Дмитрий Алексеевич Игнатов
Журнал «Парус» №87, 2021 г.
Миражи за кормой
Геннадий АВЛАСЕНКО. Проснувшись утром. Рассказ
Проснувшись утром и открыв глаза, Диана вдруг с удивлением обнаружила, что находится она в чужой, совершенно незнакомой ей квартире, а на кровати, рядом с ней, сладко посапывает какой-то бородатый мужчина, тоже совершенно ей незнакомый.
«Так! — невольно подумала Диана, вновь закрывая глаза и обессиленно откидываясь на подушку. — Допилась! Бросать надо эти субботние посиделки к чертям собачьим!»
Она попыталась вспомнить хоть что-либо из вчерашнего развеселого вечера, но вспомнила лишь, как выходили они с Павлом из Любкиной квартиры, а потом ехали на каком-то частном такси…
Что было дальше, Диана так и не вспомнила. Вздохнув и проснувшись уже окончательно, она вновь открыла глаза и принялась внимательно и настороженно осматриваться вокруг.
Часы на стене напротив показывали всего лишь половину шестого, в комнате еще царил робкий предутренний полумрак, но спать Диане уже не хотелось, да и не смогла бы она заснуть сейчас! Как получилось, что вместо своей квартиры она очутилась черт знает где и черт знает с кем? С каким-то козлом бородатым!
Осторожно повернув голову, Диана вновь посмотрела в сторону спящего, безуспешно пытаясь вспомнить, кто же это такой. Лицо мужчины вдруг показалось ей странно знакомым, возможно, она даже встречала его раньше, может, только без бороды этой несуразной. Но то, что на вчерашних посиделках у Любки бородача этого не было, Диана помнила точно.
Но тогда…
Как же тогда она очутилась в его квартире и даже в его постели?
Отбросив одеяло, Диана села и с удивлением обнаружила на себе какую-то длинную, широкую и почти прозрачную ночную сорочку. А под сорочкой — ужас какой! — совсем ничего…
Более того: ни возле кровати, ни под ней, ни вообще нигде в комнате не было даже малейшего намека на ее собственную одежду.
Час от часу не легче! И где же тогда она разоблачалась вчера? И чего ради напялила на себя дурацкую эту распашонку? И чья эта распашонка, кстати?
Диана вздохнула, поднялась с кровати и, осторожно ступая босыми ногами по прохладному паркетному полу, вышла в прихожую.
Планировка комнат и коридора здесь в точности соответствовала планировке ее собственной квартиры, поэтому Диане было легко ориентироваться. На вешалке, рядом с входной дверью, висело превеликое множество самой разнообразной одежды, в том числе женской, но ничего из собственных своих шмоток Диана так и не смогла обнаружить.
«Вот же козел! — с раздражением и даже злостью подумала она о своем бородатом кавалере. — И куда он всё подевал? И чье оно, всё это женское барахло на вешалке? Его жены, что ли? А где она сейчас, эта самая жена? И где гарантия, что не заявится она сюда через полчаса, а то и раньше?»
Диана решила, что самый приемлемый для нее выход из пикантной сей ситуации — быстренько и по возможности незаметно смыться. Но сделать это неодетой, к великому ее сожалению, не представлялось возможным, будить же сейчас бородатого козла, дабы осведомиться у него насчет своих шмоток, Диане почему-то очень и очень не хотелось.
Дверь в соседнюю со спальней комнату была чуть приоткрыта, и Диана решила поискать одежду там. Она распахнула пошире дверь, вошла внутрь и… остолбенела от неожиданности.
Около стены, рядом с дверью, стояла небольшая деревянная кроватка, а в ней, тихо посапывая, спала девочка лет четырех-пяти. Рядом, возле другой стены, на разложенном диване спал мальчик годика на два старше.
Выскользнув из комнаты и осторожно прикрыв за собой дверь, Диана вновь возвратилась в спальню и в полной растерянности опустилась на край кровати.
«И ребятишек не постеснялся! — с какой-то новой злостью подумала она, бросив неприязненный взгляд в сторону бородача. — Или, может, они уже спали, когда я… когда мы с ним…»
Ей было очень неприятно думать, что эти малыши видели ее вчера в таком состоянии. Но тогда тем более надо как можно скорее сматываться отсюда, пока они не проснулись.
Диана вздохнула и осторожно дотронулась кончиками пальцев до волосатого плеча мужчины.
— Эй! — тихо сказала она. — Проснись!
Мужчина лениво пошевелился и, приоткрыв глаза, сонно посмотрел на Диану.
— Ты чего так рано подхватилась? — пробормотал он. — Спи, давай!
Он вновь закрыл глаза.
— Где моя одежда? — шепотом спросила Диана. — Куда ты ее дел?
— Одежда? — вновь пробормотал мужчина, так и не раскрывая глаз. — Какая одежда?
— Моя одежда! — повторила Диана. — Где она?
— А я почем знаю! Спи, потом найдешь!
И, повернувшись на бок, мужчина тотчас же вновь задремал.
Минуту или две Диана внимательно рассматривала рыжеватый, начинающий лысеть затылок мужчины, мучительно борясь с желанием врезать по нему чем-нибудь тяжелым. Потом в очередной раз вздохнула и молча поднялась с кровати. Оставалась еще третья комната, одежда могла быть там. Еще она могла быть в ванной или даже на кухне… правда, на кухню Диана не особенно и надеялась.
Войдя в третью комнату, Диана удивленно остановилась. Если бы она не знала, что находится в чужой квартире, то решила бы, что попала в свою собственную комнату. Аккурат такая же планировка мебели… и секция совсем как у нее, и два кресла, и даже журнальный столик рядом с креслами. Вот только телевизор был раза в два больше, плоский, с огромным экраном, и почему-то именно в этой комнате на столике стоял телефон.
И ни малейших следов злосчастной одежды. Разве что…
Диана подошла к секции, слегка приотворила дверку крайнего шкафа. Ну, правильно, здесь полным-полно самого разнообразного женского тряпья… чужого, к великому сожалению. Или, может, махнуть рукой на условности?.. среди этого барахла, вероятно, найдется пара-другая шмоток на ее вкус…
Диана взглянула на телефон, и в ее голову вдруг пришла спасительная мысль.
Павел! Должен же он хоть что-либо знать о вчерашних событиях! О том хотя бы, как они разошлись вчера, так и не попав к ней домой. И почему, кстати, они туда не попали?
Набрав номер, Диана прижала трубку к уху, поуютней устроилась в кресле и принялась ждать. Ждать пришлось долго, и Диана решила уже, что Павла нет дома, когда трубку всё же сняли.
— Павел? — тихо спросила Диана. — Ты?
— Он спит! — послышался в трубке женский голос, встревоженный и недовольный одновременно. — А кто это?
— Никто! — сказала Диана и быстренько положила трубку.
Теперь понятно! Сам же, наверное, и подстроил всё это! Но за что? Что она ему такого сделала?
Она вновь схватила трубку, принялась лихорадочно набирать такие знакомые цифры, потом долго и терпеливо ожидала. Наконец, трубку сняли, и Диана услышала хрипловатый спросонья голос Павла.
— Алло! — буркнул он. — Кто это?
— Это я! — Диана судорожно вздохнула. — Ты что, не узнал меня?
— Не узнал, — сказал Павел. — А кто это?
— Это Диана! — Диана помолчала немного и добавила язвительно: — А вот кто там у тебя? Было бы интересно узнать!
Она затаила дыхание в ожидании ответа.
— Ничего не понимаю! — снова прозвучал голос Павла. — Не знаю я никакой Дианы! Вы, наверное, не туда попали, девушка!
В трубке послышались пронзительные короткие гудки.
Диана решительно нажала рычаг и в третий раз набрала номер.
— Не бросай трубку! — торопливо проговорила она, вновь услышав знакомый голос. — Выслушай меня сначала! Возможно, при той женщине, что у тебя в постели, ты не хочешь признаться, что мы… что у нас с тобой… но ты просто выслушай меня, хорошо? Скажи, как это могло случиться, что после вчерашней вечеринки мы с тобой разошлись, а потом я попала черт знает куда? Ты только скажи, как такое могло случиться, больше мне от тебя ничего не надо!
Какое-то время в трубке молчали.
— Ты только скажи, как так получилось! — повторила Диана. — Только это!
— Послушайте, девушка! — произнес Павел с раздражением. — Вы либо пьяная, либо опять перепутали номера! Я не знаю вас, правда, не знаю!
И он вновь положил трубку.
Диана некоторое время молча и неподвижно сидела в кресле, смотря перед собой остановившимся взглядом. Вот же гад! Вот же гад ползучий! Мало того, что сам приволок какую-то потаскушку, так еще и… Мог бы просто сказать ей вчера, что она ему надоела! А может… может, это жена его возвратилась из загранки раньше, чем планировала? Ну что ж, тогда всё понятно!
Она вздохнула, осторожно провела ладонью по влажной от слёз щеке и решила заглянуть в ванную. Одежда могла быть там.
Кстати, неплохо было бы немного привести себя в порядок. Душ принять…
В ванной, к сожалению, одежды тоже не оказалось. Диана, правда, не очень-то и рассчитывала найти ее там, а посему не особенно огорчилась. Она быстренько сполоснула лицо холодной водой и, взяв полотенце, повернулась к зеркалу.
И даже вскрикнула от неожиданности.
Что это с ее волосами?!
Этого не могло быть, никак не могло, и тем не менее… Волосы, ярко-рыжие еще вчера, сегодня были какого-то неопределенного, темно-каштанового цвета, и притом значительно короче вчерашних.
— Если это шутка, — медленно проговорила Диана, внимательно рассматривая свое, почти незнакомое отражение в зеркале, — если всё это — чья-то неуместная шутка…
По улице прогрохотал первый утренний трамвай, и грохот этот, почему-то очень знакомый, вывел ее, наконец, из состояния оцепенения. Она вновь бросилась в комнату с телефоном, подбежала к окну, резким рывком отдернула занавеску — и, посмотрев вниз, увидела знакомую улицу, хлебный магазинчик напротив и киоск рядом с магазинчиком…
— О, боже! — прошептала Диана, медленно отходя от окна. — Да что же это такое?
Она была в своей собственной квартире!
Да, это была ее квартира, хоть и измененная до неузнаваемости. Вернее, почти до неузнаваемости, ибо, взглянув вокруг другими глазами, Диана узнала вдруг и шкафы вдоль стены, и кресла с диваном, и даже старый журнальный столик.
Но кто и зачем всё это сделал? С какой целью?
А дети в соседней комнате? Откуда они взялись, эти дети? И тот бородатый хмырь в спальне…
«Любка! — неожиданно подумалось Диане. — Может, она что знает?»
Дрожащими пальцами она принялась набирать номер… сбилась, стала набирать снова. Потом застыла в ожидании, считая гудки.
Как же долго никто не поднимает трубку… целую вечность, кажется.
— Ну?! — услышала, наконец, Диана сонный и, как всегда, недовольный с утра голос подруги. — У аппарата!
— Любка! — радостно выкрикнула Диана. — Это я!
— Что за я? — осторожно проговорила Любка, и у Дианы вдруг защемило сердце от недоброго какого-то предчувствия. Неужели и Любка откажется признать ее? Тогда… тогда…
— Это я, Диана! — упавшим голосом проговорила она. — Ты что, не узнаешь меня?
— Дианка! — радостно воскликнула подруга, и у Дианы немного отлегло от сердца. — Вот так сюрприз! Столько не виделись!
Диане вдруг показалось, будто паркетный пол шатнулся под ее ногами. Она невольно схватилась рукой за край столика, сильнее сжала трубку.
— Исчезла… и ни слуху, ни духу! — тараторила между тем Любка. — Ты б хоть изредка позванивала, коли забежать лень!
— Подожди! — выкрикнула Диана. — Мы что, не виделись с тобой вчера? Я у тебя вчера разве не была? Что ты молчишь, Любка? Я была у тебя вчера?
Слышно было, как Любка вполголоса хмыкнула.
— Шутить изволишь, мадам? Но шутки шутками, а могла б и в самом деле заскочить. С мужем приходи, ежели одну не отпускает.
Диане показалось, что она ослышалась.
— С мужем? — переспросила она. — С каким мужем?
— Со своим законным! — Любка вдруг хихикнула. — Или ты еще кого себе завела, тихоня? Кстати, как у него с ногой?
— У кого? — вновь не поняла Диана.
— У Сергея твоего. Слушай, знаешь, кого я недавно встретила? Ни за что не догадаешься!
Любка начала о чем-то оживленно рассказывать, но Диана ее уже не слушала.
«Это сон! — подумала она, осторожно положив трубку. — Всё это — лишь какой-то глупый и несуразный сон. Я сплю, и всё это мне просто снится!»
Но это не было сном, и Диана прекрасно понимала это.
Впрочем, больше она ничего не понимала…
На ватных ногах Диана подошла к среднему шкафу, открыла дверку и даже не удивилась, увидев на средней полке свой паспорт. Она всегда держала паспорт именно там.
Это и в самом деле был ее паспорт, вот только фотография была какая-то другая, незнакомая. Диана и не знала, что у нее есть такая фотография. И фамилия…
— Зайцева Диана Михайловна, — не веря глазам своим, прочитала Диана, потом перевернула несколько страниц. — Муж, Зайцев Сергей Витальевич, дети…
О, боже! Так это, выходит, ее собственные дети?
И муж! Тот бородатый тип в спальне — ее муж?! Какой-то Зайцев Сергей Витальевич. Знакомая такая фамилия, вот только где и когда она могла ее слышать? Зайцев Сергей Витальевич… Зайцев Сергей…
Диана вдруг ощутила, что какой-то странный озноб холодной волной пробежал по ее телу. До этого она была просто в растерянности и недоумении — сейчас же ей стало страшно. По-настоящему страшно!
Сергей Зайцев никак не мог быть ее мужем, ибо семь лет назад, перед самым окончанием университета, покончил жизнь самоубийством. Диана тогда сама вытаскивала его из петли, долго и тщетно пыталась вернуть к жизни и, рыдая в голос, звала на помощь соседей по общежитию. А потом шла вслед за гробом, провожая Сергея в последний путь, плакала на кладбище во время похорон. Все их девчата плакали тогда, и никто не знал причины, никто не понимал, что же заставило, что толкнуло молодого парня, отличника, на такой страшный поступок, да еще перед самым получением столь долгожданного диплома.
Диана одна знала причину.
И вот теперь получается, что всё тогда произошло совсем по-другому, и она не отказала ему тогда. И ничего страшного не произошло с Сергеем в самом начале июня, и они поженились, и все эти годы прожили вместе, здесь, в ее квартире. И тот бородач в постели и есть Сергей Зайцев, бывший ее однокурсник. И эти дети — ее… их дети…
— Этого не может быть! — прошептала Диана дрожащими губами. — Я не хочу… я не желаю этого, я просто не смогу сейчас… Ведь я же бросала землю на его гроб, я приходила потом на кладбище… И как мне теперь смотреть на него, разговаривать с ним? И эти дети… они не мои, чужие… я даже имен их не знаю… не знаю даже их имен! Всё это сон, кошмарный, нелепый сон… да, я очень хочу, чтобы всё это оказалось именно сном, и чтобы я проснулась сейчас рядом с Павлом, и рассказала ему обо всем, и чтобы мы от души посмеялись вместе…
Время шло. Значит, скоро проснется ее муж Сергей, потом проснутся дети, ее… их дети…
И вдруг новая мысль мелькнула в голове Дианы. Ей подумалось, что ведь должна же быть где-то та, другая Диана, которая родила этих детей, и прожила тут, с ними, все эти годы. И где та Диана сейчас?.. не проснулась ли она, такая же растерянная и ничего не понимающая, в той, другой квартире, рядом с Павлом? И как она чувствует себя теперь, и как будет чувствовать потом, когда всё-всё поймет? Когда поймет, что никогда уже не увидит своих детей, что навсегда потеряла и их, и себя саму…
Мысль эта была такой невыносимо жуткой, что Диана сразу же поспешила отогнать ее. Нет, не надо об этом думать!.. Не надо совершенно ни о чем таком думать!
Она сидела в кресле, сидела и смотрела остановившимся взглядом на старинные часы на стене напротив, такие знакомые ей часы.
А время шло, и всё приближалось и приближалось к ней такое неизбежное утро.
Литературный процесс
Евгений ЧЕКАНОВ. О книге Теране ОРУДЖЕВОЙ
Как любящая дочь
«Не грусти, сердце» — так называется первая книга лезгинской поэтессы Теране Оруджевой, живущей в Москве. В сборник, выпущенный в свет столичным издательством «Грифон» в последних числах мая нынешнего года, вошли около 120 стихотворений автора.
«Читателю не нужно ломать голову, чтобы понять, где находятся истоки вдохновения Оруджевой, откуда она берет силы, помогающие ей устоять перед невзгодами жизни, — пишет в предисловии к книге писательница, Заслуженный учитель Республики Дагестан Гулангерек Ибрагимова. — Это, конечно, ее семья, ее родина, ее предки. Многие стихи Теране заставляют нас путешествовать по ее любимым горам, по ущельям, не тронутым временем, по родному селу поэтессы, которое видится ей райским уголком. Автор этих произведений — безусловно, патриот своей отчизны, глубоко переживающий за нее, испытывающий по отношению к ней чувства, подобные тем, которые питает любящая дочь к заботливому отцу».
Сборник билингвален: оригинальные стихи автора на лезгинском языке и их перевод на русский язык соседствуют на каждом развороте книги. Это позволяет лезгинским читателям по достоинству оценить не только художественные достоинства поэзии Теране Оруджевой, но и точность поэтического перевода. А русский читатель, ранее знакомившийся с поэзией Оруджевой в основном в социальных сетях, откроет для себя нового талантливого автора.
Особый интерес книга должна вызвать у земляков Теране, оказавшихся после распада СССР на другом берегу Самура, на территории Азербайджана. В сборнике немало произведений, посвященных малой родине поэтессы — местности, известной под названием Кусары, а также ее родному селу Пирал.
На русский язык все стихотворения, вошедшие в первую книгу лезгинской поэтессы, перевел известный российский поэт и переводчик Евгений Чеканов.
Литературная критика
Виталий ДАРЕНСКИЙ. Бунт бессмысленный и беспощадный: пушкинский взгляд на антирусскую революцию в наследии И.А. Бунина
Каин России, с безумно-радостным остервенением
бросивший за тридцать сребреников уже всю свою
душу под ноги наемных злодеев, восторжествовал…
Спасение в нас самих, в возврате к Божьему образу и
подобию, надежда — на тех, которые этого образа
и подобия не утрачивали даже в самые черные
дни, — которые, испив до дна весь ужас и всю горечь
крестных путей, среди океана человеческой
низости… перед лицом неслыханного разврата
родной земли, встали и пошли жизнью и кровью
своей спасать ее, и повели за собой лучших ее
сынов, лучший цвет русской молодости, дабы звезда,
впервые блеснувшая над темнотой и скорбью
Ледяного похода, разгоралась все ярче и ярче —
светом незакатным, путеводным и искупляющим
несчастную, грешную Русь!
И.А. Бунин
Среди необъятной литературы о русской Голгофе 1917–1920 годов написанное И.А. Буниным навсегда заняло свое особое место. Короткие заметки из дневника, включенные затем в публицистику и объединенные в страшную летопись убийства России «Окаянные дни», возможно, не имеют себе равных ни по художественной пронзительности, ни по философской глубине проникновения в суть происходящего. Секрет этой уникальности состоит в том, что И.А. Бунин был фактически единственным, кто оказался способен на подлинно пушкинский взгляд на антирусскую революцию. Этот взгляд, при всей своей внешней простоте, требует особой культуры сердца и ума, которая стала уже столь редкой к началу ХХ века. Она сохранялась еще в народе, который, к сожалению, в основном тогда безмолвствовал, но полностью исчезла у тогдашней интеллигенции — одной из главных виновниц случившейся национальной катастрофы. Разбор и комментарий заметок и размышлений И.А. Бунина об этой катастрофе требует большой книги — кропотливого исследования. Но для начала стоит хотя бы кратко рассмотреть основные его идеи, столь насущные и для нашего времени, когда вследствие столетнего рабства русский народ обманут и деградирован до такой степени, что продолжает безумствовать, славя своих палачей.
Известны слова А.С. Пушкина из повести «Капитанская дочка»: «Не приведи бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка». Так сказано простым языком устами его героя — чтобы было понятно всем. Но, к сожалению, мало кто понял. Это бунт бессмысленный — ибо его результат всегда противоположен его целям. И поэтому же он беспощаден — будучи безнадежным, сразу же обращается в откровенное беснование толпы, соблазненной подонками общества. Этот бунт может внешне прикрываться любыми красивыми фразами о «свободе» и «новой жизни», но по своей сущности он всегда останется одним и тем же — восстанием «глубин сатанинских» в человеке, уничтожающих все и вся на своем пути, пока он не будет потоплен в крови своими же собственными адскими порождениями. Десятки миллионов смертей от многочисленных голодов и большевистского террора — это единственное, что принесла так называемая «революция». Во всем остальном она отбросила Россию далеко назад и к 1991 году превратила ее в нищую «Верхнюю Вольту с ракетами» — позорное, от всех отстающее посмешище для всего мира. Гениальность И.А. Бунина в том, что он все это понял и предсказал еще в 1917-м.
В повести А.С. Пушкина есть ключевое место, в котором раскрывается суть того, что происходит с человеком, когда он обращается к бесовскому бунту против законов божеских и человеческих. Это известный диалог:
«— Слушай, — сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. — Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-все только тридцать три года? — Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст! — Какова калмыцкая сказка?
— Затейлива, — отвечал я ему. — Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину».
Вот чем отличается дворянин от «простолюдина» — он не даст себя обмануть дешевой демагогией, не позволит переворачивать нравственные понятия. Известный философ-традиционалист Рене Генон в книге «Царство количества и знамения времени» (1945) объяснил этот механизм сатанинской подмены смыслов, всегда лежащей в основе всех революционных демагогий: «Это разрушение может состоять… в интерпретации символов в обратном законному смыслу значении, рассматривая как “благотворный” тот аспект, который в реальности является “пагубным”, и наоборот… В этом, по сути, и состоит весь секрет некоторых кампаний, очень показательных для стиля современной эпохи… в частности, при бессознательной поддержке людей, которые были бы по большей части удивлены и даже приведены в ужас, если бы могли отдать себе отчет в том, для чего их используют; к несчастью, иногда бывает так, что те, кто думает, что сражается с дьяволом, каких бы идей они при этом ни составляли себе, оказываются таким образом просто-напросто, без всякого сомнения, превращенными в его лучших слуг!» (Генон Р. Царство количества и знамения времени. — М.: Беловодье, 1994. С. 211; 213). Эту закономерность четко видел и И.А. Бунин:
«…их легион теперь, устроителей Эдема на земле, тунеядных и ледяных по отношению к живому человеку душ, пламенно защищающих всех трудящихся и обремененных, бешено клянущих войны между народами и еще бешенее призывающих к войнам между племенами и классами, вопиющих о лучезарной заре мира, когда этот мир так же далек от их свободы, братства и равенства, как Христос от гориллы. И они говорят давно готовое, привычное своим блудливым языком:
— Ты из-за деревьев не видишь леса. Будь жертвой за своего будущего потомка, верь в Сион грядущий.
Но зачем мне видеть лес, если я вижу на каждом суку этого леса удавленника. Кто уверит меня теперь, что этот будущий человечнее и лучше меня, настоящего? Вот прошло тысячу, пятьсот лет и было тысячу “великих революций” — разве не такой же зверь человек без узды, как прежде, разве не так же режет он носы и уши, сажает на кол, надругается над убиенным и замученным? Вот почти весь европейский мир вольно и невольно распален этими новыми апостолами к лютой ненависти, к самым грубым вожделениям, — ибо ведь дело-то идет, в сущности, о самом грубом, самом материальном, невзирая на самые возвышенные лозунги! — и растет молодое человеческое племя среди хамства и варварства, голода и холода, мора и запустения, — кого, кроме кретина, выродка, может произвести на свет этот страшный или несчастный самец?.. То, что творится в Европе и особенно в России, самой Россией и над нею, так чудовищно, так преступно, так гнусно и нагло, что слово совершенно бессильно выразить даже тысячную долю того, что оно должно было выразить» (из статьи «Не могу говорить»).
А вот живая зарисовка «деятеля революции»: «Говорит, кричит, заикаясь, со слюной во рту, глаза сквозь криво висящее пенсне кажутся особенно яростными. Галстучек высоко вылез сзади на грязный бумажный воротничок, жилет донельзя запакощенный, на плечах кургузого пиджачка — перхоть, сальные жидкие волосы всклокочены… И меня уверяют, что эта гадюка одержима будто бы “пламенной, беззаветной любовью к человеку”, “жаждой красоты, добра и справедливости”! А его слушатели? Весь день праздно стоящий с подсолнухами в кулаке, весь день механически жрущий эти подсолнухи дезертир. Шинель в накидку, картуз на затылке. Широкий, коротконогий. Спокойно-нахален, жрет и от времени до времени задает вопросы, — не говорит, а все только спрашивает, и ни единому ответу не верит, во всем подозревает брехню. И физически больно от отвращения к нему, к его толстым ляжкам в толстом зимнем хаки, к телячьим ресницам, к молоку от нажеванных подсолнухов на молодых, животно-первобытных губах» («Окаянные дни»). И.А. Бунин с множеством ярких примеров пишет об этом самом главном — антропологическом — корне «революции», ставшей возможной только благодаря особой технологии пробуждения маргинальных нравственно падших слоев народа, которые в нормальной жизни не видны, поскольку сдерживаются законом и социальным контролем. Сатанинская теория Маркса, внушая человеку, что он не образ Божий, а отпрыск обезьяны, обязанный жить по своим «материальным интересам», успешно превращала людей в тех говорящих скотов, которые были способны творить зверства в неслыханных масштабах.
В статье «В этот день» И.А. Бунин дал самую точную формулировку того, что произошло в 1917 году: «Каин России, с безумно-радостным остервенением бросивший за тридцать сребреников уже всю свою душу под ноги наемных злодеев, восторжествовал полностью». И далее: «случился, опять случился именно тот Пушкинский бунт, “жестокий и бессмысленный”, о котором только теперь вспомнили, повторилось уже бывалое, хотя многие и до сих пор еще не понимают этого, сбитые с толку новым и вульгарно-нелепым словом “большевизм”, мыслят совершившееся как что-то еще невиданное, в прошлом имеющее только подобие, чувствуют его как нечто такое, что связано с изменяющейся будто бы мировой психикой, с движениями того самого европейского пролетариата, который несет будто бы в мир новую прекрасную религию величайшей гуманности и в то же самое время требует “невмешательства” в непрерывное и гнуснейшее злодеяние, которое творится среди бела дня в двадцатом веке, в христианской Европе» («Из “Великого дурмана”»).
В статье «Заметки (по поводу второй годовщины октябрьского переворота)» И.А. Бунин показывает «анатомию» так называемой «революции»: «сперва идеалисты, мечтатели, оторвавшиеся от понимания живой действительности, люди легкомысленные, недальновидные, пусть даже одержимые благими целями, но многое не додумывающие до конца, болтуны, фразеры, честолюбцы — и все растущее ослабление, растерянность власти, а дальше что? Дальше все растущее ошаление народа, озверение его, все большее количество орущих от его имени подонков его, прирожденных убийц, грабителей, негодяев, из коих и выделяется шайка уже отборнейших негодяев и зверей, шайка истинных главарей всякой действенной революции, — негодяев, неистово, напыщенно, театрально, “именем народа”, “свободы, братства, равенства” устраивающих такой кровавый балаган, — надо твердо помнить эту из главнейших черт всякой революции, черту отвратительной театральщины, — разыгрывающих такую подлую и свирепую комедию, что потом мир сто лет не может прийти в себя, вспоминая, на какое море низости и кровожадности способно человеческое сердце, в некоторых отношениях самое подлое, самое злое из всех прочих сердец, бьющихся на земном шаре. Да, чудовищно мерзка и кровава была и французская революция, но как это можно одну мерзость и кровь оправдывать другой мерзостью и кровью? Истинно благодарить надо за такой довод — это довод как раз против революций, поелику все они так одинаковы, протекают с такой торжественностью. А что до “великой российской революции”, то она отличается от великой французской только еще большим числом и еще большей бессмысленностью всяческих низостей, пошлостей, нелепостей, злодейств, разрушений, позоров, холода, голода, мора и, конечно, в тысячу раз большим хамством, грязью и глупостью».
А вот ее антропологический аспект: «революция… есть вечная радость тех, у которых никогда нет настоящего, прошлое всегда “проклятое”, а будущее всегда “светлое”… “Вот выйдут семь тощих коров и пожрут семь тучных — и не станут оттого тучнее… Вот темнота покроет землю и мрак народы… низость возрастет, а честь унизится… в дома разврата превратятся общественные сборища… И лицо поколения будет собачье…” Защищайте, защищайте все это тем, что это было не у нас одних, что на все “есть причины”, что это — явление “стихийное”: ведь и для чумы, для холеры есть причины, а землетрясение есть еще более стихийное явление, только кто же радуется им? Мечтайте, мечтайте, что “собачье лицо поколения” весьма будто бы способствует близкому появлению на свет Божий нового, гораздо более прекрасного, чем прежде, человеческого лица, что из посеянного чертополоха вырастет райский крин». Именно здесь и происходит главный обман и подмена, и «те, кто думает, что сражается с дьяволом, каких бы идей они при этом ни составляли себе, оказываются таким образом просто-напросто, без всякого сомнения, превращенными в его лучших слуг» (Р. Генон). У обманутых это «собачье лицо» остается навсегда.
