Валерий Шилин
Чашка кофе

– Как там дома?! Как в России?!

Допросив меня с пристрастием, повели в просторную кухню, к столу. Ефим с гордостью показывает:

– Икра – русская, хлеб – ржаной, сёмга – русская, водка – тоже. Мы ведь русские люди!

Семён подначил:

– Эх, Фима, казак ты наш еврейский!

Фима не остался в долгу:

– Да ты на себя погляди!

Под приятный разговор накатили «за встречу», закусили квазирусской снедью. Мужиков понесло вспоминать былую жизнь. Женщины, чтобы не стеснять своим присутствием, подались с кухни в зал.

Я их про то, как они в Америке обустроились, а они всё о своём. О том, как работали на заводе по пятнадцать часов в сутки, гнали производственный план, матерились и с начальством, и с подчинёнными, как спирт пили, как баб на стороне обхаживали.

– Какая была замечательная жизнь! Кипучая, полнокровная, весёлая! На всё хватало и сил, и времени: и работать, и в кино сходить, и для семьи что-либо достать. И друзей – полно…

Я с Семёном не согласился:

– Вспомни, как ты готов был сорваться хоть в Израиль, хоть в Штаты, хоть к чёрту в пекло. Ребята, вы же о молодости ностальгируете. С твоими болячками, Сеня, если бы не Америка, ты сейчас общался бы с нами из-под земли из деревянного ящика.

Семён призадумался:

– Да, тело они мне подлечили, а вот душу… Они её здесь просто не понимают… Песни под гитару, шашлыки в складчину, соленья-варенья, футбол, детям сопли подтереть… Здесь такого нет и никогда, наверное, не будет. Мы здесь – возмутители спокойствия. Вот стали поговаривать, что отцам города Нью-Йорка пришла в голову идея расселить Brighton. Мы – как рассадник духовной заразы. Ну привёз я из России десяток банок икры, ну поделился со своими… Оказывается, я – преступник: не задекларировал на таможне, не заплатил пошлину.

– Сеня, если бы ты один так делал. Это же делают все «бывшие», а их в Америке – мама моя родная!

Семён продолжал:

– Они ещё при Советах боролись за права человека: свобода слова, свобода выезда… Ха! Теперь в России столько свобод, что Америку переплюнули. Хлынул наш люд и в Европу, и в Израиль, и в Америку. Ну и что?! Там уже и не рады русским переселенцам, ввели квоты на иммиграцию. Поздняк метаться, господа, наши уже здесь.

* * *

В купе заглянула проводница:

– А я смотрю, куда это мои пассажиры подевались?! Вы что, спать вовсе не собираетесь? Вагон уже весь отдыхает.

– Мы ещё посидим. Мы тихонечко, никому не мешаем, правда? – за всех заступилась Женя.

Понимающе кивнув, проводница вернулась к себе.

Вениаминыч продолжал.

* * *

Жизнь, к сожалению, получается какая-то разухабистая. Сменились прежние моральные ценности, в людях проснулись алчность и эгоизм. Нет, никто не говорит, что в старые советские времена было всё чинно и благородно. Грязи там хватало. Но раньше на нас идеологи шоры напяливали: жили, как шампиньоны – в тепле, во мраке и ели дерьмо. Теперь же нас разделила чья-то жажда власти. И деньги. Разодрали страну, напридумывали границ. Но это уже эмоции. Весь мир сегодня перекраивается, режется по живому. Кто-то объединяется, кого-то разъединяют. Жаль только, что за всё приходится платить людской кровью.

Чего я хочу? Что предлагаю? Критиковать, протестовать мы все горазды. Знал бы ответы на все вопросы, возомнил бы себя пророком, стал бы проповеди читать…

Все с нетерпением ждали от Вениаминыча откровений.

– Подведём, дамы и господа, предварительный итог… При чём тут, спро́сите, национальная кухня, ягода-малина, привычки и традиции? Хочу, молодые люди, поделиться сокровенным… Не обессудьте за прямоту.

Национальные традиции, кухня, песни, одежда, ритуалы, привычки не должны рассматриваться нами, как внешняя скорлупа. За всем этим стоят внутренняя мотивация, личный выбор человека. Неповторимость и своеобразие поведения человека в своей родной, национальной среде – вот что интересно. Ещё интереснее жить в наше стремительное время на стыке культур. То, что в других тебе кажется странным или непонятным, – это всего лишь иллюзия, сформированная ограниченной средой, что никак не может быть истиной…

Хватит нам юродствовать над собой, над своей мнимой нестандартностью, несовместимостью менталитетов. Довольно нам низводить своё национальное духовное достояние до уровня комиксов и самоунижения. С ускорением ритма жизни, когда расстояния стали короче, сам земной шар становится меньше, теснее наши взаимные узы с другими национальными реалиями. Оставаясь самим собой, представителем своей национальности, современный просвещённый человек должен с пониманием и уважением относиться к людям другой культуры. Видя многообразие других, проникая в суть мотивации их поступков, ты и сам начинаешь глубже осознавать свою природу. Творец создал нас разными, но только мы сами призваны переступить через наши собственные барьеры отчуждения. Господь дал нам, людям, великое многообразие языков не случайно. Опыт строительства Вавилонской башни не прошёл даром. Наблюдая за тем, как мы ищем взаимопонимание и находим его, Он улыбается – его уроки пошли всем нам на пользу. Не побоюсь казаться высокопарным, но я твёрдо верю, что, возлюбив человека, который в чём-то не похож на тебя, шире смотря на многообразие в мире, идя друг к другу с добром, начинаешь понимать, как твой собственный внутренний мир открывает новые просторы. Знать о существующих между народами различиях – важно, но ещё важнее находить пути взаимного понимания и уважения.

– Многим из всего уже сказанного хотел с вами на семинаре поделиться, но так уж получилось… Женечка, а ведь это вы меня спровоцировали. Чудная вы женщина, – сказал Вениаминыч и полез на свою полку.

Картинки из прошлого

История может быть увлекательной вещью. Особенно когда в ней есть хотя бы толика твоего личного участия. У каждого из нас наверняка есть свои истории.

* * *

Это было достаточно давно, в пору моей учёбы. Записался я на курсы военного перевода. Занятия проводил отставной полковник – бывший сотрудник военной разведки. Звали его Сергей Иванович Иванов. Полковник Иванов прекрасно знал свой предмет, а по-английски и по-немецки говорил как на своём родном языке.

Учил он нас разным тонкостям ремесла.

– В иностранном языке для профессионала мелочей нет. Иногда ошибка может стоить вам жизни, – говорил нам бывший фронтовик.

И в качестве иллюстрации рассказал такую быль.

Во время войны, когда уже был открыт «Второй фронт», немецкая разведка успешно внедрила своего сотрудника в тыл американцев. Лазутчик был специалистом своего дела, и хотя янки сразу почувствовали, что у них завёлся «крот», поймать его не могли, несмотря на все старания контрразведки.

И вот однажды к пункту заправки топливом подкатывает Willys. За рулём, судя по униформе, – офицер Армии США.

Подрулив к сержанту, офицер на английском языке с хорошим американским произношением обратился к младшему по званию:

– Сержант, мне нужно пять галлонов бензина.

Чернокожий сержант неторопливо осмотрел машину, заглянул внутрь.

– Мне следует позвонить командиру и получить разрешение на выделение топлива сверх плана.

Сержант зашёл в помещение и лениво стал крутить диск телефона. Хорошо скрывая внутреннее напряжение, офицер посматривал на часы.

Сержант вновь появился:

– Сэр, командир сейчас перезвонит. Бензин будет. Подождите минутку.

Офицер спокойно вышел из машины и направился к обозначенному для курения месту. Закурил, затянулся, стряхнул пепел:

– Окей, нет проблем.

Действительно, ждать ему пришлось недолго. Буквально через пару минут на площадку выкатил грузовик с взводом морских пехотинцев. Через считанные секунды все пути к отступлению были перекрыты. Шпион был взят.

Как это получилось, где он дал промашку?

Дело в том, что он, говоря о бензине, использовал слово petrol. Опытный разведчик, он тем не менее не учёл, что petrol – британское слово. В Америке – это аномалия, где стандартом является слово gas или gasoline.

Сержант сразу смекнул, что перед ним мог стоять кто угодно, но только не американский офицер. Остальное, говоря языком профессионала, дело техники.

* * *

Спустя много лет, с той поры когда мне довелось услышать эту поучительную историю, я сам попал в чём-то похожую ситуацию.

Однажды, будучи по делам на юге Германии, я зашёл в уличное кафе чего-нибудь перекусить.

– Что вам угодно? – вежливо обратилась ко мне пожилая фрау на раздаче.

– Пожалуйста, две белые баварские колбаски и кружку пива.

– Что изволите на гарнир?

Без тени сомнения в голосе я отчеканил:

– Тушёную квашеную капусту, пожалуйста!

– Was? – удивлённо посмотрела на меня немка. – Капуста с белыми колбасками не идёт. У нас в Баварии так не принято. Красные сосиски можно, но белые…

«Хорошо, – сообразил я, – она не поняла, что я не немец».

– Не стоит беспокоиться, считайте, что это всего лишь мой маленький каприз.

Фрау неодобрительно повела бровью и как-то неохотно положила в тарелку капусту. Взяв свою тарелку и пиво, я начал медленно есть. Еда была отменная – свежая и здоровая. Я не мог понять, что ей не понравилось в таком сочетании. «Эти немцы просто странные какие-то, – сделал я вывод для себя. – Хотя что я вообще знаю о немцах?»

Дитя послевоенного времени, я рано узнал, что у немцев были пушки от Krupp, самолёты Messerschmitt и Fokker. Наверняка, немцы хорошо знали наши «катюши», пистолет-пулемёт ППШ, «летающий танк» – штурмовик-бомбардировщик Ильюшина.

Помню, как мальчишки из соседних дворов приходили на нашу улицу и мы играли в войну. По неписаным законам одна ватага была «немцами», а вторая – «советскими». Каждый раз, как дань справедливости, роли менялись. «Немецкие» войска были вооружены Schmeisser и пистолетами Walther, гранатами и ножами, вырезанными из куска доски, тихонько «свистнутой» из отцовского сарая.

Для нас, мальчишек шести-десяти лет, Schmeisser был общим названием всех видов немецкого автоматического оружия. На вооружении у «русских» стояли легендарные ППШ и пистолеты ТТ. По команде войска занимали позиции: пулемёты – по флангам, стрелки – в центре, снайпер – в укрытии. У командира с каждой стороны были войска спецрезерва. Что это были за войска, никто не знал, кроме самого командира. Каждый раз род этих войск менялся так, что порой у бойцов рты от удивления открывались: «Вот это да!».

– Раз, два, три… Огонь!

– Бах, бах, бах, – раздавались одиночные выстрелы ТТ и Walther.

– Тра-та-та-та-та, – вторили автоматы.

То тут, то там «грохотали» гранаты.

В самый критический момент наш командир даёт команду:

– Ввести в бой спецвойска.

Аналогичное решение принимает и «немецкий» командир.

С невероятным рёвом, широко раскинув руки в стороны, на предельной скорости бегут двое мальчишек – в бой вступают секретные ВВС! И те и другие уворачиваются от огня средств ПВО. Тогда немецкий истребитель – мальчишка повзрослее идёт на таран и сбивает советскую машину. Русский «ястребок», вопя от боли и обиды, с мокрой физиономией, размазывая кулаком слёзы и грязь, грозит отомстить обидчику.

Командир первым идёт на помощь:

– Пехота, немцы нашего сбили. В атаку! Вперёд! Ура-а-а!

Как обычно, сценарий любого боя заканчивался рукопашной схваткой. Стороны расходились только тогда, когда уже достаточно носов было расквашено, навешано достаточно синяков и шишек. Бой закончен. До следующего раза.

* * *

Как-то, возвратившись домой после очередной «битвы», с подбитым глазом и злым по поводу того, что в этот раз была моя очередь играть роль немца, я попытался проскользнуть незамеченным. Однако отец меня увидел первым.

– Что случилось? – спросил он спокойным голосом.

– Ничего, – солгал я и отвёл глаза.

– Я же вижу, что случилось. Подрался? Я угадал? Эка невидаль!

– Ненавижу немцев! – почти закричал я в ответ.

– Остынь, сынок. Скажи, в чём дело?

– Я не хочу, чтобы меня назначали «немцем»! У нас никто на улице не любит немцев.

– Согласен. Плохо быть фашистом и убивать людей. Но не только фашисты живут в Германии, поверь мне. Есть там и много хороших людей.

– Ты откуда знаешь? – всё ещё дерзил я.

Отец присел на угол табуретки.

– Мне было шестнадцать, когда началась война. Как все мои друзья, я рвался на фронт. В конце концов мне повезло – я был повыше и покрепче своих сверстников. В 1942-м меня призвали в армию, но уже в первом бою меня контузило, и я очутился в плену.

– Пап, а как быть в плену? – тон мой изменился, и я подошёл к отцу поближе.

– Ничего хорошего, сынок. Но всё же я научился отличать одних немцев от других. В Дюссельдорфе, куда пришёл наш эшелон, меня отдали в одну семью в работники.

– Как раба? – ляпнул я.

– Вроде того… – отец нахмурился и на какой-то миг замолчал. Потом снова заговорил: – Это были уже пожилые люди – муж и жена. Трудолюбивые. Они как-то сразу привязались ко мне. Кормили неплохо, иногда подкидывали почти новую одежду. Как потом выяснилось, это была одежда их сына, который погиб на Восточном фронте. Когда война уже заканчивалась, они хотели, чтобы я остался у них. Предлагали усыновить.

– Па, а почему ты не остался? – этот разговор меня всё больше и больше интриговал.

Не стал он говорить о долге перед Родиной, о патриотизме, ответил не мудрствуя:

– Потому что у меня дома в России были свои отец и мама. Они меня любили, ждали и верили, что я вернусь.

– А что было бы, если бы ты не вернулся?

Отец как-то грустно улыбнулся и ответил:

– Да ничего особенного, наверное. Я не встретился бы с твоей мамой, не женился… Ты бы не родился на свет.

Отец снова замолчал, закурил свой неизменный «Север» и, глубоко затянувшись, через ноздри выпустил густое облако сизого дыма.

Я восхищался тем, как это здорово у него получалось! Он казался мне таким взрослым, таким сильным. Но эта исповедь, жестокий реализм его жизни прозвучали для меня почти как конец света. Неожиданно со всей остротой я понял, что его война и та, в которую мы играли с пацанами, так не похожи друг на друга. Мне стало жутко от этого открытия.

Со свойственной для детей открытостью и переменчивостью взглядов я твёрдо сказал:

– Пап, обещаю, я не буду больше ненавидеть немцев… Тех, кто хорошие.

– Всё в порядке, сынок, – он, как-то по-взрослому подбадривая, похлопал меня по плечу.

Сколько помню своего отца, он никогда больше не касался этой темы, этого периода своей жизни. Он прожил трудную жизнь и умирал так же тяжело. Уже потом, в школе и институте, я слушал Баха, изучал Шиллера, Гёте, Фейербаха. Очевидно, и каждый культурный немец знает нашего Льва Толстого, Фёдора Достоевского, Петра Чайковского… И всё же этого чертовски мало, чтобы жить и работать вместе – нам и немцам.

* * *

Человеческая память – сложный инструмент. Мотивы воспоминаний бывают разные – прямые и косвенные, ассоциативные, от чего разные складываются картинки прошлого.

Тогда, в кафе, мне вспомнились и детские игры в войну, и отец, и тот поучительный рассказ старого разведчика. Подумал: будь я на секретном задании и допустил бы такую плюху с сосисками, моя разведмиссия закончилась бы пулей во лбу раньше, чем я осознал бы свою ошибку. Scheisse… Очень скверно.

* * *

Заканчивая пить пиво, я взял поднос и, проходя мимо стойки, снова заговорил с той же дамой – благо что в зале почти никого не было:

– Простите, но я тут совсем чужак. Не хотелось выглядеть неловко, но так уж получилось. Я – из России.

– Wirklich? Неужели? – спросила моя новая знакомая.

– На сто процентов!

– О, мой муж работал одно время в России. По контракту. Город Пермь знаете?

– Разумеется.

– Скажите, а вам действительно нравятся белые колбаски с квашеной капустой? – с ноткой сомнения переспросила фрау.

– Естественно. Отличная пища.

– Хм… Надо мне самой как-нибудь попробовать, – интонации фрау стали вновь вежливыми и, как мне показалось, почти дружескими.

От тайги до британских морей

Дёмину явно не везло. Отработав по спецконтракту в группе военных консультантов в одной из арабских стран, он вернулся домой и, дав ещё одну подписку о неразглашении, был готов начать обычную гражданскую жизнь. В Управлении ему было предписано «отлежаться на дне», а потом выйти на связь по указанному телефону с указанным человеком. Ему сказали, что работа за рубежом будет засчитана в стаж воинской службы по схеме «три – за один», то есть за год работы – три годы службы. Он подумал, что для того пекла, в котором он жарился целых два года, схема вполне справедливая. Такие привилегии предоставлялись либо за участие в боевых действиях, либо за выполнение заданий особой важности. У него в послужном списке значилось и то и другое. Ему сделали необходимые отметки в удостоверении, но на руки выдали фиктивный воинский билет для рядового состава с отметкой об отсрочке, чтобы по месту жительства не было вопросов у военкомата.

Чётко выдержав установки, он позвонил в Москву. Переспросив, как его зовут, ему сообщили, что нужный ему человек здесь больше не работает. Он понимал, что по правилам игры ему вряд ли скажут, и тем не менее спросил, где этого человека можно найти, дело важное.

После некоторой паузы голос по телефону ответил, что этого человека вообще уже нет. Потом поинтересовался:

– Вы у нас работали?

– Да, – сказал он, – в группе Максимова (имя кодовое).

Телефон назначил время повторного сеанса связи: дату и час.

Он снова был пунктуален – приучен.

На этот раз ему ответили коротко и ясно:

– Продолжайте учёбу в аспирантуре. Ваша предполагаемая командировка отсрочена. Если будете менять место жительства, не беспокойтесь – ваша учётная воинская карточка у нас на контроле.

К аспирантуре душа у него не лежала с самого начала. Ему, привыкшему к активной, полной риска жизни, сидение за книжками было в тягость. И ко всему ещё он здорово поругался с ректором.

Жена оканчивала институт прикладной электроники, и ей уже пришло распределение. Конечно, можно было бы упереться рогом, добиться для неё открепления, но они, посовещавшись, решили ехать в Сибирь. Прописавшись и став на учёт, оба приступили к работе. Не прошло и двух месяцев, когда ему принесли повестку из райвоенкомата. Подумал, что это, возможно, связано с той самой предполагаемой командировкой, но у военкома для него был сюрприз. До двадцати семи ему оставалось чуть больше полугода – пора отдавать свой долг перед Родиной, идти по призыву в армию. Разъяснять и что-либо требовать он не мог – дамокловым мечом висела подписка.

Несколько раз звонил в Москву, но каждый раз попадал в какую-то квартиру – у телефона сменился хозяин. Где-то что-то не срослось, сложилась почти безвыходная ситуация.

Больше всего переживала жена. Ей, только что приехавшей в чужой город, толком не обзаведшейся подружками, оставаться здесь было страшновато. Но делать было нечего, и он, наголо остриженный и обритый, с группой вновь призванных, которую сопровождал молоденький сержант, сел в прицепной вагон.

Таких великовозрастных, как он, было пять человек. Их жёны пришли на перрон, утирают слёзы и машут вослед уходящему поезду. Там, на вокзале, они все перезнакомились, там же завязалась их дружба, дружба солдатских жён.

Попал он в инженерно-сапёрный батальон, отбыл своё в карантине. Стали командиры судить да рядить, кого из новобранцев в какую роту зачислять.

Был в части старший лейтенант Княжев. Закрепилась за ним слава немного придурковатого, взбалмошного и злопамятного человека. Этим набором качеств Дёмин был несколько удивлён – уж больно противоречивое сочетание.

Командовал Княжев взводом подрывников-диверсантов. Вот к нему-то и обратился Григорий Дёмин с просьбой взять его во взвод.

Княжев, на год с небольшим младше Дёмина, заважничал, стал набивать себе цену.

– Профессия подрывника сопряжена с риском для жизни. Это – опасное дело. Сапёр ошибается только раз в жизни. Без права на ошибку.

Григорий слегка потрафил ему:

– Всю жизнь мечтал о настоящей мужской работе. Обещаю службу нести ответственно и добросовестно.

Княжев хмыкнул и, глядя исподлобья, заметил:

– Это уж я буду определять, кто как служит. Не умеешь – научим, не хочешь – заставим.

Ему не нравился этот университетский умник, но он пообещал переговорить с командиром роты и просьбу солдата удовлетворить.

Так Дёмин определился со своей жизнью на ближайший год.

Теоретические занятия шли вперемешку с караульной службой. В резервной части, находившейся во втором оперативно-тактическом эшелоне, было много инженерной техники. «Ремки» – бойцы ремонтного взвода были заняты тем, что ремонтировали и профилактировали. Хозвзвод выращивал огурцы и помидоры, ухаживал за поросятами в воинском хозяйстве. Авторота была постоянно в разъездах, поэтому чаще всех в караул заступали сапёры, ходили «через день – на ремень».

Однажды начальником караула был назначен старший лейтенант Княжев. Дёмину доверили Первый пост у знамени части. Днём часовой обязан постоянно находиться у знамени, а в часы ночного дежурства ему разрешалось ходить по всему коридору. В эти ночные смены, нарушая устав, он умудрялся читать. И для развития полезно, и спать не охота.

Бревенчатое здание штаба части, где находился Первый пост, уже заметно ветшало. Новый командир батальона майор Варма, только что прикомандированный после службы в ГСВГ, выбил в округе фонды и лимиты и затеял ремонт.

Начали с первого этажа, где располагались финансисты, тыловики, связисты и шифровальщики. Не трогали пока второй этаж.

Зная привычку Княжева устраивать ночные проверки, Дёмин читал, стоя у лестничной площадки. Тут и знамя под присмотром, и, если кто пойдёт, будет слышно, как открывается входная дверь.

Уже за полночь, ещё дверь не отворилась, он услышал крадущиеся шаги – выдавал скрип снега. Спрятав Фенимора Купера за батарею, стал ждать.

Грубо нарушая правила караульной службы, Княжев шёл один, без разводящего. Вот он пошёл, аккуратно наступая на края деревянных ступеней. Чтобы не скрипели.

– Ну, шпион хренов, давай, – почти вслух сказал Дёмин.

Чуть отступив от перил, он стоял прямо над Княжевым, сняв с плеча автомат. Когда Княжев переступил через очередную ступень, Дёмин легонько ткнул его в спину прикреплённым к стволу штык-ножом и вместо окрика, прошептал:

– Стой! Кто идёт?

От неожиданности Княжев споткнулся, промахнулся мимо опоры и кубарем покатился вниз. Вскочив на ноги, он закричал:

– Рядовой Дёмин, я тебя за такие шутки на гауптвахту посажу!

С трудом сдерживая спазмы хохота, Дёмин крикнул в ответ:

– Старлей, за нарушение устава ты мог бы здорово поплатиться. Я мог бы применить оружие на поражение. Свидетелей ведь нет.

Хлопнув дверью, Княжев, энергично скрипя снегом, отправился назад в караульное помещение.

Сдав пост, Дёмин сидел с бодрствующей сменой. Входит сержант Тихонов.

– Тебя начкар вызывает. Жди вздрючки.

– Вы что, думаете, вы лучше меня знаете устав?! Да ты ещё пороха не нюхал! Элементарную разводку минного поля хрен сделаешь! – от возбуждения Княжев обращался то на «вы», то на «ты».

– Товарищ старший лейтенант, я готов поспорить, что смогу.

– Весной будут учения, там докажешь. Вы – плохой солдат, Дёмин. Вы думаете, что если «деды» вас уважают, то вы уже здесь – кум королю, сват министру? Плачет по вам губа, товарищ рядовой!

– Послушай, старлей, тебе никогда не понять, каково в армии быть рядовым, потому как сам никогда им не был.

Дёмин, не говоря больше ни слова, резко развернулся и вышел в коридор.

Осадок от разговора с Княжевым был скверный. Гадкий, можно сказать.

Наступила его очередь спать. Так положено: стоять на посту, бодрствовать и спать караульные смены должны по два часа, по очереди, в течение суток. Он лежал на боку, закрыв глаза, но его всего колотило от только что состоявшегося выяснения отношений.

Наконец после долгой зимы пришла весна. Батальон активно готовился к предстоящим учениям. Поговаривали, что на «смотрины» приедет сам командующий округом генерал-майор Булавко.

В учебных классах, расположениях рот, на плацу – везде шла генеральная уборка. Завершался и ремонт здания штаба части. Энергичный и хозяйственный Варма гонял своего зама по тылу и в хвост и в гриву.

На вновь разбитые газоны завезли торф, густо посеяли овёс и первые дни поливали горячей водой, чтобы быстрее взошёл. Через неделю газоны покрылись бурной зеленью.

Булавко приехал под вечер. На своём неизменном уазике. Провёл оперативное совещание, заслушал доклады не только комбата, но и командиров рот – всё готово.

После ужина Дёмин сидел в каптёрке, заканчивал чинить сапоги. Затрезвонил телефон.

– Дежурный по роте младший сержант Ломаев слушает! Так точно, товарищ майор!.. Сейчас дам команду… Есть!

И обратился к Дёмину:

– Рядовой Дёмин, бегом к комбату. Срочно!

Постучав в дверь, Дёмин вошёл в кабинет и, сориентировавшись, обратился к старшему по званию:

– Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться к товарищу майору?

Булавко махнул рукой:

– Отставить! Проходи. Виктор Петрович, ты можешь пока идти, а мне нужно переговорить с глазу на глаз.

Варма вышел.

– Странные письма я стал получать в последнее время, товарищ рядовой. Ладно, на первое уже дали ответ. Но вот второе касается вас лично. Я хотел это дело поручить Варме, но, коль приехал сам, хочу вас лично выслушать.

Булавко делал подчёркнутое ударение на «вы» и на «вас».

– Мне рекомендовано провести с вами беседу, сообщить, что вы должны выйти на связь с какой-то Марией Ивановной вот по этому телефону, – он протянул Дёмину листок. – Мне также предложено перевести вас в другую часть, поближе к штабу округа… Это что за хрен-ерундень, товарищ рядовой!? У тебя что, такой блат в министерстве? Я вам что, сводник какой-то!? Не хватало мне, боевому генералу, передавать какому-то рядовому какие-то телефоны какой-то Марии Ивановны! Мне просто любопытно знать, чёрт возьми, что у меня в частях творится!

– Товарищ генерал-майор, я не могу отвечать за поступки других. Должен поставить вас в известность, что в призыв я попал либо по чьей-то ошибке, либо в силу стечения обстоятельств, либо по какому-то плану, о котором не имею ни малейшего представления. К сожалению, я не могу вам много рассказать в силу подписки.

– Тебя что, от уголовки ко мне спрятали?

– Однозначно нет. Мне также в своё время было рекомендовано на год-другой уйти в тень. Я даже стал подумывать, что меня специально засунули в армию. Здесь как у Христа за пазухой – захочешь, не достанешь.

– Загадками говоришь, Дёмин, а загадки я не люблю.

– Разрешите поделиться соображением?

– Ну давай, послушаем.

– За телефон спасибо. Это очень важный момент. Но, если бы там я действительно понадобился, меня бы давно уже отсюда выдернули, поверьте. Если же всё это только рекомендовано, то вы в праве принять своё собственное решение…

– Ты меня не учи принимать решения, солдат! – багровея, рявкнул Булавко.

– Никак нет, товарищ генерал-майор. Об одном прошу: не переводите меня из этой части. Мне она особенно дорога. Я по-новому взглянул на жизнь и уверен, что солдатский паёк ем не задарма.

– Пиши рапорт на моё имя. Если понадобится, комбат подаст ходатайство. Я подумаю. А ты завтра покажешь, как отрабатываешь армейский хлеб.

Ночью батальон подняли по боевой тревоге. С вечера уже прошёл слушок, что ночью выдвигаемся в район учений, поэтому солдаты спали вполглаза.

На полу в оружейке лежали вещмешки и противогазы. Когда завыла сирена, собрались быстро, построились поротно, и Варма дал команду: «По машинам!».

В обозначенный район прибыли только к утру. Поставили штабную палатку, соорудили полевые туалеты – по одному очку на десять бойцов, развернули полевую кухню, а потом уже занялись палатками для офицеров и рядового состава. Завтракали сухим пайком, по отделениям, чтобы в батальоне не нарушать заданного ритма.

К обеду заработала кухня, и бойцы с удвоенным аппетитом принялись за щи и гречневую кашу с тушёнкой. В чай повара добавили только что распустившиеся листья дикой чёрной смородины. Чудный получился чай!

После совещания в штабе вернулся Княжев, стал излагать задачу сержантам. Он так разошёлся, что слушающие даже вспотели и сняли пилотки. Он предупредил, что отделение, в котором служит Дёмин, поступает в его личное распоряжение.

Выйдя из палатки Княжева, Лядов в сердцах выругался:

– Ну и дурень! Такое ведь и роте не под силу.

– Ай, да ну его, чокнутого. У него одна извилина, да и та – от фуражки, – разрядил обстановку Лыков.

Вспомнив про разговор с генералом, Дёмин подумал, что тот поставил Княжева ему в досмотрщики. «Ну и хрен с ним! Разберёмся».

В задачу этой группы входила организация минирования и диверсионных мероприятий: заложить взрывчатку под мост через реку, проложить трассу и поставить противопехотное заграждение на узком участке в направлении вероятного наступления противника. Когда стали закладывать тротиловые шашки под конструкцию бревенчатого моста, Дёмин предложил иную схему: уменьшить силу зарядов, расположить их на опорах в перекрёстном порядке, чтобы сам мост остался целым, но при этом его развернуло бы поперёк дороги.

– Мост ведь самим потом восстанавливать.

Княжеву идея понравилась.

– Я ваше отделение таким вещам не учил. Колись, где вычитал?

Дёмин только подмигнул:

– Да так, в какой-то книжке. Ещё не вечер, товарищ старший лейтенант, пора трассу бросать.

Теперь наступил черед Дёмина удивляться.

Княжев продемонстрировал своё последнее изобретение:

– Тянуть провод поверху – дилетантство, сразу заметят. Лопатой щель копать – пещерный век, в норматив не уложимся. Смотри сюда. На рукоятки лёгкого плуга крепим катушку с проводами, которые по специальному лотку подаются в землю позади узкого и короткого лемеха. Остаточного развала земли практически нет, но глубина закладки трассы – самое то. Двое тянут плуг, а третий регулирует глубину подачи провода. Ну как?

– Всё гениальное – просто.

Похоже, зря заподозрил про Княжева. О таких несанкционированных штучках, в случае если бы он был подставой, Княжев сразу бы стал докладывать наверх. Но старлей был весь во власти учений.

– Работаем, а я проверю, как остальные справляются с заданием. Радист, дай мне Лыкова и Лядова.

С минированием справились нормально, с опережением графика.

Остальные отделения взвода также были заняты своими делами. Один за другим к Княжеву подходили сержанты с докладами. Работа подходила к решающему моменту.

С прокладкой трассы справились быстро, оставалось в запасе ещё минут двадцать пять.

– Парни, генерал по какой дороге будет проезжать? – спросил Дёмин.

– Вот по этой самой, на которой мы стоим, – ответил Тихонов. – По полю он не поедет – машину гробить жалко.

– Товарищ старший лейтенант, есть идея…

– Ты что опять придумал?

– Приготовим ему сюрприз.

– Это как?

– Давай на дороге ловушку поставим – муляж мины с сигнальными ракетами. Я всё покажу и сделаю, а?

– Булавко не дурак, он ездит осторожно, его не проведёшь.