Валерий Гусев
Из боя в бой
– Им все известно, – комиссар поскрипел снегом, переминаясь. – Пусть идет с нами. Полезный боец.
Командир прошел к переднему грузовику, где уже разместился личный состав группы.
– Порядок, ребята?
– Так точно, товарищ старший лейтенант, – отозвался Сафронов. – Тут даже чья-то добрая душа соломки натрусила.
Командир промолчал. Никто эту соломку в кузов не трусил – в грузовиках завозили корм лошадям. И никакая добрая душа, кроме высшего командования, не знала о предстоящем рейде.
Командир поставил ногу на ступеньку кабины, комиссар уже распахнул дверцу другого грузовика – но затрещал все громче и ближе штабной мотоцикл. Затормозил, развернулся, боец вручил командиру пакет.
Тот глянул, кивнул, расписался, застегнул его в планшетку. Что-то сказал курьеру. Комиссар расслышал только обрывок фразы: «…вскрыть за линией фронта».
Машины тронулись. Взошло солнце…
– Недолго же мы на фронт ехали, – с горечью сказал Сафронов, спрыгивая на землю.
– Ничего, – сказал комиссар, – настанет время, когда мы очень далеко будем от Москвы.
– Долог будет путь, – добавил Савельев, принимаясь за разгрузку имущества. – И не каждый его пройдет до конца.
– Разговорчики! – прикрикнул Бабкин. – Я вас с такими настроениями отстраню от участия в операции. И лишу продпайка, а также фронтовых ста граммов.
– Виноват, товарищ генерал.
Сафронов принимал из кузова вещмешки и лыжи и складывал их на утоптанный снег.
– А что-то тут боя не слышно. Артиллерия спит, стрелки отдыхают. Непорядок на передовой.
– Типун тебе на язык, – сердито выразился подошедший красноармеец. – Вы, что ль, отряд «Смурной»?
– «Суровый», – строго поправил Сафронов. – Прошу не путать.
– А мне все едино. Приказано вашего командира к нашему комполка препроводить. И где он?
– А он уже там, – Бабкин махнул в сторону передовой, – у немца в тылу. Догоняй, пехота!
– Глупая шутка, боец Бабкин, – подошел Михайлов.
В блиндаже комполка прежде всего предложили согреться с дороги чаем. Потом обсудили детали перехода в немецкий тыл. Комполка решению перейти оборону противника среди бела дня не удивился. И даже его одобрил.
– А мы чуть позже огоньком вас прикроем, отвлечем немца. И надо сказать, место вы удачно выбрали. Здесь у него оборона слаба. Мы уже было намеревались прорвать ее, да сверху категорически отказали. Теперь ясно – почему. Удачи тебе, старлей. Иванцов, Сердюк, сопроводите группу к передовой линии. А там вас разведка наша примет. И минеры. В минном поле проход вам обеспечили – и у нас, и у фрицев.
Когда подошли к траншее передовой линии, пурга уже свирепствовала вовсю. В пяти шагах кроме снежной круговерти ничего не видать. И ничего не слыхать, кроме свиста и воя ветра.
Заслоняясь, прикрывая от снега карту, Михайлов и разведчик еще раз уточнили все приметы и ориентиры на местности.
Разведчик старательно пояснял:
– Вот эта ложбинка как раз к Семеновскому массиву выходит. В лесу у них практически ничего нет, мои ребята вчера опять проверяли. Батарея противотанковых орудий и капониры для грузовиков. А вот здесь – пулеметный расчет, вот тут – постоянный наблюдатель, а вот это – постоянный пост. Его вам никак не обойти. До него метров пятьдесят.
– Сафронов! Выдвигаешься с разведкой. Снимаешь часового. Очень чисто.
Сафронов потрогал нож, подвигал его в ножнах, перевалился через бруствер и исчез в снежной замети.
– Группе приготовиться!
Чуть пошевелились и замерли.
Напряженное ожидание. С немецкой стороны – ни звука, ни выстрела. Откуда-то свалился в траншею Сафронов. Перевел дыхание, доложил:
– Порядок, товарищ командир. – Голос его чуть дрогнул.
Разведчик с интересом взглянул на него:
– Он у тебя первый? Тогда с почином тебя, не знаю твоего звания.
– Старший сержант. По общему счету не первый. Я как Белоруссию прошел, с десяток их уложил. Одного даже лопатой. А вот ножом – первый.
– Выдвигаемся! Справа по одному марш. Комиссар – замыкающим. Пошли!
Спецотряд Сосновского
– Как у тебя с немецким, капитан?
– На уровне… – Сосновский поскреб пальцами два дня не бритую щетину. – На уровне «хэнде хох!» и «Гитлер – капут!»
– Негусто. – Майор-особист глянул на него и погладил ладонью чисто выбритые щеки. – А у твоих ребят?
– Еще лучше, – усмехнулся Сосновский. – «Доннер-веттер… твою муттер!»
– Понятно. Вам переводчик нужен.
– Не просто переводчик, майор. Нам нужен настоящий немецкий офицер. Форма, документы, знание обстановки.
– Поищем. У нас много чего найдется. И переводчики, и разведчики.
– Разведчик у нас есть, комполка выделил.
– Это само собой. Еще чаю? Это само собой. Но тебе нужен не только тот разведчик, что ползает. А тот, кто в полный рост ходит. Так я понял?
Сосновский молча кивнул.
– Ладно, капитан, шагай. Комполка ждет. Шагай налево по тропке, не ошибешься, его блиндаж аккурат под сосной.
Блиндаж был добротный. В углу – даже настоящая печь. Комполка заметил его взгляд, усмехнувшись, пояснил:
– Мои умельцы сочинили, саперы. Кирпича-то – хоть завались, – это он с горечью сказал. – Как отстраиваться-то будем?
– Отстроимся. Надо прежде немца прогнать.
– Прогоним. Не вековать ему на нашей земле. Садись. Чай будешь?
Сосновский улыбнулся.
– Спасибо, товарищ подполковник. По третьему разу не смогу.
– Понятно. Как устроились?
– Нормально. Люди отдыхают.
– Это хорошо. Отдыхать всегда лучше, чем работать. Тогда вот смотри, – он развернул на чистом столе карту, – вживайся. Вот здесь, – комполка повел торцом карандаша по истертой, испещренной значками и знаками трехверстке, – вот здесь – линия обороны моего полка. Сосед слева – 176-й мотострелковый полк, справа…
– Извините, товарищ подполковник, – перебил его Сосновский, – может, лучше на местности посмотрим?
– Что, карту плохо читаешь? Ладно, пойдем. Только вот что, капитан. Перебивать старших по званию у нас не положено.
– Виноват, учту. Я ведь не строевой офицер.
– Однако и я – не кадровый. Строитель я. Потому и душа болит. За каждый битый врагом кирпич. – Он сунул карту в планшет, перекинул его на плечо, надел ушанку. – Ребята, подъем!
В углу, занавешенном плащ-палаткой, шорох, зевок – возникли два бравых автоматчика.
– Пал-Петров, – фамильярно посоветовал один из них. – Каску бы надели.
– Ничего, сейчас тихо. Пошли.
Небо совсем засинело. Будто замерзло к ночи. На западе мерцали сполохами разноцветные ракеты. Но стрельбы не было.
– Затаился фриц, ждет, – проворчал комполка, поправляя ушанку. – Чует что-то, стервец.
О готовящемся наступлении никто не знал. Но знали все. Фронт – как большая коммунальная квартира. Всем известно, у кого в какой кастрюльке что закипает. Обстановка строжайшей секретности. Скрытное перемещение частей. Смена соседа по обороне. Чуть слышный гул техники в тылу, на рокадах. Частые самолеты воздушной разведки. Пополнение частей, усиленное питание. И боепитание тоже. Солдат все видит, все слышит, а значит, и все знает.
Вышли к линии обороны, спустились в траншею. Один автоматчик шел впереди, отвечая на оклики часовых и наблюдателей, второй мягко топал валенками сзади, ворчал пожилым, прокуренным баском:
– Шлём не носит, а сам приказ издал: кого без шлёма увижу – табачного довольствия лишу. А то и фронтовых соточек. Людей берегёт, а сам не берегётся.
Тишина нарастала. Напряглась перетянутой струной – вот-вот лопнет со звоном и взорвется огнем и грохотом. Воздух был свеж – не утомлен гарью. Только местами потягивало запашком тяжкого окопного быта.
Дошли до пулеметной ячейки. Пулеметный расчет стоя подремывал, подняв воротники полушубков. Но начальство почувствовал разом.
– Ну-ка, братцы, пропустите отцов-командиров, – скомандовал комполка.
Сосновский втиснулся с ним в ячейку, принял бинокль.
– Смотри внимательно, капитан. Прямо – овражек заминирован с обеих сторон, там и воробью негде покакать. А со стороны противника еще и колючка, в четыре ряда, с сигналами. Это понятно?
– Но охранение какое-то там есть? – спросил Сосновский, не отрываясь от бинокля.
– Охранение есть. Но не сугубое. Наблюдение ведут небрежно, разведка проверяла. – Он тронул бинокль, чуть довернул его вправо. – Теперь смотри дальше. Саперы по ложбинке стежку проложили. Идет точно на ломаную ель. Видишь ее? Ни полшага в сторону. А дальше ложбинка вклинивается в рощицу. Она сквозная, просматривается со всех сторон. Естественно, там никаких дислокаций противника не имеется. Разведка это тоже проверила. И не раз. Кстати, твой, теперь твой, Кочетов туда ползал. Очень парнишка дотошный.
– Дальше?
– А дальше совсем хорошо. Рощица в лесной массив вливается. Глухой. Этим лесом вы без проблем до самого Михалева доберетесь. Все ясно, капитан? Вопросы есть?
– Что-нибудь отвлекающее намечено?
– Обижаешь. По левому флангу имитируем атаку двумя взводами. С артподготовкой. Обстрел, конечно, будет не «ах». Девять снарядов нам выделили. Бухгалтерия. Но мы еще свои мины покидаем. Это все, что могу.
– Спасибо.
– Ну, пошли, капитан. Отдохнуть тебе надо. Отдыхать лучше, чем работать. Особенно отдыхать перед работой. Сейчас у второго батальона мои ребята тебя до места проводят, так покороче будет. – Он забрал свой бинокль, привычно повесил на шею, приладил. Снял рукавицу, протянул руку. – Счастливо. Желаю, чтоб вы вернулись все.
– Мы постараемся, – просто пообещал Сосновский. – До встречи.
– Бриться будешь, командир? – спросил Дубиняк. – Я водички согрел. А то когда еще придется, – засветил трофейную карбидную лампу.
Сосновский расположился за столиком из ящиков, прислонил к кружке карманное зеркальце. За эти дни лицо его, слегка схваченное морозцем, приобрело красноватый оттенок. Задубело от лесных ночевок, от студеного ветра, неласкового снежка. Подвернул ворот гимнастерки, намылил щеки. Вспомнилось: «Поищем. У нас много чего есть».
Видать, уже нашли: зашуршала на входе плащ-палатка.
– Можно? – немного стесняясь, жмурясь на лампу, вошел штатский на вид старший лейтенант.
Пригляделся, безошибочно нашел глазами Сосновского, представился. Щелкнул кнопками новенькой планшетки, достал документы.
– Садись, старлей. Минутку. – Сосновский закончил бритье, захватил кружку с чистой водой, вышел, ополоснул лицо.
Дубиняк, вышедший следом, протянул ему полотенце, флакон одеколона.
– Добрый деколон, командир. Питьевой, – и назидательно добавил: – Советский офицер должен хорошо пахнуть – коньяком, «Казбеком» и крепким деколоном.
Сосновский вернулся к столику, спросил прибывшего, придвинув к себе его документы:
– С мороза – чаю двести или спиртику сто?
– И того, и другого. Только побольше, – усмехнулся старший лейтенант.
– К нам, значит, прибыли? В опергруппу по борьбе с фашистским бандитизмом? Славно. И кто вы такой? – Сосновский взял командирскую книжку. – Как по имени звать?
– Сима, – просто и застенчиво ответил старший лейтенант.
– Это как? – несколько опешил Сосновский. Служба в угрозыске, конечно, удивляла его порой всякими странными фамилиями и именами. Помнится, был такой фигурант – Передрищенко. Над этой фамилией сыщики посмеивались. Тем более что ее обладатель и на допросах вполне ее оправдывал. Но вот позже оказалось, что есть такая фамилия, на Украйне милой, Гоголь ее упоминал. Но чтобы офицера, пусть и худенького, но все же мужика, звали женским именем… – Это как? – повторил Сосновский в растерянности. – Вроде женское имя.
– Не всегда, – чуть заметно улыбнулся старшой. – Серафим по паспорту.
– Что ж так чудно? Как же тебя угораздило?
– Батя окрестил. В честь преподобного отца Серафима. Батя у меня священник.
Вот еще новости!
– Интересно, Сима! Батя – поп, сынок – большевик. Да еще и разведчик.
– Так батя наградил. И хорошим именем, и профессией, – пояснил: – Деревушка, где мы жили, крохотная, на два неполных десятка дворов. Приход небольшой, храм нищий. А батя у меня запойный был…
Сосновский с сочувствием покачал головой.
– Не в этом смысле, капитан. Читал батя запойно. У нас в избе, кроме голодных детей, драной кошки и книг, никакого добра не было. Вот я и пристрастился. Тоже запойным стал. К тому же у бати много книг было на иностранных языках. Незаметно для себя стал и в них разбираться.
– И что? Много освоил?
– Не очень. Французский, английский, немецкий. Ну, а уж потом, в училище, полностью изучил. А еще после – испанский, – поднял на Сосновского ясный, но непроницаемый взгляд. – Разговорный.
– И там побывал? – не удержался капитан. – Переводчиком?
– Не совсем. Но это… – пощелкал пальцами. – Не для беседы.
– Я понял. Давай, Сима, кушай и будешь с ребятами знакомиться.
Сосновскому этот худенький Сима здорово глянулся. Он вызывал уважение, настоящее мужское уважение тем, что делал свое трудное и опасное дело и ничуть не кичился своим мужеством, не гордился своей судьбой.
Сосновский понимал всю сложность такой работы. Понимал потому, что сам в какой-то степени испытал ее. Несколько лет назад он внедрился в банду Кожуха. К счастью, это длилось недолго. Через неделю началась операция, и он, как говорится, вышел к своим. Но месяцы, а то и годы находиться среди врагов, дружить с ними, давя в сердце ненависть, каждую минуту контролировать свои действия, взгляд, мысли, даже сны… На такое способны очень редкие люди.
И Сосновский не удержался, спросил о том, о чем в их кругу спрашивать не принято:
– Не страшно тебе, Сима?
Серафим улыбнулся, понимая, что стоит за этим вопросом. И ответил опять же уклончиво:
– Дважды, капитан, я по-настоящему испугался. Первый раз в самом начале, когда не вдруг отозвался на свое новое имя. И в другой раз, когда почувствовал, что начал терять самого себя.
– Ну да, настолько вживаешься… Мне это немного знакомо.
Мгновенно мелькнувшее во взгляде Серафима недоумение сменилось пониманием и догадкой.
А Сосновский, глядя в его спокойные глаза, подумал, что изо всех сил будет беречь этого милого Симу как самое ценное в отряде.
Знакомство с ребятами состоялось пока односторонним – они спали. Наверстывали хронический московский недосып.
– Вот этот богатырь, – Сосновский указал на крайнего слева бойца, спавшего в обнимку с автоматом, – Дубиняк. Старший уполномоченный МУРа. Главный в группе захвата. Медведь.
– Это хорошо, – серьезно кивнул Сима. – В нашем деле кроме ума и хватки еще и сила нужна.
– Елочкин, – продолжил Сосновский, теплым взглядом лаская хрупкого паренька, приткнувшегося к Медведю, как к родному папе. – Золотые руки, курсы радистов закончил. Осинин – водитель высшего класса, механик. От велосипеда до самолета. Кленин, Березкин, Липчук, муровские опера, надежные ребята.
Сима усмехнулся, как отец на озорных детишек, хотя и сам не многим был их старше, и сказал то, о чем Сосновскому в голову никогда не приходило и прийти не могло:
– Русский лес. Полный набор. Даже в лице командира.
Сосновский, когда шутка дошла, подхватил, да не очень удачно:
– Главное, чтобы нас на дрова не порубили.
– С такими мыслями, капитан, в тыл, да и вообще на любое задание идти нельзя. Нужно верить в себя и в своих товарищей. Осинкиных и Елочкиных. И Рябинкиных.
Простые вроде слова, но правильные. После них Сосновскому этот Сима еще старше показался. Да не годами, а его непростым опытом, нажитым постоянной тревогой. И как-то увереннее почувствовал себя командир спецгруппы, хваткий опер рядом с этим худеньким долговязым Симой.
– Поднять ребят? – спросил Сосновский. – Для знакомства.
– Не надо. По опыту знаю: можно про запас и поспать, и…
– И поесть! – Плащ-палатка на входе дернулась в сторону, в проеме появился еще один боец с двумя плотными вещмешками. – Товарищ капитан! Продовольствие доставлено. Повышенной калорийности.
– Это ефрейтор Кочетов, – пояснил Сосновский, – армейский разведчик. Приданная нам боевая единица. Большой специалист по части что-нибудь достать, взять… Харчишки, выпивку, «языка».
– И языки есть, товарищ капитан, – похвалился ефрейтор. – Говяжьи. Две банки. Повышенной категории.
Бойцы, как по команде, распахнули глаза, сели, будто и не спали вовсе. Иные даже оружие в руках уже держали.
Сосновский представил Симу, его украдкой, с профессиональным интересом осмотрели, но большее внимание все-таки досталось Кочетову.
– Его к нам из взвода разведки откомандировали, – пояснил Сосновский Симе.
– Я знаю, – тот опять улыбнулся своей неопределенной доброй улыбкой – будто он все время был в себе, а то, что снаружи, доносилось до него как бы через туман постоянной задумчивости.
«Все-то он знает», – с одобрением отметил Сосновский.
– За нарушения дисциплины нам сплавили? – спросил он Симу.
– За фамилию. Аналогичная история. У них во взводе – Курочкин, Орлов, Голубев, Гусятников, Уткин… Их курятником стали дразнить. А взводного за глаза – Индюком. Вот и решил комроты курятник расформировать.
– А Кочетова, – догадался Сосновский, – первым поперли, за язык. Есть у него такая слабость. Афоризмами шпарит. Да вы его сами о чем-нибудь спросите. Тогда поймете.
Старший лейтенант Сима не стал ждать удобного случая:
– Товарищ ефрейтор, где вы все это добро раздобыли?
– Где что плохо лежит, товарищ старший лейтенант, само собой в руки просится.
– А кто руки распускает, – напомнил Сима, – тому по рукам дают.
– Во! – обрадовался Кочетов. – Точно! Я же говорил: общение с умными людьми обогащает мозговую оболочку.
– Не забывайтесь, ефрейтор, – одернул его Сосновский.
Едва вскрыли банки с языками, вошли старшина и два сержанта. Сложили на плащ-палатку немецкие автоматы, сумки с магазинами, на столик поставили рацию.
– Я со своим пойду, – упрямо заявил Дубиняк. – Я своего «папашу» ни на какого немецкого фатера не променяю.
Сосновский ему не возразил, хотя понимал, что во вражеском тылу вражеское оружие практичнее, хотя бы в отношении боеприпасов.
– А это для вас, – сказал старшина Сосновскому и Симе, протягивая вещмешки, – примерьте. Форма немецкая. И «парабеллум» для господина обер-лейтенанта.
Сосновский брезгливо накинул шинель с нашивками фельдфебеля, Сима привычно – офицерскую. Дубиняк, взглянув на него, даже присвистнул. А Кочетов сказал:
– У меня, товарищ старший лейтенант, прямо руки зачесались «языком» вас в штаб доставить.
– Хорошо – не расстрелять, – холодно улыбнулся неузнаваемый Сима. И что-то презрительно добавил на немецком языке. Тощий ариец, с надменным и одновременно пустым взглядом.
И в который раз порадовался Сосновский такому надежному, талантливому напарнику. Из тех, кому доверяешь больше, чем самому себе.
Разобрали оружие, проверили, подогнали ремни. Кочетов повозился в углу с противогазом, изрезал зачем-то маску на ленты. Сосновский сделал ему замечание. Сима внимательно изучил офицерскую книжку, которую вручил ему старшина. Старшина же забрал некоторые личные вещи: документы, письма, ордена. Наград мало было, у оперов они на Петровке, в сейфах хранились.
Явился вестовой от командира разведроты, доложил:
– Все готово, товарищ капитан.
Холодком от его слов в теплом, уже обжитом закутке потянуло.
– Двадцать минут на сборы! – скомандовал Сосновский.
Да какие там особые сборы. Маскхалаты подогнали еще накануне, лыжи с лямками стояли снаружи у стены. Покурили на дорожку. Вещмешки – за спину, автоматы – на грудь. Попрыгали. Ничто не гремит, не брякает. Пошли.
Дубиняк на секунду вернулся, хозяйственно лампу на столе загасил. И больше никаких следов пребывания группы в старой конюшне не осталось.
Вытянулись в строчку, зашагали на позиции полка. Шли молча, тихо, только снег поскрипывал под валенками, да порой шелестели завязки маскхалатов по плечам.
Ночь безлунная была (месяц где-то прятался), но сильно звездная. Морозец холодил, подгонял немного. Подрагивали плечи бойцов, передергивались…
Встретил их в траншее командир разведроты. Рядом стоял телефонист – за спиной катушка с проводом, в руках аппарат. Здесь же бородатый сапер с большими ножницами.
Сосновский определил порядок следования: сапер, Кочетов, командир группы, остальные следом.
– Передай по строю, – шепнул он Дубиняку-Медведю. – Ползти след в след. Шаг влево, шаг вправо…
– Ясно, командир. Считается побегом, конвой открывает огонь без предупреждения.
– Смешки отставить.
По траншее прошелестел приказ.
– Готовы? – спросил комроты.
– Готовы.
Он взял у связиста аппарат, крутанул ручку, сказал негромко:
– Вызываю шестого. Давай, бог войны. Огонь!
Разом убили тишину три залпа батареи. Взвизгнули в ночи ушедшие в небо мины. Раздалось дружное «ура!». На поле перед траншеей замелькали едва заметные фигуры. А группа, перевалившись через бруствер, уже пахала снежную целину ложбины.
Сосновский полз за разведчиком. В свете ракетных вспышек дивился, как ловко, ужом, вертелся Кочетов. Он будто ползал лучше, чем ходил. Не отставать от него было трудно.
Ложбину миновали нормально. Притаились по остановке сапера. Тот ловко перекусывал колючку, закончил, отодвинулся в сторону.
– Удачи вам, ребята, – шепнул он. – Проволоки не касаться.
– Проволоки не касаться, – передал Сосновский.
– Там, метров через сто, уже в рост можно, перебежками, – подсказал сапер. – Не просматривается.
Благополучно миновали и проволочное заграждение. Бегом ворвались в рощу. Сзади затихла атака, будто бы захлебнулась.
В роще встали на лыжи, до этого их волокли за собой на лямках. Лыжи для разведчика – хороший след. Только очень знающий следопыт, таежник, сможет определить по лыжне, когда и сколько человек прошли и какой груз они имели за спиной.
Шли ходко, бросая взгляды по сторонам. Роща была пуста, разведка не ошиблась. Постепенно она становилась все уже, но гуще и наконец незаметно слилась с лесным массивом. Сосновский скомандовал остановку. Проверить, все ли ладно со снаряжением, сориентироваться.
– Кажись, прошли, – отдуваясь, сказал Дубиняк.
Он загрузился больше других. Помимо личной клади нес на широкой спине еще и рацию. Да пояс оттягивали запасные диски и две тяжелые противотанковые гранаты – кто знает, что может понадобиться в оперативном рейде по тылам противника.
Первое время группу вел разведчик Кочетов – он эту местность хорошо изучил, с осени еще брюхом не раз пропахал. Махом, одним броском пересекли шоссе со снежными переметами. Пошли лесом вдоль него, прислушиваясь к шуму машин.
Со светом углубились в лес. Здесь безопасно было. Немец без особой нужды, без приказа в лесную чащобу не полезет. Он уже хорошо знал, что такое «руссиш партизанен».
Выбрали со всех сторон закрытое местечко, расположились на краткий отдых. Развязали вещмешки. Кочетов, выбрав погуще куст, стряхнув с него снег, разложил под ним костерок.
– Не бойся, командир, – сказал он Сосновскому. – Дымок пока через ветки проберется, без следа растает. А горяченького – кому не хочется.
Горяченького всем хотелось. Выпили крутого чая, передохнули, перекурили. Пошли дальше, все так же придерживаясь шоссе. Снег здесь был глубок, рассыпчат. Трудно давался путь из-за валежника – тормозил лыжи, выворачивал. Кустарник цепко хватался ветвями за маскхалаты. Через два часа хода остановились.
– Долго идти будем, – сказал Сима.
– И то, – поддержал его Кочетов. – Лучше быстро ехать, чем долго идти.
Такой вариант был предусмотрен.
– Но лыжи не бросать, – решил Сосновский. – С собой возьмем.
– Смотря на чем поедем, – уточнил разведчик. – А глаже всего нам будет в какую-нибудь колонну впариться.
В этом резон был. Колонна идет своим ходом, ее не задерживают на постах, проверяют лишь головную машину. Но вот как в нее «впариться»?
– Машину подходящую я остановлю, – твердо обещал разведчик. – Ваше дело – ее взять.
– И как ты ее остановишь? – спросил Дубиняк. – «Машина, стой! – раз-два!»
– А у меня прибор есть, – Кочетов вытянул из кармана брюк… рогатку. Из другого кармана – горсть металлических штучек.
– Что это? – спросил Сосновский.
– Ежики. Партизаны со мной поделились. Они их по дорогам разбрасывают. Скаты ими пробиваются – просто так.
Сосновский взял «ежика», положил на ладонь сваренные между собой острые стальные треугольнички. Как бы ни упал такой «ежик» – одно острие всегда вверх торчит.
– А дальше что?
– А дальше, командир, – Кочетов хвастливо помахал рогаткой, – продолжайте движение. Со всем вниманием. Метров на триста вперед, – и пояснил: – Машина ведь после прокола враз не встанет, вот вы ее там и ловите. А я вот здесь залягу, место удобное.
И Кочетов исчез за придорожным сугробом, будто его и не было. Только проворчал, невидимый:
– А командир еще спохватится, что противогаз пожалел.
Сосновский повел группу дальше, вдоль шоссе, выбирая место для засады. Вскоре такое место нашли – лес здесь подобрался к самой обочине, а шоссе хорошо просматривалось в обе стороны.
Залегли. Стали ждать. Сима передал по цепи:
– Курить, как старший по званию, запрещаю.
А Сосновский подумал, что, наверное, оно так. Здесь у Симы армейская книжка лейтенанта, а у себя он, скорее всего, полковник.
Ждали долго. Но операм ожидание привычно. Зато и насмотрелись. И туда, и сюда непрестанно шла техника. Танки, бронетранспортеры, над бортами которых, как опята с пенька, торчали головы в касках. Крытые грузовики. Тягачи с орудиями. Легковые с охраной из мотоциклистов. Однажды на запад прошла колонна нашей техники – в основном танки. Некоторые шли своим ходом, некоторых, как упрямых быков, тянули на прицепе, видимо, к железной дороге. Металл в Германию тащат, не иначе. Хозяйственные, сволочи. Проводили колонну злыми взглядами.
Сосновский очень надеялся на ловкость и смекалку Кочетова. Дело, конечно, он затеял непростое. А с другой стороны – ну щелкнет перед машиной вроде как камешек – передний грузовик скатами его выбросил. Не граната ведь. Правда, расчет и точность нужны идеальные. Но Сосновский надеялся…
А машины все шли – видно, немцы тоже готовились.
Прошла еще одна колонна. В середке ее солдаты горланили песню. Сосновский уловил:
Воль-га, Воль-га, мут-тер Воль-га…
Выругался, не сдержавшись: все им испоганить надо. Своих песен, что ли, не хватает…
Еще одну колонну разочарованно глазами проводили – шла на север, не в ту сторону.
А вот, похоже, и наша! Колонна была сформирована в основном из грузовиков. Шла тягуче, тяжело груженная. По значительным интервалам между машинами можно было заключить, что везли боеприпасы. Сосновский подал знак: «Внимание!»
Тупорылый, крытый брезентом грузовик зашлепал спущенным скатом, притормозил, прижался к обочине, стал. Следовавшие за ним машины, не останавливаясь, объезжали его.
Замыкал колонну небольшой открытый вездеход. Водитель, офицер в фуражке с шерстяными наушниками, два автоматчика в касках. Остановились сзади грузовика.
Тем временем его водитель уже выдернул из-под сиденья домкрат и прилаживал его под задний мост. Из кузова выпрыгнули солдаты. Четверо. Разминаясь, гоготали, закуривали, мочились. Никто из них водителю не помогал.
К нему подошел офицер, стал что-то громко и грубо выговаривать.
– Что он говорит? – одними губами спросил Сосновский Симу – они лежали рядом.
– Говорит: «Свинячий зад! Пять минут на замену колеса! Через три минуты – догнать колонну!» – тоже одними губами ответил Сима.
Офицер вернулся в вездеход, и тот пошел вдогон колонне. Позади него свинячьим хвостиком завивался дымок выхлопа. Шоссе опустело.
«Берем! – дал знаком команду Сосновский, когда водитель заменил колесо. – Того, что в кабине, берем „языком“. Остальных – ножами».
Знаками же выбрали: кто кого бьет и берет.
Вылетели из леса, откуда ни возьмись, белые фигуры. Мгновение. Медведь выбросил из кабины фельдфебеля, оглушил одним ударом, забросил его в кузов через задний борт. Трупы солдат, забрав их автоматы, швырнули за сугроб. Из-за которого возник запыхавшийся Кочетов. Попрыгали в кузов, задернули задний свес брезента.
Сосновский сел за руль, Сима – рядом. Быстро сбросили белые маскхалаты, оставшись в немецкой форме: Сосновский – фельдфебель, Сима – обер-лейтенант.
Сосновский вышел из машины, обошел ее кругом, постучав сапогом по скатам. У заднего борта остановился.
– Медведь, как фриц очухается, допроси.
– Понял, командир.
Дубиняк немного знал немецкий – его матушка преподавала в школе язык.
Сосновский вернулся в кабину, машина, зарычав, тронулась…
