Валерий Николаевич Ковалев
Прощайте пацаны!
Вдоль нее у стен – на диване, стульях и табуретках уже сидят, тихо переговариваясь, взрослые.
Мы устраиваемся на крашеном полу сбоку в углу и пялимся на стоящий в другом конце горницы на комоде, ящик.
Он небольшой, отсвечивает лаком, со стеклянным окошком впереди и черными, по бокам, рукоятками. Мы с Юрцом уже знаем, что ящик зовется телевизором, но как он делает кино, не понимаем.
– Ну, давай, Виктор, начинай, – разгладив усы, говорит дед Егор, стоящему у комода одному из моих дядей.
– Даю, батя, – кивает тот курчавым чубом.
Затем щелкает крайней рукояткой, окошко загорается матовым светом, а потом оттуда выплывает молодое женское лицо, шевелящее губами.
– Вот это да, – шепчет мне Юрец. – Как живая.
Дядя, между тем, чуть вращает вторую, и горницу заполняет мелодичный голос.
– …а теперь вашему вниманию предлагается художественный фильм «Чапаев», -певуче говорит тетка из окошка.
Вслед за этим исчезает, а вместо нее возникают буквы и музыка.
Буквы ползут вниз и меняются, музыка затихает, и теперь по степи со звоном несется пулеметная тачанка.
– Ух ты, – переглядываемся мы и замираем.
Тачанка проносится к реке, от которой убегают солдаты, и встает у тех на пути.
– Стой! Куда?! – грозно встает на ней усатый дядька в папахе.
– Василий Иваныч, чехи с хутора выбили,– отвечает один
– А винтовка твоя где?
– Там (показывает в реку).
– Айда! – взмахивает рукой усатый, и все бегут за тачанкой назад. Только пятки сверкают.
Мы завороженно глядим в окошко, взрослые тоже.
Все время, пока идет кино, в горнице тишина, публика внимает.
Когда же оно заканчивается, женщины утирают платочками глаза, а мужчины хмурятся и крякают.
Нам тоже жаль Василия Ивановича.
Потом в окошке возникает круг с квадратами по сторонам, дядя Витя говорит «все», щелкая рукояткой, после чего окошко гаснет.
Родня не торопясь выходит из дома во двор, мы последние.
Над головами мерцают россыпи звезд, где-то в садах цокает соловей, тянет ночной свежестью. Женщины расходятся по домам, а мужчины усаживаются на крыльце и длинной скамейке у веранды.
После чего закуривают, несколько минут молчат, а затем обсуждают фильм. И одного из его героев – Еланя.
Оказывается после Гражданской войны, он жил в нашем поселке, который зовется Рудник Краснополье.
– Геройский, Павло был человек, – говорит, дымя папиросой, дед Егор.
– Это да, – соглашается дед Левка. – Теперь таких нету.
Дед Никита, задумавшись, молчит. Он не особо говорливый.
Перекурив, расходятся и мужчины, мы с отцом направляемся к своей калитке.
«Интересный выдался день» думаю про себя. «И таких впереди много».
Глава 2. Осенние этюды
На дворе сентябрь.
Жара спала, небо выцвело и стало выше, по нему к югу тянет журавлиный клин. У папки отпуск, вся наша семья копает картошку в огороде. Папка выворачивает лопатой из чернозема уже пожухлые кусты, мы с мамой обираем с них клубни и бросаем в ведра. Лялька, пуча глазенки, активно помогает.
Картошка в этом году уродила на славу – крупная, на кусте до десятка. Работа спорится, ведра быстро наполняются, мы с мамой пересыпаем их в мешок. Когда он набит под завязку, отец втыкает лопату в землю, легко вскидывает его на плечо и уносит во двор.
На второй день, к вечеру, работа закончена, картошка спущена в подвал и определена в закром.
За ней наступает очередь кукурузы, которой засажена половина огорода Молодыми вареными початками мы лакомились летом, основной урожай пойдет на корм курам. Наламываем дюжину мешков, из них надираем пять ведер янтарных зерен, засыпаем в деревянный рундук в сарае. Такие же работы ведутся и на соседних усадьбах, детвора активно помогает взрослым.
Спустя еще несколько дней, на восходе солнца, мы грузимся в наш «Москвич» и выезжаем со двора на улицу. Оттуда выруливаем на трассу в сторону Дебальцево. По сторонам мелькают в красках осени посадки и убранные поля.
Километра через три папка сворачивает на грунтовку, пылим ею по волнистой степи, останавливаемся в обширной низине. Здесь тоже поселковые огороды, среди них и наш. Длиной в сотню моих шагов, шириной в пятьдесят, он засажен подсолнухами с тяжелыми, опустившими головами шляпками, густо набитыми семечками.
Из багажника извлекаются мешки и остро заточенные ножи, сестричка, радостно визжа, приступает к ловле кузнечиков в траве, а мы втроем, двигаясь по рядам, начинаем резать шляпки. Когда все мешки полные, папка снимает в автомобиле заднее сидение и загружает мешки на его место и в багажник. Затем садится за руль и уезжает
Мы же, воспользовавшись передышкой, направляемся втроем к группе раскидистых дубов за огородом. Под одним из них в траве журчит родник, вымыв на стоке руки, пьем из ладошек воду. Она вкусная и студеная. Хорошо!
Вскоре отец возвращается – продолжаем. К полудню все стебли без голов. Снова грузимся в машину и возвращаемся домой. Там обедаем, а потом отдыхаем. Родители с Лялькой в доме, я на веранде.
Следующие дни мы выбиваем подсолнухи (пустые шляпки уносятся в огород) семечки сушатся на солнце и провеиваются, а потом мы с папкой отвозим их на маслобойню. Оттуда привозим бидон душистого подсолнечного масла и десяток кругов жмыха, называемого у нас макухой. Она вкусная, можно погрызть, идет на корм коровы дедушки Левки.
Когда наступает суббота, отправляемся на машине в гости. Папка с мамой, я, дедушка Никита и бабушка Степанида. Едем в село «14-я рота», где живет бабушкина родня. Я никогда ее не видел, сел тоже и мне интересно.
Миновав центр города, выезжаем на трассу ведущую к Кадиевке. Она вдвое больше нашей Брянки и застроена многоэтажными домами. На улицах много автомобилей и народу, ходят трамваи. Я бывал здесь вместе с родителями на базаре.
Вскоре Кадиевка остается позади, под колесами гудит асфальт, по сторонам посадки, впереди открывается долина. Внизу на солнце блестит река, переезжаем высокий бетонный мост, автомобиль поднимается вверх по склону. За ним необъятные просторы, у горизонта синеют терриконы шахт, справа еще какой-то город. Минуем и его.
Спустя полчаса по степной дороге въезжаем в большое село, окруженное садами.
– Вон на ту улицу, Николай – показывает дедушка отцу пальцем.
– Я помню, – переключает скорость и сворачивает на нее. Улица широкая, с затравеневшими обочинами, вдоль нее тянутся плетни, за ними беленые хаты.
Подруливаем к одному, в палисаднике цветут мальвы, останавливаемся у ворот, папка длинно сигналит. Через минуту в них открывается калитка, нас встречает бабушкина родня. Несколько смуглых дядек с тетками, девчонка и пацан. Взрослые челомкаются меж собою, гостей приглашают во двор.
Он большой, чисто выметен, слева с высокой соломенной крышей хата. В центре колодец с «журавлем»*, по другую сторону летняя кухня. Дальше хозяйственные постройки и стог сена, за ними сад. Гости вручаю хозяевам привезенные подарки, те благодарят и зовут нас в хату.
Чуть позже все вместе сидим в просторной горнице за столом. На нем парит украинский борщ, на блюдах домашние колбаса и сало, пышные пироги, в глечиках* густая сметана. Меж ними бутылки со спиртным и графины с компотом.
Рядом со мной на лавке сидит пацан. Чуть старше и чернявый – зовут Витька. Как разъяснили взрослые, он мой троюродный брат, я не возражаю. После первых тостов застолье набирает обороты, а мы, изрядно подзаправившись, покидаем хату.
– Хочешь, чего-то покажу? – засовывает Витька руки в карманы. – Ты такого не видал.
– Хочу.
– Тогда пошли.
Выходим за ворота и идем по ихней улице к центру.
Там небольшая площадь, на ней каменная церковь, рядом такое же здание с вывеской «Сильрада»*, почта и магазин. У него о чем-то беседуют несколько женщин, в луже купаются гуси, на деревьях чирикают воробьи.
Сворачиваем в переулок заросший лопухами, он выводит на окраину. Там длинное озеро с земляной греблей*, за ней лес.
– Ее строили еще первые поселенцы, – говорит Витька. – Мне дед Илько рассказывал. Ему сто лет.
Останавливаемся на середине, смотрю как из замшелого прохода в гребле в поросший вербами овраг, с шумом падает водопад.
– А рыба в ставке есть? – оборачиваюсь к брату.
– Полно. Летом поймал на удочку вот такую щуку, – широко разводит руками. Я, конечно, не верю, но вида не показываю.
Миновав греблю, входим в лес. Тут вперемешку растут дубы с кленами, ясени и ольха.
– Давай за мной, – говорит Витька, забираем влево. Продираемся сквозь кусты жимолости и выходим на поляну. Посередине стоит танк. Рыжий, гусеницы вросли в мох, длинная пушка с набалдашником глядит вбок.
– Ух ты! – выпучиваю глаза. – Немецкий?
– Ага, – сплевывает на землю Витька. – Ну как, видел когда-нибудь такой?
– Не, – верчу головой. Подходим вплотную.
Танк размером с копну, в борту рваная пробоина, верхний люк открыт. Обхожу кругом, с интересом рассматривая махину, возвращаюсь к стоящему на месте брату.
– Хочешь залезем внутрь? – предлагает он.
– Еще бы.
Через пару минут находимся внутри. Там полумрак, видно место водителя, задняя часть пушки и какие-то механизмы. Пахнет погребом и ржавчиной. Под ногами что-то звенит, нагибаюсь – стреляные гильзы. Сую несколько штук в карман, будет чем похвастаться дома перед пацанами
– Ну что, вылазим? – говорит Витька.
– Давай.
Спустившись, отряхиваем штаны, и он рассказывает, что в сорок третьем тут были сильные бои, после них и остался этот танк, а за лесом старые окопы.
– Понял, – говорю я и рассматриваю гильзы. Они из окисленной латуни, длиною со спичечную коробку.
– А ты почему не набрал? – спрашиваю брата.
– У нас такого добра навалом, – машет рукой. – Попадаются даже с пулями. В костре хорошо взрываются.
Тем же путем возвращаемся назад, солнце клонится к закату. По селу, в пыли, неспешно движется стадо коров, сзади пастух щелкает бичом. У ворот буренок ждут хозяйки.
Гулянка на усадьбе родни между тем продолжается.
Ехали казаки из Дону до дому,
Обманули Галю – забрали с собою.
Ой, ты Галю, Галю молодая,
Обманули Галю – забрали с собою!
доносится из открытых окон.
Заходим во двор. Там на лавке, под высоким осокорем, дымя папиросами, беседуют мой папка, дядька Богдан и его кум Матвей.
– Ну шо, нагулялись? – спрашивает нас дядька.
– Ага, – дружно киваем.
– И куда ходили?
– Показывал Валерке в лесу танк, – кивает на меня Витька.
– Что еще за танк? – интересуется родитель.
– Фрицевский подбитый, с войны остался, – говорит Матвей.
– Ясно.
Вскоре песня стихает, гулянка прекращается, гостей определяют спать. Старшие отправляются в хату деда Илька, это брат бабушки. Отец с мамой и я остаемся здесь. Нам выделяют одну из спален с двумя кроватями.
На следующее утро, умывшись и приведя себя в порядок, завтракаем в том же составе. Завтрак необычный. Перед каждым миска янтарного медом, в центре нарезанный крупными ломтями пышный каравай (зовется паляница), пара кувшинов холодного молока и рассыпчатый творог на блюде.
Дядька Богдан откупоривает бутылку самогона, наливает взрослым по чарке, все чокаются «дай Бог не последняя» и выпивают. Потом каждый берет деревянную ложку и начинает сербать мед, закусывая ноздреватыми ломтями хлеба.
– У вас что, всегда так за завтраком? – выхлебав часть миски, спрашивает у хозяина отец.
– Не, – отправляет в рот очередную ложку. – Только по большим праздникам.
– А сейчас какой? – вякаю я со своего места.
– Ты приехал,– подмигивает дядька Богдан и грохает дружный смех.
– В старые времена в Сербии почитай в каждой семье имелась пасека, – шамкает дед Илько. – Мне мой дед рассказывал. Держим их и тут. А – то как же?
От второй чарки папка отказывается (нам в дорогу) закончив завтрак, выходим во двор, оттуда на улицу.
Там родня загружает в багажник «Москвича» гостинцы – двух жирных ощипанных гусей, липовый бочонок меда и корзину золотой антоновки. Потом все тепло прощаются, мы приглашаем родню в гости и усаживаемся в машину.
Папка запускает мотор, включает скорость, отъезжаем от усадьбы. Вскоре село остается позади, едем по грунтовке среди убранных полей и еще спящих посадок.
Наступает октябрь, огороды убраны, приходит время капусты. Она уродила будь здоров, кочаны белые и тугие, каждый размером больше футбольного мяча. В очередное воскресенье, с утра, папка с мамой и я, отправляемся на грядку.
Там, обрубая лишние листья, срезаем кочаны, загружая в мешки, и папка относит их в летнюю кухню. Когда все закончено, он спускается в погреб. Там, на цементном полу, уже стоят две дубовые бочки с засоленными раньше огурцами и помидорами, третья пустая. На полках вдоль стен два десятка трехлитровых банок с вареньем и всевозможными компотами.
Он вытаскивает наверх пустую бочку, ставит рядом с кухней, мама начинают ее пропаривать. Для начала заливает внутрь ведро кипятка, и помещает туда связку укропа. Потом укрывает сверху притащенным мною из сарая старым ватным одеялом. Через полчаса одеяло снимается, изнутри валит душистый пар. Содержимое выливается, бочка промывается холодной водой и отец снова возвращает ее в погреб.
К тому времени подходят бабушки Варя и Мотя со Степанидой, на столе в летней кухне начинается резка кочанов. Готовые пряди укладываются в эмалированный таз, туда же добавляются натертая морковь, горошины перца и соль. Все перемешивается. Таз мама уносит в погреб, наполняя бочку. Как только она заполняется наполовину, туда же высыпается таз мытой отборной антоновки для вкуса.
Подобное происходит по всему поселку, детвора довольна. Все с аппетитом хрустят сочными капустными кочерыжками, они в изобилии.
Одним таким днем на улице появляется «шушпан». Так в наших краях зовут старьевщиков. Они ездят на телегах, собирая старую одежду, обувь, и всяческую дребедень. А взамен предлагают весьма ценные для детворы вещи: пищалки, надувные шары, калейдоскопы и даже пугачи.
Я давно мечтаю о таком, прихватываю из сарая старую телогрейку, медный дырявый чайник и выскакиваю за ворота. Телега шушпана с понурой лошадью стоит через три дома, ее уже окружили пацаны с девчонками. Идет мена. Подбежав, предлагаю свой товар.
– Чего за них хочешь? – оглядев, спрашивает шушпан и кладет в телегу.
– Пугач.
– Мало.
– Щас принесу еще.
Мелькаю пятками домой и притаскиваю старый, с медной головкой безмен*.
– Вот теперь в самый раз, – приняв, говорит он, достает из ящика рядом новенький пугач с двумя коробочками пистонов и протягивает мне, – держи хлопец.
Хватаю свою добычу и мчусь домой. Там, усевшись на лавку в палисаднике, для начала рассматриваю приобретение. По виду это точный револьвер (их видел в кино) железный, с мушкой, барабаном и гнутой рукояткой.
Взвожу курок, достаю из одной коробочки пистон и ложу на полку. Потом целюсь в куст белых хризантем напротив, и жму на спусковой крючок. – Бах! – громко звучит в воздухе, вверх поднимается дымок. Вытряхиваю использованный пистон, ложу новый и повторяю. Отстреляв пяток, прекращаю. Хорошего понемножку.
Когда во второй половине дня с работы приезжает папка и, пообедав, курит в палисаднике, я показываю ему пугач и спрашиваю, – у тебя в детстве такой был?
– У меня был монтекрист , – повертев в руках, возвращает.
– Что еще за монтекрист? – вскидываю брови.
– Это такая малокалиберная винтовка. Бабушка подарила.
– Ух ты! Это которая Литвиниха? – киваю на ворота.
– Ну да, – затягивается папиросой.
– А револьвер на войне был?
– Был. Системы «Наган».
– А когда дашь стрельнуть из своего ружья?
У папки дорогое охотничье ружье – бескурковка. С гравировкой на замке и ореховым ложем. Подарили забойщики с его шахты. Иногда осенью и зимой, в свободное время, он ходит на охоту в степь, принося то зайца, то фазана. Когда готовится к ней и заряжает патроны, я внимательно наблюдаю как он вставляет в них капсюля, засыпает меркой порох, дробь, а потом все запыживает специальной машинкой.
К оружию я отношусь трепетно. У меня есть рогатка, из которых стреляю по воробьям, лук со стрелами, самодельная сабля из обруча и теперь вот пугач.
– Скоро, – взъерошивает он мне чуб и, затушив окурок, уходит отдыхать
Вечером, на улице, я хвастаюсь пугачом перед Сашкой Винником и даю тройку раз стрельнуть.
– Ничего, – возвращает. – А давай меняться?
– Что взамен?
– Даю арбалет.
Арбалет у Сашки на все сто. Сделал он его сам, пуляет стрелой на тридцать шагов и пробивает доску в заборе. Все свободное время Сашка чего-то мастерит. То воздушного змея, которого вместе запускаем, то особого устройства рогатки или вертушки, крутящиеся от ветра.
– Не, – подумав качаю головой. – Не буду.
После этого он предлагает на следующее утро сходить в Мазуровскую балку, испытать самопал. Делает его Сашка давно и тайно, чтобы не получить выволочку от отца. У многих ребят постарше есть такие, хочется и нам.
Утром, после завтрака, отправляемся в балку. С нами увязывается младший Сашкин брат Вовка. Берем, иначе наябедничает родителям.
Балка находится в степи за нашей улицей в получасе ходьбы. Сначала идем по тропинке степью до белой водокачки, окруженной садом и колючей проволокой (оттуда в город поступает вода) потом спускаемся в обширную долину. Она тянется до виднеющегося у горизонта поселка Анненка. Склоны долины внизу густо поросли раскидистыми дубами, за дальним высится террикон шахты. По нему вверх ползет груженая породой вагонетка.
По низу балки добираемся до заброшенного карьера, с выходами плитняка наверху. Для начала пьем из ладошек студеную воду из журчащего меж камней родника, затем усаживаемся на травку рядом, и Сашка достает из-под куртки самопал.
– Дай глянуть, – прошу я.
– На, – протягивает.
Изделие похоже на старинный пистолет (их видел на картинках) только без курка. Вместо него рядом с запальным отверстием примотан держатель для спички.
– Тяжелый, – взвешиваю в руке.
– А то, – забирает самопал Сашка и приступает к заряжанию.
Для этого в ствол о его края соскабливает серу из коробка спичек и приминает шомполом. Добавляет щепотку бекасиной дроби (я спер ее у папки) и все это запыживает клочком газеты. Я в это время отыскав ржавое ведро, устанавливаю его на камень шагах в семи от карьерной осыпи.
– Так, отходите, – говорит Сашка и, прицелившись, чиркает теркой коробка о запальную спичку.
Она вспыхивает, раздается шипение, а потом оглушительный выстрел. Как только рассевается дым, видим, ведра на камне нег. Подходим ближе. Оно валяется на земле, с десятком пробоин.
– Не слабо, – переглядываемся мы с Сашкой, а Вовка утирает выскочившую из носа соплю. Потом самопал заряжается вторично, и приятель дает стрельнуть мне. Мажу. На этом испытания заканчивается, поскольку спичек у нас больше нет. Домой идти неохота, и мы направляемся в дальнюю часть балки. Там растут дикие груши и глед*.
Для начала собираем в пожухлой траве золотистые душистые плоды и с удовольствием чавкаем, а потом забираемся в кусты, с висящими на них красными кистями. Глед мучнистый, кисло-сладкий и тоже нам нравится.
– Ежика нашел! – кричит забравшийся в середину Вовка.
Продираемся туда. Под раскидистым кустом на земле лежит колючий шар размером с блюдце.
– Так, возьму домой. Пусть мышей ловит, – снимает Сашка с головы кепку и, присев на корточки, веткой закатывает в нее ежа. Я тоже не прочь иметь такого, но это добыча братьев. Спорить не приходится.
На выходе из балки набираем под дубами крупных желудей, из них можно делать потешные фигурки и той же дорогой возвращаемся обратно. Домой Сашка с Вовкой идут через свой огород, он выходит в степь, а я со стороны остановки.
Перед ноябрьскими праздниками дед Левка колет кабана. Они у него они всегда отменные, не подкачал и этот, набрав со слов взрослых пудов двадцать. Многие на поселке для такого дела приглашают «ризныка», но дедушка всегда колет сам.
За сутки до забоя «ваську» прекращают кормить, давая только воду, он злобно похрюкивает в сарае.
Утром папка с мамой, я и Лялька, приходим на дедовскую усадьбу, начинается подготовка. Для начала Додика на цепи отводят в сад и привязывают там к дереву, двор напротив дома устилают сеном. Женщины в летней кухней греют чугуны с водой, а папка с дядей Женей вертят жгуты из заранее припасенной ржаной соломы. Я помогаю, Лялька наблюдает со стороны.
Когда все готово, борова выманивают сахарным буряком из сарая во двор, и как только начинает им хрустеть, захлестывают на задней ноге веревку. Папка наматывает ее конец на ладонь, дядя Женя, становится рядом.
– Пачали, – говорит с другой стороны дедушка.
В следующий миг следует рывок, кабан опрокидывается на бок, папка с братом наваливаются сверху, а дедушка всаживает ему под ребра остро заточенный немецкий штык.
Боров истошно визжит, пытаясь освободиться, через секунды визг переходит в хрип, подергавшись, затихает. Я начинаю радостно прыгать, а Лялька реветь.
– Ты чего? – спрашиваю сестренку.
– Ва-аську жалко…
Потом к туше подходит бабушка с эмалированным ведром. Дед вынимает штык из раны, в емкость бьет алая струя. Когда наполняется доверху, ведро передается маме и та уносит его на веранду. Дальше папка с дядей Женей поджигают соломенные жгуты и опаливают на кабане щетину, а бабушка с мамой и тетей Раей, поливая кипятком, скребут его ножами.
– Будя, – говорит дедушка, отсекает у кабана ухо и, разрезав на кусочки, оделяет всех. С удовольствием хрустим редким лакомством. Затем, перевернув на брюхо, тушу накрывают старым ватным одеялом. Я опускаюсь на нее, сестричку сажают сзади, хохоча подсигиваем на кабане. От взрослых знаю, это делается, чтобы сало стало мягче.
Дав немного поскакать нас сгоняют, папка вместе с дядей Женей под руководством дедушки приступают к разделке. К полудню она закончена.
В деревянном ящике на веранде, накрытые крышкой, плотно уложены обсыпанные крупной солью куски сала, рядом стоит трехведерная кастрюля с потрохами, на столе грустит кабанья голова. В погребе, в дубовой кадке, охлаждается мясо.
После уборки двора и возвращения на место Додика, дедушка с сыновьями моют у колонки руки и мы отправляемся в дом.
Там, в большой чугунной сковороде на печи, издавая дразнящий запах, дожаривается «свежина» из мяса, печени и почек, в зале мама с бабушкой накрывают стол. На нем уже исходит паром рассыпчатая картошка, рядом своего посола огурцы с помидорами, нарезанный ломтями хлеб и бадейка узвара* из сушеных груш. Здесь же стоит бутылка «Московской». Дедушка выпивает не часто, разве что по праздникам и вот по такому случаю.
Дружно рассаживаемся по местам, бабушка ставит в центре шкварчащую сковороду, мужчины выпивают по чарке и все присутствующие наваливаются на свежину.
Во второй половине дня приходит бабушка Мотя. К вечеру на противне в кладовой благоухают домашние колбасы и свиной желудок, начиненные кусочками мяса, печени и селезенки, называемый в наших местах «бог».
Когда наступает вечер, мы возвращаемся домой. Мама несет на руках уснувшую Ляльку, папка клеенчатую сумку с мясом, я замыкаю строй.
Седьмого ноября вся наша родня – Ковалевы, Ануфриевы и Резниковы, собирается у деда Левки. Все приходят с гостинцами, принаряженные и веселые. Взрослые располагаются в горнице, детвора в соседней комнате. На столах холодец, колбасы, магазинный сыр и всевозможные соленья. Для взрослых бутылки вина и водки, нам ситро.
Застолье начинается с праздничного тоста, все дружно выпивают и закусывают. Подкрепившись, Юрка с Сашкой и я надеваем пальтишки и идем на улицу. Празднуют почти в каждой хате, с «домиков» слышится веселая гармошка. Что-что, а погулять у нас на поселке уважают.
Айда туда, – предлагаю братьям, те соглашаются.
Идем по улице вперед, сворачиваем в переулок. Чуть позже сражаемся с тамошними пацанами в биток. Это такая игра, когда на кон стопкой ставятся монеты, а потом участники с нескольких метров мечут в него свинцовую отливку в виде пряника. Кто попадает, бьет ею по пятакам и десюликам, стараясь перевернуть. Удалось – твои.
На этот раз нам везет, выигрываем тридцать копеек и спустя час возвращаемся обратно. Застолье в дедушкином доме в самом разгаре.
Летят утки, летят утки и два гуся,
Ох, кого люблю, кого люблю – не дождуся.
Приди, милый, приди, милый, стукни в стену,
Ох, а я выйду, а я выйду, тебя встречу.
напевно доносятся из дома женские голоса, мужчины покуривают на лавке во дворе и неспешно беседуют.
– Так, где были? Чего делали? – интересуется двоюродный брат папки дядя Володя Резников. На войне был кавалеристом, дома на стене у него висит шашка.
– Ходили на домики, дядь Вов. Играли там в биток, говорю я.
– Ну и как? – попыхивает дымком дядя Женя.
– Выиграли тридцать копеек.
– Богато, – смеется папка.
– А вы в детстве играли в биток? – спрашиваю родителя.
– Нет, тогда была другая. Называлась пристенок. Первый игрок бил монетой по стене – та отлетала на землю. Второй старался ударить своей так, чтобы упала рядом. Если большим и средним пальцем руки мог покрыть их, забирал монету соперника себе.
– Интересно, – говорю я. – Надо будет попробовать.
На следующий день гулянка продолжается в новом доме дяди Вити Ануфриева. Строить его закончили в сентябре. Он самый большой и красивый на улице. С четырехскатной крышей, верандой, подвалом под ней и четырьмя комнатами, не считая кухни.
Родни становится больше: приходят братья тети Сони с женами и сыном Валеркой, годом моложе нас с Юрцом. За столом мы особо не задерживаемся и, прихватив самокат, поочередно катаемся на дороге, эта часть улицы заасфальтирована.
Самокат внукам сделал дедушка Никита, один на всех. Он деревянный, с поворачивающимся рулем, вместо колес подшипники. Если разогнаться, катится быстро и далеко. Поочередно доезжаем до конца улицы и обратно, а потом меняемся.
Когда надоедает, оттаскиваем самокат к Ануфриевым, прихватываем из дедушкиной мастерской несколько больших гвоздей и направляемся вчетвером к железнодорожному переезду. Примерно в это время со стороны Дебальцево на Ворошиловград должен идти паровоз с гружеными углем вагонами.
Выбрав подальше от будки дежурного удобное место, взбегаем на насыпь, каждый укладывает свой гвоздь на блестящие рельсы и возвращается назад. Ждем долго, наконец, далеко в степи возникает столб дыма, затем появляется железнодорожный состав, проносящийся мимо. Когда миновав переезд удаляется, и стихает звон стыков, мы снова карабкаемся на насыпь и забираем еще горячие, тонкие пластинки.
– Да, рассматривает свою Юрец, – всмятку! Это ж надо, какая сила!
После этого, раскинув руки, ходим по рельсам (кто дальше) боремся на траве, и в первых сумерках возвращаемся обратно. Гости, тепло прощаясь, уже расходятся, а жалко. Хороший был праздник.
В следующее воскресенье мы с мамой идем в поселок. Наша улица окраинная, он дальще. Поселок большой, и мне очень нравится.
За последними уличными домами слева высокий рыжий террикон старой шахты, ее в войну взорвали немцы, справа, на пригорке, конный двор. Там живут несколько десятков лошадей, под навесами стоят мажары* с бричками и телеги. Рядом длинный, здоровенный стог сена.
Через короткое время в обширной низине открывается поселок.
Мы с мамой по грунтовке спускаемся туда и, миновав проулок, выходим на широкую центральную улицу. Затененная высокими тополями с облетевшими листьями, она тянется далеко по сторонам. Через равные промежутки, застроена каменными, на высоких фундаментах, белеными домами.
Называются они казармами, в каждой живут по два десятка семей. У фасадов палисадники, перед ними в ряд летние кухни с сараями для живности и угля. Улица аккуратно выложена булыжником.
В центре располагался поселковый клуб, справа от него магазин и школа. Напротив здание почты и медпункт, сбоку за декоративной оградой, ухоженный парк с эстрадой. Летом, по воскресеньям, там играет духовой оркестр, в павильонах продают мороженое и ситро, на танцевальной площадке кружатся пары.
Мы с мамой направляемся к клубу. Он с лепным фронтоном, высокой крышей и двумя, на всю длину здания, пристройками по бокам. В клубе имеется зрительный зал на три сотни мест, в пристройках – библиотека, различные кружки, парикмахерская и билетная касса.
Перед зданием чисто выметенная площадка, с рядом старых лип. Под ними длинные, с чугунными боковинами скамейки, чуть дальше, стойка с цветной афишей. На ней улыбающийся парень в военной фуражке и надпись «Максим Перепелица».
Утренний сеанс уже начался, перед клубом было пусто.
Пришли мы сюда не просто так. Мама решила записать меня в библиотеку. Все книги, что у меня есть, я давно прочел, детский журнал «Костер» приходит раз в месяц и я «глотаю» его за пару дней.
Входим в левую пристройку, идем длинным с крашеным полом коридором, мама открывает третью по счету дверь. За ней довольно просторный, с высоким потолком и люстрой зал. На подоконниках больших окон цветы в горшках, у боковой стены пара диванов, по центру длинный, сияющий полировкой стол. На нем подшивки газет и журналов, их листают несколько посетителей.
Поздоровавшись (в поселке все друг друга знают) минуем декоративную перегородку и оказываемся во втором, такого же размера помещении. Вглубь, с проходами между ними, уходят четыре двойных высоких стеллажа со стоящими там книгами. Их не меньше тыщи.
Слева, у первого, стол, за ним сидит представительная тетя в очках, это мамина подруга. Они вместе учились в школе, дружат и теперь.
– Вот Клава, – после взаимных приветствий говорит мама, присаживаясь на стул сбоку – привела сына записать в библиотеку.
– Любишь читать? – улыбается заведующая.
– Очень, – киваю головой.
– И какие книги интересуют?
– Приключенческие, а еще военные.
– Ясно.
После этого она оформляет на меня карточку читателя и уходит к стеллажам. Вскоре возвращается и кладет на стол книгу, – вот, эта тебе понравится.
На черной обложке мускулистый дядька в шкуре, отбивается дубиной от оскаленного тигра. Ниже надпись «Борьба за огонь». Далее записывает книгу в карточку, и протягивает мне, – вернуть нужно через неделю. После получишь продолжение.
Затем они с мамой начинают о чем-то беседовать, а я ухожу в читальный зал. Там устроившись на диване, принимаюсь листать книгу. Она с картинками о жизни первобытных людей. Я уже знаю, что это наши далекие предки, жившие в давние времена.
Чуть позже мама прощается с библиотекаршей и мы отправляемся домой. Книгу «проглатываю» за три дня, даже меньше гуляю на улице с друзьями. На четвертый иду в библиотеку, возвращаю и получаю вторую «Пещерный лев». Обе потрясли, узнал для себя много нового. Вторая половина ноября выдалась ненастная, зарядили холодные дожди. За это время прочел еще две книги «Остров сокровищ» и «Робинзон Крузо». Передо мной все больше открывается захватывающий мир книг.
