Валерий Касаткин
Ожидание свободы. Роман
6
Конное дело Филиппа Конькова в связи с новой экономической политикой советской власти получило второе дыхание. Верховые лошади вновь стали пользоваться спросом у разного рода буржуйчиков, которые вдруг откуда ни возьмись появились, как грибы после дождя. Филипп стал разводить и верхово-упряжных лошадей, открыл на своём хуторе дело по изготовлению бричек, телег, пролёток, которые силами двух мастеров делались на заказ. Филиппу казалось, что настало счастливое время со стабильным будущим, и он не мог понять предостережение Степана Новикова о грозящих его семье неприятностях. В который раз он повторял себе: неужели у государства поднимется рука на его дело, такое нужное людям, которому он посвятил всю свою жизнь?
Стоял тёплый летний вечер. Филипп, обойдя два табуна лошадей, которые летом в ночное время содержались в загонах, огороженных толстыми жердями, вспомнил разговор с председателем поссовета и подумал: Степану, конечно, больше известно о планах власти на будущее. Но трудно поверить, чтобы оно проводило политику во вред себе. Он, как коневод и законопослушный добропорядочный гражданин своей страны, угрозу для власти не представляет, а наоборот, укрепляет её и тем самым укрепляет государственную экономику. Так зачем же власти таких, как он, уничтожать? Абсурд. Но Степан чепуху говорить не будет. Филипп почесал затылок и вошёл в дом. Семья была в полном сборе. Хозяин сел за стол и сказал:
– Всем нам надо посовещаться о дальнейшей жизни, поскольку опять начали ходить разные разговоры. Вася, ты у нас самый сведущий и разбирающийся в политике. Хотелось бы послушать твоё мнение.
– Я дяде Стёпе верю. Сейчас власть с нами заигрывает. На данном этапе мы нужны ей для того, чтобы вытянуть государство из экономической разрухи. И как только государство твёрдо станет на ноги, нас, как враждебный идеям социализма класс, пустят в расход. Об этом я разговаривал с Семёном и Мишей Захаровыми. Они полностью солидарны со мной. Поэтому я предлагаю с хутора съехать и по отдельности поселиться в деревне.
Филипп тяжело вздохнул.
– Я всё равно не могу поверить, что нас будут уничтожать, как классовых врагов. Но коль есть такая вероятность, будем расселяться, и завтра с выездом в деревню посмотрим, где нам лучше всего построить новые дома для вас. А меня вы простите, я со своими конями останусь на хуторе. И будь что будет. Если мои лошади погибнут, я погибну вместе с ними. А теперь всем спать, и больше ни слова, – Филипп сделал из газеты самокрутку, насыпал туда табака и вышел на улицу. По гладко выбритым щекам мужчины текли слёзы. Филипп сделал глубокую затяжку из самокрутки и, немного успокоившись, подумал: жизнь пролетела, как мгновение. Но в этом мгновении были и прекрасные всплески счастья. Это любовь, рождение детей, первый самостоятельный объезд молодого жеребца, да и повседневная суета вокруг лошадей ему доставляла огромное удовольствие. Главное, что до сего дня беда, война их обходили стороной. Значит Бог заметил его заслуги и позволил жить с семьёй в счастливом здравии. К новому времени и порядкам он приспосабливаться не будет. Теперь пусть дети вольются в молодое советское государство и построят вместе с ним своё счастье. И он своим детям для этого, что мог, то и дал. Перед Богом и семьёй он свою миссию выполнил. Филипп сделал ещё одну затяжку самокрутки, потушил её и, окинув взглядом свои владения, с успокоившейся душой вошёл в дом. Слёзы на щеках мужчины давно уже высохли.
Глава третья
1
Союз Советских Социалистических Республик шагал твёрдой поступью по дороге своей истории. Его руководство во главе с товарищем Сталиным решило окончательно ликвидировать богатых и даже средних крестьян как принципиально ненужных государству, как противоречащих социалистическим принципам государственного устройства.
Шёл 1930 год. Степан Новиков натянул вожжи, и лошадь остановилась как вкопанная. Председатель поселкового Совета легко соскочил с брички и вошёл в дом Филиппа Конькова. Хозяин хутора встретил гостя удивлённым взглядом.
– Нечасто в последнее время меня власть жалует. Очевидно, Степан, ты хочешь сказать мне что-то важное.
– Я в скором времени уезжаю в Витебск, где буду работать на новой должности. А это очень плохо для тебя, Филипп Павлович, поскольку ты лишаешься единственного своего защитника. Пока я был здесь, я, как мог, оттягивал твоё раскулачивание. На моё место придёт карьерист, который пышет ненавистью и злобой к кулакам. Поэтому я тебе в последний раз советую распродать своих лошадей и съехать с хутора. В противном случае тебя ждут репрессии с конфискацией имущества и высылкой.
– Спасибо тебе за всё, Степан, но я уже давно принял для себя решение не покидать своего родного гнезда до последнего вздоха. И коней я за гроши колхозу продавать не буду. Тем более, что их сразу поставят под плуг, а мои лошади – верховые и не приспособлены для тяжёлой физической работы.
– Вижу, Филипп Павлович, уговоры ни мои, ни твоих детей на тебя не действуют. Ну, что же, у каждого своя судьба. Пусть хранит тебя Господь. Прощай.
Оставшись один, Филипп закурил самокрутку, вышел на улицу, окинул взглядом утопающую вдали всю в зелени деревню и подумал: неужели крестьяне, многие из которых знают его с детства и которым он постоянно помогал, чем мог, поставят подписи под решением о его раскулачивании? И неужели власть поднимет руку на старика, который никому никогда ничего не делал плохого? Хотя всякое возможно, глядя на то, что творится кругом. А творится полнейшее безобразие. Крестьян насильно сгоняют в колхозы со всеми своими пожитками, которые становятся там общими, и заставляют работать на неизвестно кого, только не на себя. Нищие становятся ещё более нищими. У крепких хозяев забирают всё имущество и передают в нищие колхозы, но там оно пропивается или используется неэффективно, поскольку никто не хочет работать без достаточного стимула. В колхозах люди не чувствуют, что работают на себя. Филипп сделал глубокую затяжку самокрутки и содрогнулся от мысли, что опять к людям пришла беда. Степан прав, надо по возможности распродать коней, но не в колхозы, а вырученные деньги раздать детям. А потом пусть будет, что будет. Быть может, Бог даст ему пережить и тридцатый год.
Новиков отъехал метров пятьдесят от дома Конькова, остановился и, посмотрев на хутор, подумал: не увидеть ему больше коневода Филиппа, поскольку совсем скоро придёт к тому бригада односельчан с «красной косынкой» во главе и всё заберёт в свой колхоз. Сейчас, когда Советская власть крепко встала на ноги, сделать это не составит большого труда. Это не восемнадцатый год, когда волнения крестьян, вызванные недовольством действиями новой власти, усмиряли жёстко, с применением расстрелов. Тогда было трудное время. Советская власть нуждалась в своей армии и деньгах. Поэтому была объявлена насильственная мобилизация в Красную Армию граждан 1893—1898 годов рождения, основную массу которых составляли самые трудоспособные крестьяне. Также стал взиматься чрезвычайный налог, который ещё больше усугубил положение народа. Всё это происходило на фоне тотального контроля над производством и хранением сельскохозяйственной продукции и жёсткого обращения чекистов с населением, когда за самогоноварение человека могли расстрелять. Кроме этого земельный вопрос по-прежнему оставался до конца нерешённым. Всё это привело к массовому протесту крестьян с разным уровнем жизни. Новиков ударил коня вожжами по бокам, ещё раз печально посмотрел на хутор и под скрип брички стал вспоминать то время. Тогда его, как активного члена коммунистической партии отправили в соседний район на подавление восстания контрреволюционных элементов, которые не только выдвигали лозунг «Долой Советы!», но и стали убивать представителей Советской власти на местах. С восставшими тоже не церемонились. Тем более, что их лидеры получали помощь из-за границы. Вскоре восстание крестьян было жестоко подавлено, и не успело затронуть родные места Новикова, где жили и трудились такие люди, как Коньковы и Захаровы, к которым он испытывал симпатию и, как мог, ограждал их от репрессий. На протяжении всей гражданской войны Новиков продолжал участвовать в борьбе с бандами, которые грабили крестьян и мешали установлению Советской власти на местах. «Теперь, – думал Новиков, – власть окрепла, но всё ещё боясь новых народных волнений, она решила окончательно расправиться с зажиточным крестьянством, как с классовым врагом, сослав его в глухие, отдалённые места страны, где планировала использовать ссыльных, как дешёвую рабочую силу для подъёма народного хозяйства.
Новиков ехал в поссовет, где ему через пару недель предстояло передать дела новому председателю, и понимал своей крестьянской душой, что что-то не то делается в стране Советов.
2
Миша Захаров стоял у окна съёмной квартиры в трёхэтажном витебском доме и играл на скрипке. Печальная мелодия, вылетавшая из-под смычка, соответствовала состоянию его души. Парень чувствовал надвигающуюся трагедию в своей жизни, в жизни своей семьи и в жизни всей страны. В городе с новой силой начались репрессии, аресты неугодных советской власти людей. Миша перестал играть и повернулся.
– Нам надо уезжать из города. Завтра я дам последний урок музыки детям в известной тебе еврейской семье, после чего съездим в деревню попрощаться с родными, ну а потом – прощай, родина, для которой мы сделали всё возможное, чтобы народ в ней жил лучше. Но не всё в наших силах. Ты со мной?
– Дорогой, ты же знаешь, я без тебя жить не могу, – Адолия подошла к Мише и прижалась к нему всем телом, – я ради тебя переступила запретную черту, ослушалась родителей, и в душе я считаю себя твоей женой.
– Мне жаль, что моя деятельность и положение, связанное с твоей безопасностью, не позволили нам стать мужем и женой официально. Но когда у нас появится такая возможность, мы обязательно обвенчаемся.
– Главное для меня – это взаимная любовь. Мне больше ничего не нужно.
– Мы всё равно заведём полноценную семью с детишками и своим домом.
– Давай уедем на мою историческую родину в Польшу, там у меня есть родственники. Они нам помогут в первое время.
– Я об этом думал. Пожалуй, этот вариант на данном этапе самый подходящий, – Миша вновь заиграл печальную мелодию, – но если вдруг что-то со мной произойдёт, скажешь, что ты моя ученица, и эта скрипка твоя.
– Любимый, не говори так, с нами должно быть всё хорошо. Но если вдруг…, то знай, я больше никому не буду женой, – Адолия крепко поцеловала возлюбленного в губы.
В это время в дверь квартиры постучали. Миша открыл её и увидел трёх человек, один из которых сказал:
– Гражданин Захаров?
– Да.
– Собирайтесь, вы пойдёте с нами. Вы живёте один?
– В данный момент я даю уроки музыки этой девушке.
– Извинитесь перед ней. У вас одна минута.
Миша, войдя в комнату, улыбнулся.
– От судьбы не уйдёшь. Уроки продолжим потом, и, может быть, на небесах. Прощай.
Через минуту Миша Захаров исчез за дверью в сопровождении троих страшных мужчин, одетых в чёрное.
Адолия, ошеломленная, сразу не поняла, что произошло. Когда в её сознание стала проникать реальность, девушка без чувств упала на диван. Очнувшись через некоторое время, она заметалась по комнате, не зная, что предпринять. Первое, что пришло ей в голову, – броситься к друзьям Миши с просьбой о помощи. Но потом, подумав, решила, что ей лучше самой разузнать, где находится её любимый человек.
Но только через два дня, наведя кое-какие справки и узнав, где находится Миша, Адолия зашла в мрачное заведение, в котором мрачный человек ей сказал, что Михаил Захаров осужден без права свиданий и переписки. У девушки опять подкосились ноги. Выйдя на улицу и глотнув свежего воздуха, она решила забрать свои вещи и скрипку, переданные на хранение хозяйке квартиры, а потом вернуться домой в деревню.
Ещё через два дня Адолия уже с прояснившимся сознанием предстала перед родителями и покаялась в своих грехах. Мать со слезами на глазах обняла дочку.
– Если бы я не знала, что такое настоящая любовь, я бы тебя не простила. А так, дорогая доченька, добро пожаловать домой.
Пан Милош, услышав слова жены о любви, тоже прослезился и нежно обнял своих любимых женщин.
– Пока к нам не пришли специальные злые люди, предлагаю, не откладывая, уехать в Минск. Там нас уже ждут друзья. Там, я думаю, не пропадём. С собой берём только самое необходимое и деньги.
Адолия вытерла слёзы.
– Я напрямки через кладку сбегаю к Захаровым, отдам им скрипку и расскажу про судьбу Миши.
– Кланяйся им от нас и передай, чтобы они как можно скорее предприняли действия для своего спасения, – пан Курилович перекрестился. – Господи, что творится на земле!
3
После ухода Адолии Захаровы собрались на семейный совет. Старшее поколение – Кондрат и Вера – сидели за столом, накрытым белоснежной скатертью. Семён и Клава разместились на лавке возле окна с накрахмаленными белыми занавесками. Самая младшая, Аня, которая за прошедшие годы не изменилась, стояла возле русской печки, с нетерпением ожидая, что скажет отец. Но поскольку его молчание затянулось, Анна вышла на середину комнаты и сказала:
– Все вы знаете мои способности предчувствовать беду. Я вам раньше говорила про Мишу, что его подстерегает опасность. Об этом я сказала и ему самому, но он не захотел даже говорить на эту тему. Я пыталась ему помочь, но он выбрал свой путь, и, тем не менее, в его гибели я виню и себя. Над нами вновь нависла беда. Но она скорее касается меня, чем вас. У нас сейчас есть два пути. Первый – немедленно всем съехать с хутора и раствориться среди крестьян. Второй – отправиться в ссылку и отдаться в руки судьбы, которая, как я предчувствую, будет и там в какой-то степени благосклонна к вам, но не ко мне. Вдали от родины меня ждёт смерть. Теперь я хотела бы послушать тебя, отец.
Кондрат встал и посмотрел в окно.
– Бегство с хутора и растворение, как ты говоришь, Аня, среди крестьян, грозит нам нищетой и унижением. Возможно, для многих наше бедственное положение будет только в радость, но я не хочу остаток жизни прожить с протянутой рукой на глазах у односельчан. Лучше пусть нас ссылают во тьму тараканью, где мы не упадём на колени, а, напротив, зародим там новую достойную жизнь, пусть и не сразу. Ну а ты, дочка, всё уже решила для себя, как я понял. Хотелось бы узнать твои дальнейшие планы.
– Скрывать их не буду. В трёх километрах от нас есть известная вам деревня. В ней живёт отставной солдат царской армии и участник гражданской войны Игнат Ипатов. Он старше меня на пятнадцать лет. Но этот человек очень добрый и абсолютно без вредных привычек. Моё предчувствие подсказало мне, что этот израненный солдат будет моим спасителем в самый трудный момент моей жизни. Такой момент настал. Но не я сама обратилась к нему за помощью. Однажды он подошёл ко мне и сказал, что такое божественное создание, как я, не должно сгинуть в ссылке, и предложил мне стать хозяйкой в его доме в качестве или жены, или дочери, или друга. Я после нескольких встреч с ним согласилась стать его женой.
Мать посмотрела на дочку влажными глазами.
– Я представляла нашу жизнь, тем более твою, совсем по-другому. Казалось, что нас уже никто не тронет, и горе обойдёт нас стороной, ведь с момента совершения революции прошло более десяти лет. Но вышло иначе. Кому-то мы как кость поперёк горла. А почему бы тебе не уехать в город? Ведь живет там друг, который в тебя влюблен.
– Зато я его не люблю, как и город. Мне судьбой дан завет жить и умереть здесь, в родных местах.
– В таком случае, – Кондрат подошёл к дочери, – заберёшь к Игнату, которого я знаю, как очень хорошего человека, самую лучшую корову, и денег тебе дадим. И живите с Богом. Может, Бог и нам поможет в дальних краях, – мужчина перекрестился, глядя на икону. Его примеру последовали и все остальные члены семьи Захаровых.
Через два дня после семейного совета Аня и Игнат под покровом ночи перевезли на лошади, запряжённой в телегу, в дом Ипатова приданое девушки, включающее в себя и пуховую перину. За телегой бодро преодолела путь и удоистая корова.
А спустя ещё два дня председатель поселкового Совета зарегистрировал брак между молодожёнами.
В первую брачную ночь Анна, утонув в перине и положив голову на мощную грудь Игната, который чуть ли ни в два раза был выше молодой жены, всхлипнула.
– Я всей своей душой ощущаю, как ты меня сильно любишь. Твои нежные, страстные чувства передались и мне, и ты можешь быть уверен в том, что я тоже люблю тебя и буду тебе верной женой.
– Спасибо тебе, Аннушка, что дала возможность грубому солдату познать, что такое любовь, запах и объятия женского тела, твои поцелуи. Я знаю, что недолго мне осталось жить на этом свете из-за слабого сердца, но за то время, что отмерил мне Бог, я сделаю всё, чтобы ты была счастлива.
Женщина ещё крепче прижалась к мужу и прошептала:
– Ты знаешь о моих способностях. Поэтому я тебе приоткрою тайну твоей жизни: в ближайшие годы я не вижу её конца и со своей стороны сделаю всё возможное, чтобы его отдалить. И ты сам себе поможешь, если будешь думать только о жизни, позабыв о смерти.
4
Филипп Павлович сидел за столом у окна, из которого открывался вид на поле с дорогой, уходящей к деревне. Хозяин хутора находился в напряжённом состоянии и, поджидая непрошеных гостей, поглядывал на икону и крестился, прося защиты для детей. Когда Филипп выкурил очередную самокрутку, вдали он увидел группу людей, среди которых мелькала красная косынка. «Вот и мой черёд настал», – подумал дед и пошёл на конюшню, в которой ещё оставалось несколько молодых лошадей, предназначенных для верховой езды. Филипп поцеловал каждую лошадь в морду и быстро вернулся в дом, поскольку не мог смотреть на животных, из глаз которых текли слёзы. Коньков вновь закурил. В это время без стука в дом вошла группа людей, которых Филипп хорошо знал и которым помогал продовольствием в трудные дни. Женщина в красной косынке дёрнула бровью.
– У нас есть решение совета бедноты, собрания крестьян деревень и постановление поссовета о раскулачивании тебя, Коньков Филипп Павлович. Поэтому ты без вещей немедленно должен покинуть дом и хутор. Всё твоё имущество вместе с конями переходит в собственность колхоза.
– А вы выдели ноги моих коней?
– Не поняла. Причём тут ноги коней?
– А притом, что они такие же тонкие, как у козочки. Лучше пристрелите их, чтобы не мучились в бороздах за плугом.
– Нет, пусть лучше сдохнут в борозде, принеся пользу колхозу.
Один из мужчин взял икону и растоптал её и рявкнул:
– Итак, дед, у нас нет времени возиться с тобой. Давай на выход. А твои кони теперь наши. И мы с ними, что захотим, то и сделаем.
В мозгу Филиппа Павловича что-то щёлкнуло, и он больше не проронил ни слова, но услышал, как «красная косынка» сквозь зубы процедила:
– Мы не злодеи и даём тебе, дед, сутки, чтобы проститься с родными перед отправкой в ссылку.
В это время в дом вошёл сын Филиппа, Василий, который взял отца под руку и вывел его из дома.
Через три дня Филиппа Конькова везли в вагоне для скота на Урал. Дед, лёжа на грязной подстилке, думал: что происходит с людьми? Зачем его везут куда-то? Почему односельчане со злорадством его унижали и топтали икону божью? А видит ли это всё сам Господь Бог, и знает ли об этом товарищ Сталин?…
5
Захаровы сидели в доме за большим столом и в молчаливом напряжённом состоянии ждали своей участи. Они уже знали, что пришла очередь их раскулачивания. Чтобы как-то сгладить беду, хозяин хутора тайно передал ещё одну корову Гале Стрелковой, ей же дал денег и гармонь. Все драгоценные украшения, помещённые в алюминиевый контейнер, утопил в одном из заброшенных колодцев в надежде когда-нибудь вернуться и достать их оттуда. Кроме хозяина в доме находились его жена, их невестка Клавдия с двумя детьми – двухлетним Алексеем и двухмесячной Лидой. Семён был на улице и следил за дорогой. Через некоторое время он пришёл к собравшимся и спокойно кивнул головой.
– Едут на двух подводах. Давайте прощаться с домом. Дай Бог нам сюда вернуться, – Семён три раза перекрестился. Его примеру последовали все остальные, женщины при этом заголосили.
Кондрат стукнул кулаком по столу.
– Цыц, ещё не хватало, чтобы эти видели наши слёзы. Никакого унижения, никаких разговоров с людьми, государство которых сделало нас врагами. Уедем достойно, я уверен, с нашими мозгами и руками мы и на чужбине не пропадём.
Дверь в дом открылась, и в зал вошло пять человек. Один из мужчин сорвал со стены икону и, бросив её на пол, растоптал ногой. Женщина в красной косынке сказала:
– Именем народа и советской власти вы подлежите раскулачиванию и высылке, как враги государства. Мы не злые и разрешаем вам взять по пятьсот рублей, еды на первое время и необходимую одежду. У вас полчаса времени.
Кондрат бережно поднял растоптанную икону и положил её на стол.
– Господи, прости этих заблудших людей, – хозяин хутора посмотрел на накрахмаленные белоснежные занавески на окнах, вымытый добела деревянный пол, на идеальный порядок в доме, потом в глаза красной косынке, – мы готовы. Вечером подоите коров, «хозяева».
Через час семью Захаровых везли на двух подводах в Витебск, чтобы потом вместе с другими раскулаченными отправить дальше в товарном поезде, предназначенном для перевозки скота.
Семён и Клавдия сидели на телеге, прижавшись друг к другу. На руках они держали своих детишек. Рядом лежала скрипка, завёрнутая в платок. Семён погладил по головке сына.
– Прости меня, Клава, что так сложилась твоя судьба. Может быть, не стоило тогда нам становиться братом и сестрой, а потом мужем и женой. Сейчас бы ты была под защитой советской власти.
– Не говори больше так никогда. Те годы взросления и годы совместной жизни с тобой были для меня самыми счастливыми, и их заряда хватит на всю мою оставшуюся жизнь. Поверь, я даже сегодня счастлива, потому что мы вместе, и дети сейчас с нами.
– Клава, я сделаю всё возможное для вас, чтобы вы и в ссылке не почувствовали себя униженными и обделёнными вниманием. Мы там останемся людьми с прекрасной душой. Рано или поздно всем воздастся по заслугам, но мы не будем думать о мщении. Мы выше этого, потому что счастливы несмотря ни на что.
– Дорогой, мы там, где нам найдут пристанище, должны выжить ради наших детей. Дать детям счастливое будущее – это главная цель нашей жизни.
– Ты права, любовь моя.
