признать, что помимо отсутствия у руководства СССР заинтересованности в глубоком научном изучении Великой Отечественной войны, на качество исторических исследований в это время оказывали влияние также и объективные факторы. Во-первых, недостаточные знания советских историков о военной стратегии Советского Союза в годы войны и их неподготовленность к работе по данной проблематике. Во-вторых, база доступных архивных источников была крайне скудной. Как и в прежние годы вся оперативная и значительная часть отчётной документации фронтов и армий за 1941–1945 гг.
по-прежнему находилась на секретном хранении и не была доступна исследователям. Вместе с тем много архивных дел периода войны находилось в беспорядке, документы были не систематизированы и разбросаны по различным военным учреждениям и ведомствам. А.М. Василевский свидетельствовал: «Удивительное дело, как мы мало пользуемся документами. Прошло 20 лет со времени окончания войны, люди вспоминают, спорят, но спорят часто без документов, без проверки, которую легко можно провести. Совсем недавно, разыскивая некоторые документы, я обнаружил в одном из отделов Генерального штаба огромное количество документов. Донесения, переговоры по важнейшим операциям войны, которые с абсолютной точностью свидетельствуют о том, как в действительности происходило дело. Но с самой войны и по сегодняшний день как эти документы были положены, так они и лежат. В них никто не заглядывал»[69].
Следует назвать и ещё одну важную проблему, касавшуюся источников. Бывший член редакции «Военно-исторического журнала» полковник В.М. Кулиш писал: «Ставка ВГК и ГКО в области стратегического управления войсками оставили мало документов. И. В. Сталин, озабоченный соблюдением секретности, а может быть, и по другим соображениям запрещал участникам совещаний вести записи без его указания. Они, как вспоминали Жуков, Василевский и другие, должны были запоминать принятые решения и указания, а затем, возвратившись в свои кабинеты, по памяти записывать их в секретные тетради. А такие тетради, согласно правилам о секретном делопроизводстве, периодически уничтожались специальной комиссией. Так эта группа источников исчезла, другие важные оперативные документы были просто потеряны» [70].
Сложности с документальными источниками стратегического характера были известны не только военным историкам, но и руководству ЦК КПСС и МО СССР, как и то, что они создавали существенную проблему в их работе. Поэтому в середине 1960-х г. было принято решение издать специальный многотомный труд «Сборник документов Верховного главнокомандования за период Великой Отечественной войны»[71]. Такой шаг, безусловно, мог бы повысить уровень знаний учёных-историков и положительно повлиять на качество их исследований. Однако этого не случилось, первые книги начали печататься в тот момент, когда стрелка барометра общественно-политической жизни страны отошла от значения «оттепель» и чётко указывала на «заморозки». Настоящие научные исторические труды не только перестали интересовать власть, но более того, она сочла их вредными. Однако вышедший в 1969 г. третий том этого издания, посвящённый в том числе и Курской битве, всё-таки сыграет свою положительную роль. Ровно через 30 лет собранные в нём материалы войдут в тематический сборник, который будет опубликован издательством «ТЕРРА» в 1999 г. и станет событием в научной жизни нашей страны.
И тем не менее, несмотря на перечисленные проблемы, оценивая достижения советской исторической науки в части изучения событий лета 1943 г., как, впрочем, и минувшей войны в целом за весь послевоенный период, следует признать, что 1960-е годы были наиболее продуктивными. Большой по объёму и довольно результативный труд военных и гражданских историков, безусловно, способствовал воспитанию советских людей в духе преданности не столько КПСС, а, прежде всего, своей Родине и народу. Вместе с тем лучшие представители научного сообщества не без основания считали, что обобщенный опыт прошлого не только важен для защиты государства, повышения боеспособности его военной организации и формирования идеологии. «Знание истории, – писал А.Г. Грылёв, – в том числе и военной, духовно обогащает человека, расширяет его кругозор, способствует широте мышления»[72]. Можно с уверенностью утверждать, что ряд работ, опубликованных в это время, в полной мере отвечал этим целям. Некоторые из них даже сегодня не потеряли свою актуальность, потому что их авторы с большим уважением относились к славным делам военного поколения советского народа, насколько это было возможным, старались не заниматься демагогией и пустым славословием, а честно анализировали достижения и промахи, собирая по крупицам бесценный опыт и знания о минувшем нашей страны.
Активно в это время развивалась и мемуарная литература. Из всех авторов воспоминаний наиболее откровенным в изложении и оценке событий под Курском (учитывая исторические реалии того времени), последовательным в отстаивании своих взглядов на отдельные ключевые моменты битвы был маршал Советского Союза Г.К. Жуков. В его книге «Воспоминания и размышления», опубликованной в 1969 г., как и в трудах почти всех советских военачальников и полководцев, чётко прослеживается желание задвинуть в тень неудавшиеся операции, в которых он выступал как ключевая фигура, например, «Марс» и «Полярная звезда». Что же касается летней кампании 1943 года, то о ней Георгий Константинович пишет настолько откровенно, насколько это тогда было возможно, учитывая, с каким трудом шло согласование с властными структурами вопроса издания его мемуаров[73]. Во-первых, он откровенно признал, что при планировании обороны под Курском Ставка ВГК (в том числе и он лично) допустила серьезный просчёт в определении направления главного удара вермахта. Ожидалось, что основные силы германское командование бросит против Центрального фронта (ГА «Центр»), в действительности же наиболее мощная группировка вермахта была сосредоточена перед Воронежским фронтом (ГА «Юг»). Эта ошибка имела существенное негативное влияние на ход первого этапа битвы. По сути, все, что делали первые две недели июля 1943 г. фронт Ватутина и Ставка, было нацелено на исправление этого просчёта.
Во-вторых, маршал довольно самокритично отметил, что проведённая вечером 4 июля и в ночь на 5 июля 1943 г. контрартиллерийская подготовка, ранее официально признававшаяся как успешная[74], ожидаемого результата не принесла. Раскритиковал он и попытки авиации Воронежского и Юго-Западного фронтов нанести удары по немецким аэродромам на рассвете 5 июля, отметив, что они «полностью не достигли своей цели»[75].
В-третьих, Г.К. Жуков открыто выступил против самовосхваления П.А. Ротмистрова и созданного им мифа, будто его армии в ходе боёв под Прохоровкой сыграли решающую роль в срыве наступления всей ГА «Юг». Хотя впервые об этом читатель узнал лишь в 1990 г. из опубликованного (уже без купюр) десятого издания его мемуаров[76].
В-четвёртых, он объективно оценил результаты оборонительной фазы Курской битвы в полосе Воронежского фронта и отмёл необоснованное утверждение, будто бы его руководство неверно спланировало оборону и действия своих войск, поэтому немцы прорвали его рубеж на глубину до 35 км, в то время как силы ГА «Центр» увязли в обороне Центрального фронта на первых 12–15 км[77]. Эта точка зрения впервые была изложена маршалом в статье, опубликованной в сентябрьском номере за 1967 г. «Военно-исторического журнала»[78], а затем развита в книге воспоминаний.
С приходом к власти в СССР в октябре 1964 г. нового руководства в общественно-политической жизни начался отход от принципов, которые пытались во время «оттепели» внедрить в науку передовые советские учёные. Брежневское руководство взяло курс на сворачивание возникшей в научной среде и в печати (на страницах «толстых» журналов, «Военно-исторического журнала») относительно свободной дискуссии по важным проблемам истории минувшей войны. Уже 9 августа 1967 г. даже лауреат шести Сталинских премий, известный советский прозаик К.М. Симонов в письме заведующему отделом культуры ЦК КПСС В.Ф. Шауро подчёркивал, что в стране «неумеренно разросшаяся цензура», а её активность приняла «за последнее время небывалые размеры»[79].
Переломным в этом отношении стал именно 1967 год. В Постановлении ЦК КПСС от 14 августа 1967 г. «О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве» перед советскими историками была поставлена главная задача: сосредоточить усилия на разработке проблем, раскрывающих решающую роль КПСС и народных масс в разгроме нацизма в годы Великой Отечественной войны[80]. Для достижения этой цели партийными и государственными органами был принят ещё ряд руководящих документов, детализировавших их дальнейшую деятельность. На первом этапе главные усилия были нацелены на ликвидацию начатого XX съездом КПСС процесса десталинизации. Правящая элита стремилась полностью сохранить государственную систему управления, созданную И.В. Сталиным. Поэтому она не была заинтересована в том, чтобы преступление власти того периода, колоссальные людские и материальные потери Красной Армии, ошибки, допущенные по вине политического и военного руководства СССР, стали достоянием гласности. Наоборот, имя Верховного главнокомандующего стали всё чаще извлекать из исторического небытия, а всё, что было связано с трагическими страницами истории, замалчивать или активно «ретушировать». О том, какие настроения в отношении этой важной проблемы доминировали в руководстве страны, свидетельствует высказывание Министра обороны СССР Д.Ф. Устинова[81] на заседании Политбюро ЦК КПСС 12 июля 1984 г., когда бывшие соратники Н.С. Хрущёва пошли на беспрецедентный шаг, восстановив в партии В.М. Молотова, одного из главных организаторов политических репрессий в стране. «Ни один враг не принёс столько бед, – заявил тогда Д.Ф. Устинов, – сколько принёс нам Хрущёв своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также в отношении Сталина»[82].
Идеологическим и цензурным органам была дана установка: усилия средств массовой информации, издательств и редколлегий сосредоточить на освещении выдающейся роли КПСС в организации отпора гитлеровским захватчикам, массового героизма советских людей в годы войны и описании победоносных операций Красной Армии. Коллективам учёных, занимающимся общественными науками, было «рекомендовано», опираясь на метод исторического материализма и принцип партийности в исторической науке, сделать упор на раскрытие передового характера советской военной науки, выдающейся организаторской роли Коммунистической партии в борьбе за победу и т. д. «Откуда же сейчас, в шестидесятые годы, опять возник миф, что победили только благодаря Сталину, под знаменем Сталина? – задавал вопрос в своей книге фронтовик, автор пронзительных воспоминаний о Великой Отечественной профессор Н.Н. Никулин. – У меня на этот счёт нет сомнений. Те, кто победил, либо полегли на поле боя, либо спились, подавленные послевоенными тяготами. Ведь не только война, но и восстановление страны прошло за их счёт. Те же из них, кто ещё жив, молчит, сломленный. Остались у власти, сохранили силы другие – те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне. Они действовали именем Сталина, они и сейчас кричат об этом. Не было на передовой: «За Сталина!» Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Всё это накипь…»[83]
Ситуацию с изучением событий 1941–1945 гг. усугубили и решения, принятые ещё в период нахождения у власти Н.С. Хрущёва. В начала 1960-х годов в руководстве СССР возобладала точка зрения о том, что будущая война, если она разразится, будет носить характер ракетно-ядерной дуэли. Поэтому традиционная структура военной организации страны с опорой на обычные виды вооружения будет якобы постепенно себя изживать. Следовательно, опыт прежних войн (в первую очередь Великой Отечественной), который изучался военными историками и воплощался в новые уставы, наставления и другие регламентирующие документы, должен был остаться в прошлом. После оглашения в 1963 г. новой военной доктрины тенденция на сворачивание Генштабом научных военно-исторических исследований Великой Отечественной и передача этой функции гражданским учёным начала усиливаться. Её кульминацией стало создание в августе 1966 г. Института военной истории (ИВИ), который должен был стать в стране головным научно-исследовательским учреждением в области военной истории. По форме он был военным (относился к Министерству обороны СССР), но по содержанию работы стал придатком Главного Политуправления Советской Армии, читай ЦК КПСС. Если раньше для военных историков при изучении битв и сражений главным критерием оценки были новые знания, то теперь во главу угла ставилась политическая целесообразность. Поэтому в ходе исследований и побед, и поражений должен был быть извлечён в первую очередь полезный опыт, который помогал бы командирам выработать методы рационального мышления, находить в трудных условиях боя правильные решения и т. д. В научную жизнь активно внедрялся тезис: «История в первую очередь мощное средство политической борьбы и в прошлом десятилетии её недооценили». Поэтому ИВИ стал главным инструментом по наведению «должного порядка в этой запущенной за время правления Хрущёва отрасли пропагандистской работы».
На многие значимые издания и публикации по военной проблематике в период пребывания у власти Н.С. Хрущёва было наложено клеймо «субъективизма». Поэтому в 1966 г. ЦК КПСС принял Постановление об издании двенадцатитомной «Истории Второй мировой войны». Параллельно с этим при Главпуре СА формируется специальная группа для редактирования рукописей и контроля за издаваемой военно-исторической литературой, в первую очередь воспоминаниями полководцев и военачальников о Великой Отечественной войне. Из мемуаров, готовившихся к печати, начали вымарываться целые абзацы и даже разделы как не соответствующие современным подходам, и дописывались новые, далёкие от исторической правды, но «нужные» для пропагандистской работы.
Однако деятельность «брежневского» руководства по переписыванию истории войны сразу же вызвала резкое неприятие ещё находившихся «в строю» фронтовиков, в том числе генералов и маршалов. Далеко не все, но многие из них справедливо оценили эти шаги власти не как возвращение к исторической правде, а как попытку создать «новую историю под нового Генерального секретаря ЦК КПСС». В письме, направленном в 1967 г. начальнику ИВИ генерал-майору П.А. Жилину[84], маршал артиллерии Н.Д. Яковлев писал: «Лично мне кажется, что пытливые читатели ожидают от учёных-историков не только описание хода боевых действий с нашей стороны. Их уже немало опубликовано и публикуется. К сожалению, большинство их, т. е. статей, бесед, воспоминаний, мемуаров, как-то схожи между собой. Они во многих случаях носят налёт некоторой приедающейся хвалебности в адрес ряда военачальников, описания подвига отдельных бойцов, политработников, командиров, партизан… Нужны ведь не только хвалебные реляции, но и кропотливое исследование малого, на чём покоится большое и где присутствует наука»[85].
