Валерий Столыпин
Любовь на каникулах
Пьяные танцы
И лежу я, царица Тамара,
И гляжу на включённый ночник.
А могла бы лежать с Вальдемаром,
Как подумаю, даже тошнит.
Сола Монова (Юлия Соломонова)
Откуда появляются странные традиции – непонятно. Не было прежде подобных мероприятий – собираться в канун Нового года всем коллективом, напиваться, барагозить, и вдруг бац – явка сотрудников строго обязательна.
Отсутствующие на мероприятии автоматически лишаются тринадцатой зарплаты – ни больше, ни меньше.
Обидно, досадно, но ничего не поделаешь, придётся идти. Размер годовой премии, весомый, убедительный аргумент.
– Не расстраивайся, Ангелочек, – утешал муж, – нас по тому же принципу построили. Пригубишь шампанского, съешь бутербродик с икорочкой, поделишься настроением и улыбками, сделаешь вид, что танцуешь, и тихонечко, незаметненько, бочком, на выход. Закажешь такси, и через пятнадцать минут дома, в уютной обстановке, где жду тебя я. Если хочешь – подежурю у ресторана. Опять же, продолжим расслабляться дома. Отнесись к этому дорогостоящему аттракциону как к полноценному рабочему дню, как к неприятной, но необходимой служебной обязанности
– Ты же знаешь, мне в гостях пить совсем нельзя, только, если ты рядом. Меня просто необходимо контролировать, когда на столе разнообразие вкусного алкоголя. Но нас предупредили – исключительно работники офиса, никаких родственников, никакой самодеятельности. С каких это пор, главное – для чего, непонятного назначения оргии в ритуал превращать! Не к добру это.
– Почему в оргии? Мы же с тобой любим друг друга. Справимся. Пусть себе гуляют, кому семья безразлична. И потом… праздник всё же.
– Может ну её, тринадцатую эту: не жили богато – зачем начинать? У меня предчувствие. Знаешь – так бывает: что-то внутри комком стоит, неприятно вибрирует… протестует, сопротивляется.
– Ну, если для тебя сорок тысяч не деньги, тогда не о чем говорить.
– С чего ты взял, что речь о такой сумме?
– Сорока на хвосте принесла. Там ещё подарки будут, розыгрыши. Шубу тебе купим.
– Лучше на приданое для ребёночка отложим. Ты мне обещал. После праздников вплотную займёмся зачатием первенца. Ладно, уговорил, вытерплю всё, и широкую, ясную… неуютно мне всё же.
Анжела выглядела принцессой. Эксклюзивное, скопированное с обложки глянцевого журнала яркое воздушное платье, какое позволить себе могла разве что дочь миллионера (она была редкостной рукодельницей-самоучкой, порой сама удивлялась способности шить и кроить, появившейся словно ниоткуда), модельные туфельки в цвет платья, дорогущее нижнее бельё, замысловатая причёска, душистый аромат, разжигающий желание.
На красивые наряды, правда, совсем для другого случая, она копила больше полугода.
– Не дурак ли я, Анжелика Фёдоровна, – восхитился, возбудился вдруг муж, – такая корова, пардон мадам, такая фея… желаний и грёз, нужна самому. А ну, скидавай всё это немыслимое крем-брюле, сейчас ребятёночка делать будем!
– Не дурите, Сергей Трофимович, раньше надо было слюни пускать. Теперь я настроилась, сосредоточилась на главном, переключила коммуникатор на достижение цели. Пойду сорок тысяч в семейный бюджет зарабатывать.
– Тогда не пей. Совсем… ни грамма. Мало ли чего: голова там закружится, или привидится чего. Жена у меня одна, любимая – тем более. Что-то и мне стало тревожно, зябко. Может и правда – ну её, премию? А наряд у Сидоркиной на свадьбе обновишь.
Анжелика строго посмотрела на супруга, улыбнулась, и пошутила неловко, – делиться нужно, Сергей Трофимович.
Застолье умело вёл профессиональный тамада. Засиживаться и наедаться не давал, зато частил с тостами.
Через полчаса две трети гостей были больше чем навеселе. Тут и там слышны были многозначительные смешки.
Откровенные провокации ведущего, всё глубже заводившего молодёжный коллектив в дебри новомодных эротических забав, коллектив принял на ура.
В танцах и вовсе перестали стесняться – игра же, весело же.
Горячительное лилось рекой, петь караоке выстроилась очередь.
Анжелика сидела на углу с надкусанным бутербродом и нетронутым бокалом игристого вина.
– Выбираем королеву бала, – объявил ведущий, – лот номер один… назовитесь, фея, – тамада поцеловал Анжелике ручку.
– Ну что вы, какая из меня королева. Ради бога – не надо так шутить, я замужем. Вам нужна принцесса, а не королева. Вон сколько вокруг юных красавиц. Предлагаю Лидочку Зуеву.
– Ваше имя, принцесса, – настаивал тамада, словно ему специально дали подобное задание, – аплодируем, голосуем.
Зал взорвался аплодисментами.
– Анжелика Фёдоровна Мусечка, замначальника планового отдела, – представил её генеральный директор. Отдаю голос и двести долларов на корону принцессе бала. Голосуйте, господа, поддержите самую обаятельную и привлекательную гостью нашего бала!
– Триста долларов, – неожиданно выпалил молоденький программист Виктор Елизаров.
– Рискуешь, придурок, – зашипели на него менеджеры. Видишь, на неё шеф глаз положил. Вылететь захотел!
– Один раз живём. Гулять, так гулять!
– Продано, – дурачась, заорал тамада, – ваш танец, принц.
Виктор был в ударе. Танцевал он великолепно, был красноречив, обворожителен, весел.
Настроение Анжелики моментально подскочило на несколько десятков градусов.
Юноше легко удалось уговорить королеву выпить. Самую малость – один бокал шампанского с юркими пузырьками, после чего мир перевернулся и заиграл волшебными красками.
После первого танца был второй, потом третий.
Захмелевшая, она позволила партнёру немного вольности, даже сама прижалась к нему щекой.
У мальчишки была на редкость нежная кожа, как у младенца, и удивительный, с молочно-фруктовыми нотками, запах кожи и волос.
Виктор кружил её, кружил, прижимая теснее и теснее, становился желаннее, ближе.
А как божественно он целовался!
– Фея, – шептал мальчишка, – я люблю вас, люблю, люблю! Такое со мной впервые.
– Я замужем, шалунишка, – шептала Анжелика, не в силах однако сопротивляться внезапному порыву, – отвези меня домой, пожалуйста. У меня голова кружится. Так хорошо мне ещё никогда не было.
– Конечно, домой, принцесса, куда же ещё…
Они долго куда-то ехали, потом земля ушла из-под ног.
Женщина обрывками помнила, как кто-то щедро намыливал её податливое тело, уплывающее в зыбкую, полную таинственного очарования даль, как удивительно приятно ласкал скользящими, до ужаса приятными, проникающими повсюду движениями.
Она куда-то рвалась, чего-то особенного хотела, требовала, то проваливаясь в блаженную нирвану, то на мгновение приходя в себя, не понимая, где, с кем, как сюда попала.
Анжелика принимала происходящее за полный бесстыдства эротический сон, кричала в азарте восторженно-лихорадочного возбуждения, требовала немедленно сделать ребёнка.
Галлюцинация продолжалась целую вечность. Анжелика легко позволяла призрачному партнёру такое, на что никогда бы ни за что не решилась в реальности.
Ей было настолько хорошо во сне, так приятно и радостно, что фантазиям не было предела.
– Хочу вот так, – визжала она в приступе мистического экстаза, сливаясь с принцем из сказки.
– Теперь я сверху, я, я! Обещай, что приснишься ещё, когда позову.
– Оставайся навеки, любимая, – шептал чародей искусчитель.
“Почему Серёжка так не умеет, не делает”, – смутно мелькало в сознании, – “нужно будет попросить, научить”, – и тут же пугалась своих мыслей.
“С кем же я сейчас, с кем”, – но, не успев вникнуть в суть запутанных ассоциаций, вновь и вновь проваливалась в агонию сладостной эйфории, трепетно мучаясь очередным приступом судорожно приятных конвульсий, замирая от избытка эмоций в немыслимом восторге. Каждая клеточка тела сходила с ума от мощности наслаждения.
Потом свет погас. Анжелика куда-то падала. Несмотря на глубину пропасти, ей совсем не было страшно. Напротив – она была беспредельно счастлива.
С трудом разлепив отяжелевшие веки, Анжелика обнаружила себя в маленькой спаленке на узкой солдатской кровати в обнимку с мальчишкой-компьютерщиком.
На ней не было ничего. Совсем ничего.
Воздух был насквозь пропитан запахом разврата, смятое платье валялось под кроватью.
Женщина почти до крови прикусила ладонь и тихо, но пронзительно, беспомощно, жалко завыла.
Зловещее утро безжалостно врывалось в грязные окна без занавесок.
На немыслимо запущенном полу валялось дорогущее белоснежное нижнее бельё, которое было куплено специально для ритуала зачатия.
В памяти обрывками всплывали эпизоды вчерашней вечеринки. Щёки и что-то внутри горело огнём, голова раскалывалась на тысячи острых кусочков.
Анжелика попыталась бесшумно встать, но панцирная кровать скрипела как ненормальная.
Одежда требовала как минимум химчистки: мятое платье, вымазанные непонятно в чём трусики. Долго не удавалось найти вторую туфельку.
Женщина умылась, причесалась, как сумела, но внешний вид её был удручающим, ужасным.
В сумочке, кроме того, чему там быть положено, лежала тысяча долларов, сорок тысяч пятитысячными купюрами, две упаковки французских духов, сувениры, мягкие игрушки с гениталиями, пачка презервативов, вид которых натолкнул на мысль – был ли секс с юнцом защищённым!
Увы, следов контрацепции не было видно.
– Что делать, куда идти, – крутилось в голове, – как теперь объясняться с мужем!
Сергей ждал её. Оправдываться не пришлось: всё было ясно без слов.
Благо хоть квартира принадлежала ей. Расставание обошлось без рукоприкладства.
С работы Анжелика уволилась. Родила, как положено – в срок. Девочку назвала Анечкой.
На шальные праздничные мероприятия она больше не ходила: слишком уж непредсказуемы последствия пьяных танцев.
Что за глупый скворец
И знают те, в ком страсть перегорела –
Любые раны смогут зарасти,
Хоть будут ныть ночами в непогоду…
Ксения Хохлова
Он так чувственно произносил “моя Милька”, ласково заключая её лицо в сильные ладони. Виктор так обаятельно улыбался, нежно целуя в губы, так искренне радовался.
Отказать ему во взаимности было невозможно.
Людмила помнила магию простых слов некогда любимого мужчины, оттенки его удивительных запахов, чарующее тепло рук.
Кажется, это была любовь с первого взгляда. Во всяком случае, времени на второй, когда их представили друг другу, не было: нужно было спешить отметиться на проходной института, чтобы не получить взыскание.
Люся машинально протянула руку. Виктор улыбнулся, – рад познакомиться, Дюймовочка!
– Я Люда.
– Какая миниатюрная ладошка. Люда… Людмила. Мне больше нравится Милька. Можно обращаться так?
– Подумаю.
У нового знакомого были тёмные волосы и особенные карие глаза, цепляющие за живое. Он смотрел на Людмилу, словно нажимал на потайную кнопочку. По телу сверху вниз прокатилась и разбилась об удивительно приятное ощущение тёплая волна наслаждения или же его предвкушение.
Несколько секунд общения – не повод для сближения, однако в воображении чётко отпечатался фотографический слепок манящего взгляда, а подсознание без спроса поместило виртуальный образ в красный угол оперативной памяти.
Новый знакомый за считанные минуты ухитрился уютно устроиться и обжиться в глубине её мыслей, обретя причудливый романтический облик, порождающий навязчивые видения и вполне осязаемые светлые чувства.
Вечером, намеренно или случайно (об этом так и не суждено было узнать никогда) новые знакомые вновь встретились на проходной.
– Замечательная погода, Милька. Пройдёмся?
Сердце радостно замерло. Это именно то, о чём она мечтала весь день.
– Вообще-то… мне в ту сторону, за горбатый мост, – вопреки желанию застенчиво пролепетала Людмила, тайно мечтая, что юноша сам угадает её истинное стремление.
– Надо же – нам по пути. Далеко живёшь?
– Три остановки, за городским парком.
– Почти соседи. Так идём или как?
Люся покачала головой сразу во все стороны. Что никак не могло означать согласие.
– Вот и замечательно. Ты такая забавная, такая милая.
– Хочешь сказать, коротышка? Очень неудобно смотреть на тебя снизу.
– Привыкнешь.
– Как это понимать?
– Три остановки – целая вечность. Торопиться не будем.
Виктор говорил и говорил, по большей части восторженно, чего Люся не могла оценить, поскольку была ошеломлена скоростью сближения: юноша как бы невзначай, совершенно случайно, на эмоциях, взял её за руку, отдёрнуть которую девушка не решилась.
Проваливаясь в состояние невесомости, теряя точку опоры, Люда не успевала адаптироваться к новым ощущениям. Вращение то ли головы, то ли асфальта под ногами ускорялось и ускорялось. Требовалась немедленная передышка.
– Давай постоим.
– Сам хотел предложить. Смотри туда, на правый берег. Фантастический вид, правда? Любишь наблюдать, как садится Солнце? Или лучше в кино сходим?
– Не знаю. Правда, не знаю. Мы же совсем незнакомы.
– Вот именно. Эту оплошность необходимо срочно исправить. Я даже знаю как. Идём в парк, возьмём в прокат лодку. Будем кататься до заката, кормить лебедей, есть мороженое… и знакомиться.
– Давай не сегодня. Я не готова.
– Жаль. У меня такое солнечное настроение. Что тебя смущает?
– Голова. Кажется, я падаю.
– А так, – прошептал Виктор, заключая Людмилу в объятия, – так ведь некуда падать.
Он целовал осторожно, медленно, словно пробовал на вкус нечто слишком горячее или чересчур холодное.
– Так нечестно, – пьянея от нереальности происходящего, сладко стонала Люда, поглощённая наслаждением, – на нас смотрят.
Она чувствовала нечто невозможное, неправдоподобное. Тёплая вязкая субстанция пронизывала тело насквозь, растекалась тончайшим слоем по чувствительным волокнам, извлекала из глубин восприятия густой расслабляющий дурман, вызывающий неземное блаженство.
– Пусть завидуют, Милька. Моя Милька.
Они были идеальной парой. Их отношениями восхищались.
В густом тумане безмерного счастья, который неожиданно начал рассеиваться по истечении трёх лет супружеской жизни, влюблённая парочка заскучала.
Муж всё ещё называл её Милькой, только забывал говорить “моя”.
Поцелуй в губы стал редкостью.
Однажды он увлёкся своей лаборанткой, о чём Людмиле поспешили сообщить чувствительные, но недалёкие доброхоты. В тот день она узнала, что не умеет прощать измен.
Разменять квартиру, разрушить с любовью создаваемую вселенную, оказалось непросто. Жить вместе без любви – ещё сложнее.
Как давно это было. Как давно.
С тех пор минула не одна вечность. Людмила чётко усвоила, что жизнь – абсурд, парадокс, явление, не поддающееся логике, а вовсе не предначертанная в книге судеб закономерность: в ней всё, от рождения до смерти несправедливо, бесчестно, жестоко.
Виктор пытался склеить разбитые вдребезги отношения, во всяком случае, делал шаги навстречу, но сам всё и испортил, не устояв в очередной раз перед натиском гормонов: на сей раз Люда застала его, уже не мужа, с лучшей подругой.
Естественной реакцией на увиденное порно была истерика. События начали развиваться с небывалым ускорением.
Людмила с дочкой переселилась в однокомнатную квартиру, Виктор – в комнату с подселением.
Жизнь превратилась в ярмо, тяжёлым грузом закреплённое на нежной шее. Пришлось приспосабливаться к новым обстоятельствам: менять место работы, где график позволял растить и воспитывать дочь, брать сверхурочные задания, повышать квалификацию.
Решиться на новые отношения с мужчиной было страшно: женщина боялась за невинное чадо (всё же девочка), да и мужчинам не доверяла после того как её предал самый родной и близкий на свете человек.
Есть такое понятие в психологии – выученная беспомощность, состояние, развивающееся при многократном повторе неблагоприятных обстоятельств.
Стоило кому-то обратить на Людмилу внимание, как она начинала накручивать себя, составляя голографические шоу с участием этого персонажа в самых легкомысленных и эгоистичных сценариях.
Напугать себя, озадачить и дать соискателю взаимности от ворот поворот оказалось совсем не сложно. Труднее выдержать одиночество, складирующее в закромах памяти негативный опыт и нерастраченные эмоции.
Люда была уже немолода, когда встретила друга юности, разведённого, неприкаянного, который активно искал спутницу жизни.
Неприступная крепость была взята не стремительным натиском и не осадой – ощущением тревожного ожидания приближающейся старости, запущенностью и наигранным смирением кавалера.
Люда поверила, что два одиночества – не приговор, что немного усилий и унылое существование того и другого можно превратить в праздник.
Много ли надо одинокой потерянной женщине в пресловутом бальзаковском возрасте, обречённой вынужденно страдать без любви, растрачивающей всуе невосполнимые ресурсы отнюдь не богатырского организма: толику искреннего внимания и душевного тепла, щепотку нежности да доброе слово.
Можно жить бездумно, утопая в унынии и беспричинной меланхолии или порадовать себя прикосновением к человеку, готовому поделиться избытком оптимизма.
“Куда нам пpотив пpиpоды. И дело дpянь и лету конец, и только споpя с погодой поёт какой-то глупый сквоpец…”
Колька умел прочувствованно петь. Наверно потому его любили девчонки в школе, что голос был задушевный, а манера исполнения заставляла впадать в нирвану.
Теперь ему было не пятнадцать. Плачущий о неблагодарной судьбе обыватель с брюшком пел совсем о другом: жена – сука, неблагодарные дети. Но разве в том суть, когда человек открывает свою душу до донышка?
Сашка выплакался у неё на плече, допил бутылку белой.
– Любил я тебя… ой как любил! Открыться не посмел. Давай попробуем жить вместе.
Как можно не поверить в такое, как?
Бывший одноклассник поселился, застолбил за собой право… в том числе налево.
Людмила не сразу осознала, что “любимому” необходима полная свобода.
Он появлялся, пропадал, возвращался через неопределённое время, плакался.
Хорошо, что дочь всего этого не видела – осваивала азы общежития в столичном институте.
Люся проклинала всё на свете, рыдала, но даже такого бездарного любовника выгнать не могла, потому что жить в одиночестве немыслимо.
Сашка, паршивец, да-да, даже он, мог на несколько незабываемых минут сделать её счастливой.
В такие минуты он казался ей мужчиной мечты.
Потом Шурик уходил, иногда надолго, не давая знать о себе, но неизменно возвращался, потому, что здесь могли накормить и одеть за малую толику тепла, за душевную песню, за способность сделать наедине нечто такое, отчего даже предательство казалось незначительной глупостью.
Люда прощала его… даже когда ловила на горячем, потому что память неизменно напоминала о том, что всё могло сложиться иначе, не будь она такой принципиальной тогда, с Виктором, который был не самым худшим.
“Милька моя!”
Теперь она отдала бы что угодно за озорной взгляд, за наглое рукосуйство, за тёплый и искренний поцелуй.
Судьба обошлась с ним жестоко: раковая опухоль и безвременная кончина.
А ведь он приходил мириться.
Ползал на коленях, молил о прощении.
Кто знает, как могла повернуться судьба.
Милька ревела как белуга, но не отступила, за что поплатились оба.
Сашка особо не суетился – куда денется разведёнка с прицепом?
И она бы терпела, тем более что ловить ей больше было нечего. Впереди маячил возраст, обозначенный в литературе баба-ягодка – последний вагон уходящего в неизвестность поезда, идущего в никуда.
Дочь выросла. Она не могла больше быть ни подспорьем, ни преградой.
Что бы они понимали, дегустаторы пороков и несчастий. Им бы испытать подобное. “А он, чудак, не мог понять никак, куда улетать – зачем его куда-то зовут, если здесь его дом, его песни, его pодина тут…”
– Сашка, сволочь, что я тебе такого сделала… за что ты со мной так!
Чем дальше, тем больше: сожитель решил, что мужское достоинство – нечто сакральное, за что можно назначать любую цену.
Просчитался. Вылетел с треском.
Дочь жила своей жизнью: не до матери.
Вот когда одиночество начало выкручивать не только руки – душу.
Ещё немного и Людмила спилась бы.
Кроме рюмки и телевизора не было больше стимулов в жизни. Обязательно нужен кто-то рядом, с кем можно поговорить, кому излить душу, позволить дотронуться до своих оголённых нервов.
– Витька, паршивец, я ли была тебе не верна! Жизнь поломал…
Так она думала и теперь, когда даже полупустые сумки с продуктами на неделю казались непосильным и не очень нужным грузом.
– Хоть бы дочь на праздники приехала, хоть бы кто-то про меня вспомнил…
– Хотите – помогу донести, – окликнули её.
– Пустое. Здесь веса – всего ничего. Доплетусь.
– Вдвоём веселее. У меня шампанское, апельсины и молдавский виноград.
– Тебя обманули. Теперь модно выдавать желаемое за действительность. Молдавский виноград выращивают теперь в Турции и Египте. Знаешь в чём разница?
– Ещё бы. От осины не бывает апельсинов. Но виноград настоящий, зуб даю. Соглашайся, красавица.
– Тебе не смешно, мальчуган? Мне сорок семь. Я тебе в бабушки гожусь.
– Усынови. Отплачу добром.
– “И кому весной его тpель нужна, ежели весна и без того весна. И кто сказал, что песням зимой конец? Совсем не конец. Что за глупый сквоpец!”
– Меня Игорь зовут, а тебя?
– Людмила. Но ты опоздал льстить и лицемерить.
– Испытай.
– Мальчишка! Зачем тебе это нужно?
– Не знаю. Просто так. “ В городе нашем ох многолюдно: три остановки, а встретиться трудно”. Народу полно, людей не видно. Ты мне симпатична, старушка.
– Смешно. Если тебе всё равно, с кем… мне – тоже, пожалуй. А пошли! Мне того добра не жалко.
Виноград оказался настоящим, шампанское – тоже. Мало того – Игорь не обманул даже в чувствах.
Молодость, кто знает, чего самоуверенному юнцу не хватало на самом деле, не устояла перед обаянием осторожной опытности.
Праздник получился феерический, чего не ожидали ни тот, ни другой.
Как просто оказывается стать счастливым, как легко стало жить и дышать.
Хотя бы на время.
Игорь остался.
Кто знает, любовь это была или что иное, но праздник растянулся на долгие десять лет, пока Игорь не попал в смертельную аварию.
