Валерий Викторович Шигарин
Две судьбы

В поисках себя

Поход

Листаю пожелтевшие страницы.

На них история – моя и не моя.

Проносятся года, так словно птицы,

Глотая пыль, хитро кривится колея.

Я шёл в поход, ведомый жаждой славы,

Во имя Господа и чести короля.

Пиры, турниры – прежние забавы

Исчезли в прахе под копытами коня.

Тогда, в мечтанья юности наивной,

В Святой Земле манил таинственный Грааль,

Казалась жизнь беспечной и невинной,

И я шагал по ней в неведомую даль.

Иллюзии погибли… Жизнь жестока.

Как мотылек, летя на свет, сгорел мой пыл.

Пролита кровь – всевластие порока -

И я мечты свои наивные забыл.

Нас меньше становилось с каждым боем –

Итог безумия и алчности людской.

Надежда, захмелевши, с диким воем

Неслась куда-то с размозженной головой.

Всё в мире оказалось так не прочно.

Жизнь – величайший дар Божественной любви

Затоптан в прах, а всё, что так порочно,

Всплыло из тьмы в дурмане пролитой кровИ.

Был штурм. Горящий город словно пекло.

(Так нестерпимо не хотелось умирать)

Пожарища чадили, солнце блекло,

Кровавым диском продолжавшее пылать.

Обрушилась стена и с ней ворота…

Безумный крик и лязг затупленных мечей,

И плач, далёкий плач, и в сердце что-то,

Чего не сыщешь под одеждой палачей.

За каменной стеной, что скрыла солнце,

Я опустился на песок, устало сник.

Душа дошла до самого до донца,

От жажды плавился иссохший мой язык.

Монах – стервятник, грязная душонка

Поодаль трупы деловито обирал,

Ногой отбросил мёртвого ребёнка…

Ему с рождения Господь души не дал.

Я встал. В глазах от боли потемнело,

Не обнажив меча, ударил в жирный бок.

Казалось, сердце всё в огне горело…

Монах бежал и проклинал меня, как мог.

Ночь пала, утопив в пески прохладу.

Дорога в лагерь, словно долгий путь домой.

У входа в мой шатёр, как дань за правду,

Стоял посланец от Епископа за мной.

Тяжёлый разговор, пустой, никчемный.

Монах состряпал припоганейший донос.

Подонок, лгун он был, увы, отменный

И всё, как надо было, в тексте преподнёс.

Епископ знал абсурдность изложенья,

Но он слуга и долг свой свято исполнял.

Я молча разыграл пред ним смиренье,

А про себя «святых усердно поминал».

Под утро лагерь был наш атакован.

Такое чувство, будто всех швырнули в ад.

Огонь вокруг, шатёр исполосован,

Крик, суматоха, стрел горящих водопад.

Я бился, ничего не понимая,

Искал в огне людей и верного коня,

Кричал, как зверь, рассудку не внимая,

Рубил мечом, пока не сбили с ног меня.

Ни грешный, ни святой

Я умирал…

В степи над выжженной землёю

Пылал кровавым заревом восход…

Коснулся губ

Кувшин с холодною водою,

И время придержало вечный ход.

Старик… (о, силы Провиденья!)

Принёс меня в заброшенный шалаш,

И дней короткие мгновенья

Слились в один терзающий мираж.

Настои трав целебной силой

Вернули то, что отняла война,

И где-то в омуте бессилья

Обрушилась незримая стена.

День ослепил так нестерпимо…

Казалось, мир взорвался от огня,

И в глубине необратимо

Возникло чувство «нового» меня.

С трудом привстав, я глянул в двери…

Сидел старик, лежали связки трав…

Я, как ребёнок в колыбели,

В сей мир входил лишь с криком, но без прав.

Старик взглянул… О, Боже, правый!

Я помнил удручённый этот взгляд.

Когда в огне пылали храмы…

Так Ангелы на небе лишь грустят.

Тот взгляд, пронзая бесконечность,

Связал и свет, и тьму, как есть, в одно.

В нём, утомясь, застыла вечность,

Мелькнуло то, что было суждено.

Я ощутил: войны «забавы»

Растаяли как редкий горький дым,

И хуже власти – нет отравы,

И мне не быть ни грешным, ни святым.

Возвращение к жизни

Мы часто и подолгу говорили.

Он много знал, таинственный старик.

Казалось, в небе звёзды ниже плыли,