Валерий Шамбаров
Антисоветчина, или Оборотни в Кремле
Скрытые механизмы Октября
Нет, конечно же, никакие иностранные агенты и заговорщики не смогли бы так запросто сокрушить могучее государство и взбаламутить многомиллионный народ. Но дело в том, что к началу трагических переломных событий страна и народ оказались уже тяжело больны. Бациллы этой болезни тоже внедрялись извне, с Запада. Поражали они русских далеко не сразу. Но зараза распространялась постепенно, несколько столетий. Модные теории, «свободные» нравы, идеи либерализма… Заболевание охватывало Россию «с головы», сверху. Аристократия, дворянство, так называемые культурные слои общества привыкали ориентироваться на Европу, зарубежные взгляды и оценки становились образцами для подражания, воспринимались как «общепризнанные» аксиомы.
Основным прикрытием для идеологических диверсий стало «просвещение» (а «просвещению» в масонстве отводилась очень важная роль, оно противопоставлялось религии). И готовым каналом для заражения России либерализмом стала утвердившаяся в нашей стране западническая система образования. За основу брались все те же европейские стандарты и теории – и наряду с гуманитарными и техническими науками интеллигенция получала иные «добавки»: проникалась комплексами «национальной неполноценности», привыкала считать зарубежное «передовым», а свое – «отсталым». А отсюда виделась прописной истиной необходимость реформ по чужеземным образцам.
Вовсе не случайно очагом либерального духа становилась профессорско-преподавательская среда. Сеяла в душах молодежи семена вольнодумства, атеизма, сомнений. Эти семена соединялись с обычным юным фрондерством и давали обильные всходы. Соблазны «свобод» кружили головы похлеще вина, очернительство власти, законов, отечественных традиций становилось признаком хорошего тона. Внедрилось деление всех явлений общественной жизни на «прогрессивные» и «реакционные». Причем новое, революционное, разрушительное относилось к «прогрессивному», читай – хорошему. А все, что служило стабилизации российской действительности, оказывалось «реакционным».
Студенты, нахватавшись подобных идей, становились учителями – и несли их своим ученикам. В том числе рабочим, крестьянам. В 1870-х движение народников быстро заглохло, интеллигенты-агитаторы, сунувшиеся «будить народ», оказывались для русских людей чужеродными смутьянами. Их без долгих разговоров вязали и сдавали властям. Но в рабочие вечерние школы приходил не агитатор, а учитель – о котором заведомо знали, что он должен научить уму-разуму. И в сельскую земскую школу приезжал учитель, начитавшийся модных атеистических книг Ренана, восторгавшийся древнегреческой демократией и «великой французской революцией», выписывающий либеральные газеты. Этот учитель выглядел для детишек более эрудированным и знающим, чем родители, чем скромный деревенский священник.
Да, страна была больна. В катастрофическом 1906 г. была созвана Дума, началась эпоха «парламентаризма». Но первое, чего потребовали «народные избранники», – всеобщей политической амнистии! В России лилась кровь, террористы нагло убивали слуг государства и невинных граждан, а депутаты с пеной у рта голосовали за освобождение тех преступников, которых удалось поймать. И гимназисты, студенты, интеллигенция восхищались такими «избранниками». Зачитывались оппозиционными газетами. Восхищались и революционерами, на заседаниях судов устраивали им овации. Прятали их, снабжали документами. С гневом обрушивались на «черносотенцев», объявляли обструкции патриотам, обливали презрением полицейских и казаков…
Поветрие либерализма охватило и высшую аристократию, чиновничество. Министры и губернаторы заигрывали с «общественностью», во всем шли ей навстречу, стыдясь прослыть «реакционерами». Патриотические организации вроде Союза Русского народа всячески притеснялись, их деятельность перечеркивалась препонами властей. Либерализм проник даже в Церковь. Пастыри старались согласовывать свои проповеди с «прогрессом». Синод и высшие иерархи утверждали терпимость к антироссийским (и явно антиправославным) учениям. А священники, проявляющие принципиальность, обвинялись в «черносотенстве» и подвергались гонениям[58].
Устои Православия расшатывались и слабели. Красноречивый пример – весной 1914 г. из 16 выпускников Иркутской духовной семинарии принять священнический сан решили лишь 2, а из 15 выпускников Красноярской семинарии – ни одного![24] Остальные предпочли пойти по гражданской части – учителями, чиновниками, земскими деятелями. Интеллигенция стала считать Веру в лучшем случае «красивой народной традицией», благодаря которой можно поумиляться на Вербное воскресенье, весело похристосоваться на Пасху, поздравить друг друга с Рождеством. В худшем случае относили к «пережиткам», тормозящим «прогресс». Такое отношение начало проникать и в простонародье: Сергей Есенин хвастался в своих автобиографиях, как пропускал службы в церкви, выданные на это деньги присваивал и научился так же, как священник, вырезать серединки из просфор, чтобы обмануть бабушку.
Принято восхищаться «Серебряным веком русской культуры» – но и культура была больной. Она погрязла в декадентстве, эротике, темных душевных надломах. Кумирами молодежи становились сатанист Брюсов, отвергший Бога и взывавший к нечистому Соллогуб, теософ и антропософ Андрей Белый, член ложи розенкрейцеров Блок – они владели умами, над их фотографиями рыдали, их стихи переписывали друг у друга…
А среди рабочих и крестьян плевелы чужеземной заразы проявлялись ростом эгоизма и эгоцентризма. Они считали себя патриотами – и еще готовы были растерзать любого, кто осмелился бы поднять голос против России. Но ничуть не считали зазорным бастовать во время войны, требуя повысить зарплату. Хотя зарплата у них была самой высокой по сравнению с другими воюющими государствами – а день забастовки на одном лишь Металлическом заводе в Питере недодавал фронту 15 тыс. снарядов. Уже не считали зазорным прикидывать – а хорошо бы и впрямь переделить собственность как-нибудь «посправедливее». И люди оказались уже доступными для соблазнительных идей «земного рая».
Все это вместе обеспечило успех Февральского переворота. Церковь промолчала. Народ в большинстве промолчал. Ошарашенный, сбитый с толку – но кто знает, может, и впрямь так получится лучше, богаче, «свободнее»? А интеллигенция, учащиеся, значительная часть офицеров (офицеры военного времени были той же интеллигенцией, призванной из запаса) бурно приветствовали Февраль, цепляли красные банты, поздравляли друг друга – наконец-то «прогресс» восторжествовал над «реакцией», наконец-то «свобода», наконец-то в России будет так же, как на Западе…
Впрочем, и это было обманом. «Прогрессивная общественность» приветствовала победу «демократии» – и до сих пор в исторической литературе утверждается, будто Февральская революция принесла России демократию. Но подобные утверждения выдают лишь полную некомпетентность авторов (или бездумное переписывание из одного источника в другой). Потому что в действительности Временное правительство было куда более диктаторским, чем царское. Оно сделало то, на что не решался Николай II – распустило Думу. Кучка заговорщиков, дорвавшихся до руля государства, сосредоточила в своих руках и законодательную, и исполнительную, и верховную власть. И сама в узком кругу решала, кого допустить в свою среду, кого отправить в отставки. Однако русская интеллигенция, загипнотизированная лозунгами «свобод», этого не замечала. Павда, ей-то простительно – но и западные правительства, дипломаты, «общественность» столь вопиющих фактов почему-то не замечали, признавали правление масонов-временщиков вполне «демократическим».
Революция освободила из тюрем и ссылок всех заключенных – скопом, политических и уголовников. Открыла пути на родину и для эмигрантов из-за рубежа. Но у них возникли немалые формальные трудности – война-то не закончилась, Европа была перечеркнута фронтами. И при возвращении ревлюционеров в Россию мы опять видим явные черты хорошо спланированной операции. Агенты Парвуса Платтен, Моор, Радек (а с ними и Крупская) уговаривают Ленина ехать через Германию. А у Троцкого возникает другая проблема. Его путь из Америки лежал через зоны морского контроля Англии и Франции, а в досье их контрразведок Лев Давидович значился немецким агентом. Но решилось все очень легко – Троцкий тут же получил американское гражданство и паспорт США! Мгновенно! Это могло быть сделано только на самом высоком уровне, и имеются свидетельства, что паспорт был выдан по указанию президента Вильсона[158] – очевидно, не без участия Хауса и Вайсмана.
Ленин и Троцкий отъезжают в Россию одновременно, 27 марта. Но сразу вслед за этим происходит странная история. Британские власти без всяких вопросов, весьма любезно выдают Льву Дававидовичу транзитную визу – и, тем не менее, в первом же канадском порту, Галифаксе, его и пятерых спутников (Чудновского, Мухина, Фишелева, Романченко, Мельничанского) арестовывают как агентов Германии. А через месяц Госдепартамент США вдруг вступается за своего гражданина, вмешивается и посольство Великобритании в Вашингтоне, и, к удивлению контрразведчиков, Троцкого с компанией освобождают.
Зачем нужны были подобные игры? Чтобы понять это, целесообразно привести сравнение с ситуацией 1905 г. Как уже отмечалось, Льва Давидовича тогда лично опекали Адлер, Парвус, Красин, со всеми удобствами доставили в Россию, протолкнули в Петросовет. А вот Ленину такого внимания оказано не было. Он дольше чем нужно задержался за границей, потом его заставили безрезультатно торчать в Стокгольме, ждать курьера с документами. И в Россию он попал к «шапочному разбору», когда все руководящие посты были заняты, и он оказался не у дел. Ясное дело, что на роль лидера революции продвигался не он, а Троцкий.
В 1917 г. было наоборот. Так же, как в 1905 г. «тормознули» Ленина, так в 1917 г. предпочли «тормознуть» Льва Давидовича. На этот раз первым должен был приехать и стать вождем революции Ленин – именно проследовавший через Германию! «Запачканный» этим шагом, маркированный в качестве «германского ставленника». Западные теневые круги готовились сокрушить Россию, но свалить вину требовалось сугубо на немцев. И Троцкого арестовали, чтобы его тоже представить немецким ставленником, выпятить «германский след» и скрыть англо-американский.
Владимир Ильич на родине получает действенную помощь. По сути, из различных группировок социал-демократии ему требовалось создать совершенно новую партию. Опорой становятся его сторонники типа Сталина, Дзержинского, но этого оказывается недостаточно. В России все бурлит, местные и прибывшие из-за рубежа революционеры действовуют кто во что горазд, не желая признавать друг друга. Но для поддержки Ленина Парвус создает в Стокгольме штаб из Ганецкого, Семашко, Воровского, Радека, в Петроград заранее направляется Александра Коллонтай, готовит почву, агитирует матросиков Дыбенко и прочую вольницу. А на роль «правой руки» Владимиру Ильичу услужливо подсовывают Якова Свердлова. Настоящего гения организации, который проявляет подлинные чудеса, формируя «из ничего» партийные структуры, хитроумными ходами нейтрализует конкурентов и обеспечивает победы над ними.
Но и Троцкого покровители не забывают. И месячную «фору» ему вполне компенсируют. Для него готовит почву в Питере прибывший заранее Ларин-Лурье. Из Сан-Франциско во Владивосток целыми пароходами направляются тысячи «интернационалистов» – они становятся ядром группировки Троцкого, «межрайонцев». А сформировать дееспособную организацию ему помогают те же самые люди, которые обеспечили это для Ленина, – Свердлов, Коллонтай. Что ж тут удивительного, если заказчики были одни и те же? Правда, Владимир Ильич и Лев Давидович 14 лет были врагами. Но теперь заказчикам требовалось, чтобы они прекратили ссоры и действовали вместе. Наведением мостов занимаются Свердлов и «ленинец» Каменев – родственник Троцкого. А объединение большевиков с межрайонцами происходит на VI съезде партии, без обоих лидеров, когда Ленин после провала июльского путча прячется в Разливе, а Троцкий сидит в тюрьме.
В скатывании России от Февраля к Октябрю самое деятельное участие опять приняли иностранцы. Правда, нужно помнить, что далеко не все политики и дипломаты Антанты были причастны к этим делам. И степень их допуска к тайнам была различной. Даже когда мы говорим о влиянии «мировой закулисы», подобное обобщение не всегда справедливо. До определенного предела позиции и цели тех или иных зарубежных кругов совпадали. Но у этих же кругов имелись и собственные интересы, отличные друг от друга и даже противоречащие друг другу. Так, для французской и части британской «закулисы» цели подрывных акций оказались уже достигнуты в ходе Февральской революции. Россия была ослаблена. Во главе государства очутились правители, куда более послушные, чем царь и его министры – заглядывающие в рот зарубежным «наставникам», готовые заключать кабальные договоры, раздавать концессии. При дележке плодов победы восточную союзницу теперь можно было обойти. Следовательно, представалялось целесообразным стабилизировать положение в России, чтобы с ее помощью завершить войну.
Но высшие круги политической и финансовой элиты США и Англии продолжали выполнение «плана Хауса». Да, при таком развитии событий победа в войне откладывалась. На фронтах должны были пролиться дополнительные моря крови, пасть еще сотни тысяч французов, англичан, американцев. Но и выигрыш обещал быть колоссальным… Для дальнейшего обвала России была применена «ступенчатая» схема. Либералы-заговорщики по главе со Львовым наломали дров сколько смогли – после чего союзники надавили на них, вынудив уступить власть еще более радикальным «реформаторам» во главе с Керенским. А на смену им уже подталкивались большевики.
Интриги вокруг России летом и осенью 1917 г. представляются весьма красноречивыми. Когда Корнилов предпринял попытку навести в стране порядок, он сперва получил горячую поддержку в Лондоне и Париже, его сторону приняли британские и французские дипломаты в России. Но посол США в Петрограде Френсис блокировал их демарши. И в правительствах Антанты в последний момент что-то неожиданно изменилось, послам пошли новые инструкции, и они вдруг резко изменили позицию, вместо Корнилова поддержали Керенского. В дальнейшем дипломаты Антанты во главе с Бьюкененом старались нажать на Керенского, внушая ему необходимость действовать решительно и расправиться с большевиками. Однако и эти шаги неизменно срывал Френсис, и Бьюкенен жаловался в Лондон, что посол США саботирует выработку «общей политики Запада в отношении кабинета Керенского», что «американцы играют в собственную игру»[189].
А кроме официальных представителей иностранных держав, действовали неофициальные. Так, в Россию прибыла американская миссия Красного Креста. Дело вроде бы хорошее, благородное, правда? В войну – Красный Крест… Но состав миссии был, мягко говоря, странным. Из 24 ее членов лишь 7 имели какое-то отношение к медицине. Остальные – представители банков, крупных промышленных компаний и разведчики. Возглавлял миссию Уильям Бойс Томпсон, один из директоров Федеральной резервной системы США. Его заместителем был полковник Раймонд Робинс.
При миссии состояли и такие личности, как Джон Рид, не только журналист и автор панегирика Троцкому «10 дней, которые потрясли мир», но и матерый шпион. Он «оказывал услуги» американскому правительству еще в мексиканскую революцию, в 1915 г. арестовывался русской контрразведкой за связи с сепаратистами, но под давлением госдепартамента и посольства США пришлось отпустить. В 1917 г. в России он снова «оказывал услуги» правительству и по возвращении на родину передал в госдепартамент «свои заметки и информацию, полученные благодаря связи с Львом Троцким»[158]. При миссии Красного Креста состояло также трое секретарей-переводчиков. Капитан Иловайский – большевик, Борис Рейнштейн – позже стал секретарем Ленина, и Александр Гомберг – в период пребывания Троцкого в США был его «литературным агентом». Нужны ли комментарии?
Осенью 1917 г. полковник Робинс стал одним из ближайших советников Керенского. Британский атташе Нокс доносил, что его влияние на министра-председателя «чрезвычайно растет», и он внушает Керенскому «очень опасные идеи»[189]. Уильям Б. Томпсон в мемуарах отмечал, что миссия Красного Креста, кроме того, «осуществляла свою деятельность через доктора Соскиса» – секретаря и помощника Керенского (по «совпадению» открывшему в эти же месяцы весьма крупный счет в петроградском отделении «Нэшнл Сити банка»[177]). Ну а еще одним очень близким доверенным лицом Керенского стал Сомерсет Моэм – будущий великий писатель, а в то время секретный агент британской МИ-6, подчинявшийся резиденту в США Вайсману[189]. Стоит ли удивляться, что при таких советниках министр-председатель принимал худшие из решений и власть досталась большевикам почти без борьбы?
Да и вообще были ли попытки всерьез оказать сопротивление? Не «намекнули» ли покровители Керенскому, что он должен уступить власть, как прежде ее уступил Львов? Удирая в дни Октября из Питера на машине американского посла, Александр Федорович зачем-то приказал всему остальному составу Временного правительства собраться вместе и находиться в Зимнем дворце. А руководить правительством и обороной Зимнего оставил очень уж характерную тройку. Доктора Кишкина, инженера Пальчинского и Пинхуса Рутенберга. Кишкин был полнейшим ничтожеством, неспособным что-либо сорганизовать. Рутенберг, напротив, организовывать умел превосходно. Только раньше он организовывал дела довольно темного свойства – в январе 1905 г. он являлся главным эмиссаром зарубежных «бесов» в России, и как раз он через попа Гапона устроил провокацию «кровавого воскресенья». Помогал Рутенбергу в подготовке провокации директор заводов Нобеля Серебровский…
И надо же – какое «совпадение»! На квартире этого самого Серебровского по возвращении из эмиграции поселился Троцкий. И еще одно «совпадение»: третий член «триумвирата», оставленного Керенским, Пальчинский, был старым другом Григория Чудновского – одного из пяти революционеров, которые ехали из Нью-Йорка с Троцким и были арестованы с ним в Канаде. Причем дружба оказалась настолько закадычной, что Пальчинский неоднократно приглашал его к себе в гости в Зимний дворец. А потом Чудновский руководил штурмом Зимнего. И одним махом арестовал торчавшее во дворце без дела правительство… Словом, все разыгралось «по-дружески». А то, что при этом гибли мальчишки-юнкера, были перенасилованы женщины-ударницы, в заведомо безнадежных боях под Гатчиной убивали друг друга казаки и матросы – стоило ли обращать внимание на подобные «мелочи»?
Кстати, если еще раз вспомнить о «германском золоте», то с июля по октябрь большевики не получали финансирования от немцев. После неудачного июльского мятежа эти каналы были вскрыты русской контрразведкой. А.Г. Латышев в своей работе «Рассекреченный Ленин» приводит документы, свидетельствующие, что Владимир Ильич оборвал даже запасные каналы, опасаясь окончательно дискредитировать партию[92, 93]. Но могли ли возникнуть проблемы с деньгами, если в Петрограде находился столь своеобразный американский Красный Крест во главе с одним из директоров ФРС США? Справка Секретной службы Соединенных Штатов от 12 декабря 1918 г. отмечала, что крупные суммы для Ленина и Троцкого шли через вице-президента ФРС Пола Варбурга[198].
По воспоминаниям одного из помощников Сталина, С.С. Пестовского, в первые месяцы советской власти все структуры большевистского правительства занимали деньги под расписки у Троцкого, финансы имелись только у него[161]. А откуда они поступали, свидетельствует не только упомянутая справка американских спецслужб. Имеются и другие доказательства. Известно, например, что 30 ноября 1917 г. Уильям Б. Томпсон и полковник Робинс посетили Троцкого, и после конфиденциальной беседы с ним, 2 декабря, Томпсон направил запрос Моргану – перечислить 1 млн. долларов для советского правительства[158]. Этот факт стал достоянием газетчиков. «Вашингтон пост» от 2 февраля 1918 г. сообщала: «Уильям Б. Томпсон находился в Петрограде с июля по ноябрь прошлого года и сделал личный вклад в 1 млн. долларов в пользу большевиков».
Зачем предпринимались все усилия и расходы, истинные организаторы революции хорошо знали. Тот же Томпсон, покинув Россию, остановился в Лондоне. Здесь он вместе с помощником Хауса Ламотом провел переговоры с британским премьером Ллойд Джорджем и 10 декабря 1917 г. представил ему меморандум, где указывалось: «…Россия вскоре стала бы величайшим военным трофеем, который когда-либо знал мир».
