Валерий Петрович Большаков
Консул

– Перестань, – лениво отмахнулся Искандер. – Рабовладение кажется дикостью в двадцать первом веке, но во втором оно обычно, как дыхание, как снег зимой и листва летом. И не надо сравнивать нас с домашней прислугой. Мы были гладиаторами и ходили по краешку, не зная, долго ли проживем и какой из боев станет для нас финальным. А рабы, что горбатятся «во глубине испанских руд»? По восемнадцать часов, прерываясь на сон-обморок или чтобы проглотить вонючее хлёбово… Для них благо – короткая жизнь, подобная долгой казни. Чем скорее она закончится, тем лучше… А как тяжко живется рабам в латифундиях, где пашут от зари до зари? И как же они завидуют городским! Это у нас их два десятка, а у соседей, знаешь, сколько? Четыреста! У них раб-веларий только тем и занят, что занавески с утра раздвигает, а вечером задергивает. А раб-сферист просто надрывается – его работа заключается в том, чтобы подавать мяч при игре в «треугольник». Так что… Вот ты удивляешься, а не забыл, что я сам родом отсюда? Я имею в виду – из этого времени? Я рожден в Селевкии и мальчиком оказался в рабстве, а отроком попал в твое «родное» время. И как же дико мне было видеть свободных за работой… Никаких шансов!

– Видеть – что… – проворчал Гефестай. – Я и сам из Пурушапуры. Он, – сын Ярная кивнул на Тиндарида, – из Парфии к вам в СССР переместился, а я из этого… из Кушанского царства. Ага… В школу вашу ходил, и года два привыкал к мысли, что все люди равны и раб – это тоже человек. У меня это просто в голове не укладывалось! Как так, думаю: говорящее орудие – и разумное, вроде меня?! Чего-то там хочет, чувствует, соображает? Он же раб!

– Привыкал он! – фыркнул Эдик. – Просто ты не видел невольников в двадцатом веке, но они от этого не перевелись. Девок обычно на Ближний Восток продают, да и за океан тоже, а мужиков… Да вы вспомните, скольких наших пацанов чечены сделали рабами!

– Всё-таки в будущем торговля живым товаром – это преступный бизнес, – сказал Искандер примирительно, – а здесь – обычная купля-продажа… В будущем копят деньги на спальный гарнитур или на машину, а тут – на раба.

– Тоже верно…

Двое слуг засновали вдоль лож – один подносил сотрапезникам чашу, полную свежей воды с отдушкой, а другой вытирал руки хозяев салфеткой.

Во время десерта в трапезную завернул галл Кадмар, по статусу – раб, по факту – друг, товарищ и брат. Рабы-триклинарии как раз обрызгали пол настойкой вербены и рассыпали по нему опилки, окрашенные в цвета шафрана и киновари. Кадмар нетерпеливо распихал слуг, пробираясь к ложам.

– Ну, что там? – подался к нему Искандер.

Галл украсился гордой улыбкой победителя.

– Мы нашли их! – сообщил он. – Завтра они будут участвовать в представлении, только надо успеть переговорить с ними до полудня.

– А где, где будет представление?

– На Марсовом поле, в Септе. Они сами найдут нас на пятой трибуне.

– Отлично! – потер руки Тиндарид. – Отлично, Кадмар!

Обернувшись к триклиниарху, он сделал красноречивый жест: выметайтесь! Рабы с поклонами покинули трапезную.

– Не понял, – сказал Гефестай озадаченно.

– Выкладывай, – спокойно велел Сергий.

Искандер энергично кивнул, и сел, хлопнув себя по коленям. Обычно, оставаясь наедине, четверка переходила на русский, но рядом сидела Тзана, тоже своя, поэтому в триклинии звучала звонкая латынь.

– Надеюсь, вы не забыли, какое нам дали задание? – начал Тиндарид с вопроса. – Проникнуть в Китай и освободить римского посла, консула Публия Дасумия Рустика. А заодно и его ликторов.

Эдик, набивший рот моченым яблоком, издал фонемы, отдаленно напоминающие ответ: «Мы помним!»

– Так рано ж еще, – удивился сын Ярная. – Мы же решили – выедем в апреле. Туда – посуху, обратно – морем. Чего-то ты темнишь, Александрос!

Александрос Тиндарид, привыкший к имени Искандер, довольно улыбнулся.

– Среди вас всех я единственный посещал факультатив по истории древнего мира, – сказал он с долей ностальгии. – Мы собирались по четвергам и пятницам в кабинете у Борь Борича… помните, он в школе историю вел? Собирались и вникали в то, что по программе не проходили. Так вот. Официальной историей трактуется, что первыми римлянами, которых сподобились увидеть китайцы, были фокусники-циркачи из Александрии, и произошло это в сто двадцать первом году… Улавливаете мою мысль?

Улыбка озарения расплылась у Гефестая по лицу.

– Так мы же их сможем там встретить, – сказал он, – в Китае то есть. Точно!

– Неточно, – отрезал Искандер.

– Почему?

– О, совоокая Афина! – возвел очи горе Тиндарид. – Да потому что мы и будем этими циркачами!

– Как это?

– Да так вот, просто!

– Так вот кого ты нашел… – протянул Сергий. – А что, неплохая идея… А это точно те самые циркачи?

– Точно, – твердо заверил его Искандер.

– Да объясните толком! – сердито сказал Гефестай.

– Я понял так, – молвил Эдик, – что мы попадем в Китай под видом этих циркачей… Стоп! Не получится. Нас же сразу раскусят! Ну, какие из нас фокусники, сами подумайте!

– Вот о том и речь, – веско проговорил Искандер. – Завтра же мы пойдем на представление и договоримся с этими цирковыми, чтобы они провели с нами мастер-класс. Времени, конечно, мало, но месяца два у нас в запасе есть. Подучимся, и в путь! Как говорят китайцы, дорога в тысячу ли начинается с одного шага. Главное, прикрытие у нас будет стопроцентное, плюс сопровождающие – этих циркачей уже ждут в Афинах трое китайцев, то бишь серов. Или так – ханьцев. Они впишут нас в подорожные грамоты и проведут до самого Лояна, где проживает император Ань-ди, Высокочтимый Сын Неба!

– А что, – нахмурился Гефестай, – без ки… э-э… ханьцев никак?

– Можно и без – если проявим чудеса героизма. Границы Поднебесной очень строго охраняются.

– Это хороший шанс, – кивнул Лобанов. – Завтра договоримся – и начнем занятия.

– А если не договоримся? – пробурчал кушан, злившийся на себя за то, что не сразу «догнал».

– А если не договоримся, то заставим силой. Проведут ликбез, не выходя за стены преторианского лагеря, а потом их на годик зашлют куда-нибудь в Верхнюю Германию, чтобы зря языками не болтали.

– Если и вовсе языки не отчикают, – ухмыльнулся Эдик. – Наш префект – товарищ крутой, долго уговаривать не любит.

– Короче, – подвел черту Тиндарид. – Завтра встретимся с этими циркачами, и всё станет ясно, как летнее утро.

– Фокусы научимся показывать! – воскликнул Эдик.

– Двинемся из Антиохи,^[9] – сказал Тиндарид деловито, – спустимся вниз по Евфрату до Ктесифона, оттуда через всю Парфию, в пределы Кушанского царства…

– Плавали – знаем! – пробасил Гефестай. – Места, считай, родные. На парфянском я говорю бегло, а воины тамошние… Да какие там воины! Так, недоразумение одно… Помнится, заглянул как-то в ихнюю таверну, а там человек двадцать парфян. И на меня, как пчелы на медведя! А я их хватаю парами, лбами трескаю – и в стороны. Так всех и перещелкал, как в бильярд сыграл…

Лобанов подумал и спросил:

– Слушайте, парни, а не слишком ли крутую игру мы затеяли? Не заиграться бы. И вообще, все как-то странно…

– Что именно? – осведомился Искандер.

– Вот ты говоришь, о циркачах дошло известие… А о консуле, значит, не дошло? Это ж посол, как-никак.

– Именно, что никак! У ханьцев иное представление об иностранных делах, понимаешь? У них так – есть их Поднебесная, а весь остальной мир сплошь вассалы Божественного Императора. И посла воспринимают именно как данника, униженно подносящего дары к подножию трона Сына Неба. Еще вопросы есть?

– Вопросов нет. Ладно, «действуем по вновь утвержденному плану!»

Тзана, призывно улыбаясь, пересела к Сергию и спросила:

– А меня ты возьмешь с собой?

У Лобанова стало портиться настроение.

– Нет, девочка, – сказал он со вздохом. – Дорога нам выпадет трудная и опасная, оставайся ты лучше дома. Так и мне, и тебе будет спокойней. Я очень боюсь тебя потерять, и, случись что, никогда себе не прощу. Оставайся.

– Ладно, – кротко ответила девушка, и потупила глазки. – Еще не весна…

2

Рим, Альта Семита, дом Пальфурия Суры

Готарз, сын Хвасака, принадлежал к роду Гью, одному из семи знатнейших кланов Парфии. Царь царей Осро Первый, тридцать третий потомок славного Аршака, оказал милость Готарзу, приблизив к себе, одарив землями и титулом батеза.^[10] И тут же потребовал отслужить, направив сына Хвасака послом к заклятым врагам парфян – в Рим. Война окончилась, наступило время мира, и шахиншаху надобен был свой человек в стане недавнего противника.

С тех пор минул год, и вместе с пролетевшими днями отпали все страхи Готарза. Римский император Адриан был ласков с послом шаханшаха, положил Готарзу щедрое содержание и поселил на втором этаже многоэтажки-инсулы, принадлежащей вольноотпущеннику Пальфурию Суре.

По всему первому этажу инсулы тянулся ряд лавок, скрытый в тени портика, а ко второму этажу были приделаны лоджии, подпертые консолями из травертинского камня. По пилястрам лоджий и перилам карабкались вьющиеся растения… Определенно, с улицы резиденция посла выглядела весьма респектабельно. Да и внутри было на что посмотреть – одни фрески на стенах чего стоят! А потолок, заделанный позолоченной алебастровой штукатуркой? А мозаичный пол, зимою обогреваемый воздухом, поступающим из подвальных печей? Разве не чудо?

Готарз, вялый и разбитый, выполз из-под одеяла, и ступил на теплый пол, попирая роскошную пышногрудую нимфу на мозаике.

Да, припомнил батез, Плавтия Ургуланилла была не хуже… Матрона наслаждалась изысканными пирожными непристойной формы и распалилась так, что овладела послом царя царей с неистовством Пасифаи. Да-да, не он – ею, а она – им! Готарз поморщился, с трудом ворочая свинцовые слитки мыслей.

…Они смаковали хлеб из пшеничной муки тонкого помола, набивали брюхо гусиной печенкой и трюфелями, выловленной в Таормине барабулькой и жирными пулярками… После жаркого Фортуната сплясала «кордак», ловко изображая пьяницу, а после та… как ее… черненькая и гибкая уроженка Гадеса, исполнила сладострастный танец. Ах, как она приседала, как дико вращала бедрами под стук кастаньет! И до чего же мерзки были эти римляне… О, Ардвичура-Анахита! Рыгать за римским столом в порядке вещей – это оправдывается философами, для коих следование природе – высшая мудрость. А бывший император Клавдий, будто в развитие их учения, издал указ, дозволяющий издавать иные, связанные с газовыделением шумы, от которых даже арабы воздерживаются…

Готарз простонал. Все бы хорошо, вот только зачем он столько выпил старого сетийского вина, столь жаркого, что оно «воспламеняло снега»!

– Ах, моя голова!.. – простонал батез.

И тут сквозь пульсирующую боль прорвался грохот – сухонькие пальчики слуги Фарабахтака легонько постучали в дверь.

– Войди! – страдающим голосом сказал Готарз.

В опочивальню вошел крепкий жилистый старик в парфянских шароварах, эллинском хитоне и в римских сандалиях. Он поклонился и доложил:

– Явился Луципор. Говорит, важные вести…

Решив покориться неизбежному, батез смирился:

– Пусть войдет.

Фарабахтак поклонился и вышел, небрежно кивая гостю. Гость, закутанный в рваный плащ, вошел, часто кланяясь. Отличался он густым рыжим волосом, произрастающим не только на голове, но на худых голенастых ногах, а по бледному лицу были щедро рассыпаны веснушки, почти сливаясь на большом красном носу, который, к тому же, был вздернут сапожком.

– Привет тебе, сиятельный! – искательно улыбнулся Луципор.

– Говори, – вздохнул Готарз.

Раб еще разок согнулся в поклоне и заговорил:

– Ты мне заплатил, чтобы я… того… смотрел и слушал, что там преторианцы болтают. А если я важную весть сообщу, дашь еще?

Батез, припоминая, что он посол, сдержался и уточнил:

– А весть в самом деле важна?

– О, еще как! – с жаром сказал Луципор.

– Выкладывай – и получишь пять денариев.

– Десять!

– Хорошо, десять. Но если весть, принесенная тобой, пустяковая, я велю всыпать тебе десять плетей!

Луципор, волнуясь и торопясь, выложил всё, что подслушал в триклинии Сергия Корнелия.

Готарз до того встревожился, что позабыл о похмелье – вскочил и принялся ходить взад-вперед. Весть действительно была важная. Отсчитав десять денариев, батез подумал – и добавил еще пять.

– Держи, – сказал он, протягивая плату шпиону. – Шныряй за преторианцами повсюду. Узнаешь что-то еще, немедленно сообщи мне! Днем или ночью – не важно. Понял?

– Да, господин, – ответил Луципор, лаская пальцами монеты. – Будет сделано, господин.

– Ступай…

Рыжий раб скользнул за двери – и на пороге тут же застыл Фарабахтак.

– Найди мне ацатана Орода, – распорядился Готарз. – Где бы он ни был, пусть срочно идет сюда.

Старый слуга молча поклонился и вышел.

– Вай, моя голова… – сморщился батез. – Как же некстати ты подводишь меня…

Двумя часами позже Ород Косой, сын храброго Симака, был доставлен пред очи парфянского посла. Ород выглядел как типичный парфянин – невысокий и сухощавый, а острый, с горбинкой нос его словно раздвигал круглые щеки – как у тех крылатых быков с человечьими головами, что сторожили вход во дворец персидских владык. Вокруг пухлых губ курчавилась черная борода, завитая колечками по ассирийской моде, а сросшиеся брови нависали над пронзительными, зоркими глазами, изрядно косящими. Одетый в широченные шаровары и длинный кафтан из тонкой шерсти, с конической бараньей шапкой на голове, Ород выделялся в толпе римлян, но его это лишь забавляло и словно придавало значимости.

Происхождения Ород был незнатного, хотя и приходился дальним родственником одному вазургу – царскому вельможе из рода Каренов. Вазург и пристроил бедного родственника помощником посла.

– Искали, достопочтенный батез? – сказал Косой вкрадчиво, не забывая отвесить поклон.

– Искал, – буркнул Готарз.

Побродив по комнате, словно собираясь с мыслями, он начал с главного:

– Отряд фроменов^[11] будет пытаться весною проникнуть в страну Хань, чтобы спасти своего посла.

Ород продолжал смотреть на батеза все также, не моргнув, не вздернув бровь. Готарз сердито засопел.

– Вижу, ты не понимаешь, насколько это опасно! – сказал с недовольством.

– Опасно? – удивился Ород.

– Именно! Или ты думаешь, это случайность, что еще ни один фромен не добрался до Ханьской державы? Нет! Мы не пропускаем туда ни одного чужака, а тем более фромена! Сказать почему, или сам догадаешься?

– Сказать…

– Шёлк!

– Что?

– Шёлк, дурья твоя голова! Купцы из парфян закупают шёлковые ткани у ханьцев и перепродают их фроменам с громадной наценкой. В этом секрет их богатства! А сказать, чьих кровей те купцы? Скажу, ибо сам ты недогадлив! Все они или Карены, или Сурены, или Михраны, или Гью. Теперь понял? Если фромены станут сами покупать шёлк у ханьцев, то всем нам грозит бедность!

– Даже царю царей? – слабым голосом поинтересовался Ород.

– Даже шахиншаху, ибо он – один из нас. Наши роды правят Парфией, несут славу своей земле, а домам своим – фроменское золото и серебро. Теперь до тебя доходит?

– Доходит, – бодро сказал Ород. – Этих фроменов, которые… э-э… осмелятся проникнуть в Хань, надо убить.

– Правильно! – сказал Готарз с оттенком удивления. – Надо же, дошло… Вот этим ты и займешься, Ород. Я приказываю тебе именем царя царей найти и уничтожить этих фроменов.

– Скажи мне, где они живут, – пылко воскликнул Ород, – и мой меч сразит их!

Готарз с сожалением посмотрел на него, и покачал головой.

– Не сейчас, – сдержался он, – и не здесь. Если убить этих фроменов на их же земле, это сразу станет известно, и на кого подумают? Верно, на меня. Нет, Ород, фромены должны исчезнуть. Именно исчезнуть! Стать пылью, стать гноем земным! Значит, ты должен будешь выполнить мое поручение где-нибудь за Фуратом – там фроменов никто искать не будет, там уже наши земли. Подстереги их в столице… Я дам тебе нужные грамоты к марцбану Тизбона, и он выделит тебе воинов…

– Сотню! – выпалил Ород.

– Хватит и полусотни. Кстати, знаешь ли ты, почему свой выбор я остановил именно на тебе?

Преданно выпученные глаза Орода выразили полнейшее непонимание.

– А потому, что ты разумеешь речь ханьцев и сможешь с ними объясниться. Так или не так?

– Так, достопочтенный. Когда мне отправляться в путь?

– Не спеши. Живи пока, веселись и радуйся. Фромены начнут поход не ранее апреля. Ты отправишься пораньше. Скажем… Через два месяца. Понял?

– А как же!

– Мои люди покажут тебе этих фроменов. Запомни их лица и голоса, чтобы не спутать. И помни – сейчас ты никто, и лишь благоволением твоего дяди поднят в ацатаны. Если же ты исполнишь данный мною приказ в точности и фромены исчезнут, как туман в жару, я обещаю замолвить за тебя словечко перед шахиншахом – и он еще больше возвысит тебя и род твой. Возможно, тебе будет дарован титул фратарака…^[12]

– О! – расширил глаза Ород. – Арамазда^[13] свидетель, я буду стараться! Все сделаю, как ты велишь!

– Ступай, – помягчел Готарз. – Готовься и жди, когда тебя позовут.

Молодой парфянин, возбужденный картинами будущего величия, вышел, тихонько прикрыв дверь за собою.

«Какая почтительность…» – усмехнулся посол. И поразился – головная боль совершенно покинула его.

Повеселев, Готарз подошел к бронзовой статуе Анахиты и согнулся перед нею в низком поклоне.

– О, Ардвичура-Анахита! – взмолился он. – Окажи нам помощь! Если ты направишь руку Орода смести жизни фроменов с этой, созданной Арамаздой земли, я воздам тебе тысячу жертвенных возлияний из хомы и млека!

Древняя богиня по-прежнему хранила надменную улыбку всевластия и провидения. Зная всё наперед, она ничего не обещала…

Глава 2,
в которой Сергий делает первый шаг по дороге в десять тысяч ли^[14]

За ночь тучи рассеялись, утро выдалось холодным и ясным. Рябиновое солнце калилось, забираясь повыше в небеса, желтело, всплывая по-над горизонтом, выбелилось, переключилось на полную мощность, окатывая продрогшую землю первым теплом – это было как знамение, как провозвестие скорой весны.

Сергею Лобанову, привыкшему к русским морозам и метелям, римская зима казалась межсезонным похолоданием, недолгим и несерьезным. Реки и ручьи не замерзали, и не каждую ночь лужи затягивало тонким, как папирус, ледком. Кипарисы и лавры даже не думали желтеть и опадать, повсюду зеленела трава.

Но римляне зябли. Народ прятал ноги в вязаные обмотки, кутался в короткие шубейки из белых шкур киликийских коз, мохнатых овечьих, коричневых оленьих, рыжих лисьих. Из сундуков доставали стеганки, подбитые пухлой ватой египетского госсипия, и накидки из желто-коричневого, не отбеленного сукна, а люди побогаче грелись под теплыми плащами из бобрового меха.

На этом фоне штаны и куртки преторианцев не особенно бросались в глаза – тепло одетым варварам даже завидовали.

– Кажись, распогодилось, – сказал Эдик тоном заезжего из деревни. – Чай, к весне повернуло.

– Слышь, ты, крестьянин, – окликнул его Гефестай. – Ты, часом, не ошибся адресом? Тут, вообще-то, Рим.

– Знамо дело, – солидно ответил Чанба, – на том стоим. Куды ж бедному крестьянину податься?

– Топай, топай, сельхозпроизводитель, – проворчал Тиндарид. – Устроим тебе смычку города с деревней…

Лобанов не принял участия в веселой перепалке, он шагал впереди честной компании, ведя друзей за собой.

Преторианцы спускались с Палатина по Скала Анулярия – Лестнице Колец, названной так из-за близости к мастерским ювелиров. Скала Анулярия была широченной – шагов двадцать поперек! – и спадала по склону уступами: пройдешь пять ступеней – и площадка. Посередине лестницу разделял барьер, украшенный статуями. Римляне нескончаемыми толпами спускались и поднимались по ступеням. Вверх и вниз, как заведенные.

– Прямо эскалатор, – сделал замечание Эдик.

– Ага, – поддакнул Гефестай, – да еще в самый час пик! Откуда их столько набралось?

– И не говори! – энергично высказался Чанба. – Понаехали тут…

Выбравшись на древнюю Виа Сакра – Священную Дорогу, – четверка благополучно вышла к Форуму, своего рода Красной площади Рима. Это было величественное нагромождение громадных базилик и пышных храмов, тяжеловесных арок и монументальных статуй. Любой римлянин, попадая на площадь Форума, вытягивался, словно подрастая, и гордо распрямлял плечи, ибо Форум был центром Рима, центром великой империи, созданной поколениями знаменитых цезарей и безвестных тружеников.

Искандера сразу потянуло к Проходному форуму, нижней части улицы Аргилет, где торговали папирусами, а Эдик запросился в «супермаркет».

– Куда-куда? – вытаращился Тиндарид.

– Так наш Эдикус именует рынок Траяна, – объяснил Сергий.

– Ну давайте зайдем, – канючил Чанба, – все равно ж еще рано, успеем, тут до Септы пять минут ходу!

Искандер глянул на Лобанова, но тот не обратил внимания на нарушителя дисциплины – он заметил слежку. Четверо несомненных южан, парфян или сирийцев, закутанных в черные плащи, неотступно следовали за преторианцами с самого Палатина. «Кто ж это догадался установить за нами наблюдение? – терялся в догадках Сергий. – Или мерещится?»

Но нет, преследователи упорно топали за преторианцами, не догоняя и не отставая. Слежка велась очень непрофессионально, очень грубо – южане тупо шагали следом, а самый наглый и самый злой с виду постоянно вырывался вперед. Его отличала особая примета – сильное косоглазие, из-за чего полнощекое, недоброе лицо обретало пугающее выражение.

– Ну давайте сходим, – ныл Эдик.

Каково же было его изумление, когда Лобанов вдруг кивнул:

– Давайте.

Гефестая с Искандером тоже удивила необычная уступчивость командира, обычно твердого и властного, но Сергий дал негромкое объяснение:

– Идите, как шли, не оборачивайтесь. По-моему, за нами следят.

– Кто? – сделал большие глаза Чанба.

– Не знаю. Четверо смуглых в черном.

– Один из них косой? – поинтересовался Тиндарид, делая вид, что любуется стеной из огромных глыб пористого туфа, ограждающей форум Траяна.

– Точно.

– Тогда вперед. Если эти опять за нами пойдут, значит, точно слежка.

В фиолетово-серую плоскость стены-ограды, по высоте не меньше семиэтажного дома, была вставлена триумфальная арка из белого мрамора. Три ее пролета: средний – гигантский и два боковых – поменьше – выводили на обширную эспланаду. Глаза, видевшие эту необъятную плоскость, обманывали мозг – плиты цветного мрамора, замысловато чередуясь, создавали образ не площади, а пирамиды. Чудилось, что середина огромного прямоугольника, замкнутого колоннадами, поднимается выше, чем края. А в центре на постаменте полированного гранита возвышалась конная статуя почившего императора Траяна, отлитая из бронзы и покрытая золотом. Неколебимая, монументальная мощь!

– Пошли, пошли, – заторопил Сергий приотставших друзей. – Никогда не видели, что ль?

Роксолан зашагал к проходу между колоннами, и вышел к гигантскому, облицованному мрамором полукружию шестиэтажного рынка Траяна.

На первом этаже наружу открывались небольшие лавочки, где торговали цветами и фруктами. Этажом выше друг к другу жались обрамленные лоджиями с широкими арками длинные сводчатые залы, по которым деловито перебегали продавцы вина и масла. На третьем и четвертом этажах торговали испанской шерстью, пестрым халдейским шёлком, тонким александрийским полотном, арабскими пряностями, жемчугом с берегов Эритрейского моря, алмазами из индийских копей, слоновой костью из Африки, и так далее, и так далее.

На пятом располагался парадный зал, где раздавали хлеб и заключали оптовые сделки, а на последнем, шестом, помещались садки рыбного рынка; часть из них соединялась трубами с акведуками, доставляющими чистую пресную воду, в другие же заливалась вода морская, набранная в Остии. Супермаркет!

– Подниматься будем? – спросил Гефестай.

– Зачем? – пожал плечами Сергий. – Наши «друзья» притопали за нами. Такая настойчивость достойна вознаграждения.

С этими словами Лобанов круто развернулся, и сделал пару шагов назад, неспешно вынимая из ножен свой верный акинак.^[15] Преследователи-«топтуны» замешкались. Двигаясь по инерции, они едва не столкнулись с Сергием, а тот недолго думая уткнул острие меча в грудь косоглазому.

– Стоять! – холодно сказал Лобанов.

В косых очах черных, очах жгучих проглянула растерянность, тут же сменившаяся страхом и озлоблением. «Топтун» сжал кулаки, потянулся было под плащ…

Но рядом с принципом-кентурионом уже стоял Искандер, поигрывая сразу двумя мечами. Гефестай, приблизившийся с другого боку, красноречиво похлопывал плоской стороной гладиуса по открытой ладони.

Потом возник Эдик Чанба. Воинственно уперев руки в боки, он осведомился по-чекистски прямо:

– Кто такие? На кого работаете? Почему следите за нами? Не слышу ответа!

Криво улыбаясь, косой поднял руки, демонстрируя исключительное миролюбие, и отступил. Остальная троица тоже сдала позиции. Бросив гортанную команду, косоглазый круто развернулся, желая удалиться.

– Эй, вы куда? – рявкнул Эдик. – А ну, стой!

Лобанов положил руку ему на плечо.

– Пускай себе топают, – сказал он. – С дерьмом лучше не связываться.

– Они говорили на парфянском, – сказал Искандер задумчиво. – Не нравится мне это…

– Вывод: не расслабляться! – проговорил Лобанов, и указал прежний путь: – В Септу!

Преторианцы гурьбой миновали Ратуменновы ворота в древней городской стене и вышли на виа Лата – Широкую улицу. Их обгоняли суетливые римляне. Важно прошествовала матрона, капитальная женщина с величавой поступью слонихи. За нею семенили три рабыни, нагруженные шкатулками и корзинками с едой. Пыхтя от усердия, прошагал краснолицый мужчина в накидке с широким красным подбоем, положенным сенатору. Его сопровождали четверо дюжих рабов, откормленных, мордатых, лоснящихся.

Попалась навстречу весталка в длинном, до земли, платье, закутанная в плащ и белое покрывало. Ее голову охватывала шерстяная повязка. Весталка прошла мелкой походкой, едва поспевая за здоровенным ликтором, вышагивающим впереди. Ликтор, небрежно удерживая на плече вязанку прутьев, обмотанных красным ремешком, выпятив вперед челюсть, ступал широко, являя себя и любуясь собой.

По правую руку, за великанской базиликой Ульпия, маячила колонна Траяна – еще не облезшая до тусклой белизны паросского мрамора, а ярко раскрашенная, впереди же распахивалось Марсово поле, перегороженное десятками портиков.

Что такое портик? Всего лишь крытая галерея – два ряда колонн и перекрытие сверху. Но когда можно пройти всё Поле вдоль и поперек, не выходя из тени портиков, это впечатляет. Тысячи колонн из драгоценных пород мрамора поддерживали навесы этих галерей, а многие капители были отлиты из коринфской бронзы и позолочены, а пол инкрустировался яшмой и гранатом. Но не за эту роскошь любили римляне свое Марсово поле, а за красоту, умноженную мудрой заботой. Прекрасные здания, расположенные вокруг, вечнозеленый газон, венец холмов, спускающийся к самой реке, а главное – простор! Горожанин испытывал буйный восторг, когда вырывался из шумных теснин римских улиц на поляны и аллеи Марсова поля, где можно было вволю гонять на колесницах, гикая и свистя, и не мешать при этом любителям перекинуться в мяч, или тем, кто искал уединения. Места хватало всем.

Огромные площадки, огороженные строгими линиями портиков, были засажены буками и миртами, лаврами и кипарисами. Своей платановой аллеей и бронзовыми скульптурами зверей славился портик Ста колонн, а портик Помпея мог похвастаться двумя пышными клумбами. Меж ухоженных зарослей блестели зеркала прудов, били фонтаны, струились водопады, а сотни прекраснейших статуй грелись на солнечных местах, радуя взор.

В общем, можно сказать, что Марсово поле было огромным парком культуры и отдыха. Но не только. В портиках копились бесценные сокровища – фрески на задних стенах, картины, статуи, восточные редкости. К примеру, под портиком Агриппы помещалась географическая карта империи – Orbis pictus, – а в портике Аргонавтов глазам ценителей представала знаменитая картина, изображающая взятие золотого руна. В одном только портике Октавии, чья мраморная ограда обрамляла два храма-близнеца Юпитера и Юноны, помещались великолепные статуи работы Лисиппа, изображающие Александра и его военачальников в битве при Гранике. Тут же находились две Венеры – Фидия и Праксителя. Сотни картин знаменитейших художников были развешаны в портиках – и ни одному римлянину даже в голову не могло прийти красть их или портить. Что же говорить о будущих поколениях, от которых изваяния и полотна прятали в музеях, но даже это не спасало шедевры…

– О чем задумался, детина? – спросил Сергий, поглядывая на Искандера, шагающего с отрешенным видом.

– Да так, – откликнулся Тиндарид, – навеяло… Я все думаю, а не напрасно ли Адриан замирился с парфянами? Войну для того и ведут, чтобы добиться лучшего мира, но ведь этого нет. Адриан, по сути, просто отдал то, что было завоевано…

– «За что боролись?!», да? – криво усмехнулся Чанба.

– Именно. За что? Может, стоило продолжить дело Траяна? Пойти на жертвы, но присоединить Парфию?

Лобанов хмыкнул, а Эдик неожиданно серьезно сказал:

– Это Азия, Сашка. Азию можно завоевать, но победить – нельзя. Вспомни своего тёзку, Александра Филиппыча Македонского. Завоевал всю Персию, а толку? Азиаты просто сделали его своим царем царей – и успокоились. А тому, видать, понравилось, когда царедворцы у ног его пресмыкались! Он и своих македонцев заставил на пузе ползать… Не-е, Восток – дело тонкое, он любого переборет и переделает по своему образу и подобию.

– Что да, то да, – уныло кивнул Искандер. – До сих пор в Селевкии правящая верхушка из эллинов, а проку от этого? Еще в моем детстве я видел золотой статер с изображением Просветленного, а имя его было выбито на эллинский манер – «Буддо». Представляете, как там все мешается, плавится, растворяется? Пройдет еще пара веков, и весь наш эллинизм полностью переварится Азией…

– Помню, – сказал Сергий, – Марций Турбон однажды разоткровенничался, стал вспоминать, как они вышли к Персидскому заливу и как император Траян расстраивался, глядя на горизонт, что уже немолод, а то бы взял да и поплыл Индию завоевывать, как Александр.

Ведь ему Парфия не была нужна, ему земли за Индом подавай! А он уже тогда выдохся, устал до потери пульса, да и годы брали свое. Годы – это раны, а раны – это хвори, это немощь, это когда всё без разницы… Наверное, он и сам понимал, что не удержать ему Парфии. Ну, взял он Ассирию, взял Армению, а дальше что? Он же самый краешек откусил, да и тот проглотить не смог – восстания пошли такие, что никакая резня не поможет.

– Просто Адриан – нормальный хозяин, – пробасил Гефестай. – Он решил сберечь то, что есть, стал созидать, а не разрушать. И правильно! Помните, по истории, как Бисмарк заклинал немцев не ходить войной на Россию? А Гитлер не послушал дядю Отто, попер, как дурак, на восток…

– Любопытная параллель, – улыбнулся Искандер. – И здесь Восток победил победителя!