Валерий Бритад
Ты, я и никого больше
Ничего не произошло.
Я что-то потыкал, открыл и снова закрыл. Ничего не изменилось. Заметив отсутствие цифр на соответствующей панели, я бросил затею с микроволновкой.
– Вроде богатые люди, да? А техника бытовая не в строю. Беднее, чем я, живут, получается. Ха-ха-ха.
Захомячив холодную пиццу и запив её соком, я по привычке достал телефон, чтобы позалипать в соцсети, но, недовольно крякнув, положил его обратно. Куда все делись-то?
Завершив трапезу, я подошёл к окошку. Оно как раз выходило на двор, с которого я вчера зашёл внутрь. Там никого не было. Это показалось мне немного странным, но потом я попытался вспомнить, как часто я вообще смотрю в окно. Я ведь никогда этого не делал в сознательном возрасте. Я попытался вспомнить, какой сегодня день недели.
– Воскресенье… Люди выходят утром на улицу в воскресенье? Я – нет. Я – человек вообще?… А сколько времени?
Телефон показывал красивые «11:11». Был бы я какой-нибудь «эзотерик бимбо», то я бы загадал желание. Вместо этого я просто обматерил суеверных и продолжил смотреть на улицу. Не добившись никакого результата, я подключил к процессу свои нечищеные от серы уши. У меня в квартире обычно слышно, как гудят проезжающие рядом тачки. Так понятно, что всё в порядке. Жизнь в городе идет полным ходом. А ещё иногда я слышу, как под моим окном громко по телефону не на русском языке разговаривают всякие утырки – гордые представители стран ближнего Востока. Если бы там были англичане, французы, даже, прости Господи, американцы, то я бы думать плохо про них не посмел, но эти…
Ничего слышно не было. С одной стороны, а может и не должно? Больших дорог нет рядом. С другой, беспокойство усиливалось сильнее и заставляло голову роиться разными вопросами о происходящем.
– Лебедь! – тревожность била в колокола и заставляла произносить нехорошие словечки. На столе также стоял «Егер». В нём было столько же жидкости, сколько оставил вчера Темыч, – Набухался, ёлки-сосалки. Попал в алкогольную кому. Или сразу в «лимбо». Чё происходит?
Я, зачем-то, подошёл к выключателю и подергал его туда-сюда. Дорогущая хрустальная люстра в золоте, под которой недавно дрыгались малолетние шлюхандзе, отказывалась включаться, заставляя чувствовать меня придурком, который хочет добыть свет крайне варварским способом.
– Электричества нет… Еда-а-ать.
Апокалиптичная картинка, как пазл, начала постепенно вырисовываться в единое полотно. Мне тут же захотелось удостовериться, на месте ли Ева. Вдруг там лежал её труп или искусно сделанное чучело. Я ведь даже на лицо её не посмотрел, когда уходил. Я пошуршал до спальни и успокоился. На той же кровати, в тоже беспечной и прелестной позе лежала моя спящая некрасавица. Я прошёл мимо неё и уставился в здешнее окно. За ним было так же безлюдно и у меня возникла конченая хотелка – открыть окно и заорать, чтобы кто-нибудь отреагировал и приказал мне успокоиться. Был бы я один, то сделал бы так, конечно, но позади меня безмятежным сном спала не заслуживающая такого пробуждения милая девчушка.
Как ей сказать-то? «Ева, просыпайся. Все куда-то уехали», – кто эти «все»? Куда уехали? Да знал бы сам. Хотя так получилось бы весьма лаконично и правдиво, полагаю. Был бы я по-настоящему конченым, то для драматического эффекта начал бы трясти её за плечи, истерично вопя: «НАС БРОСИЛИ ОДНИХ, ЕВА. МЫ ВСЕ УМРЁМ! А Я ТАК ХОТЕЛ ПОЖИТЬ ПОДОЛЬШЕ».
Или просто дождаться, чтобы она проснулась, а там уже видно будет?
Я сел на край кровати и начал любоваться спящей. В светлой дымке она смотрелась и правда, как какая-то принцесса. Обычно люди перед пробуждением так красиво не выглядят, насколько мне известно. Кто-то специально ей волосы уложил, грязь из-под глаз убрал и ротик закрыл, чтоб оттуда ничего не убежало. Этот кто-то хорошо постарался.
– Офелия прям, – вспомнил я песню и какую-то картину, на которой была изображена прелестная блонди, укутанная в саваны из травинок и плывущая по реке, – А ты живая вообще?
Я напряг свои подслеповатые глаза и увидел, как медленно и почти незаметно поднимается грудная клетка, спрятанная за полосатой кофтой. Если бы я наклонился к её лицу, то наверняка услышал бы её тихое и ровное дыхание.
– А вправду, ложись к ней. Поцелуй в носик, не дрейфь. Ей будет очень приятно.
– Да ты надоел уже, – последнее я проговорил вслух, чем, кажется, начал пробуждение Евы, – Ай, ладно.
Подсев ещё чуть ближе к её личику, я аккуратно взял девчонку за её маленькое плечо. Казалось, оно все умещается у меня в ладони. Я шёпотом начал:
– Ева… Ева…
Только я начал говорить, как вспомнил, что у меня зубы не чищены и первым, что она ощутит, будет моё приправленное сыром амбре. Если я сейчас уйду и начну промывать рот, то поступлю крайне таинственно и сюрреалистично. Весьма притягательная перспектива, но лучше уже закончить, что начал и не дышать в её сторону.
– Ев… А, Ев… Просыпайся, пожалуйста, – она не очень хотела, но ей пришлось повиноваться моей унизительной просьбе. Глазки открылись, я убрал руку с плеча и принялся ждать, когда у Евы все файлы прогрузятся и она сможет начать воспринимать информацию.
– Привет, – услышал я очень сонный девичий голос, – Что такое?
– Да тут фигня какая-то, – без должного спокойствия, пафоса и краткости я вывалил всё, что можно, – Просыпаюсь, а никого нет вокруг. Думаю: «Ладно», – в прихожей смотрю. Обувь их стоит. То есть они не уходили в ней. В квартире никто не остался. Электричества и связи нет. А, ещё на улице тоже никого.
Я ощутил возникшее непонимание и немой вопрос: «А я-то тут причём? Это не я их спрятала от тебя. Что ты хочешь?».
– Что?
– Ну… короче. Все куда-то ушли, и мы вдвоем только остались. Вообще.
Во мне жила очень дурацкая надежда, что мне ответят: «Ты дурачок?» или «Я знаю, куда все ушли, всё нормально. Это мы тебя так троллим. Здорово получилось, обделался?», – не ответили. Мы в действительности остались на этой чертовой планете совершенно одни.
Глава II
Я немного… пустословный.
Мне тяжело разговаривать с людьми потому, что я не могу объяснить очевидные мне вещи и выразить чувства, который считаю постыдными. Впрочем…
– Я не понимаю, – Ева с каждым словом становилась чуть бодрее, но она всё ещё не проснулась.
– Ну-у-у, короче. Давай вставай. Сама увидишь, – я поднялся из-за кровати и пошёл в ванную. Всё-таки не смог отделаться от желания прополоскать себе рот. Как никак, теперь придется некоторое время провести с другим человеком. Надо уважать его личное пространство. Типа.
– Ушли погулять, наверное, нас будить не стали, – услышал я неуверенное эхо из коридора.
– Без обуви? – радостно спросил я, заходя внутрь уборной. Свет не включился и, недовольно урча, я развернулся. Запью чем-нибудь на кухне.
– Ну… Да, странно, – еле различил я голосок из прихожки.
– А я говорю. Твоя обувь на месте, кстати? Не взяли с собой?
– Тут.
– На улице тоже никого, понимаешь? – спрашивал я в полумраке у напуганной девчонки. Она не отвечала.
Как поступить дальше?
На выбор есть два пути:
Первый – подождать. Мы просто слишком рано проснулись и вскоре все вернутся после полуденной прогулки. Нас не позвали потому, что мы гуляли по Луне. А обувь не надели потому, что наши захотели потрогать траву. Плюсы: ничего делать не надо. Всё само разрешится и мы со спокойной душой, но с чувством умственной неполноценности пойдём домой. Минусы: эта версия произошедшего ни хрена не правдоподобна и не объясняет того, куда делись вообще все.
Второй – искать. Выйдем на улицу да кого-нибудь увидим. Мне просто повезло, что я никого не застал, пока пялился в окна. Вероятность такого крайне мала, но нулю не равна, верно? Даже если на улице нам никто не попадется, то мы дойдем до дома. А там родители встретят. Спросят, как мы провели время и всё будет нормально. Плюсы: всё разъяснится быстрее. Минусы: страшно, твою мать. А вдруг вообще настал зомби-апокалипсис и первое, что мы увидим снаружи – подгнивающие орды голодных мразей, которые вскроют нам черепные коробки и достанут оттуда наши сладкие маленькие мозги?
– Надо выйти, наверное. Может по пути и одноклассников встретим, – решимость, почему-то переполняла меня. Хотелось вести и грудью прошибать бетонные стены, чтобы Ева мной восхищалась.
– Наверное, давай, – моя подруга по несчастью скрипуче согласилась. По ходу ей, как и мне, пришла идея о том, что снаружи нас ждёт что-то воистину адское.
– Хорошо, щас, я только… – я начал носиться по комнатам в поисках какого-нибудь продолговатого предмета, которым, если что, можно воинственно отмахиваться, отгоняя недоброжелателей.
В одной из спален я наткнулся на крайне красивую и подходящую для моих целей вещь – электрогитару в белом цвете. Не знаю, чья она была. Может Лёни или Стаса, а может ещё кого. Она по форме напоминала секиру и выглядела очень угрожающе. На ней, к моей радости, был ремень, и я повесил её себе за спину.
Вместе с новоприобретением я пошёл искать что-нибудь помельче. Я знал, что отвертки не считаются холодным оружием по закону. По факту же ими очень эффективно можно было пробить шею или голое пузо. На практике мне, к счастью, это проверить не довелось, но мне это посчастливилось в свое время вычитать в какой-то книге.
Книги же не врут?
Конечно, не врут. Для того, чтобы написать книгу, надо подумать. Чтобы подумать, надо мозги.
Так, по крайней мере, мне поясняли в детствах, когда прививали любовь к чтению. Говорили, будешь умным, как те, кто эти самые книги написал. Что ж, пришло время, когда мой ум будет то и дело испытываться на прочность. Я бы хотел сказать, что вы будете приятно удивлены, но… Вы не будете удивлены. Приятно.
У этих богачей, оказывается, была кладовка. Я ничего без света в ней найти не мог, а потому пришлось вытащить один из ящиков с инструментами, чтобы уже в освещенном коридоре в нём порыскать. На мою удачу мне попались крестовая и плоская отвертки. Взял обе и положил в задние карманы джинс.
– Левый коронный, правый похоронный.
Признаюсь, от своего внутреннего диалога мне бывает очень стыдно.
– Ну всё, пошли! – приказал я уже обутой Еве, которая всё это время ждала в коридоре. В руках у неё был телефон, – О, связь поймала?
– Нет… А это твоя? – я сначала не понял вопроса, но потом догнал.
– Э-э-э, ну да. Поигрываю иногда, – пришлось лгать, чтобы не выглядеть странным.
– Круто. Я так хочу, чтобы ты мне что-нибудь эдакое сыграл, красавчик. Мне так нравятся парни с гитарами. М-м-м.
Надеюсь, мне эта штука не пригодится. Не по прямому назначению, не по мною придуманному. Обуваться, кстати, было не очень удобно. Моё странное оружие очень много весило, и я постоянно боялся, что я во что-нибудь врежусь.
Уже потянувши свою лапу до ручки двери, я заметил справа от неё держатель для ключей. Деревянный такой, типа, сувенир. На нём было написано: «Всегда рады гостям», – на крючке висел один комплект. Если родители Темыча взяли ключи, а тот свои оставил здесь, то ушёл он отсюда без них. Свои наблюдения я сообщать не стал и просто вышел в подъезд.
Я ожидал застать непроглядную тьму и мрак, но был приятно поражен.
На стенах коридора висели красные такие таблетки и они давали слабый свет, чтобы, очевидно, можно было худо-бедно эвакуироваться в случае деэлектрофикации. Не думал даже, что такое предусмотрено, хитро!
Только я ступил ногой на плитку, как аварийное освещение погасло.
Я замер, ожидая, что сейчас пригодятся мои навыки играть в шутеры, но ничего не происходило. Спиной чувствовал, как Ева что-то от меня ждёт и мне стало стыдно от того, что я так глупенько перед ней очкую.
Дрожащей рукой я достал телефон и, сглотнув, включил фонарик.
Коридор был пустой, как и моя голова. Нечего, собственно, было боятся. Я, почувствовав себя, как Гэндальф в Мории со светящимся посохом, шагнул во мрак.
– Стой! – услышал я нервную девчачью мольбу. За мою свободную вспотевшую руку кто-то взялся.
– Надо же. Я теперь лидер стаи. Как приятно.
Выйдя в крыло, где располагался лифт, я рассчитывал найти там лестницу. Её не было. Только дверь. Я подумал, что она ведет в такой же коридор с квартирами.
– А где? – спросил я в никуда.
– Что? – переспросила Ева.
– Ну… лестница? Она же должна быть.
– Да, она там, – от её неуверенности мне не хотелось ей верить, но я, тем не менее, зашёл внутрь и, действительно. Там был лестничный пролёт. С окнами. Рука снова освободилась. Я за одну минуту пережил животный страх, героическую смелость и опустошающую неловкость.
– А, ну у меня дома не так просто, – я захотел объясниться, – а по гостям я часто не хожу, знаешь.
– Ну, ничего страшного. Мы же всё нашли, – Ева меня успокаивала и заверяла, что всё хорошо. Я-то знал, что в голове у неё вертелись мысли по типу, – Ты, мало того, что трус. Так ещё и кретин. Лестница он не знает, где находится. Идиот! Головой надо думать. Той, что сверху, а не той, которой ты всегда думаешь.
Я принял эти невысказанные оскорбления и быстро, как горный козёл, начал «альтернативное восхождение». Ножки семенили по ступеням, будто пальцы джазового пианиста по клавишам. Гитара длинной этой частью очень страшно ударилась об пол и мне пришлось её придерживать.
– Стой! – ещё раз я услышал девчачью мольбу, но уже с добавлением к ней прерывистого дыхания. Ева тоже быстро спускалась, но за мной не поспевала. Я решил не пугать девчонку и перешёл на шаг.
В самом конце нас встретила очередная дверь, но уже с магнитным замком. Я, по привычке, ткнул на кнопочку, но тут же осознал свою глупость и просто толкнул.
Настало самое настоящее озарение. Не прошли мы в полумраке и пяти минут, как слепящее солнце заставило глаза непривычно щуриться. В одном известном фильме был момент, когда главные герои, всё время проводившие во тьме или при искусственном свете, вдруг взобрались высоко-высоко над грозовыми облаками и увидели, насколько хорошо, оказывается, видеть настоящее солнце. Не помню, что ещё хорошего в этом кинчике было.
Выбрались мы, кстати, не из главного двора, так скажем, а с другой стороны. Меня пробрало ощущение непереносимой пустоты и бессмысленности. Какие-то сутки назад здесь всё вертелось и бурлило в своем отвратительном великолепии, а сейчас только лишь пугало своей безжизненностью. Да. Так я иногда буду называть это дискомфортное и сложное переживание – безжизненностью. Кажется, всё время я испытывал это чувство, но по отношению к себе, а не к окружающему меня миру.
– Никого, Господи. Как же жутко, скука, вашу матерь… Так… Мы по домам идём, да? – я впервые посмотрел на свою спутницу.
– Получается, – скромно ответила она, отводя от меня глаза вниз. Мне было как-то стрёмно. Зачем разделяться?
– Давай потом в школе встретимся, да? У главного входа. Независимо от того, найдем ли мы своих дома или нет.
– Ну… давай. Пока.
– Ну пока.
Грустно попрощавшись и оставив Еву позади, я молча пошёл в сторону дома. Вскоре я понял, что она меня преследует. Сначала я было подумал, что она дура и идёт за мной, как прирученный питомец, но потом до меня доперло, что наши дома на одной и той же стороне расположены, а потому разделится бы и не получилось.
– Так ты живешь там? – спросил я, указывая куда-то на запад. Или на восток. Путаю постоянно. Короче, налево, если бы я был точкой на карте.
– Да.
– Ну тогда давай вместе пойдем, чё. Ты на какой улице? – я услышал ответ и понял, что не знаю даже, по какому адресу наша школа находится. Вроде бы Ева жила дальше меня, – Сначала тогда ко мне, наверное, лучше. Нам по пути.
– Хорошо, – если бы я сказал, что нужно спуститься в Аид, то она бы дала положительный ответ с точно такой же интонацией. Меня немножко бесило её безучастное согласие со мной по всем возникающим вопросам. Хоть бы что-нибудь своё предложила. Внесла бы, так сказать свою лепту.
А что такое лепта, кстати?
Был бы Интернет, то сразу бы выяснил. А так придется искать в словаре. Как же тяжело было людям каких-то тридцать лет назад…
И кто автор той долбаной цитаты про искусство?
Мимо нас медленно проходили знакомые со вчера пейзажи. Милые многоэтажки и пустырь с заброшенными недостройками. Никого не было. И последствий отсутствия людей тоже не было. Забавно. Что будет происходить, если все достаточно долго будут ничего не делать? Ну то есть. Если вдруг никто не будет убирать выпавшие листья; стричь траву; ещё как-то ликвидировать непредсказуемость погоды и климата?
Надеюсь, что мне этого выяснять не придется!
Ева всё время шла сзади. Когда я немного сбавлял темп, чтобы идти с ней вровень, то она тоже его, почему-то, сбавляла. Развернуться и сказать ей, что мне бы хотелось с ней там поговорить о чём-нибудь, смелости не хватало.
– Ей просто нравится твой тощий зад, лапочка.
Хотя, как бы, почему бы и не поговорить. Заняться-то всё равно не чем. Такая тишина стоит, что уши гложет. Ни птиц, ни орущих детей, ни гудящих автомобилей. НИ-ЧЕ-ГО. Просто. НИ-ЧЕ-ГО. Только наш неуверенный топот и шорканье, да легкий шелест листьев нечастых тополей создавали хоть какой-то аудиальный фон.
Я вспомнил, что как-то читал про целое ответвление в живописи, которое стремится показать максимальное одиночество, неловкость и ущербность минималистичных пейзажей. Вот сейчас был прямо этот вот вайб. Вайб безжизненности.
Погрузившись в поверхностные рассуждения и мысленные описания природы, я и не заметил, как подходил к дому. Даже не оборачиваясь к своей новоиспеченной подружке, я сообщил, что: «Нам в вон тот кирпичный домик. Ладно?».
Ответа не было.
– Ну и молчи, балда такая.
В моем подъезде, как уже ранее было упомянуто, лестница была напротив лифта и никаких проблем с темными коридорами и чем-то ещё не было. Я, конечно же, по привычке ткнул магнитным ключом по панели, но понял, что осекся. И я, разумеется, опять ударил длинную часть гитары. Только уже не о ступень, но о дверной косяк.
Вроде, эта штука называется «гриф»?
Вот, уже сказывается время, проведенное вне тик-тока и соцсетей. Память возвращается. Скоро у меня с кожи пропадут прыщи, автоматически выпрямится спина и вообще я стану чистокровным арийцем, обладающим стойким нордическим характером.
– Если не умрешь раньше времени от какой-нибудь простуды или поноса. Какие таблетки пить, ты не знаешь, а Ева тебя лечить не будет. Наоборот. Отравит тебя и сделает из твоих внутренних органов и кожи чучело, чтобы поклоняться ему и преумножать свою женственность, колдовать себе вечную молодость, да?
Как только я чувствую уже почти родной запах подъезда, то меня так и тянет на подобные мистерии. У меня же не одного так? В какой-то степени подъезд – это утроба матери, в которой проявляются самые наши детские…
Ладно, нужно признаться. Я просто пытаюсь отогнать себя от одной страшной мысли.
– Что, если этих самых любимых мною родителей нет дома?
Я буду плакать.
Нет, не так.
Я буду плакать?
Не совсем уверен, что вообще отреагирую. За маму будет обидно, а за папу даже не знаю. Короче, ссыкливой плаксой перед Евой представать нельзя и точка. Как она меня будет уважать после того, как увидит, что я реву из-за того, что меня бросила мама? Меня – взрослого семнадцатилетнего лба. Сверстники в этом возрасте детей рожают, открывают бизнесы и пишут книги. Чего добился я? Я на неделе научился пользоваться компрессором, тля! Заехали с батей на СТО и там мне дали потыкать эту штуковину. Не по моему желанию, разумеется, а потому, что мне такие вещи знать уже надо знать, тыры-пыры…
Надежды на то, что я их найду внутри – нет. Мы никого не встретили по дороге. Мы никого не встретим и сейчас. Я уже мирюсь с мыслью о том, что нас бросили, как нежеланных детей.
– А ты желанный?
Ключ двери поворачивается, и я не могу открыть дверь. Я понял, что только что закрыл её. Повторив в обратном порядке осуществленные операции, я зашёл в мою обитель перманентной тревоги, одиночества и едкого самокопания.
Ева тоже зашла, но она даже не предполагает, что это за место на самом деле. Если бы она могла посудить о благополучии живущих здесь людей, то хорошего бы сказать много не получилось. Дурного тоже. Обычная такая уютная, чисто бумерская хата с зелёными тошнотными обоями, небольшими пространствами и дешёвым ламинатом. Спальная у родители была какая-то вычурно рококошная – в центре стояла кровать, на которой постеснялись бы спать императоры. У меня в комнате всё попроще было. Дешевый рабочий стол, дешёвая кроватка, ковёр с кончеными узорами и два шкафа. Один с тряпками, другой с книгами.
– Пап, мам? – я так отвык к ним именно так обращаться. Если мне чё-то от них надо, то я предпочитаю подойти и тихонько сказать, испепеляя взглядом.
– А ещё ты никогда не говоришь им, что любишь их, да?
– Пап, ты где? – В голосе моем звучала какая-то требовательность и твердая уверенность, что он сейчас где-то здесь магическим образом появится. Батёк очень удивится, что я притащил домой девчонку.
Ответа не было. Безжизненность обволокла.
Ни в спальне, ни на кухне, ни у меня, разумеется, не было ни души.
– И ни одного тела.
Вот как, значит, да. Бросили. Убежали. Испарились. Почему? Куда? Я пошёл в свою комнату, снял бесполезную гитару со спины и сел на кровать в позу скорбящего. Было очень обидно, и я захотел выдавить из себя что-нибудь на подобие эмоций.
Получилось не очень и я, зачем-то, начал вспоминать всё хорошее, что у меня было с родителями. Там много чего было, наверное, но в голову приходила только какая-то мелодраматичная сопливость. Вспомнил, вдруг, как папка учил меня кататься на велике, как мы вместе смотрели трилогию про терминатора, как он не с очень искренним интересом спрашивал, как у меня дела в школе, когда забирал с неё. Вспомнил, как он учил забивать гвозди, готовить яичницу, драться, крутить руль автомобиля и что-то там переключать, нажимать ножками на педали, мне всё это нравилось, хотя не получалось толком ничего. Вспомнил, как мы, смеясь, вместе зимой на снегокате скатывались с горок, как на природе летом играли в футбол…
С мамой я часто хорошо время проводил, но как-то тускло. Типа, она мне принесет фрукты, хотя я не заслужил; мы посмотрели прикольный фильм; я ей рассказал про своего любимого супергероя, и она с любопытством вникала; или она немного смотрела, как я играю в компьютер. Это всё из сознательного возраста. Полагаю, в раннем детстве было гораздо больше, но я тупо не помню. Блин, а не так уж и много воспоминаний, на самом деле. Мы никуда вместе не путешествовали, редко прогуливались по городу, она меня не утешала и не поддерживала. Не потому, что она плохая, а потому, что я ничего не делал, нигде не ошибался и меня не на что было вдохновлять.
Странно да, вроде как, с одним родителем отношения лучше, но жалко одинаково обоих.
– Черт с тобой. А они говорили, что любят тебя?
– Только на днях рождения.
– Часто, однако. Значит, любили.
– Значит, они не уходили по своей воле… Сволочи.
Я всё сидел на кровати и пытался выдавить из себя слезу потому, что мне казалось, что так надо. Я же не мразь бесчувственная. Надо хотя бы для приличия всплакнуть.
Не получалось.
Ну и ладно, Господи. Не осознал масштаб произошедшего кошмара. Ещё допрёт. Я пошёл к Еве. Она ждала меня в прихожей, удивленно осматриваясь и разглядывая фотографии на стене.
– Ну, их нет, – сказал я про потерянных родителей так, как будто не нашёл в магазине любимую пачку макарон, – Пошли к тебе. Может, твои остались.
– А ты один? В семье, в смысле, – я был поражён участием Евы. Она впервые что-то у меня спросила.
– Ну да. Единственный ребёнок в семье.
– А у меня сестра есть.
– Здорово. Похеру абсолютно. Никакого настроения с тобой болтать нет. Паршиво, чтоб я сдох.
Поговорили.
Не вытаскивая отвертки из задних карманов, я закрыл входную дверь, и мы вновь отправились на поиски. Путь лежал в сторону школы, поодаль от которой располагался ТРЦ. Я так понял, что где-то между этими двумя точками интереса живёт моя молчаливая подруга.
Мы вышли на некогда оживленный перекресток, и я по своему обыкновению начал ждать, когда загорится зелёный. Хотел пошутить, мол, какой я дурачок, но передумал. Ева всё также шла сзади. Наверное, она не не хочет разговаривать, а просто слишком сильно переживает, что никого нет.
Мимо нас медленно протекала наша школа. Обычно в выходные кто-то тусил на её территории. Мальчики играли в футбол на стадионе, мамочки выгуливали спиногрызов в детских колясках. Сейчас там никого не было. Безжизненность просто била ключом и уже становилась привычнее и привычнее. Особенно великолепно это ощущение скрещивалось с восхитительным воскресным солнышком. На небе не было облаков, и температура был идеальна для того, чтобы прогуливаться и изучать окрестности.
– Я-то не знаю, куда идти. Давай ты впереди, – предложил я Еве.
– Ладно, – смущенно дала добро она и прошла за меня. То был идеальный момент, чтобы как-то завязать беседу, но я не мог придумать, что можно в такой ситуации обсуждать.
– Страшные сны. Расскажи ей, как тебя сегодня ночью преследовала бабка с топором, а ты с мокрыми штанами от неё убегал. Или как неделю назад ты до кровавой рвоты избивал отца, хотя не хотел этого делать. Может, ты поделишься о том, как злостно «сделал галстук» той девчонке, пока играл с ней в заложников?
От таких мыслях в груди зародилась тревожность и я, зачем-то, начал проигрывать в голове, как буду отбиваться от всяких уродов отвертками.
Мы пришли. Домик у Евы был побогаче моего. Повыше и поновее. Мы, опять-таки, без проблем забрались к ней в квартиру на третий этаж и теперь ждать пришлось мне. Ева быстро скинула обувь и пошла вглубь квартиры. Не зная, сколько я буду столбом стоять у гардероба, я бесцеремонно разулся и нашёл гостевую комнату. Там был маленький изодранный диван, на который я присел, думая, что буду спокойно сидеть и ждать, когда моя несчастная спутница выплачет все слёзы где-то у себя и мы пойдем куда-нибудь дальше.
Кстати, плана дальнейших действий не было и я, как какой-то суперзлодей в своём логове, уселся, закинув ноги и начал, прикидывать, как быть дальше. Каким бы хладнокровным мне не хотелось казаться, мне начала «мешать» Ева.
Я слышал, как она неловко и неуверенно зовёт родителей, где-то ходит, ещё раз их зовёт, но уже с нотами отчаяния в голосе, она зашла в другую комнату, нервно пройдя мимо меня. У неё была покрасневшая кожа вокруг глаз. Она прекратила ходить и начала тихо всхлипывать где-то у себя.
И чё делать? Остаться здесь и ждать, когда она закончит или пойти утешить её? Как её утешить? Я-то думал, что она, как и я, смирилась с этой херней и перенесет утрату достойно. Видать, она с родителями в очень хороших. Меня не надо было утешать, а её надо.
Уже минуты две она у себя в спальне хныкает и не может перестать. Мне дико стыдно. Стыдно, что я пережил такой же опыт не так; стыдно, что хочется ей вытереть слёзы или просто заткнуть словами «Ну нету их, чё рыдать?». К тому же становится немного страшно. Вдруг Ева сейчас возьмет и сделает что-то с собой. Мне одному будет отстойно.
– Да ладно, ща поплачет и успокоится.
Внутренний бесёнок ошибался. Прекращать Ева не хотела. Она по-прежнему сидела в комнате напротив и хлипала. Удивительно, что я из зала это слышал. Она, как будто, специально громко это делала.
– Проверяет тебя. Знаешь же, как бабы любят проверят мужчин на стойкость? Ты проверку проваливаешь. Нет у тебя чувства эмпатии, если не идешь к ней.
Иногда эта гнида говорит дельные вещи.
Но что же сделать? На выбор есть два пути:
Первый – бездействие. Однажды у неё кончатся слёзы и ей нечем будет плакать. Горе отступит, и мы сможем вместе придумать, что будем делать. Плюсы: не надо будет утешать, говорить по душам и заниматься этими гейскими вещами. Минусы: слышать, как эта девчонка рыдает, ужасно больно.
Второй – утешение. Стань для кого-нибудь лучиком надежды и протянутой рукой к спасению – это ведь так приятно, хоть и необъяснимо сложно. Плюсы: пытка чужим страданием закончится. Минусы: есть риск, что Ева ненормально воспримет мою попытку её успокоить и она выгонит меня с криками: «Уйди, тварь. Всё из-за тебя!»
– А из-за кого ещё?
Изначально я склонялся к первому варианту, но каждый страдальческий «хнык», что я слышал, падающей каплей склонял чашу весов к противоположному. Не совсем понимая, что я сейчас буду говорить я пошёл в комнату Евы. Я специально не крался, как крыса, а явно давал знать о своем присутствии, громко вышагивая.
Ева сидела на первом «этаже» двухъярусной кровати и, скорбя, прижимала ладони к лицу, стараясь скрыть от себя одинокий и несправедливый мир, в котором ей не посчастливилось сегодня проснуться. Я присел рядом.
Никакой реакции не было, но я её и не ожидал. Думал, что просто вместе посидеть будет уже достаточно для того, чтобы «начать утешение».
Спустя какое-то время я, морщась и очень не хотя, но в то же время с каким-то горьким сочувствием процедил:
– Мне тоже страшно, Ева.
– Нихера себе. Это искренне?
Ответа не было. Бесконечная утрата и бездонность одиночества поглотили меня. Где-то вдали я слышал хор рыдающих женщин.
Милые нереальные образы тут же покинули меня, и я сказал, зачем-то ещё:
– Мы их найдем.
– Ну ты хороош, парень. Где?
Ответа не было.
Я вспомнил, как однажды холодной весной потерял ключи, пока шёл до дома. Я три раза прошелся до школы и обратно, так и не увидев их. Судорожно вспоминая, где я мог достать что-то из карманов, чтобы эти ублюдские железные ключи могли бесшумно вывалиться, я довел себя до тщедушной истерики. Дома никого не было и родителей ждать пришлось бы долго. Звонить им и сообщать такую неприятную новость мне не хотелось. Истово верив, что меня лишат всех радостей жизни, я решил хранить молчание до последнего. Только сидя у закрытой двери квартиры (в подъезд меня пустил какой-то пацан много старше меня, больше помощи от него не было) я догадался порыскать в рюкзаке и отыскал эти злосчастные потеряшки. Видите ли я забыл, что впервые в жизни, почему-то, решил их туда сложить, чтобы специально не просрать где-нибудь, вот так. Паника совсем выбивает меня из колеи, знаете, да. Я не знаю, почему мне эта ерунда пришла сейчас в голову. Эта бессовестная плакальщица всё не хотела останавливаться и вгоняла меня в такую тоску, что хотелось ей врезать.
– Всё будет нормально, – я решил воспользоваться клишированной фразой, которую, как правило, используют, когда ни черта нормально не будет.
– Ну ты, парень, не в кино же. Хотя давай тогда уж. Иди до конца.
И я пошёл, прикиньте. Взял такой и приобнял своей… Своей рукой! Приобнял мою напуганную подругу за её крохотное плечо. Оно снова уютно уместилось в моей ладони. Я немножко придвинулся к ней и слегка прижался своим телом к ней. Я физически прочувствовал, как две планеты, закончив свой вселенский танец, неизбежно столкнулись друг с другом и взаимно прекратили существование. Кажется.