Валерий Демин
Северная прародина Руси
Механизм этого явления, срабатывающий на протяжении жизни нескольких поколений, хорошо иллюстрирует одна мансийская легенда, касающаяся лебедя и его тотемических функций. Лебедь, повествуют сказители, был когда-то человеком, но затем из-за царивших прежде постоянных драк и столкновений он стал просить бога превратить его в птицу. Желание было исполнено, и таким образом появился лебедь. Он же был сначала и царем всех птиц, а орел служил при нем князем. Впоследствии царская власть перешла журавлю, так как лебедь не умел вовремя кричать. И так далее – пока царем не стал орел. Из этой северной легенды совершенно отчетливо видно, как происходила смена тотемов внутри единой народности при естественной родо-племенной дифференциации, когда попеременно доминировали то одни, то другие тотемы.
Лебедь – священная птица древних славян и индоевропейцев (рис. 38). В местах проживания наших далеких предков (на Полтавщине) археологи раскопали датируемые VI–V веками до н. э. зольники – остатки культовых огневищ, окаймленные вырезанными из земли и раскрашенными в белый цвет двухметровыми фигурами лебедей (рис. 39). Среди археологических находок в местах расселения западных славян – солнечные колесницы, запряженные лебедями (рис. 40), хорошо знакомые по культу Аполлона. По русским летописям и историческим легендам, сестра трех братьев – основателей Киева звалась Лыбедь. Лебедь одинаково популярен во всех частях света и особенно – на Русском Севере. Недаром Николай Клюев в программном стихотворении «Песни Гамаюна» провидчески провозглашал: «Север – лебедь ледяной».
Рис. 38. Пятиглавый бог индоариев Брахма на лебеде
Рис. 39. Выбеленные фигуры лебедей в древних огневищах
Рис. 40. Колесницы западных славян, запряженные лебедями
Образ лебедя в русской и славянской мифологии связан со светлым и радостным началом. Образ, воспетый Пушкиным, – Царевна Лебедь олицетворяет именно такое древнее светоносное божество. Пушкин ничего не прибавил и не убавил к неувядающим народным представлениям о прекрасной волшебной Деве с горящей звездой во лбу, чья вселенская предназначенность выражается в следующих космических функциях:
Днем свет белый затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
Все сказочные фольклорные сюжеты о превращении человека в лебедя, включая классический русский образ Царевны Лебеди, восходят к гиперборейской традиции. Одной из ипостасей Зевса как выходца из Гипербореи, также был Лебедь: в этом обличье он овладел Ледой – в результате на свет появилась Прекрасная Елена – виновница Троянской войны.
Устойчивые представления о Лебединых девах (рис. 41) прослеживаются до самых последних глубин, зафиксированных в литературных и фольклорных источниках. О Форкидах, подобных лебедям, обитающих на краю земли, окутанной вечной ночью, рассказывал еще Прометей в великой трагедии Эсхила. В славянских и германских сказках одинаково распространен образ Лебединых дев, что прилетают к реке или озеру, сбрасывают лебединое одеяние, превращаясь в волшебных красавиц, и купаются в прохладной воде: здесь-то и подстерегает их добрый молодец. Представления, аналогичные индоевропейским, сохранились и у других народов, населяющих Север нашей родины: у ненцев, например, также известен образ богини-Лебеди (рис. 42). Сходные персонажи есть у бурятов, якутов и др. При раскопках знаменитых Пазырыкских курганов на Алтае, относящихся к V–III векам до н. э., в погребальной камере были обнаружены войлочные фигуры лебедей (рис. 43). Все это свидетельствует о том, что гиперборейская лебединая символика охватывала значительные пространства Евразии и распространялась на многие разноязычные народы на протяжении многих тысячелетий. На алтайской реке Лебеди (!) – притоке Бии – и поныне проживает тюркоязычный народ лебединцы, ведущий свою родословную от первопредка Лебедя, не догадываясь даже о его тотемном происхождении.
Рис. 41. Лебединая дева (худ. Н. Антипова)
Рис. 42. Богиня Лебедь (худ. А. Мелихов)
Рис. 43. Войлочный лебедь из Пазырыксого кургана
Образы Лебедя, Человека-Лебедя и лебединой символики проходят через всю историю культуры народов Евразии: от древнейшего ковша в виде лебедя, найденного при раскопках первобытной стоянки (III–II тыс. до н. э.) на Среднем Урале (рис. 44) и петроглифов Онежского озера (рис. 45) до нежных античных богинь (рис. 46), воинственных германских валькирий, способных превращаться в лебедей (рис. 47) и лебединого рыцаря Лоэнгрина (рис. 48). Средневековые рыцарские легенды содержат немало сведений и смутных воспоминаний о древнейшей истории, включая и гиперборейские времена. В тайных сказаниях ордена тамплиеров о гибели Атлантиды упоминается гиперборейская раса людей, что пришла с Севера в Эпоху Белого Солнца. Цикл легенд о священном Граале напрямик указывает на волшебную северную страну, где в неприступном замке хранится чудодейственный Грааль, дарующий бессмертие и тайное знание. Оттуда и прибывает в челне, запряженном лебедем, Лоэнгрин – сын хранителя Грааля Парсифаля. В описаниях самого Грааля много разнобоя. В наиболее распространенной версии он представляет собой чашу с напитком бессмертия. Однако в наиболее известном из дошедших источников – монументальной поэме Вольфрама фон Эшенбаха «Парсифаль» (XIII век) – Грааль изображается в виде камня, излучающего волшебный свет: достаточно глянуть на него, и человеческая жизнь продлится. Такая трактовка сближает Грааль со знаменитым Алатырь-камнем русских легенд и заговоров. Что касается главного назначения Грааля – даровать бессмертие, то данное свойство по своему смыслу близко действию живой и мертвой воды из русских сказок, способной оживлять умерщвленных героев. Кроме того, функционально Грааль сходен со знаменитым Кощеевым яйцом: оно не только находилось за тридевять земель в недосягаемом месте, но и обладало живительными свойствами. В одной из сказок, записанных от сибирской сказительницы Н.О. Винокуровой, Орел-царевич после победы над Кощеем оживляет умерщвленного отца с помощью Кощеева яйца.
Рис. 44. Первобытная утварь с фигурами лебедей
Рис. 45. Лебеди (онежский петроглиф)
Рис. 46. Афродита на лебеде (изображение на краснофигурном сосуде)
Рис. 47. Валькирия (худ. К. Васильев)
Рис. 48. Лоэнгрин (худ. Л. Фейнберг)
Существует легенда, что древнескандинавские викинги сверяли удачу своих разбойных набегов с полетом лебедей. Так это или не так – теперь проверить трудно. А вот покорителю Сибири Ермаку путь за Урал совершенно точно по лебединой наводке открылся. Народный сказ про то, обработанный Павлом Петровичем Бажовым (1879–1950), называется «Ермаковы Лебеди». Ермак, как известно, – казацкое прозвище, настоящее же имя, по его собственным признаниям, было Василий, а фамилия совсем тотемного происхождения – Оленин. Так вот, взял однажды мальчик Васютка (будущий Ермак) три яйца из гнезда погибшей лебедихи и подложил их дома под гусыню. Она-то и высидела лебедят, они потом до самой Ермаковой смерти дарили ему удачу: и на россыпи драгоценных самоцветов наводили, и путь в Сибирь указали. «Вовеки бы ему в сибирскую воду проход не найти, кабы лебеди не пособили» – вот какое мнение навсегда укрепилось в народе.
Весь песенно-сказочный фольклор Руси и поэзия России расцветали под сенью лебединых крыльев. Лебединый образ русский человек впитывает с молоком матери, он передается как драгоценная память предков. Когда поэт пишет «О Русь, взмахни крылами!» – у русского читателя, скорее всего, возникает ассоциация птицы-лебедя. Россия – это и есть Царевна Лебедь. В этом возвышенном символе закодированы номинированные элементы древнейшей родо-племенной и социальной организации доиндоевропейских цивилизаций. С самого начала лебедь выступал в качестве священной птицы и соответствующего тотема различных народов и пранародов, находившихся долгое время в стадии нерасщепленной общности и обособлявшихся по мере расселения по бескрайним просторам Евразии (процесс этот занял не одно тысячелетие). В итоге у сформировавшихся народов получили окончательную прописку совершенно конкретные образы-символы, ставшие неотъемлемой частью культуры и вошедшие в кровь и плоть народного духа. Тотемические пережитки, связанные с лебедем, по сей день живут в запретах убивать или употреблять в пищу эту величавую птицу. «Не стреляйте в белых лебедей!» – это табу стойко держалось в народных традициях на протяжении многих тысячелетий. По русским поверьям, даже если только показать детям убитого лебедя, то они непременно умрут!
* * *
Тотемические символы неистребимы: передаваясь от поколения к поколению, они живут не только в изображениях, изваяниях, устном и письменном слове, но и в традиционных обрядах. Никакие идеологические доминанты не смогли вытеснить тотемические каноны русской свадебной лирики. Ее главные действующие лица – жених и невеста – именуются по-тотемному: утка да селезень, сокол да лебедь.
Сокол да Сокол Соколович,
Свет добрый родной молодец…
Летал Сокол по крутым горам,
Искал Сокол лебединые стада…
Что, Гоголь мой, Гоголечек?
Был ли ты, Гоголь мой, на море?..
Белые Лебедки! Где вы бывали?..
Не вылетай, Утица, из-за острова…
И т. д. и т. п. Эта загадочная на первый взгляд свадебная символика уходит своими корнями в те невообразимо далекие времена русской предыстории, когда не было вовсе никакой этнической или языковой расчлененности и тем более – национальной обособленности, и представители одних тотемных родов женились или выходили замуж за иноплеменников иной тотемической принадлежности. Как сейчас говорят: «Вышла замуж за русского (татарина, якута, осетина и т. д.)», так тогда говорили: «Вышла замуж за сокола (лебедя, гоголя, ворона, журавля и т. п.)», имея в виду принадлежность жениха или мужа к конкретному тотему.
Песен с тотемными отголосками записано великое множество: они не канули в Лету, а по сей день выступают неотъемлемой исполнительской стороной русского свадебного обряда. Естественно, соколами и лебедями, селезнями и утками обрядовый фольклор не ограничивается. Известно, к примеру, множество вариантов шуточной песни про свадьбу совы, что вышла замуж за «белого луня, за милого друга». Здесь тотемная сова заменила традиционную лебедь (утицу), а тотемный сокол превратился в свою более редкую для фольклора ястребиную разновидность – луня. Русские песни сохранили множество свидетельств и о древнейших дендрототемах. Знаменитая «Калинка-Малинка» – не что иное, как закодированный тотемный пароль, фиксировавший когда-то конкретную тотемную принадлежность. А рефрен типа «Ой, калина моя! Ой, малина моя!» сродни припевам «Ой, Дид-Ладо!» с призывами к славянским языческим богам Диду и Ладу. Былинный Калин-царь – отголосок все тех же тотемных времен и подчас жестокого противоборства различных тотемов; лишь впоследствии произошло его совмещение с воспоминаниями о более знакомых по злодеяниям врагах, в основном – о степняках-кочевниках, что веками терзали Русь. Из того же тотемного прошлого и сказочный Калинов мост как символ кланово-племенного рубежа.
С растительными тотемами связано множество обычаев и поверий, доживших до настоящего времени. Испокон веков существовало на Руси поклонение деревьям. Ни одна власть не оказалась в состоянии выкорчевать древнейшие языческие традиции. В прошлом церковные и светские источники постоянно отмечали неискоренимость культа деревьев: то тут, то там древопоклонники молились либо в священных рощах, либо «около куста», либо просто «дуплинам деревянным», либо перед особо почитаемыми деревьями, а ветки обвешивали платками и полотенцами[51]. И все это вовсе не дела давно минувших дней. Этнографы регулярно констатируют стойкую и повсеместную веру в целительную и оберегательную силу деревьев[52], что наглядно проявляется хотя бы в народном обычае стучать пальцем по любому деревянному предмету, дабы предотвратить беду – отвернуть ее от задуманных планов или благополучного течения дел. Во многих районах – особенно на Севере и в Сибири – деревьям и кустам по-прежнему приносятся плоды, а ветки либо завиваются (как у березы на Семик), либо украшаются лентами. Кое-где до сих пор старые дуплистые деревья считаются наделенными целительной силой: чтобы ею воспользоваться, нужно прислониться к стволу, залезть в дупло или пролезть через него, если оно сквозное.
Семикская обрядность, однозначно связанная с тотемом березы, восходит чуть ли не к эпохе матриархата, являясь эзотерическим женским праздником с сексуально-эротическим оттенком[53] и подчеркнутой гадательно-предсказательной направленностью. Охранительная и магическая сила дендрототемов учитывается также в современной свадебной обрядности. И поныне в ряде областей России жив тотемный по своей сути и происхождению предвенчальный обряд, связанный с украшением деревца или куста. Так, в Пензенской области сохраняется архаичный обычай наряжания деревца в доме просватанной невесты. Деревце под обобщенным названием «ёлочка» (хотя в действительности это может быть даже репейный куст) символизирует девичество, с ним совершают различные магические действия, а в некоторых случаях сжигают.
История тотемов – русских и мировых – неисчерпаемый кладезь знаний о далеком прошлом, охватывающем отрезок времени, несоизмеримый с письменной историей. В учебниках и научных книгах обычно описывается история, занимающая 2 тысячи лет новой эры и 3 тысячи лет до новой эры, итого – 5 тысяч лет. Это всего лишь жизнь 150 поколений, если считать по демографическому канону: 3 поколения в столетие. Не так уж и много с учетом того, что сюда умещается вся история мировых цивилизаций, начиная с расщепления арийской этнокультурной общности и становления древнейших государств Индостана, Китая, Двуречья, Малой Азии и Египта. Тотемная же история неизмеримо богаче и шире: 40 тысяч лет (условно) существования человечества, включая и современный этап его развития, – это 1200 поколений. Так не будем обеднять собственную историю! Тем более что тотемное прошлое не исчезло бесследно. Оно живет в современных символах, государственной и сословной геральдике, обрядах, традициях и, наконец, во многих фамилиях, названиях рек, озер, древних городов, селений и просто заповедных мест. По ним-то и удается расшифровать пути древних миграций и восстановить мысленные контуры заветной страны Лебедии, которую – в честь древних русских тотемов – с неменьшим правом можно было бы назвать и Соколией, и Оленией, и Медведией, и еще какой-то волшебной страной, что не отыскать ни на одной карте!
В новейшем – небезынтересном, хотя и спорном – переложении на современный литературный язык «Слова о полку Игореве» («Молодая гвардия». 1995. № 1. Перевод В. Молоканова) лебеди и соколы напрямую истолковываются как тотемы. Прав или не прав переводчик, по-новому объясняя значение древнерусских слов и восстанавливая якобы имеющиеся пропуски, – это лишь одна сторона медали. Другая же такова: скрытый смысл или подтекст угаданы правильно. Дословно знаменитый фрагмент из зачина древнерусской поэмы – в отличие от канонических версий – переведен так:
Помнили ибо народы
древних племен тотемы.
Пускали тогда соколов
десять на стадо лебедей, –
кто догонял (свою лебедь,
тот и женился на ней),
да прежде того песню пел…
Конечно, понятие «тотем», заимствованное из языка одного из индейских племен, выглядит более чем инородным даже в контексте современного перевода. Однако автору оригинальной интерпретации никак нельзя отказать в достаточной аргументированности. Термин «тотем» возникает в поэтическом переложении знаменитой фразы о вещем Бояне, помнящем «первых времен усобицы». В древнерусском тексте стоит «усобицъ», но смысл в ту пору данное слово имело двоякий: во-первых, «распря», во-вторых, «особь». В древнерусских текстах можно встретить слово «усобичный» – «родственный», «единоплеменный». Из лексического гнезда однокоренных слов с основами «усоб-особ» вышла целая смысловая цепочка: «особо», «особый», «особенный», «обособленный», «особь», «особа» («лицо»). В сочетании с древнейшим смыслом, означающим «родственность» и «единоплеменность», а также будучи спроецированным на социальные, родо-племенные отношения, слово «усобицы» и позволяет истолковать его как «тотемы»: особый род – это и есть тотем.
Но вернемся к Гиперборее. О ней имеется немало прямых и косвенных свидетельств, сохранившихся в разных языках, мифах и фольклоре. Одно из них – история рождения Персея Гиперборейского. «Водитель народа» не просто так отправился в Гиперборею (там его, кстати, обучили летать с помощью крылатых сандалий) – он возвращался на родину предков, где на северной оконечности Ойкумены обитала горгона Медуза (существует, кстати, обоснованная версия о том, что способность горгоны Медузы обращать все живое в камень означает не что иное, как способность превращать живых существ в лёд). Персей – сын Зевса. В виде золотого дождя сошел владыка богов на лоно прекрасной Данаи, и у нее родился герой Эллады – Персей. Не станем повторять традиционную версию, заглянем чуть глубже.
Сначала обратимся к сказке. У царевны родился чудесный сын, его вместе с матерью недруги закупорили в бочку и бросили в море. Спрашивается: о ком идет речь? 99 процентов русских читателей немедленно ответят: Пушкин, «Сказка о царе Салтане», написанная на основе русского фольклора. Между тем речь идет совсем о другом. У Пушкина родила царица, а вопрос относится к царевне. Царевна эта – Даная, дочь аргосского царя, запертая им в темницу. Но туда проник Зевс, обратившись в солнечные лучи, и от этого света Даная родила будущего героя Эллады Персея – победителя горгоны Медузы. Сходный миф обнаруживается и в недрах совершенно иной, неиндоевропейской культуры. В китайских народных поверьях излюбленным образом является Данай Фужень – богиня, помогающая при родах. Образ этот проистекает из цикла сказаний о великой богине Гуань-инь. По преданиям, Данай Фужень родилась от луча света, исходящего из пальца Гуань-инь и попавшего в утробу матери. В русле развиваемой здесь концепции моногенеза всех народов мира, их языков и культур представляется совсем не случайным сходство сюжетов (рождение от луча света) и имен – Даная и Данай (дословно «большая бабушка») Фужень.
Итак, что же общего между русской сказкой и древнегреческим (а также китайским) мифом? Общая сюжетная основа – объясняют специалисты – бродячий сюжет. Но сюжеты бродили не сами по себе, а по той причине, что бродили люди и народы, их распространявшие. Когда-то был единый пранарод с единым праязыком и едиными праверованиями. Единый очаг культуры находился на севере Евразии. Затем начались дифференциация и расселение народов, растянувшиеся на тысячелетия. Одни впоследствии оказались в Индостане или Иранском нагорье, другие остановились в ареале от Волги до Одера (Одры), от Черноморско-Кавказских степей до Прибалтики и Волхова (это были предки славян), третьи двинулись на Балканы через Малую Азию и с севера, основав по берегам Средиземного, Эгейского и Адриатического морей древнегреческие колонии и полисы.
Былое же время, когда они тесно соприкасались, и отразилось в дошедших до нас сильно измененных преданиях о Данае или славянской Дане – жене Солнца (она же Дева – божество, олицетворяющее не только Солнце, но и воду[54]). О Дане современным потомкам древних индоевропейцев известно больше по именам великих славянских рек – Дон, Данапр (Днепр), Донец, Данувий (Дунай). Но не только в гидронимах сохранилась память о Дане. Спустя тысячелетия в местах ее былого почитания, на Дунае, старуха Изергиль поведала молодому Максиму Горькому легенду об огненосном Данко и его горящем сердце, которое «пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца».
Русь гиперборейская
Не приходится сомневаться, что древняя Гиперборея имеет непосредственное отношение к древнейшей истории России, а русский народ и его язык напрямую связаны с исчезнувшей гиперборейской цивилизацией. Неспроста ведь Мишель Нострадамус в своих «Центуриях» именовал россиян не иначе как «народом гиперборейским». Быть может, рефрен русских сказок о Подсолнечном царстве, что расположено за тридевять земель, – смутные воспоминания о стародавних временах, когда наши предки соприкасались с гиперборейцами и сами были гиперборейцами. Имеются и более детальные описания Подсолнечного царства. Так, в былине-сказке из сборника П.Н. Рыбникова рассказывается о том, как герой на летающем деревянном орле посещает Подсолнечное царство:
Прилетел он в царство под солнышком,
Слезает с орла самолетного
И начал по царству похаживать,
По Подсолнечному погуливать.
Во этом во царстве Подсолнечном
Стоял терем – золоты верхи,
Круг этого терема был белый двор
О тых воротах о двенадцати,
О тых сторожах о строгих…[55]
Другое свидетельство, зафиксированное многими авторами, в том числе Н.М. Карамзиным, А.Н. Афанасьевым и А.А. Коринфским, касается легендарного Лукоморья. Оказывается, это не сказочная страна, невесть где расположенная, а древнее Северное царство, где люди на два месяца впадают в зимнюю спячку, чтобы проснуться к возвращению весеннего Солнца[56].
И совсем уж невероятную картину рисовали русские поморы, издревле промышлявшие на самой крупной островной территории России – Новой Земле, по-северному – Матке (откуда и поэтическое название пролива – Маточкин Шар). Еще в XIX веке среди стариков живы были сказания о новоземельских ледяных городах, церквях и замках. Вот один из записанных рассказов очевидца (!): «Посреди Матки ‹…› города есть, не нашим земным городам чета. Церкви в эфтом городу ледяные, дома тоже. А живут там на просторе, в таком захолустье, куда живой душе не добраться, все охотнички да ловцы, что на Матке [исчезли]… Видел я, братцы, великое чудо. Быд-то висит посреди Матки гора ледяная, а на эфтой горе всё церкви да церкви, и сколько эфтих церквей, поди, не сосчитать, – одна другой выше, одна другой краше. Колоколенки – словно стеклянные, тонкие да прозрачные такие. И только я стою, вдруг со всех эфтих колоколен звон поднялся. Я обмер да скорее назад».
Продолжение темы неожиданным образом обнаруживается в преданиях российских саамов (лопарей) – древнейшей коренной народности Европейского Севера. О лопарской легенде поведал Василий Иванович Немирович-Данченко (1845–1936) – некогда весьма популярный и плодовитый писатель, чье собрание сочинений насчитывало 50 томов. Он еще в конце XIX века пешком исходил чуть ли не всю Русскую Лапландию, написал об увиденном несколько сочувственных книг, одну даже детскую, «для народа и школ», с трогательным названием «Лопь белоглазая». По саамской версии, древний народ, что раньше обитал на Севере, погрузился на дно океана и там продолжает жизнь. Под водою как и наверху: те же горы, леса, бродят звери, летают птицы. «Чудь подземная» (точнее было бы сказать, «подводная») – так собирательно назван исчезнувший народ – пасет под водой не только оленей, но и моржей, тюленей, разводит вместо коров дельфинов, отбиваясь от нападения акул с помощью огромных железных луков и каменных стрел. Своеобразная полярная версия известной легенды о Невидимом граде Китеже, с той лишь разницей, что речь идет о целом народе, погрузившемся вместе со своими городами в пучину Ледовитого океана и продолжающем там прежнюю жизнь.
В русских народных преданиях живет также память о «дивьих народах», обитающих под землей на краю света. Известны разные версии этой легенды, одна даже вошла в канонический сборник сказок Афанасьева, хотя к сказке в собственном смысле данного слова имеет отношение самое незначительное. В русском народном сознании древний сюжет о подземных жителях смешался с библейскими «Гогами и Магогами» и Александром Македонским: он-то якобы и загнал свирепых ворогов в глубь земли. Но они живы до сих пор и вырвутся на свободу перед самой кончиной мира.
Представление о подземном царстве имеет древнейшие корни. И не только сказочные или мифологические. В преданиях о людях (или человекоподобных существах), обитающих в недрах Земли: Хозяйка Медной горы, Подземная чудь, Агартха – северная Шамбала. Сведения на сей счет сохранились и в русских летописях, где они излагаются как сами собой разумеющиеся факты. Так, в Начальной летописи под годом 1096-м (6604) Нестор воспроизводит свою беседу, надо полагать, с приезжим новгородцем:
Теперь же хочу поведать, о чем слышал 4 года назад и что рассказал мне Гюрята Рогович новгородец, говоря так: «Послал я отрока своего в Печору, к людям, которые дань дают Новгороду. И пришел отрок мой к ним, а оттуда пошел в землю Югорскую. Югра же – это люди, а язык их непонятен, и соседят они с самоядью в северных странах. Югра же сказала отроку моему: «Дивное мы нашли чудо, о котором не слыхали раньше, а началось это еще три года назад; есть горы, заходят они к заливу морскому, высота у них как до неба, и в горах тех стоит клик великий и говор, и секут гору, стремясь высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, но не понять языка их, но показывают на железо и машут руками, прося железа; и если кто даст им нож ли или секиру, они взамен дают меха. Путь же до тех гор непроходим из-за пропастей, снега и леса, потому и не всегда доходим до них; идет он и дальше на север».
Повесть временных лет (перевод).
Сохранились в народной памяти также смутные воспоминания и о так называемой ледниковой эпохе, точнее о катастрофическом похолодании, постигшем Гиперборею. Выдающийся чешский поэт, историк и фольклорист Карел Яромир Эрбен (1811–1870) свидетельствует, что хрустальная или стеклянная гора славянских сказок есть не что иное, как образ ледяной горы[57], трансформировавшийся в сознании людей, а также при устной передаче от поколения к поколению (в чешском фольклоре известен и город Ледян – сродни русскому Леденцу, что значит «ледяной»). Чтобы убедиться в правомочности данного вывода, достаточно еще раз внимательно просмотреть волшебную русскую сказку «Хрустальная гора». Здесь тридесятое царство наполовину втягивается в хрустальную гору (что наглядно воспроизводит действие наступающего ледника). Но главное в другом: чтобы спасти гибнущее царство и заточенную в хрустальной горе царевну, герой, победив змея о двенадцати головах, «разрезал его туловище и на правой стороне нашел сундук; в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце – семечко, зажег и отнес к хрустальной горе – гора скоро растаяла». Растопить подобным образом, как нетрудно догадаться, можно только лед и никак не хрусталь (стекло).
В славянском фольклоре имеются и другие любопытные подробности, касающиеся стеклянной горы. На ее вершине растет чудесная яблоня с золотыми молодильными яблоками. Стережет ее беспощадный сокол (!), сметающий вниз всякого, кто пытается одолеть скользкие, как лед, склоны. Потому-то все подножие стеклянной горы сплошь усеяно человеческими костями. Герой одной карпатской сказки сумел перехитрить кровожадного сокола – носителя тотемной символики; с помощью рысьих когтей он незаметно поднялся на вершину и отсек хищному стражу волшебной горы ноги. Кровь пролилась вниз, и все жертвы безжалостной птицы ожили. Обо всем этом можно узнать из сборника «Повести и предания народов славянского племени» (СПб., 1840), изданного ныне совершенно забытым этнографом и историком Иваном Петровичем Боричевским (1810–1870). Русские исследователи фольклора справедливо усматривали в сказочной стеклянной (хрустальной) горе отголоски общеарийской мифологии – воспоминания о вселенской горе Меру[58].
В известной словацкой сказке о солнечном коне также подробно описывается полночная страна, где люди приспосабливались к ночной жизни среди гор и боролись с тьмой с помощью волшебного коня с солнцем во лбу. Как бы ни трансформировался сказочный сюжет за свою долгую жизнь – он неоспоримо свидетельствует об одном: далекие предки словаков и, надо полагать, предки всех славян знали о такой стране за полярным кругом, где царит долгая ночь и бушует нескончаемая буря.
Современное русское слово «буря» имеет древнеарийские корни: bhurati в древнеиндийском означало – «двигается», «вздрагивает», «барахтается». Но в достопамятную старину «буря» произносилась и писалась как «боуря» (с юсом малым на конце). Вот он и Борей – северный ветер, а значит, бореи – те, кто с бурей дружит (или спорит). Известен синоним «ураганного ветра», одного корня со словом «буря». Это – «бора»: так именуют ураган на море и турки, и итальянцы, и русские. Но, вопреки безапелляционному утверждению этимологов (и, в частности, такого авторитета, как М. Фасмер), в русский язык слово «бора» никак не могло попасть из турецкого, так как турки появились на берегах Черного и Средиземного морей сравнительно недавно и, скорее всего, сами заимствовали данное понятие у аборигенов.
Сказанное подтверждают и данные германо-скандинавской мифологии. Первобогом – прародителем древних германцев и скандинавов, согласно Старшей и Младшей Эдде, был Бури, а его сыном – Бор (Бёр) – отец Одина, главы пантеона северных богов. Рождение Бури сопряжено с мировым катаклизмом, когда Север «заполнился тяжестью льда», что сопровождалось его таянием и неотвратимым потопом. Из гигантской ледяной глыбы (айсберга?) в течение трех дней и родился Бури с помощью космотворящей коровы Аудумлы. Она паслась на льду, облизывая соленые (морские?) ледяные глыбы, подобные камню. К концу первого дня на вершине одной из глыб появились волосы, на другой день – целая голова, а к концу третьего дня могучий титан Бури родился окончательно.
Согласно Татищеву, в утраченной Иоакимовской летописи упоминается князь Буревой, отец легендарного Гостомысла, правивший в Новгороде до появления Рюрика и упорно боровшийся с варяжской агрессией. Корень «бор» древнейшего, вероятно, доиндоевропейского происхождения. Он образует любопытное лексико-смысловое гнездо, позволяющее судить и о многообразии функций, проецируемых и на бога Борея. Прежде всего бор – это «хвойный, преимущественно сосновый, лес». У болгар, сербов и хорватов «бор» означает «сосну». Но не только у славян: название народа «буряты» дословно означает «лесные» и по смыслу смыкается с русским «бор» – «лес». Затем ряд однокоренных слов: «борьба», «борец», «брань» («боронь» – в смысле «битва» и в смысле «ругань»), «оборона», «борзой», «борозда», «борона», «борода», «боров», бородавка», «борщ», «собор», «боркан» («морковь»), «борт» (в смысле «борта лодки, корабля»). Разветвленность смыслов – лучшее доказательство древности исходного слова. Кстати, о Сивке-бурке – откуда такое словосочетание? Если Сивка (светлая), то почему Бурка (темная)? Не зебра же ведь это, у которой полоска – черная, полоска – белая. Все дело, оказывается, в том, что прозвище Бурка первоначально звучало как Бурька. А если взглянуть на его истоки, то обнаруживаются явственные следы Борея. Обратившись темногривым жеребцом, бог – покровитель Севера – оплодотворил двенадцать кобылиц и стал отцом двенадцати чудесных жеребят, что могли летать по поднебесью над землей и морями. Такими их описывал еще Гомер в «Илиаде» (XX, 220–230):
