Валерий Петрович Большаков
Целитель. Принцип Талиона
«Ну уж, нет уж…» – вяло потянулась мыслишка.
Осторожно спустившись со скалы, я продрался через густой ельник и вышел на каменистый бережок узкого заливчика-губы. Ее сплошь затянул прозрачный лед цвета бутылочного стекла, блестевший, как витрина.
Я замер, утомленно хмурясь – метрах в десяти, горбясь над лункой, сидел этакий старичок-боровичок, утонувший в тулупе и здоровенных валенках.
– Вот уж не ожидал застать живую душу в тутошнем безлюдье! – подал голос дедок. Из хилого тельца рвался рокочущий бас.
– Аналогично, – сухо ответил я, и передернулся.
Старичок хихикнул, живо вскочив. Подхватывая свой немудреный скарб, он балаболил, перекрывая низкие октавы:
– Э-э, батенька! Кто ж его ведает, путь наш житейный? А коли и знаешь, что толку? Разве упомнишь все повороты да петли? Бывает, пересечешься с человеком, а он тебе не глянется! И думаешь потом, кого ты мимо себя пропустил – случайного прохожего? Или верного друга? – доковыляв до берега, дедок суетливо стащил варежку и сунул костистую руку: – Кузьмич!
Я вяло пожал неожиданно хваткие пальцы.
– Миша. А вы в егерях не состояли? – пошутил натужно.
Дедок не понял юмора, да и кто б его здесь уловил? Об особенностях национальной охоты этот мир просветят лет через …дцать.
– А как же! – бодро отозвался Кузьмич. – Есть такая запись в моей трудовой! Ага… – он взвесил в руке улов. – Небогато, но на уху как раз. Пойдемте, Миша, угощу! Всякой рыбьей мелочи я уже наварил, а сейчас мы это дело щучкой приправим! Самое то. Ага…
Противиться у меня сил не было. Даже идейка всплыла – напроситься к Кузьмичу заночевать. Ведь где-то же он тут устроился! До ближайшей деревни или поселка уйму километров отмахаешь…
– У вас тут зимовье? – поинтересовался я, уточняя диспозицию.
– Вроде того! – охотно откликнулся дедок. – Во-он в том ельничке. Пройдешь мимо – и не заметишь! Там раньше скит стоял, я на него еще в войну наткнулся. Ага! Партизанил тут. Охотиться не люблю, вообще-то, зверюг жалею, зато поголовье финнов снижал с удовольствием! Сперва, как пацан, зарубки делал на прикладе, а потом бросил. Глупости это, да и зачем винтовку портить? А у меня «Манлихер» был, с цейсовской оптикой. Вещь! В сорок третьем, правда, на «Маузер» перешел – когда тут немцы появились. Этих я снимал с особым чувством. Ага… Пришли!
– Ничего себе, – вежливо удивился я.
Избушка притулилась к отвесному боку скалы, а огромные ели обступили ее полукругом, как стража, застя черно-зелеными лапами. Даже продравшись через их колючий заслон, мало что увидишь. Бревенчатые стены, и те скрывались за штабелями торфа – утепление по древней методе. А крышу прятал нарезанный дерн – из-под шапочки зернистого снега выглядывали спутанные космы бурой травы. В мае кровля зазеленеет, растворяясь в лесу совершенно.
Всё это я видел, примечал, но стрелка эмоционального отклика дрожала у нуля. Лишь бы спрятаться, забиться – и пропасть для суетного мира.
– Прошу! – Кузьмич отворил толстую дверь, подвешенную на кожаных петлях, и я, пригибая голову, вошел.
– Основательно…
– А то! – гордо хмыкнул дедок.
Пол выстилали деревянные плахи, вроде шпал, сбитые аккуратно и почти без щелок. Земляную крышу подпирали два вильчатых столба, а потолка как бы и не было – над головою скрещивались стволы балок и стропил, между которых желтыми пузырями продавливалась береста. Правда, увидеть «гидроизоляцию» из березовой коры было затруднительно – сверху, цепляясь за штырьки, свисали шуршащие пучки трав и соцветий.
– Скидывай свою одежу, тут тепло, – Кузьмич притворил дверь и прошел в угол, где топился камин из дикого камня. На решетке парил большой котелок, а почерневшие головни изредка распускали языки пламени, облизывая круглое дно.
Я стянул с себя куртку – сразу стало легко плечам – и опустился на край топчана. Рука погрузилась в густой коричневый мех.
– Пришлось завалить косолапого, – вздохнул дед, ловко кромсая щучью тушку. – Обнаглел, потому что…
Забросив рыбьи шматики в котелок, Кузьмич поколдовал, добавляя вареву травок и кореньев. Дух такой пошел, что всё мое нутро скрутилось в голодном спазме. Макароны по-флотски в придорожной кафешке не в счет…
– Не спрашиваю, что случилось, – дедок неожиданно взял серьезный тон, приводя меня в замешательство. – Вижу, что худо, да и ладно. Уж не знаю, случайно наши дорожки скрестились, или жребий таков, а только, пройди ты тут часом позже, не застал бы меня. Уху я на дорожку варил. Поем, думаю, да и свалю. Обратно в Ленинград. Надышался вдосталь! Ага… Я сюда вернусь, когда ягода поспеет, морошка да княженика. Вот уж, где красотень! А ты оставайся. Только, когда уйти надумаешь, дверь на засов, чтоб зверье не безобразничало… – легко вскочив, он поднял крышку самодельного ларя. – Тут, вон, и соль, и сахара чуть, и сухари… И заварка! Снасти мои на стенке. Ружья нет, да и ни к чему оно тут… Короче, поправляйся. Здешняя тишь душу лечит безо всяких снадобий… – дед принюхался, и потер руки, заново обращаясь в веселенького балагура: – Кажись, поспела ушица! Налетай!
* * *
Сумерки опадали на Сегозеро, когда я выбрался «на улицу». Лед посинел, набираясь вечерней густоты, и четкие параллели лыжни перечеркивали снежный наст.
Кузьмичу было далеко за шестьдесят, но двигался он с неутомимостью добра молодца. Скатился с гиканьем по склону, да как наддаст! Скрип потревоженного снега разносился ясно в озерном безмолвии. Я досмотрел, как крошечная фигурка таяла в дальней синеве, и вернулся в избушку.
Из омута памяти поднималась муть аналогий – узнавалось сходство зимовья с жилищем киношного ведьмака, но я отмахивался от духовных потуг. Рано еще увязывать сущее с выдуманным.
Скинув ботинки, прошлепал к топчану и улегся, подложив под голову куртку. Вверху покачивались «веники» и «букеты», шурша на сквозняке. Единственное окошко, размером с амбразуру, пропускало мало света, да и тот затенялся хвоей. Зато разгорались поленья в камине – сыроватые дрова подсыхали на калившихся углях и трещали всё веселее, бросая оранжевые отблески.
Было неприятно чувствовать себя немощным, валяться, как выброшенная на пляж медуза, но я терпел. Надеялся, что это временно. Поживу тут, на ухе да на травяных отварах, оклемаюсь. Даже приступы отчаяния, когда мычишь, шипишь да жмуришься, утихнут и пройдут, сменяясь светлой печалью.
Всё минует. Лишь иногда нахлынут тошные воспоминания. Ну, что сказать? Бывает. Время лечит и время калечит…
Глубокий вздох опорожнил мои легкие. Однажды я едва не потерял свою долбанную энергию, да и жизнь заодно. Вспомню, как тогда болела голова, раскалывалась просто, аж в дрожь бросает. Но даже в те окаянные дни я не чувствовал себя настолько странно – как обычный человек.
Всегда, лет с четырех, как минимум, во мне жило неявное ощущение заряженности, что ли. Эманация мозга постоянно пульсировала во мне, любой перепад настроения тут же отражался слабеньким всплеском тепла в лобных долях. Присутствие Силы было так же естественно и незаметно, как дыхание или биение сердца.
А любая встреча тут же запускала то, что я называл сканированием – моя натура чуяла психосущность человека, распознавала его характер, отношение ко мне.
А нынче – пусто. Тот водитель лесовоза, что подкинул меня до Медвежьегорска, или Кузьмич – кто они? Какие они? Я же не привык по внешнему виду разгадывать суть человеческую! Высматривать тайные движения души в выражении лица, в глазах, в улыбке, в голосе… Мне это не дано.
Впервые в жизни я чувствовал себя неуверенно с людьми, следил за ними с опаской и напряжением. Мне еще повезло, что не встретил на пути действительно опасных типов. Да пусть даже мои мышцы окрепнут, что толку? Я ведь ничегошеньки не смыслю в уличной драке! Мне незачем было потеть в спортзале, отрабатывая прием или бросок, выводя связку движений на уровень рефлекса. Зачем? Удар на сверхскорости – и всего делов! Противник повержен. А сейчас как?
Я усмехнулся, и стал подниматься – опершись локтем, присев и выпрямив руку, оттолкнувшись и встав.
«Хватит валяться…»
Подбросил дров. Зажег керосиновую лампу. Прикрыл тусклый огонечек стеклом, и тот сразу поярчел, затрепетал под тягой. А я с неохотой подхватил старый медный чайник.
– Надо, Миша, надо! – забубнил, увещевая.
Обувшись и накинув куртку, я побрел по тропе к родничку – ключ бил из трещины в скале, перемерзая лишь в сильные морозы.
Струйка ударила в днище с гулким звоном, забила колокольчиком. Полчайника хватит, а то не донесу…
По дороге я замер, глядя, как на западе, за пильчатой линией леса, догорает багровая полоса.
– Всё будет хорошо! – мои губы бросили угрюмый вызов закату, и тот угас.
Глава 5.
Пятница, 7 апреля. День
Тегеран, район Эвин
Вертолет ревел и грохотал, угнетая сознание. Рехаваму Алону чудилось, что обе лопасти вот-вот сорвутся и усвистят в дымку над улочками.
«Ломье винтокрылое…»
Внизу проползали крыши, деревья, дворы, а впереди, вздымаясь над мутной пеленой смога, зеленели горы. Вершины подрагивали и шатались, словно вся твердь земная пришла в движение, вызывая тошноту и страх.
«Кончик света…»
Алон поплотнее нацепил шлем с ларингами – без «горшка» вообще никаких переговоров. Разве что жестами. Да еще сам вертолет будто тормошил его – волны крупной дрожи прокатывались по «Хьюи», сотрясая конструкцию, и полковнику было нехорошо.
– Всё в порядке, рабби! – обернулся Ливлат. Пользуясь ларингофонами, он еще и орал во всю мощь необъятных легких. – Перебрали двигун, задали «вертушке» полный чек-ап!
– Ну, ты меня успокоил… – проворчал Рехавам.
Пилот весело расхохотался, а полковник, насупившись, зыркнул на Ари.
– Готов?
Кахлон, чьи родичи перебрались на Землю Обетованную из СССР, белозубо оскалился:
– Всегда готов! – и похлопал по блоку стволов «Минигана».
Юваль, в сотый раз проверявший лебедку, молча показал большой палец. Норма!
Полковник кивнул, и сосредоточился, подобрался, как леопард перед прыжком – впереди завиднелась бетонная коробка тюрьмы. Сердце забилось чаще, язык вязало медным привкусом адреналина, но и веселье, бешеное веселье распирало старые косточки. Так с ним всегда было, стоило лишь оказаться на самом краю.
«Я как этот «Ирокез», такое же старье, – мелькнула мысль. – Скриплю, колочусь, но пру вперед!»
– Готовность раз! – крикнул Алон.
– Готовы, рабби!
Вертолет, чуть кренясь, описал дугу – под его облупленным брюхом наклонно плыли тюремные блоки – и завис над двором-колодцем. Свистящий рокот и вой обрушились вниз, закручивая вихрь – в пылевой метели запорхали сорванные фуражки тюремщиков.
– Майна! – захохотал Ари.
Ливлат плавно, даже нежно повел вертолет вниз – кончики лопастей мелькали в паре шагов от решеток и окон. Юваль откатил дверь, но пульсирующий гром усилился лишь на чуточку. Зато ветер ворвался в кабину, плотный, тугой, почти осязаемый.
– Вон он!
– Спускай!
Тросик лебедки стремительно опал вниз, раскручиваясь под яростным напором воздуха, взбитого винтом. Масуд Раджеви – невысокий, заросший черным волосом, подпрыгнул, хватаясь за петлю. Его рот кривился в отчаянном напряжении, но крик гас в оглушительном рокоте.
– Подъем!
Лебедка неслышно взвыла, натягивая тросик.
– Ари! Слева!
Кахлон, щеря зубы, резко наклонил пулемет. Двое вертухаев вскидывали автоматы, когда «Миниган» взвыл, испуская мерцающие струи огня. Два удара сердца – и сотня пуль раскромсала тела, швыряя кровавые ошметки.
– Вира! Вира!
Ариэль не смог отказать себе в удовольствии – прошелся очередью по окнам тюремного начальства, вынося рамы, превращая шкафы с документами в щепки и бумажную труху.
– Порядок!
Вертолет взмыл над тюрьмой, и чуть клонясь, понесся к горам. «Хьюи» словно спешил вырваться из мглистых миазмов огромного, опасного города, умчаться поближе к свежести и чистоте небес.
Юваль с Ари подхватили бледного Раджеви и втащили в кабину.
– Ташаккур, – лепетал зэк, разлаписто переваливаясь, – бессяр ташаккур…
– Не за что! – ухмыльнулся Алон.
Масуд, без сил припав к вздрагивавшему борту, развел губы в счастливой улыбке, и хрипло захохотал, выдыхая былые страхи, тревоги и боли.
* * *
«Хьюи» сел на горном уступе, сдвигавшем лесистый склон потеками рыжей глины и осыпями острого скальника. Едва лыжи коснулись каменистой почвы, за которую упорно цеплялись жесткие, чахлые злаки, спасатели и спасенный бегом покинули вертолет.
Пелед уже выруливал на подержанном «Пейкане». Словно подгоняемый ветром, срывавшимся с лопастей, Алон подбежал к машине, и нырнул на переднее сиденье.
– Живее! – гаркнул он. – САВАК уже спустила с цепи всех своих псов!
Спецназовцы стеснились на заднем сиденье, зажав исхудавшего Раджеви, и Гилан мягко выжал газ, трогаясь.
– Быстрее, – буркнул Юваль, – сейчас рванет.
– Это ужасно, – ухмыльнулся водила, поглядывая в зеркальце заднего вида.
Лопасти винтокрылой машины докручивали последние обороты, когда изнутри блеснуло палящее пламя. Не умещаясь в металлической утробе «Хьюи», огонь и дым рванулись наружу, разнося вертолет и раскалывая воздух грохотом, ломким и резким. А уж как падали обломки, как клубящееся облако гари, закручиваясь, всплывало к небу, Пелед не досмотрел – обшарпанный «Пейкан» шустро свернул на дорогу к горнолыжному курорту, и покатил вниз, с завизгом тормозя на поворотах.
Улыбаясь, Алон повернулся назад.
– Не тесно?
– Не, рабби, – серьезным тоном ответил Юваль. – Диванчик как раз на троих, а эта худоба, – он небрежно хлопнул по плечу Кахлона, – как бы не в счет. Ари только в профиль и видно.
– Сейчас кто-то получит, – мрачно пообещал Ариэль.
Раджеви понимал с пятого на десятое, натужно улыбаясь, и Рехавам медленно, спотыкаясь, как попало расставляя ударения, заговорил на фарси:
– Очухались, Масуд?
– Д-да, вполне, – закивал спасенный. – А… кто вы?
– Да так, проходили мимо… – Алон кашлянул и построжел. – Кто мы, неважно, а операцию по вашему освобождению задумали в Советском Союзе. Только запомните, Масуд: вы ничего никому не должны, даже КГБ СССР. Просто русские поставили на вас. У иранских коммунистов – полный раздрай, а поддерживать болтунов из Туде – только время и деньги терять…
– И… зачем я тогда русским? – напрягся Раджеви.
– А вы нужны не русским, а иранцам, – спокойно заговорил Юваль. Его выговор был безупречен.
– Именно, – заворчал Алон. – Шахский режим вот-вот падет, и кто тогда подхватит власть? Существовала реальная опасность установления диктатуры аятолл, но мы ударили первыми. Теперь ход за вами. Только свергать шахиншаха нужно по уму, так, чтобы страна не впала в хаос, не потерпела крушение, а благополучно выплыла – уже с новым кормчим. И почему бы вам не занять вакантное место у штурвала? А русские… – он пожал плечами. – Вы же хотите строить социализм, пусть даже в исламской обертке? Вот и стройте! А Советский Союз вам поможет…
«Пейкан» догнал старенький автобус, пристраиваясь сзади, и очень вовремя – раздирая воздух сиренами, вверх, к перевалу, рвались машины с мигалками и даже легонький броневичок.
Масуд нервно сглотнул, а белая кожа узника, не знавшая солнца, побледнела еще больше.
– Если все так… – промямлил он, и выдохнул: – Я согласен.
Алон лишь кивнул, удобней устраиваясь на сиденье.
– Мы свезем вас к верным товарищам по партии, и я объясню, как выйти на советского резидента. Только свяжитесь с ним обязательно! Времени очень мало, а Иран бурлит…
Раджеви задумчиво кивнул. Затем, встрепенувшись, протянул руку, и полковник Моссада крепко пожал ее.
Понедельник, 10 апреля. День
Карельская АССР, Сегозеро
Колун развалил березовую чурку одним ударом. Звонко лопнув, половинки шлепнулись по сторонам колоды. Я и их расколол, по очереди. Вот теперь можно и топориком поработать, а то больно здоровы поленья…
Нарубив дров, я выпрямился и отер лоб. Окреп, однако. В пятницу, помню, едва три чурки осилил, а нынче десятую надвое делю, и хоть бы что. Не запыхался даже.
– Сила есть, ума не надо… – мой голос звучал немного дико в стылой тишине. Да и тюпанье топора воспринималось как нечто противоестественное, даже кощунственное, вроде матерной частушки в церкви.
Величественные колоннады сосен хранили тишину и ловили ветер хвоей. Озеро и вовсе молчало, досыпая. К маю лед прорыхлеет, вот тогда ночной воздух наполнится протяжными гулами, темнота пугать станет утробным, скребущим треском подвижек. А пока гладь, да твердь.
И зверья не видать. Так только – белка сквозанет, заяц мелькнет… Пару вечеров волки выли, хором, да так слаженно – заслушаешься… Но даже волчий вокал не был чужд здешним дебрям, скалам и водам – их грязнят погадки цивилизации, однако горизонты оставались чисты. Даже распахнутую синеву неба не портили инверсионные шлейфы.
Заводские трубы, железные дороги, холодные «Икарусы» и теплые «ЛиАЗы» – всё это было, но далеко от тутошней глухомани.
Покачав в руке топор, я воткнул его в колоду. Присел, и набрал в согнутую руку увесистую охапку дровишек. Камин хорош вечером, когда огненная засветка шатается по бревенчатым стенам, и мерещится, будто избушка еле-еле переступает куриными ногами, а метелки трав под сводом покачиваются ей в такт.
Но до чего ж прожорлив камелёк! Сколько он дров на дым переводит…
Окунувшись в сухое тепло зимовья, я подкормил обжору, а сам рядом присел, сумрачно следя, как по изжелта-белым полешкам расползаются угольно-черные пятна, смыкаясь и трескаясь под суматошными извивами огня.
Если равнять мое настроение с градусником, то оно замерло на отметке чуть выше нуля. Физически я пришел в норму. Сегодня, вон, зарядку сделал, аж десять раз отжался. Ну, про душевные терзанья лучше не вспоминать, а вот «энергоресурс», похоже, выработался вчистую. Ноль целых, ноль-ноль…
Я не верил в окончательность потери моих способностей. Конечно, слить всю силу – это слишком круто даже для юного организма, но восстановиться можно. Мозг же никуда не делся, вот он, весь тут – серая жижа, обиталище разума, души и прочих расплывчатых понятий. Значит, и Сила его несказанная с ним. Копится, набирается по капельке…
– Да и хрен с ней… – проворчал я, легко, без прежней истомы вставая. Надо бы еще парой охапочек запастись.
Прикрыв дверь за собой, шагнул – и замер. На местный саундтрек наложился новый звук, механический и гулкий, похожий на вой спортивного «Яка», идущего на посадку.
Хмурясь и злясь, я поплелся на скалу. Это был не самолет – к заливчику, где схоронилась избушка, скользил по льду катер на воздушной подушке, наверняка самодельный – уж больно мал, не крупнее моторки. Разве что шире, да и то за счет надутой «юбки».
Воздух нагнетателя сдувал снег, тот клубился, опадая, и снова вихрился за кормой, под рокот винта. Ближе к берегу «ховеркрафт» пошел юзом, но вот тяга упала, и катер осел, тормозя примятой «юбкой».
Ошибки не было, неведомый гость пожаловал именно ко мне. Кисло поморщившись, я спустился на пляж, встречая… Вайткуса.
Да, это был он. В своей роскошной куртке из меха кенгуру, в невообразимых унтах, с улыбкой Гагарина на обветренном лице.
– Ромуальдыч? – растерянно вытолкнул я.
– Етта… Угадал!
Технический директор крепко сжал мою руку, и я тут же попал в его медвежьи объятья.
– Всё понимаю, Мишка, – ворчал он, тиская меня за плечи, – даже лучше, чем твои девчонки. Я бы еще дальше ушел – в запой…
Отстранившись, Ромуальдыч пристально поглядел на меня.
– Видишь, как выходит… Вроде, и знаешь ты судьбу, а она тебе все равно подлянку устроит…
Я лишь плечом повел – говорить не хотелось.
– Ладно, – вздохнул Вайткус. – Тебя ищут, хоть и негласно. Милиции никаких ориентировок не давали, работают опера КГБ, плюс информаторы. Думаю, етто приказ Андропова…
– А вам кто приказал? – без улыбки спросил я.
– Рита твоя, – усмехнулся Ромуальдыч. – И Настя сразу насела, и Наташка… Они все ко мне на работу заявились. Сестричка твоя уроки прогуляла… Я не ябедничаю, просто обстановку рисую. Во-от… Ну, ты ж в курсе, друзей у меня хватает. Стал интересоваться. И тут один мой однополчанин дозвонился. Партизанская кличка «Лютый». А в миру – Лютов, Егор Кузьмич, капитан НКВД в отставке…
– Дальше можете не объяснять, – фыркнул я невесело, и вздохнул, длинно и тяжко. – Ну, что? Сразу двинем? Или завтра с утра?
– А чего ждать? – оживился Вайткус, радуясь, что долго уговаривать не пришлось. – Вон, аппарат хозяину вернем – и на мою «Волжанку» пересядем!
Кивнув, я вернулся в избушку. Дрова в камине прогорели, но струя из чайника лишней не будет – с шипеньем испуская пар, погасли рубиновые угольки. Осмотревшись, я решил «наказать» Кузьмича – стяжал баночку с вареньем из морошки.
Заперев дверь на засов, спустился к берегу. Мотор катера на воздушной подушке уже рокотал, поддувая в резиновый «кринолин». Протиснувшись в маленькую дверцу, я кое-как уместился на жестком сиденье.
– Готов? – бодро спросил Ромуальдыч, стаскивая шапчонку.
– Нет, но… – вздохнул я. – Поехали!
Энергично кивнув, Вайткус добавил мощи нагнетателю. По корпусу прошла дрожь, пущенная винтом, и аппарат со свистом и клекотом разогнался, понесся, едва касаясь льда. Качнулся на снежном намете – и вокруг заклубилось облако, вспухая и серебрясь.
А во мне вдруг зародилась робкая, нестойкая радость. Словно все свои печали я оставил позади, за стенами стынущего зимовья.
Мы плавно обогнули скалистый островок, сплошь заросший высокими, стройными соснами, и впереди распахнулась голубая даль.
«Всё будет хорошо?» – подумалось мне.
Вторник, 11 апреля. Утро
Москва, Кремль
Андропов подмахнул последнюю бумагу, и снял очки – тонкая золотая оправа блеснула на солнце. Отерев лицо ладонями в манере правоверного перед намазом, он сложил их перед собой и прижал к губам. Задумчиво потерся носом.
Вспомнилось, каково было зимой. Занял должность Президента СССР – и что?
«Сбылось! Сбылось!»
Секунды счастья, а после накатило разочарование и какая-то опустошенность. Но Миша был прав: в кремлевском кабинете его ждало не окончание долгого пути, а лишь начало.
Чтобы стать Сталиным, мало занять пост председателя Совнаркома. Нужны годы работы, наивысшее напряжение ума и воли. Бороться нужно – через «не могу», отвергая слюнявое «не хочу» и утверждая железное «так должно быть».
Юрий Владимирович встал из-за стола, по привычке поправив «рогатые» часы, и подошел к окну. Он уже не раз замечал, что именно здесь, откуда открывается вид на Троицкую башню, его переполняют горделивые мысли.
Кремлевская стена… Садовое кольцо… МКАД…
Как будто волны расходятся «от Москвы до самых до окраин»! Всего-то и нужно, чтобы эти волны разносили ум, честь и совесть, подхватывали пользу и смысл – на благо своим, на страх врагам.
А твоя задача, товарищ президент, выбрать самые лучшие решения. Трудно? Еще как! Зато сколько сразу приливает довольства, стоит найти правильный ответ на сложную задачу!
Мода обходит стороной магазины «Одежда»? Подключим братские страны и капиталистов в ОЭЗ! Что, фабрика «Большевичка» не довольна социалистической конкуренцией? А вы не ждите окриков сверху, товарищи швеи и швейники, будите социалистическую предприимчивость снизу!
Малолюден Дальний Восток? Сделаем Комсомольск-на-Амуре, Благовещенск, Хабаровск, да хоть Уссурийск городами-миллионерами! С высокими зарплатами, с квартирами улучшенной планировки, с шикарными дорогами. А в отпуск дальневосточники будут летать во Вьетнам и Шри-Ланку, на Мальдивы и Сейшелы…
– Юрий Владимирович? – в кабинет заглянул Василь, поднявшийся в звании до майора, а в чине – до секретаря. – К вам товарищ Иванов.
– Запускай! – ухмыльнулся Андропов.
Борис Семенович, как всегда, изобразил наивысшую степень почтения, едва не исполняя реверанс.
– Боря, – ласково пропел Ю Вэ, – кончай строить из себя!..
– Кого-с? – прогнулся генерал-лейтенант. Мигом уразумел, что переступает черту, и вытянулся: – Виноват, исправлюсь! Просто настроение с утра… хм… игривое. В смысле, хорошее.
– Хочешь, чтобы я его тебе испортил? – проворчал Юрий Владимирович.
– Никак нет!
– Тогда докладывай, игрун…
Иванов поправил очки, и взял серьезный тон.
– Мы проследили за товарищем Вайткусом… – начал он деловито, но все же не удержался от драматической паузы. – Арсений Ромуальдович обнаружил Мишу Гарина.
– Где? – вырвалось у Андропова. Ему даже показалось, что рубиновая звезда на шпиле Троицкой полыхнула красным, воссияв в лучах.
– В Карелии, на озере… э-э… на Сегозере. Оба возвращаются. Мои их… хм… сопровождают.
– Уф-ф! – облегченно выдохнул президент. – Ну, слава те… – он остро глянул на своего визави. – А что по этому… стрелку? Разузнали что-нибудь?
Иванов сверкнул стеклами очков.
– Товарищ Цвигун копает глубоко, и кое-что нарыл. Можно считать доказанным, что приказ о ликвидации Гарина отдали в Белом доме. Но вот сам ликвидатор… Это не агент ЦРУ, а частное лицо. Наемный убийца. Он пару раз мелькнул в Америке и Европе, но, похоже, «лицензию на убийство» ему выдал кто-то из больших боссов – следы уводят к кланам Рокфеллеров, Ротшильдов, Морганов и прочим сильным мира сего.
– Для зачина годится… – потянул Юрий Владимирович. Расцепив пальцы, он легонько шлепнул ладонями по столу: – Копай, Боря, копай!
– Есть копать, товарищ президент!
Глава 6.
Вторник, 11 апреля. Вечер
Зеленоград, аллея Лесные Пруды
«Сегодня – девять дней…» – мелькнуло у меня, стоило Вайткусу подъехать к дому.
– Дальше я сам, – мои губы дернулись в жалкой, стыдливой усмешечке.
Ромуальдыч пожал мне руку, глянув грустно и понимающе.
– Давай, Миша…
Кивнув, я выбрался из машины, и тяжело поднялся по ступеням к дверям парадного. Усталость давно покинула тело, но ноги будто вязли в болоте – скованность, неловкость выросли скачком, понуждая ёжиться душу.
«Возвращение блудного сына…»
Обернувшись, я вскинул руку, прощаясь. Вайткус махнул в ответ. «Волга» заворчала и отъехала, пофыркивая. И снова тишина. Городская тишина.
Звуки скрытого многолюдья наплывали со всех сторон. Далеко-далеко пшикал тормозами автобус. Невнятные голоса доносились из-за открытых форточек – народ вернулся с работы и готовил ужин. Громыхнула балконная дверь, выпуская бубнящий баритон и приглушенное эхо телевизора, вдохновенно славившего работников полей.
Моим вниманием завладел зеленый «Москвич», приткнувшийся у соседнего подъезда.
«Прикрепленные…» – подумал я, и решительно отворил дверь.
Хватит мяться и оттягивать! Зубы стисни – и вперед.
Знакомая кнопка утопла в панельке, высвечивая треугольничек стрелки. Мне на тринадцатый. Серебристые двери лифта вздрогнули, расходясь с металлическим призвуком, и я шагнул на податливый пол.
Все ж таки трусливая натура извернулась – палец, замерев, выжал «12». Я лишь хмыкнул невесело, но исправлять финты подсознания не стал.
Выйдя, одолел лестничный пролет. Еще немного, еще чуть-чуть… Восемь или девять ступенек до «родного» этажа.
Внезапно моих ушей коснулось едва слышное, но до того знакомое позвякиванье ключей, что я буквально взлетел на лестничную площадку.
Мама, отпиравшая дверь, щелкнула замком, обернулась… Ее грустное, потерянное лицо до последнего мига хранило смирение и кроткую обиду на судьбу, и вдруг глаза вспыхнули безудержным счастьем.
– Мишечка… – залепетали вздрагивающие губы.
Ломким шагом она подбежала ко мне, обняла порывисто и жадно.
– Сыночка…
– Мама…
А родная женщина смеялась, всхлипывая, и плакала, сияя. Гладила мое лицо, целовала, куда попадали губы, притискивала к груди. Мне было хорошо, лишь тяжесть комкалась внутри, мешая дышать и жить.
– Мам, прости… – вытолкнул я. – Это из-за меня всё… Я…
Она рывком ухватила меня за плечи, отстраняясь. Заплаканные глаза ловили мой взгляд, а красивые губы судорожно кривились:
– Мишечка, родненький! Ты что такое говоришь? Ты ни в чем не виноват! Ну? Даже думать об этом не смей! Так нельзя!
– Мам…
Я не выдержал, и разревелся. Морщась, жмуря глаза, удерживая плач в себе, а слезы все равно сочились, обжигая веки и теряясь в недельной щетине.
– Родненький мой… Любименький… – ласковые женские руки гладили мою глупую голову, перебирая волосы дрожащими пальцами, а я сам цеплялся за маму, как в детстве. Тягость в душе рассасывалась, тая от слез, и замещаясь чувством опустошения.
Дверь квартиры приоткрылась, а в следующее мгновенье распахнулась настежь.
– Мишенька-а! – Рита вцепилась в меня со спины, дотягиваясь губами до уха, шепча нежную несуразицу и тычась мокрой щекой. – Ты вернулся… – бормотала она, словно не веря в случившееся. – Ты вернулся!
– Мишка-а! – рыдающий зов оборвался громким плачем.
Это Настя прилепилась, деля меня с Ритой, а я прижался к маме.
«Родня…»
* * *
Вымыв голову с крапивным шампунем и побрившись до блеска, я плеснул в ладонь туалетной воды. Щеки обожгло, а нос уловил переплетенье запахов – ядреная терпкость табака неуловимо соседствовала со свежестью льда и забористостью крепкого виски.
Я обтер запотевшее зеркало, вглядываясь в отражение. Кожа слегка обветрена, покрасневшие глаза вернули взгляду твердость… Мокрая ладонь скользнула по лбу, разглаживая, но нет – складочка на переносице осталась. На вечную память.
Вздохнув, я открыл оба крана, и вода с шумом заплескала в ванну. Наконец-то тело погрузится в жидкость! В горячую!
Буду лежать и отмокать… Я залез в ванну, поплескав за спину, чтобы не касаться холодной эмали, и застонал в релаксе. Тугая струя шипела и журчала, а вода медленно поднималась, тихонько отбирая вес.
«По закону Архимеда…»
Я вздохнул. Уже не счастливо и успокоено, как давеча, а длинно и тяжко. Выбор, который мне предстоял, труден, почти непосилен, он нес в себе массу угроз, но сделать его необходимо. Как говаривал Аль Пачино в роли адвоката: «Жертва имеет право на справедливость».
Мне пока точно неизвестно, кто меня заказал, но отца я им не прощу. Киллер – мелочь. Его руку направил тот, кто задумал убийство.
«Мне отмщение, и аз воздам», – мрачно улыбнулся я.
Студеный, кристально чистый воздух, что струился над Сегозером, мозги продул основательно. Изо всех версий, нагороженных в моей голове, к статусу верной приближались лишь две.
Либо кто-то из наших, высоких чинов КГБ, решил меня «ликвиднуть», заодно шлепнув самого убийцу, либо стрелка наняли чужие.
Возлагать вину на Андропова, Цвигуна, Иванова или Питовранова мне не хотелось категорически. Слишком мерзко и нелепо. А вот чужие… Тут или Форд постарался, или Рокфеллер. А, может, и Ротшильды замешаны. «Совершение преступления группой лиц по предварительному сговору».
Очень даже может быть… Я вытянул ноги, блаженно напрягая мышцы. Вода лилась горячеватая, но пусть. Покисну вдоволь…
Ерзая попой, съехал в воду по шею – дышать стало труднее, зато весь в желанной аш-два-о, пускай даже с примесью хлорки.
«Да-а… – подумал я, возвращаясь сознанием в избранную колею. – Кому попало в «девятку» не попасть… А вот если разбудить «спящего агента»…»
