Валерий Валерьевич Фёдоров
Война, мир и книги
* * *
Исключительные права на публикацию книги принадлежат АО «ВЦИОМ».
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
© Фёдоров В. В., 2024
© АО «ВЦИОМ», 2024
Предисловие
Мне не нравятся книжные рецензии Валерия Фёдорова. Они умные, системные и точные. Порой даже более системные и точные, чем книги, которым посвящены.
Не нравятся же они мне потому, что уж очень адекватно и цепко выхватывают главные мысли из колоссального объема информации, зачастую делая ненужными остальные части выдающихся произведений социальных мыслителей. В то время как многие заслуживают более пристального внимания!
Надо признать: это прекрасный результат работы рецензента и критика в наше время ограниченного внимания и «информационных пузырей». Но при этом он создает у читателя ощущение, что дело сделано, идеи автора освоены и саму рецензируемую книгу можно не читать. А зря.
Я тоже регулярно пишу рецензии, но очень короткие. Скорее, провоцирующие интерес к прочтению книги, чем объясняющие ее содержание, стимулирующие читателя к собственной работе. Правда, я не уверен, что мой читатель действительно возьмется за рекомендуемый труд.
С этой точки зрения рецензии Фёдорова полезнее, потому что даже поверхностное знакомство с ними оставляет у читателя важную часть знаний и нужной информации, которые в противном случае он бы не получил.
Вышедший некоторое время назад сборник рецензий Фёдорова «Ума палата» мне показался очень удачным. Продуктивное разделение на три крупных блока (мир, общество, культура и хозяйство) и группировка произведений по темам (государство, нация, мнение и т. д.), во-первых, создавали представление об актуальной повестке, методах и способах анализа по определенным темам. Во-вторых, позволяли сравнивать работы несравнимых при других обстоятельствах авторов. В-третьих, давали возможность работать с текстами в связке, усиливая их преимущества.
В следующем издании, которое вы держите в руках, эти сильные стороны сохранились. Добавились новые темы и новые разделы. Это лишний раз показывает, насколько широк круг интересов Валерия Фёдорова и насколько эффективны его методы работы с текстами и смыслами. Фёдоров не архивирует оригинальные авторские тексты, не останавливается на оценках и достижениях прошлых лет. Он пробрасывает идеи авторов в будущее, тестирует их, создает новое, оригинальное пространство для творческой работы.
Все это позволяет резонно предположить, что мы имеем дело не с набором отдельных текстов, а с целостным самостоятельным произведением, которое создает представление о ключевых трендах в интеллектуальной жизни и о том, какие проблемы нам предстоит решать в ближайшем будущем.
Алексей Чеснаков, директор Центра политической конъюнктуры
Россия
История России
Сергей Нефёдов
История России. Факторный анализ.
Том I. С древнейших времен до Великой Смуты
М.: Территория будущего, 2010[1]
Крупный русский историк, наш современник Сергей Нефёдов задался целью понять, возможно ли объяснить основные моменты в историческом развитии России, опираясь на современные научные знания. «Реальный механизм действия прослежен лишь для немногих движущих сил истории», – напоминает он, так что придется довольствоваться четырьмя факторами: демографическим, технологическим (включая экономику), географическим и фактором внешних влияний (включая войны). Теория факторов описывает их совместное действие: «численность населения и технология являются переменными, динамическими величинами, в то время как природные условия остаются относительно постоянными… Географический фактор является формообразующим». Демографическая динамика в земледельческом обществе (у кочевников свои особенности) реализуется в виде циклов освоения вмещающей экологической ниши – быстрого роста численности населения – аграрного перенаселения – демографической катастрофы. Технологический фактор описывается тремя взаимодополняющими теориями: диффузионизма (распространения изобретений), военной революции и модернизации. Диффузионизм объясняет историю через фундаментальные открытия. Совершив такое открытие (часто это создание нового оружия), народ-первооткрыватель обычно запускает волну завоеваний. Те, кто ее счастливо избежал, под угрозой завоевания перенимают оружие и обычаи агрессора. Так формируется «культурный круг» – область распространения фундаментальной инновации и связанной с ней культуры народа-завоевателя. В его рамках происходит культурный и социальный синтез привнесенных инноваций и местных традиций, который периодически прерывается традиционалистской реакцией (отторжением инноваций).
Итак, для каждого фактора просчитана своя элементарная последовательность событий. Задача факторного анализа в том, чтобы «представить исторический процесс в виде суммы, суперпозиции» этих последовательностей. Первым на эту тропу ступил знаменитый английский историк Уильям Мак-Нил, его находки развили Питер Турчин и Джек Голдстоун. Современная версия факторной концепции описывает развитие общества с помощью демографически-структурной теории. Последняя оперирует тремя главными категориями: народ, государство и элита. «Демографический рост элиты в условиях ограниченных ресурсов влечет за собой дробление поместий и капиталов, то есть оскудение… Элита начинает проявлять недовольство и усиливает давление на народ и на государство с целью перераспределения ресурсов в свою пользу. Кроме того, в рядах элиты усиливаются дифференциация и фрагментация, отдельные недовольные группировки… обращаются за помощью к народу и пытаются инициировать народные восстания». Для государства аграрное перенаселение означает падение собираемости налогов и финансовый кризис – на фоне голода, народных восстаний и элитных заговоров. Впереди – революция и крах государства. На демографические циклы иногда накладываются «волны завоеваний, порожденных… фундаментальными открытиями. За этими завоеваниями следуют демографические катастрофы, социальный синтез и трансформация структуры, в ходе которой рождается новое общество и новое государство».
Нефёдов применяет трехфакторную модель к истории развития государств, существовавших с древности до начала XVII века на Русской равнине. Многое в судьбе России объясняет уже географический фактор: Русская равнина была огромным лесным массивом, зажатым в клещи между южными степями и «северной Пустыней» (Скандинавией). Южные кочевники неизменно преобладали в военном отношении над лесными земледельцами. Время от времени «инновации в применении кавалерии давали кочевникам новые военные преимущества, и с востока, из Великой Степи, в Причерноморье приходила очередная волна нашествия непобедимых и жестоких завоевателей». Всего таких волн автор насчитывает семь, от скифской до монгольской. Скудная природная ниша «северной Пустыни» время от времени создавала свой аналог кочевых армий – с тем отличием, что норманны двигались с севера на юг по рекам, а не с востока или юга на север или запад по степям. Завоеваний с севера было два: готское и варяжское. Во всех случаях нашествий – с севера или с юга-лесные народы (славяне и угро-финны) неизменно терпели сокрушительные поражения. Выжившие интегрировались в состав возникавших государств в качестве податного (непривилегированного) сословия. После окончания завоеваний начинался период социального синтеза и культурного взаимообмена между победителями и побежденными. Создавалось государство «ксенократического» типа (наподобие того, что возникло в Англии после прихода Вильгельма Завоевателя): пришельцы присваивали богатства и устанавливали свою власть, местные жители обращались в рабов и зависимых данников.
После частичной стабилизации государство начинало испытывать мощное политическое, культурное и религиозное влияние более развитых и богатых цивилизаций, которые обычно располагались южнее. Таким заимствованиям способствовали как внутренние причины (необходимость соединить в одном государстве без излишнего насилия завоевателей и их жертв), так и внешние, прежде всего включение в международную торговлю со странами Юга в качестве поставщиков мехов и рабов и покупателей предметов роскоши. Заимствования запускали частичную трансформацию по образцу южных соседей (скифы заимствовали культурные образцы у греков, готы – у римлян, хазары – на Ближнем Востоке, варяги – у Византии, московиты – у Османской империи). Это всегда вело к укреплению и централизации государства, этатизации общественного устройства. По мнению Нефёдова, «на Русской равнине самодержавие всегда было пришлым, оно было результатом диффузионного влияния с Юга». Самодержавные тенденции периодически вызывали традиционалистскую реакцию со стороны военного сословия, требовавшего сохранения своих привилегий. Со временем это приводило к квазифеодальной раздробленности, которая ослабляла государство, делая его легкой добычей для очередной волны завоевателей. Те же, покорив народы равнины, со временем консолидировали их новым самодержавием, опять позаимствованным у кого-то из богатых и культурных южан.
Итак, примерно до XV века демографический фактор в развитии России не был определяющим (исключение составляли неплодородные земли Новгородчины). Главную роль играли процессы диффузии фундаментальных (чаще всего военных) открытий. Все происходило по схеме, напоминающей цикл, описанный знаменитым арабским ученым Ибн Халдуном: завоевание – социальный синтез – трансформация государства по ближневосточному образцу – господство этатизма – традиционалистская реакция – распад – новое завоевание. Московское царство отступило от этой последовательности, ведь оно первым на Русской равнине возникло не в результате завоевания, а сложилось в недрах деградировавшей Золотой Орды. Поэтому первые два этапа – завоевание и синтез – были пропущены, и сразу стартовал этап централизации и строительства самодержавия по ближневосточному образцу. Царям удалось построить мощную армию османского типа (стрельцы, поместная конница, артиллерия), которая начала большие завоевания. «Это был первый случай, когда завоевательная волна исходила из славянских земель и славяне принуждали другие народы перенимать их порядки». Московский цикл, однако, завершился к середине XVII века почти полным распадом государства. Течение Смуты было осложнено аграрным перенаселением: демографические закономерности впервые заработали в полную силу. Перенаселение достигло пика уже к 1550 г., полномасштабный социально-экономический кризис разразился в 1570-х годах. Таким образом, наших знаний, утверждает Нефёдов, уже сегодня вполне достаточно для объяснения основных моментов русской истории, – включая даже такие загадочные, как опричнина Ивана Грозного.
Новая имперская история Северной Евразии
Под ред. Ильи Герасимова
Казань: АB Imperio, 2017
Илья Герасимов сотоварищи – группа историков из Казанского федерального университета, уже два десятилетия издающих известный в профессиональной среде журнал Ab Imperio. Он посвящен прежде всего проблемам Российской империи, но не только. Постоянные авторы журнала разработали курс истории нашей страны и окрестностей, основы которого изложили в двухтомной монографии. Они рассматривают территорию Северной Евразии, сегодня занимаемую преимущественно Российской Федерацией, как пространство конкуренции различных государственных проектов. Специфику государственного строительства на этой громадной территории авторы видят прежде всего в том, что она «воплощает саму идею управления различиями через стихийную самоорганизацию». Совершенно не предопределен никакими объективными обстоятельствами тот факт, что столь разнообразный, географически разбросанный регион в какой-то момент сложился в единой целое – и в этом качестве стал частью мировой истории. «В отличие от древних исторических центров Китая или Месопотамии, не было здесь никаких предшествовавших традиций организованной политической жизни с развитыми письменными культурами, которые способствовали бы обоснованию и воспроизводству политических границ или притязаний на господство». Напротив, здесь протекали процессы самоорганизации различных молодых обществ, вступавших со временем в интенсивный контакт, что требовало «нахождения некоего общего языка для понимания Другого».
Это была одна из древних форм глобализации, спонтанно охватившей пространство между Атлантическим и Тихим океанами. Именно так – через разнообразие, конкуренцию, конфликт и поиски форм сотрудничества – и рассматривается в книге история нашего региона мира. «Новая имперская история» понимается как история складывания сложного, гетерогенного общества, а отнюдь не история одного конкретного народа или одного конкретного государства (в Северной Евразии их насчитывается даже не десятки, а чуть ли не сотни). «Имперская ситуация» есть ситуация сложности, соседства и взаимодействия. Здесь нет места той мифологизированной единой и вневременной имперской силе, которая пронизывает большинство популярных вариантов российской историографии. Империя – это только «способ упорядочения человеческого разнообразия и управления им», причем таких способов много. Они вырабатываются и меняются в ходе исторического творчества людей, заимствуются, адаптируются и перепридумываются. История страны не может быть одой великой династии, единственно верной идеологии, величайшей культуре, лучшему народу на Земле и т. п. Она возможна только как «история людей, самостоятельно ищущих ответы на универсальные проблемы в уникальных обстоятельствах».
Первый том монографии охватывает тысячелетие с VII по XVII века, начинаясь Хазарским каганатом и завершаясь Московским царством первых Романовых. Именно в хазарские времена на рассматриваемых территориях впервые «появляются политические образования, осваивающие пространства, а не приспосабливающиеся к ним». Запускается оригинальный процесс государственного строительства, вовлекающий эти полуизолированные территории в общемировой исторический процесс. Стержнем его стало взаимодействие земледельческих и кочевых народов в разных формах – от разорительных набегов до тесного сотрудничества. Хазары, в отличие от многочисленных предыдущих кочевнических конфедераций, столкнулись с проблемой в виде Арабского халифата. Решить ее привычными для Степи способами – интеграцией арабов в свой каганат или собственной интеграцией в их халифат, то и другое без особых внутренних изменений, – они не смогли. Пришлось меняться, и всерьез! Вектор изменений – «развитие государства как механизма поддержания социального порядка путем перераспределения внутренних ресурсов» (а не просто грабежа и набегов). Это потребовало установления налоговой системы (вещь для кочевников почти невозможная), огромных преференций для транзитной торговли, строительства городов в Степи и даже принятия иудаизма как государственной религии.
Полуцентрализованный Хазарский каганат интересен тем, что его правители «создавали новые формы государственности, не имея возможности использовать опыт предшественников, покоренных или добровольно принявших новую власть». В качестве моделей для заимствования использовался опыт соперников и соседей – Византии и Арабского халифата. Но прямое копирование было невозможным ввиду огромных различий культурного и хозяйственного плана, а также острых военно-политических противоречий с великими соседями (отсюда экзотический выбор религии). В результате такого исторического творчества возникло «совершенно самобытное политическое образование Северной Евразии». Это был огромный прорыв, ведь прежде на этих землях никто и никогда «не собирал налоги с целью финансирования общественно значимых работ, не пытался править четко ограниченной территорией и не описывал общество иначе как в категориях родственных связей или племенного единства». Хазарская модель была переходной, гибридной, новаторской и по разным причинам долго не просуществовала, но начало было положено. Дальше стали возникать другие ранние государства. Одно из них по мере развития приняло в качестве государственной религии ислам (Волжская Булгария), другое – христианство (Русь). Последнюю авторы называют «Роуськой землей», стремясь подчеркнуть такую особенность ее формирования, как широко известное «призвание варягов», или «роуси».
Кто их призвал и зачем? Боевитые скандинавские дружинники, как полагают историки, понадобились местным племенам разных языковых групп (прежде всего славянской и карело-финской). Цель – поддержать безопасность на прибыльном торговом пути из Балтики на арабский Восток (а вовсе не «из варяг в греки»). По нему передвигались: с юга – серебро, с севера – меха и рабы. Призвали варягов на четких условиях, заключив с ними «ряд» (договор). Такие впоследствии Новгород регулярно заключал с приглашаемыми князьями. «Ряд» обеспечивал князю и дружине прокорм, племенам – защиту, обеим сторонам – высокую прибыль от международного товарообмена. Князь и дружина стали первыми институтами раннего государства, основанного уже не только на грабеже, но и на договоре, а в перспективе – и на законе. Так возникла «Роуськая» земля – «объединение в общее социальное и (впоследствии) культурное пространство территорий и сообществ, которые никогда прежде не составляли единое целое». Решающий поворот в сторону закона и институциализации государства сделала княгиня Ольга. Ее как истинно государственного деятеля авторы противопоставляют князю Святославу, который вел себя скорее как вождь скандинавской разбойной дружины. Со временем славяне, финны, скандинавы и даже тюрки слились в противоречивое, но цельное сообщество. Распадаясь и вновь соединяясь, воюя между собой и защищаясь от внешних захватчиков, они постепенно сформировали самобытную форму развитой государственности. Ту, наследником которой является в том числе и Российская Федерация.
Борис Кагарлицкий[2], Всеволод Сергеев
История России. Миросистемный анализ
M.: URSS: Ленанд, 2014
Больше десяти лет назад Борис Кагарлицкий*, крупный современный обществовед неомарксистского направления, опубликовал книгу «Периферийная империя. Циклы русской истории». С тех пор она неоднократно переиздавалась под разными названиями, но содержание на 99 % оставалось неизменным. Вариант «История России. Миросистемный анализ», на мой взгляд, наиболее удачно описывает ее тематику. Речь действительно идет об истории нашей страны – с IX века примерно до 2009 г. Собственно новых исторических фактов приводится немного, ценность же книги в том, что история проинтерпретирована в духе теории мир-систем Иммануила Валлерстайна и благодаря этому выглядит совершенно иначе, чем нас учили в школе и университете.
В основе подхода Кагарлицкого* и Сергеева лежат три главных источника: работы русского историка-марксиста начала XX века Михаила Покровского, известная экономическая теория «больших циклов» Николая Кондратьева и уже упомянутый мир-системный анализ Валлерстайна. Взятые вместе, они позволяют рассматривать Россию не как уникальную цивилизацию с собственным путем развития, а как часть глобальной капиталистической мир-системы, глубоко интегрированную в международное разделение труда. Истории России, пишут авторы, «просто не существует вне европейской и мировой истории… Российская специфика и даже „уникальность“ есть лишь своеобразное проявление общемировых процессов. Зачастую – проявление экстремальное».
Эта интеграция осуществляется всегда на зависимой основе – как периферийной зоны, в то время как управляющий и эксплуатирующий центр находится на Западе. Периферийное положение в мир-системе – тот ключ к пониманию нашей истории, которым Кагарлицкий и Сергеев открывают многие, казалась бы, прочно закрытые замки. Россия на протяжении всей истории, даже будучи независимым и влиятельным европейским государством, демонстрирует черты периферийного, то есть отсталого, бедного и неразвитого (по сравнению с центром) общества. «Именно логика накопления и концентрации капитала ведет к тому, что он систематически перераспределяется в пользу мировых „лидеров“. Даже резкий рост экономики на периферии не меняет положение дел радикальным образом… Чем лучше страна работает, тем больше там возникает „свободный“ или „избыточный“ капитал, перераспределяющийся в пользу основных центров накопления» (это к вопросу о постоянной утечке капитала на Запад – вчера и сегодня). Вырваться из этой ловушки дано немногим, примеры можно пересчитать по пальцам. Россия в этот список, увы, не входит. СССР – входил (здесь ученые возражают Валлерстайну, отрицавшему независимый от Запада характер развития СССР).
Какова же интерпретация авторами ключевых эпизодов отечественной истории? Возникновение государственности они связывают прежде всего с экономическим бумом IX–X веков в Византии и Западной Европе и вызванной этим подъемом международной торговлей. На перекрестках водных и караванных путей из варяг в греки, из Персии и Арабского халифата – в Европу и Скандинавию стали возникать укрепленные стоянки путешествующих купцов-разбойников, на месте которых позже сформировались городки и города. Обосновавшиеся здесь торгово-посреднические элиты создали паразитическую экономику, изымая – через дань или прямой грабеж – продукты труда у жителей сельской округи, продавая их скандинавским, византийским и восточным купцам. Потребность в обеспечении безопасности международной торговли дала стимул к созданию в короткое время единой державы на громадной территории: «само государство возникает как следствие торговой экспансии… Торговый путь между Черным морем и Балтикой оказывается выгоден и необходим. Но его нужно поддерживать и охранять. Нужен „порядок“».
Современный этап российской истории авторы называют реставрацией. Сталин силовым образом вырвал страну из оков капиталистической мир-системы и стал строить альтернативную, социалистическую. Его наследники, попавшись в 1970-х годах в ловушку зависимости от экспорта нефти и газа, вынужденно отказались от столь амбициозной программы. Они (мы) вернулись в глобальное разделение труда, построенное в интересах транснациональных корпораций. От этого Россия не стала развитой – наоборот, воспроизвелись характерные для предреволюционного периода черты периферийного капитализма: «работники во многих случаях зависели от своего предприятия в большей степени, чем от рынка труда, бюрократия оставалась самодостаточной силой… а собственность, незаконно захваченная, не могла быть эффективно защищена законом». В то же время «зависимое положение работника, нищенская заработная плата и старый внутренний рынок оказались конкурентными преимуществами для сырьевых монополий, ориентированных на спрос мирового рынка». Взгляд исключительно мрачный, но более чем реалистичный. Желающим разобраться в сложной паутине причин и следствий исторического развития России – строго рекомендуется.
Эдуард Кульпин
Путь России
Генезис кризисов природы и общества в России
M.: URSS, 2008
Эдуард Кульпин
Золотая Орда.
Проблемы генезиса Российского государства
М.: URSS, 2014
Советский и российский востоковед Эдуард Кульпин-Губайдуллин (1939–2015) известен как основатель школы «социоестественной истории» (СЕИ) – междисциплинарного направления на стыке гуманитарных и естественных научных дисциплин, развивавшегося им на протяжении нескольких десятилетий. В фокусе исследований СЕИ – взаимодействие и взаимовлияние природы и общества в историческом процессе. Один из изучаемых аспектов – системы ценностей различных этносов и цивилизаций, их формирование и трансформация в связи с изменением исторических условий обитания и развития человеческих обществ. Находясь в определенном «канале эволюции, границами которого являются представления людей о мире и о себе», общество рано или поздно ломает эти границы. Происходит катастрофа, «комплексный социально-экологический кризис», захватывающий одновременно природу и общество. Это время бифуркации, в рамках которой должен быть выбран новый «канал эволюции». Решением становится принятие обществом новой системы ценностей – «центра представлений о мире и о себе, стратегии развития… этноса и суперэтноса». Этот процесс происходит стихийно и неосознанно, через борьбу.
В рамках работ школы СЕИ были реконструированы системы ценностей двух полярных автохтонных и независимых друг от друга цивилизаций – европейской и дальневосточной. В первом случае главных ценностей две: личность (объект) и развитие (вектор). Им подчинены такие ценности, как свобода, равенство, солидарность, труд, собственность, эквивалентный обмен, закон. Для дальневосточной же цивилизации главными ценностями являются государство (объект) и стабильность (вектор). Им подчинены ценности мира, порядка, традиции, иерархии, ритуала, прошлого знания. Выбор системы ценностей так важен, поскольку он непосредственно влияет на «технологию – правила игры, по которым происходит хозяйственное взаимодействие человека и природы» в данном обществе. Так, для дальневосточной цивилизации, построенной на рисоводстве, хорошо подходят ценности иерархии, ритуала, прошлого знания и др., поскольку ирригационные системы, связывающие воедино мелкие террасированные поля, – это сеть, «требующая неукоснительного и четкого соблюдения технологической дисциплины», а также внешней защиты, «поскольку разрушение на одном участке грозит гибелью всей системы».
По мнению Кульпина, «именно такая система ценностей создавала оптимальные условия для заливного рисоводства, и, в свою очередь, именно эта высокопроизводительная технология традиционного Дальнего Востока стала мощной опорой конфуцианской системы ценностей». В отличие от нее, западная система ценностей внутренне напряжена, изобилует противоречиями (например, равенство против свободы, труд против собственности и др.). Она менее равновесна и сбалансирована, но зато динамична и открыта изменениям – именно за счет «напряженного неустойчивого непрерывно меняющегося равновесия между элементами». Это важно, ведь «если система чересчур гомеостатична, если она практически не способна меняться, то при изменении внешних условий, очень часто после тщетности мобилизации всех внутренних потенций, она разрушается». Неслучайно за феноменальным двухтысячелетним периодом социально-экологической стабильности Китая, завершившимся в XVIII веке демографическим взрывом, последовал жесточайший длительный кризис, неразрешенный и до сих пор.
Россию автор считает самостоятельной цивилизацией, слабо связанной и с Дальним Востоком, и с Европой. Она развивалась во многом самостоятельно, искала и находила собственные ответы на вызовы природы и общества. Катастрофический социально-экологический кризис, сформировавший российский суперэтнос в его нынешнем виде, он относит к XV–XVII векам. Этот кризис захватил одновременно лес и степь, то есть ареалы проживания восточнославянских и тюркских народов соответственно. Золотая Орда не смогла найти ответ на этот кризис и распалась, просуществовав чуть меньше двух столетий. Московское царство – смогло, прежде всего путем перехода от подсечно-огневого к навозному пашенному земледелию, для которого требовались обильные земли Поволжья. Разгром Золотой Орды и ее наследников – Казанского и Астраханского ханств – позволил захватить эти земли. Устранение соперников и территориальная экспансия на восток сделали Москву единственным центром кристаллизации российского суперэтноса.
Однако систематизировать российские ценности Кульпин затрудняется, выдвигая только некоторые предварительные гипотезы, еще только подлежащие проверке.
Так, взаимодействие государства и общества в нашей стране, похоже, определяется двойственной формулой: «государство обязано решать проблемы народа – народ обязан служить государству». Отсюда – ценность всеобщего служения (крестьяне – помещикам, помещики – государю, государь – всему народу). Другая ценность – экстенсивное развитие: из кризиса Россия обычно выходит, расширяясь пространственно и вовлекая в хозяйственный оборот новые территории. Когда этого не получается, начинается новый кризис. С другой стороны, покорение чрезмерно отличающихся и принадлежащих к другим цивилизациям народов (Польши, Средней Азии, Закавказья) «требовало растущего напряжения и приводило к безвозвратным материальным и человеческим потерям». Необходимость отказа от экстенсивного развития становилась все более настоятельной, хотя сама эта ценность никуда не исчезала. В XIX веке российская цивилизация получила усиленный впрыск европейских ценностей – свободы, равенства, эквивалентного обмена, частной собственности и закона. Это привело к глубокому конфликту, разрешенному только революцией 1917 г. Она представляла собой ценностный регресс: порядок пришел на место личности, служение – на место труда, исчезли ценности частной собственности и эквивалентного обмена. Закон стал охранять не человека от государства, а государство от человека. Советскую систему ценностей можно определить так: государство – экстенсивное развитие – служение. К ним добавляются иерархия, ритуал и прошлое (марксистское) знание. Однако эта система просуществовала исторически недолго, и сегодня Россия вновь находится в поиске ценностей, обеспечивающих выход из очередного социально-экологического кризиса через собственный «канал эволюции». Либо же – через присоединение к другому (скорее всего, европейскому) каналу и тем самым растворение в чужой цивилизации. Борьба продолжается!
Ричард Пайпс
Россия при старом режиме
М.: Захаров, 2004
Выдающийся американский историк-русист Ричард Пайпс известен своей концепцией России как «вотчинного» (патримониального) государства. В своей книге 1974 г. он описывает историю нашей страны с IX века и до 1880-х годов, рассматривая формирование государственности и параллельно – основных сословий нашего общества: крестьян, дворян, духовенства и даже… среднего класса! Центральный вопрос, которым озабочен Пайпс: почему в такой европейской стране, как Россия, общество не смогло ограничить самоуправство власти? Почему на протяжении всей истории оно остается для власти скорее жертвой и кормовой базой, чем господином или заказчиком? Ответ, по мнению автора, лежит главным образом во взаимосвязи между собственностью и властью. Разграничительная линия между ними в России весьма зыбка – или даже почти отсутствует. Если на Западе власть денег и власть политиков постепенно смогли разойтись достаточно далеко, то у нас такое разделение «случилось с большим запозданием и приняло весьма несовершенную форму». Эта форма – «вотчинное» государство, где «власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности, и властитель является одновременно и сувереном государства, и его собственником». «Вотчинный режим» автор трактует в смысле, предложенном Максом Вебером: как тип неограниченной личной власти, основанной на традиции. В нем экономический элемент, так сказать, поглощает политический, и «политическая структура становится, по сути дела, тождественной структуре гигантского княжеского поместья». Право суверенитета и право собственности в вотчине сливаются до степени неразличимости, конфликтов между ними нет и быть не может – как не может быть и четкого разграничения между властью и обществом.
