Валерий Гудошников
Юмор нашей жизни
Так вот они, почему тут стоят. В одной из машин президент республики едет в аэропорт. Ныне президентов-то развелось много.
– А они не нарушают? – кивнул я вслед кавалькаде из чёрных машин.
– Слушай, лётчик, езжай-ка ты, пока я не передумал, – хмуро ответил на это инспектор.
Я запустил двигатель и покатил дальше, вливаясь в общий поток. Вот так выручила меня визитка Германа Степановича от явного штрафа. И выручала ещё дважды. Но однажды не помогла и она. Знал инспектор, что нет уже Германа Степановича.
А ныне на дорогах инспекторов уже и нет. Всюду навешали камеры. А им визитку не покажешь.
––
На кой фиг нам такой президент
«Путин о народе совсем не думает. Абсолютно!
Что? Кто это там вякает, что думает? Вы, что ли?
А я говорю, не думает! Посмотрите, какая грязь в вагоне!»
Монолог пьяного пассажира в загородной электричке
Правильно, мужик! Абсолютно не думает. Что грязь, грязь – это ерунда! У нас вон мусоропровод засорился, уже вторую неделю не работает. Приходится мусор в форточку выбрасывать. Это красиво, да? Некрасиво? А куда же его девать-то? На кухне складывать? А Путину всё это до лампочки. У него-то в Кремле такого нет.
А вы говорите, думает он. Там, где думают, в окна мусор не бросают. Мусорные баки для этого есть. Что? Почему я в окно бросаю? А потому, что все бросают. Чем я хуже?
Не-ет, раньше-то такого не было. Попробовали бы вы при Сталине засорить мусоропровод. Что? Не звезди, что при нём мусоропроводов не было. Были. Да и не в этом дело были они, или не были. Дело в другом.
Ты Колыму знаешь? Какую ещё реку! Петьку! Петьку Колыму. Да не знаешь ты его. Он моим соседом был когда-то. За политику сидел. Давно это было. Как за какую политику? Селёдку завернул, на закуску купив, в газету со статьёй и фото Сталина «Головокружение от успехов». Это про коллективизацию. Успехи-то тогда знаешь какие были! Не знаешь? Не то, что сейчас. У семи миллионов голова так закружилась от успехов, что их на радостях на кладбище с голодухи снесли.
Уж где он нашёл эту газету, ума не приложу – это же тридцатые годы! А газету он нашёл уже после войны. Сам-то он потом говорил, что на чердаке взял. Для разжигания печки газеты старые там хранил. Ну и получил 10 лет без права переписки с проживанием на Колыме.
Это край такой есть, а ты мне речка, речка! Как узнали? Так он селёдку-то под пиво купил, ну и развернул её в пивной за столиком. А там всякие сидели. Как узнали? Стукнул кто-то, куда надо.
А как же, тогда порядок был. Не то, что сейчас. Не успел Петька пиво допить, как приехали. Вот как оперативно при Сталине-то работали? К вам сейчас так быстро приедут?
Да тогда один хрен, что в печке жги, что селёдку заверни, статья одна была. Весь срок-то не отсидел, вернулся, когда Сталин умер. Вот и дали ему такую кликуху: Петька Колыма. Он потом с перепоя в колодец упал и захлебнулся там.
А вчера кто-то окурков в этот мусоропровод набросал – весь подъезд в дыму, не продохнуть. Паника началась. Пожар! – орут – пожар! Приехали пожарные, всё водой залили, свинство развели и уехали.
А кто убирать будет? Я? А вы мне всё: президент у нас хороший, нам не стыдно за него! А вот мне стыдно. Да разве при Сталине такое было возможно?
А взять лифты. Безобразие полное! В нём какие-то гады половину кнопок пожгли зажигалками, инструкцию по эксплуатации лифта выдрали со стены, и оплевали всё кругом. Стыдно войти в него. А лифт-то новый, только что поставили. Опять же, куда президент смотрит? Куда, я спрашиваю? Молчите? То-то! А я отвечу: никуда не смотрит. Ни-ку-да! Мы быдло для него. Вот и возникает вопрос: а на какой хрен мы его выбирали?
А посмотрите двери в подъездах. Кодовые замки переломали, некоторые варварски выдрали. Чего ты смеёшься? Смешно тебе, да? Плакать надо! И где, опять же, спрашивается, президент? А нигде! Не его это дело, видите ли! А чьё? Моё что ли? Мы зачем его выбирали? В подъезде темно, как у негра в этой самой, как её… ну, в этой… Все лампочки перекололи. А кто вставит? Кто? А вы – не стыдно, не стыдно нам за него! А мне вот стыдно! А президенту хоть бы хны!
Я уж не говорю о почтовых ящиках. Полное безобразие! Замки и дверцы выломаны, а где не могут выломать так кор-рес-пон-ден-цию поджигают. Кто поджигает? Дед Пихто! Откуда же я знаю, кто! Я же не бомж, не в подъезде живу. Я на площадку и не выхожу.
Нет, раньше-то выходил мусор выбрасывать, а теперь зачем выходить, когда в окно? Милиция? А что милиция? Не раз звонили. Мол, полное безобразие у нас, примите меры. А они издеваются. Говорят, что у них сотрудников не хватит все подъезды в городах охранять. Вот так-то! А мы их, между прочим, на наши налоги содержим. А вы мне тут про хорошего президента талдычите. При хорошем-то такого бы не было.
А ещё какая-то сцуко с верхних этажей соседнего шестнадцатиэтажного дома тоже постоянно мусор в окно кидает. Тоже, видно, мусоропровод забит. Не мудрено, если президента нет. Так он что же у них круглый год забит? Кто забил? Вы дурак, или прикидываетесь? Кто живёт там – тот и забил. Не Путин же к ним приезжал это делать! Да и я не понесу к ним в дом мусор выбрасывать. У нас свой мусоропровод, слава богу, есть. И окна.
Вот. А я-то ниже живу и ветром мне в лоджию половину их выбрасываемого хлама заносит. Мало мне своего. Даже пустые баллоны из под пива, гады, выбрасывают в окно. Ты понял: пустые! Каждый второй ко мне летит. Приходится собирать и дальше выбрасывать. Вот и спрашивается, на кой фиг нам такой президент?
Да ладно бы, только мусор. Как-то кастрюлю прокисшего борща в окно вылили… Вы думаете – вру? Я потом два часа очищал его с окна и подоконника. Мясо-то промыли и сожрали, а остальное – в окно. Тьфу! Пошёл к соседу наверх. Ты – говорю – что ж это бесчинствуешь? Мясо жрёшь, а отходы – в окно! А он мне: не я это, не я! А кто? Десятого-то этажа у нас нет, дом-то девятиэтажный. Я на восьмом живу.
А его жена так далеко меня послала, что я там за всю жизнь свою не был. С тех пор, как родился. Да если б и захотел туда опять от такой жизни – не смогу. А президенту на это плевать, куда нас посылают.
А у подъезда что делается? Утром вышел как-то на улицу – в магазин за чекушкой надо было – гляжу, выставка мебели советских времён: шкафы, столы, тумбочки, диваны, кровати! Не нравится им, видите ли, советская мебель! Повыбрасывали. Ну-у, народ! Совсем зажрался! На помойку такую мебель! Ей, дескать, только там место! Да при Сталине б за такое…
Да ладно бы, одна мебель. А то ведь, гляжу, телевизор японский «Панасоник» валяется. Ну-у, народ! Совсем оборзел! А орёт – жить всё хуже становится! Жить всё хуже! Куда Путин смотрит? У нас президент-то есть?
А уж от подъезда и шагу не шагнуть – одни машины кругом. Половина – джипы. Потому, что на других к дому не подъехать, грязь кругом. Это ж где такое раньше видано было? А вы, мне тут: президент у нас хороший!
Одна нищета кругом! Обратно из магазина иду – нет ни мебели, ни «Панасоника». Думал, вернусь – заберу телевизор с тумбочкой. Хрен, вот! Упёрли уже. Ну-у, народ! Одни бомжи кругом!
Вижу, машина поехала от подъезда, а на ней вся мебель. И мой «Панасоник». Ну-у-у, народ! Только отвернись… И куда президент смотрит? А вы, хороший он у нас, хороший! Какой же хороший?!
Если не успел отвернуться, как всё спёрли. Мы для этого его выбирали? Правда, я-то не выбирал, набрались тогда с другом по случаю выборов.
Поднялся пешком на свой этаж – лифт не работает – кнопку забыл нажать – а сосед говорит: всё старьё решил на дачу увезти. Вот так! Для него советская мебель – старьё! Зажрались! А я-то думал – выбросили. Ну-у, народ! Да за этим старьём мы в СССР с Урала в Прибалтику ездили. Там тебе никто б не доставил за тысячи километров. Слуг-то там не было. И… ни хрена не было. У нас на Урале. Хочешь – сам вези. А в Прибалтике было. А теперь, видите ли, навезли им всякого иностранного, с доставкой домой и сборкой! Да ещё в рассрочку. Да ещё и заказ по этому, тьфу, чёрт, итырнету. Во как! Дожились.
И это президент? Куда он страну приведёт?
А подъезды? Темно в подъездах – глаз коли! Как в стихе Высоцкого «Выхожу один я на дорогу». Гы! Выйди-ка, один, попробуй! Это тебе не времена Лермонтова, одному выходить. Сейчас на дорогу по одному не выходят, только шайками. Оглянуться не успеешь, как обшмонают. Хорошо, если жив останешься.
Федька друг в прошлом месяце домой шёл вечером с работы. Ну, как всегда, по пути зашёл с друзьями в кафе, выпили. И по домам! Утром-то на работу! Он на дорожку чекушку купил. Идёт, никому не мешает. Луна светит. Подходят трое молодых-красивых. Ты, дядя, пьяный – говорят – давай до дома поможем дойти. Мы – говорят – юные тимуровцы. Всегда готовы! Помогли. Спасибо – говорит – сынки! Он сам-то уж и ключ не мог достать из кармана. Устал на работе. Достали они ему ключ, спать уложили. Проснулся утром Федька, а в квартире пусто. Вот я и спрашиваю: а зачем мы выбирали такого президента?
А посмотрите, что в Крыму делается! Вы думаете, зачем энергокабель туда проложили? Не знаете? А я скажу: затем и проложили, чтобы электроэнергию халявную у хохлов воровать и на Кубань перегонять. Вот вам и хороший президент!
Не-ет, как он работает-то там, в Москве, мне за него не стыдно. А вот за бардаки, которые я тут вам рассказал, очень стыдно. И никакого просвета к лучшему. Потому и спрашиваю, а зачем нам такой президент?
––
Идолопоклонник
Барангулов Габдрахман Мухаметович в садовом товариществе «За здоровый отдых» слыл известной личностью. Ни одно собрание садоводов, шумное и бестолковое, не обходилось без него, в которое он вносил свою немалую долю суеты, криков и даже оскорблений.
Вопрос, как всегда, был один: как благоустроить садовые участки – дороги, водопровод и прочее – не имея на это денег. Разумное предложение – собрать для этих целей энное количество денег с хозяев участков, как правило, отвергалось по той причине, что это энное количество всем казалось очень завышенным. И как только называлась сумма, поднимался такой гвалт, словно в курятник лиса пробралась и не одна, а сразу несколько. Особенно усердствовали женщины.
И вот тут наступал звёздный час для потомственного рабочего, бывшего армейского комсорга стройбата, ярого коммуниста с тридцатилетним стажем и махрового сталиниста, так и не сдавшего в смутные дни развала КПСС свой партийный билет, Габдрахмана Барангулова. Подняв одну руку с растопыренной ладонью вверх, а второй раздвигая толпу, словно броненосец форштевнем встречную волну, он врезался в её центр, дрожа от возбуждения и оттого путая русские и татарские слова, произнося некоторые с чудовищным акцентом, он восклицал:
– Пазвольте! Сказать пазвольте! Имею право! Это, какие такие пять тысяч с один нос на один маленький дорожка? Вы с ума сходить? У нас триста участков. Это же полтора миллиона! – поднимал он для убедительности указательный палец, словно грозя им кому-то. – Да за такие деньга можно большой дорога строить. И ещё останется. Воровать надо меньше, вот что я скажу!
– У нас своя ревизионная комиссия, – возражали ему, – как своруешь? Отчитываться перед ней надо.
– Какой ещё комиссий? – отбивал атаку Габрахман, грозно поднимая взгляд на возражавшего товарища. – Какой комиссия, если в стране, как она… эта самый инфляция. То есть, коррупция. Телевизор не смотришь, да? Что там говорят? Говорят, что все воруют. Все-е! – снова поднимал он палец для убедительности. – Купят эту комиссию, а деньги поделят. Сталин за такое стенка ставил, а сейчас бардак. И стенка нет. Вот и распустились.
– Да как же своруют, бабай, если все документы будут в порядке? Им же перед нами отчитываться надо.
– Что есть документ? – поворачивался к новому оппоненту Барангулов, чернея ликом и сверкая глазами. – Я спрашиваю, что есть документ? Не знаешь? Бумажка твой документ. И если у меня есть миллион – я любой бумажка куплю, – добивал он очередного возражавшего. – А почему? – вопрошал. – Опять не знаешь? А потому, что инфляция, тьфу, коррупция. Понял? Сталин за это стенка давал. Понял? Теперь нет. Теперь бардак есть. И там тоже! – тыкал он пальцем в небо. – Кругом бардак. А при Сталине бардак не был. Порядок был.
Габдрахман так уверенно и напористо говорил, какой порядок был при Сталине, словно был в то время в должности не ниже министра внутренних дел. Никто не знал, когда и под чьим влиянием у этого уже далеко не молодого человека, не имеющего и полного среднего образования, возникла какая-то паталогическая любовь к этому одиозному руководителю советского времени.
Имея прямые мусульманские корни, Барангулов никогда не верил и не поклонялся ни Аллаху, ни Христу, ни, тем более, какому-то другому богу. Для него был один бог – Сталин. О нём он мог говорить часами. И это знали почти все жители второй линии садового товарищества «За здоровый отдых» и не удивлялись, если он, громко крича во дворе на жену из-за каких-то хозяйственных дел, приводил ей в пример Сталина.
А такое повторялось почти каждый вечер, как только он приходил с завода, где всю жизнь работал плотником.
Но всё же однажды он заставил удивиться не только обитателей второй линии, но и всех жителей садового товарищества. Из-за чего и стал известным не только в своём товариществе, но и в соседних дачных объединениях. К нему даже приходили, как на экскурсии.
И этим он был обязан бюсту… Сталина. Да, самому настоящему бюсту отца народов. Правда он был немного подпорчен: нижняя часть была отколота и потому непропорционально большой казалась голова правителя размером с громадный астраханский арбуз.
На улице около калитки он соорудил из кирпичей полутораметровый постамент и, предварительно просверлив дырки в голове тирана и в постаменте, с помощью отпиленного старого черенка лопаты соединил всё вместе. Но немного не рассчитал и между головой и постаментом остался зазор в несколько сантиметров. И создавалось впечатление, что голова насажена на кол.
Утром сосед, майор транспортной милиции, вышел из дома и едва не потерял дар речи, увидев насаженную голову вождя всех народов, словно тыкву на заборе. В это время вышел из дома и Габдрахман. Сосед, увидев его, спросил:
– Бабай, ты зачем этого идола, словно чучело, тут поставил?
– Какой чучел? – обиделся Барангулов. – Это Сталин. Ты что, Сталин не знаешь?
– Ты что же идолопоклонник?
– Что говоришь? Какой поклонник? Говорю же, это сам Сталин? Не видишь? – Габдрахман сразу пришёл в возбуждение. – А ты мне про какой-то Идол говоришь. Кто такой? Не знаю я никакой Идол. – Барангулов подозрительно посмотрел на соседа. – Ты что же, Сталин правда не знаешь? Ты, майор милиции, не знаешь Сталин? Идол знаешь, а Сталин нет? Да за это тебя звёздочка с погон снимать надо! И в кутузка сажать. При нём, – Габдрахман указал перстом в сторону идола, – порядок был. А что сейчас? Один бардак и воровство.
– Да знаю я Сталина, – успокоил Габдрахмана майор. – Но где ты его взял и зачем тут поставил?
– А где ставить? Не на свалке же? Он там лежал. За это расстреливать нада, кто его туда бросал. Ведь это же, – Габрахман воздел палец к небу, – это же сам Сталин!
– Неужели на свалке подобрал? – сдерживая смех, удивился майор. – Тогда тебя наградить надо. Вот дойдёт до прессы твой поступок, вся страна узнает о тебе. А, может, и весь мир. И тогда тебя непременно наградят.
– Думаешь, наградят? – недоверчиво посмотрел на соседа Барангулов.
– А как же, непременно. Ты же самого отца народов спас. Шутка ли! На свалку такое выкинуть. Раньше за такое расстреляли бы, как врага народа. Так что жди награду, бабай. Или ареста, – добавил, помолчав, и направился к своей машине, оставив соседа в глубоком раздумье о бренности бытия.
А когда майор уже сел в машину, он запоздало закричал ему вслед:
– За это нада и сейчас стенка ставить!
Но к стенке за это уже давно не ставили. Ни тех, кто выбрасывал что-то на свалки, ни тех, кто оттуда что-то подбирал. Более того, к стенке не ставили даже тех, кто воровал миллионы. И, даже, миллиарды. Наоборот, такие люди становились известными и уважаемыми.
Габдрахман Барангулов никого не грабил, не воровал миллионов, но благодаря своей находке на свалке стал знаменитым. Нет, не в мире, не в своей стране и даже не в своём районе. К нему не приезжали корреспонденты радио и телевидения брать интервью и делать о нём документальные фильмы. Они ничего не знали о нём.
Но благодаря народной молве о чудаке, который поставил на своей даче расколотый бюст Сталина, а напившись, беседует с ним, как с живым и отдаёт ему честь, узнали жильцы всех близлежащих дач, деревень и посёлков. Иногда к его даче подъезжали на машине.
И если Габдрахман был дома, он надевал не первой свежести помятый в серую полоску пиджак с единственной висевшей на нём наградой – медалью «Ветеран труда», полученной им ещё в советские времена, когда ей награждали практически всех, у кого стаж работы был 20 и более лет, и выходил навстречу посетителям.
И если его фотографировали на фоне бюста Сталина, он не возражал, что добавляло ему известности. А если был под определённым настроением – а под таковым он бывал часто – то даже исполнял обязанности гида, рассказывая, какой порядок в стране был при Сталине, и как при нём хорошо жилось людям. А те, кто осмеливались нарушать советские порядки, без излишних разговоров отправлялись на колымские прииски, северные лесоповалы или ставились к стенке. И все этому были рады.
И ни разу не приходила Габдрахману в голову мысль, что было бы с ним и с теми, кто выбросил бы голову вождя на свалку во времена, так им нахваливаемые.
А такая мысль не приходила ему зря, хотя времена и были уже другие.
Известно, что популярность имеет две стороны: хорошую и плохую. И со временем от обеих сторон популярности человек устаёт. Устал от неё и Габдрахман Барангулов. И уже давал интервью не всем подряд, как раньше, а только тем, кто ему понравился и внимательно его слушал, какой порядок в стране был при Сталине. А кто пытался ему возражать, начинал громко кричать и порой посылать очень даже далеко, утверждая, что если бы они жили при жизни вождя и учителя всех времён и народов, то их поставили бы к стенке, как врагов народа.
Неизвестно, сколь долго простоял бы бюст Сталина на даче Габдрахмана, если бы как-то на волнах его популярности, сильно приукрашенной народной молвой, к нему не занесло какого-то чиновника вместе с семьёй полюбоваться местной знаменитостью.
Выслушав, как хорошо народу жилось при Сталине и как быстро в его время ставили к стенке, чиновник вежливо поинтересовался:
– Скажите, а у вас есть разрешение на индивидуальную трудовую деятельность в такой оригинальной области?
– Какой разрешений? – несказанно удивился Габдрахман. – Нет у меня никакой разрешений.
– Значит, вы занимаетесь этой деятельностью незаконно? – не отставал чиновник. – А этот бюст есть культурная ценность государства, незаконно используемая вами в личных целях.
– Ничем я не занимаюсь, – чернея и повышая голос, ответил Габдрахман. – И ничего не использую. Это моя голова, что хочу – то и делаю. Я её на мусорный свалка нашёл.
– Это не ваша голова, а товарища Сталина, – возразил чиновник, – а они на свалках не валяются.
– А я говорю, валяются! – всё больше возбуждался Барангулов. – Ты зачем приехал? Кто ты такой, чтобы допрашивать меня? Я вот, – ткнул он себя пальцем в грудь, где висела медаль, – ветеран труда. А ты кто? Ты – никто, чтобы меня, ветерана, допрашивать. Вон сосед майор милиции и тот не допрашивает. А ты кто? Таких, как ты, – всё больше возбуждался Габдрахман, – в его времена, – показывал на бюст, – к стенка ставили.
– Слушай, поехали, – тихонько шепнула мужу жена чиновника. – Он же ненормальный.
Чиновник возражать не стал, сел в машину и уехал. Но событие это не забыл. А через день к даче Габдрахмана подкатила машина с надписью «Прокуратура», из которой вышли три человека: старший прокурор района, следователь по особо важным делам и сопровождавший их милиционер водитель.
– Вы хозяин? – вежливо осведомился прокурор, представившись.
– Я! – ответил Габрахман, уже по тону вопроса понимая, что вряд ли эти люди приехали к нему на экскурсию.
– А вот это, – кивнул прокурор на памятник, – что такое?
– Это Сталин! – ответил хозяин, дивясь про себя, что такой человек не знает отца народов.
– Я вижу, – сухо кивнул прокурор. – И спрашиваю не кто, а что?
Разницу между словами кто и что Габдрахман не понимал и потому повторил, внутренне раздражаясь:
– Говорю же, это Сталин.
– Где вы его взяли?
– На заводе, на свалка. Он там лежал.
– На свалке? – переглянулся прокурор со следователем. – А разрешение на его установку у вас есть от районного отдела культуры? И разрешение на индивидуальную деятельность?
– Нет. А разве нужно разрешений? Кто его даст, если эта голова на свалка валялся. И деятельности никакой у меня нет.
– Ну, про свалку мы ещё разберёмся. Вам придётся проехать с нами, гражданин Барангулов. Пройдите в машину.
– Зачем? Кутузка повезёте? – сразу вспомнились ему суровые сталинские времена.
– В следственный отдел для разбирательства. А вы, – кивнул милиционеру, – снимите голову с постамента. Это вещдок.
И поехал Габдрахман, провожаемый стенаниями жены, в районное следственное управление.
В кабинете следователь, заполнив анкетные данные в протокол допроса, начал следствие.
– Итак, гражданин Барангулов, где вы взяли бюст Сталина? Только не надо сказок про какие-то свалки.
– Я же вам говорил, на свалка он был.
– Так, не хотим правду говорить. На какой свалке он лежал?
– На заводе.
– Свалка на территории завода?
– Да!
– Значит, кража произошла на территории завода, – писал в протокол следователь. – А каким образом через проходную вынесли?
– Так и вынес. Вахтёр увидел, спрашивает: чей голова несёшь? Я ему говорю: это не голова, это Сталин. Где взял, спрашивает, в заводском клубе спёр? Какой клуб, говорю? Сталин на свалке валялся. Ну, раз на свалке, говорил вахтёр, тогда неси дальше. Только вот кто у тебя купит эта голова?
– Вы что же, его продать думали? И сколько хотели получить?
– Не думал. Я думал его дома поставить, а жена говорит не надо этот… ин-терьер портить. Вот и поставил на даче.
– И организовали на нём подпольный бизнес?
– Зачем бизнес? Зачем подпольный? Под пол ничего нет. Он у ворот всегда стоял.
Следователь в сердцах отбросил ручку.
– Гражданин Барангулов, не прикидывайтесь шлангом. Предупреждаю, чистосердечное признание смягчит наказание за ваши незаконные деяния. Вы брали деньги с так называемых экскурсантов?
– С кого? Никаких денег я не брал. Один раз знакомый бутылка давал, молодец, говорил. Потому что Сталин – это голова! Вместе пили бутылка за здоровье Сталина.
– За здоровье, значит? Иосифа Виссарионовича давно нет в живых. За упокой наверно.
– Ну, этот нет в живых, как его Вис-са-рионывич, я такого не знаю, – а Сталин живой.
Поразительно, но Габдрахман не знал ни имени, ни отчества Сталина. Для него он был идол, божество. Просто Сталин. Как для мусульманина Аллах. Следователь, задав ещё несколько вопросов и поняв, что больше от этого фанатика ничего не добьётся, подписал его пропуск.
– Вы свободны.
– Мне кутузка идти? – осведомился Габдрахман.
– Какой кутузка, чёрт возьми! – следователь невольно стал говорить, как и его клиент. – На улицу идите. Домой. Это вот при нём, – кивнул на лежащую на подоконнике голову вождя, – ты б точно в свой кутузка пошёл.
– При нём стенка давали,– согласился Габдрахман, понявший, что никто никуда сажать его не хочет. – А как же он?
– Кто он?
– Ну, этот?
– Кто этот?
– Сталин. Он тоже свободен?
– А, этот! Этот не свободен? Без него иди.
– Но это мой голова!
– Это вещественное доказательство. Мы будем проверять, где ты его взял.
– Свалка находил. Сколька раз говорю!
– Мало ли, что ты говоришь. Мы проверим. Не надо было предавать это дело публичности. Сигнал оттуда поступил, – поднял палец следователь. – Мы обязаны проверить. Зачем ты его на улице поставил?
Габдрахман вздохнул и посмотрел в засиженный мухами потолок, словно надеясь увидеть там чиновника, пристававшего к нему с глупыми вопросами.
– Как зачем? – удивился он. – Человека на свалка бросили. Это же не бандит какой-то, это Сталин. При нём порядок был. А сейчас…
Барангулов снова грустно вздохнул и махнул рукой. Бросив прощальный взгляд на своего кумира, он покинул кабинет следователя. Домой его на милицейской машине уже не повезли, добрался на автобусе.
– Отпустили? – прослезилась жена. – А ты всё говорил, дурачок, за Сталина стенка ставят. А голову-то не отдали?
– Не отдали, – хмуро кивнул Габдрахман.
– Вот и хорошо! С этой головой твоей одна морока была, никакого покоя.
– Прекрати мне тут политику разводить! – вдруг грозно выкрикнул хозяин. – Распустилась без меня! При нём порядок был. Живи он сегодня, где бы они все были? Молчишь? То-то!
Вечером, выпив перед ужином водки, он вышел во двор. Огляделся по сторонам. Чего-то не хватало. Ах, да! Постамент без головы выглядел каким-то нелепым и непонятным сооружением. Габдрахман вздохнул, взял кувалду и пошёл его разбирать. Кирпичи-то в хозяйстве всегда пригодятся. После ужина вышел покурить милицейский майор. Увидев колотящего по постаменту соседа, спросил:
– Бабай, что случилось? Зачем разбираешь?
– Зачем, зачем! – повернулся к нему Барангулов. – Ты мне что говорил? Что все знать меня будут, даже награда дадут. Где твой награда? Вместо награда кутузка возили на допрос и голову отобрали.
– Радуйся, что отпустили, – лукаво улыбнулся сосед. – А в сталинские времена знаешь, что бы с тобой сделали?
– Что? Стенка ставили? При нём порядок был.
– Вот согласно этого порядка тебя бы и расстреляли.
– При нём воров стреляли, – неуверенно возразил Габдрахман.
– При нём всех стреляли. Ты майору милиции не веришь? А уж тебя бы точно шлёпнули за такое. За газетку с ним в непотребном месте применённую к стенке ставили. А тут голова целая…
Ничего не сказал соседу Габрахман. Первый раз не возразил. Первый раз в нём пошатнулась непоколебимая вера в непогрешимость отца всех народов. Раз уж в нынешние времена едва не загребли – подумалось – то тогда-то, пожалуй, могли бы точно запросто крамолу пришить.
Вскоре его дело закрыли, а вот голову отца народов не вернули, мотивируя тем, что хозяин установил её на своей даче незаконно, и посчитали это кощунством и глумлением над произведением искусства. И хорошо, что времена были уже иные, иначе надолго бы поехал фанат-идолопоклонник осваивать колымские нови.
А куда дели злосчастную голову в прокуратуре? Да кто ж знает! Может, покоится на какой-нибудь другой свалке. Но даже если посчастливится Габдрахману снова её найти, то домой он её уже ни за что не потащит.
––
Айя-Напа это вам не Анапа
Из серии мошенничеств вокруг
нашей жизни
Возможно, кому-то в нашей жизни не хватает юмора. Но если кто-то так скажет, я позволю с ним не согласиться. Как говорят в Одессе, есть его у нас. И, даже, с избытком. Просто надо его видеть. Разного. Горького, счастливого, неожиданного, чёрного и белого, вредного и полезного.
Есть юмор бытовой, а есть производственный. Есть тюремный и военный. Есть профессиональный, то есть, связанный с профессиями. Да, много его есть, правы одесситы. Перефразируя немного, скажу так: много есть всяких юморов. Стоит посмотреть на РЕН ТВ «Территорию заблуждений» или программу «Смотреть всем».
А как вам английский юмор? Полицейские выписали штраф 150 фунтов стерлингов… пятилетней девочке за незаконную торговлю квасом около собственного дома. Играл ребёнок в продавцов.
Или вот Катар, небольшое такое государство. Не дай бог вам в этом государстве появиться в футболке с надписью футбольного клуба «Барселона». Чем уж так не угодил этот клуб Катару, но за такую футболку там можно получить… до 15 лет тюрьмы.
Юмор, не правда ли? Только вот кому юмор, а кому не очень. Ибо незнание законов от ответственности-то не освобождает. Или вот юмор китайский. Два воришки пытаются попасть в зарытый ювелирный магазин с целью грабежа. Как? Да просто. Вооружаются увесистыми булыжниками и дуплетом бросают их в упор в стекло окна, в надежде разбить. Но стекло-то бронированное, и не такое выдержит. Мало того, оно хорошо амортизирует. И, как говорится, сила противодействия равна приложенной силе действия. Булыжники мгновенно отлетают от стекла и… попадают воришкам (кто скажет, что нет закона пакости?) в головы. Оба падают без чувств. Приехавшей на сработавшую сигнализацию полиции осталось погрузить их и отвезти в каталажку. На запечатлённом видео это смотрится очень эффектно, и нет ни единой возможности удержаться от смеха. Но, кому юмор, а кому приличный срок. В Китае с такими людьми не церемонятся.
Так что юмора вокруг нас хватает. Ах, да, про политику забыли. Есть он и в политике. В большинстве печальный и грустный в той части, что в ней есть такие юмористы. Давайте далеко ходить не будем, хватит и России, достаточно вспомнить в стельку упивающегося алкаша с аббревиатурой ЕБН или думского шута ВВЖ и их выступления, которые не всякий артист может изобразить. А ныне и украинского ПП. Горький юмор.
Но не думайте, что такого нет в иных странах. Вспомните одесситов. Есть его везде. И всякого. Да как вам такое: с полгода назад один американский генерал с криком «русские идут» сиганул… с 17 этажа в окно. То ли с ума сошёл от такой навязчивой мысли, так и не дождавшись русских, то ли допился до кузнечиков. Но было смешно. Кому смешно, а кому-то и печально.
Помню, в детстве был у нас в деревне великовозрастный парень, сосед по имени Толька Грешнов. В армию его брать побоялись. Видимо, медики и военком решили, что он там устроит юмора столько, что на все вооружённые силы с избытком хватит. Так вот!
В те времена в каждом уважающем себя доме стояли фляги с брагой – вторая валюта. Из браги этой, при желании, умельцы могли выгнать первач такой, что и чистый спирт позавидовал бы. И было у этого великовозрастного шалопая любимое занятие: поить брагой петухов. Кур он загонял в маленький курятник, чтобы не мешали, а двух петухов кормил хлебом, вымоченным в браге. Они с удовольствием клевали эту тюрю, а вскоре становились агрессивными. А чтобы разжечь агрессию, он брал в руки одного осоловевшего петуха и им тыкал во второго. Второй принимал это за нападение и… тут начиналось.
Петухи прыгали, нещадно хлестали друг друга крыльями и шпорами, били клювами, пока не выступала кровь, и они не уставали, после чего с раскрытыми клювами расходились… выпить браги, налитой в кормушке. Они конечно принимали её за воду. А, выпив и отдохнув, снова сходились в схватке и дрались до тех пор, пока один не падал от изнеможения.
