Медовый рай – Валерий Бочков

Начавшись как обычный полицейский детектив, роман превращается постепенно в психологический, захватывающий тебя триллер.

Бочков-писатель пытается найти ответ на вопрос одного сумасшедшего персонажа: «Это Бог или дьявол так спланировал? Всю эту свинскую жизнь?» А перо художника Бочкова рисует нам «цвет неба. Здесь в пустыне, оно было пронзительно синим, ядовито-ярким, как раствор медного купороса», "щедрую россыпь медленно тающих самоцветов: желтоватых топазов, сиренево-ледяных топазов, сочных рубинов», ночь «фиолетово-плюшевую…» И ранит отсутствие привычного американского хэппи-энда. Круг замкнулся.

Валерий Бочков продолжает радовать тем, что подметила в его предыдущем романе «К югу от Вирджинии», Галина Юзефович: неожиданно приятным миксом истинно русского психологизма и голливудской кинематографичности. Валерий Бочков пишет, безусловно, масслит, но масслит качественный и, как бы это парадоксально ни звучало, не очень-то массовый. Чудовищные обстоятельства, в которые попала главная героиня Соня Белкина по прозвищу Белка – её обвиняют в убийстве; красивые пейзажи и продуманное пространство романа, в котором ты никогда не захотел бы оказаться наяву, но с удовольствием погружаешься в литературе; женская колония в аризонской пустыне с издевательским названием «Медовый рай»; колоритные персонажи, то симпатичные, а то вызывающие дрожь – и почти полное отсутствие сюжета, прорывающееся под конец совершенно голливудским экшеном.

Всё это главной героине Соне – моей, значит, тёзке – уже неважно. Жизнь в колонии скучна, страшна и порой очень опасна, но куда больше событий снаружи Белку волнует происходящее внутри: она с ужасом ждёт, что умрёт застреленный ей – нельзя сказать, что совсем случайно – полицейский, и 10 лет строгого режима заменят на электрический стул.

Переживание ада на земле, где за каждым кругом непременно следует ещё один, автор передал очень хорошо – и завершил катарсически.

Если бы каждый художник начал писать книги, мир изменился в лучшую сторону. Не случайно же художник картины не рисует (так говорят лишь дилетанты), а пишет. Холст… лист… Слова до удивительного созвучны. У книг и картин вообще много общего. Краски, тени, эмоции. И те и другие являются, в первую очередь, результатами вдохновения. Хотя, конечно, писатели бывают разными. Хорошими и плохими. Мастерами с большой буквы и графоманами. Художники тоже. Вроде краски одни и те же. И буквы у каждого одинаковые. Их в алфавите всего-то тридцать три. А книги получаются такими непохожими друг на друга. Так же, как и картины. Красок еще меньше. Основных цветов лишь три: красный, синий и зеленый. Всего ничего. Лишь Мастер может распорядиться ими искусно.Валерий Бочков не писатель. Ну то есть с профессиональной точки зрения не писатель. Писать начал, когда возраст приблизился к пятидесяти. Копил впечатления всю жизнь, не торопился. Вошел в литературу зрелым человеком. Такое случается. Это не когда ты закончил Литературный институт и научился (порою и неплохо) заниматься словоблудием. Это иначе. Когда жизнь, которую ты прожил (не прожил совсем… а прожил ту, что раньше, а другая впереди… видели бы вы Бочкова… свеж, бодр, длинноволос, эдакий американский стильный денди с русскими корнями), дает тебе словно посыл, импульс, толчок, и ты пишешь, и не потому что тебе сильно хочется попасть в толстый литературный журнал и получить там скромный гонорар в несколько тысяч рублей (а то и вовсе не заплатят – литературные толстяки сегодня, увы, считают каждый рубль, а сколько это по текущему курсу доллара – тьфу, жалкие центы), а потому что есть такая штука, ну что-то вроде самовыражения, и она определяет твое «я» на далекое ближайшее время, и ты уже живешь не деньгами, не тщеславием. Живешь этим самым своим «я» и желанием рассказать миру о том, что посетило тебя, чем заселило твою душу, сердце твое. Самого тебя. Ты открываешь крышку компьютера, открываешь тетрадь в линейку, точишь гусиное перо, карандаш Кохинор (ненужное – зачеркнуть) и начинаешь работать. А скорее даже не работать вовсе – работа, это когда муки и пот, усталость и с 9-ти до 18-ти трудовой день минус перерыв на обед. И еще надо до 17-го числа сдать работу редактору. Ну или хотя бы до 20-го. Это вообще дэд-лайн. А ты не можешь. Во-первых, потому что вчера бухал с одноклассниками и жаловался им на жизнь, на жену, которая не любит, на жмотов, которые работают в редакции и на дочь, которой плевать на отца, и она в свои семнадцать уже крутит с одним коммерсом, который тебе ровесник, но у него «Гелентваген» и вообще просто у него бабки, а у тебя их нет, и не было никогда, потому что, ты, бл…, творческая личность. А во-вторых, у тебя просто нет вдохновения. А нет его, потому что ему неоткуда взяться. Но ты, конечно, знаешь, что в итоге работу свою сдашь, раз уж обещал. Но это будет именно работа, и главный редактор станет морщиться, читая текст. А книга – это другое совсем. Книга – это любовь, это когда нет никаких обязательств, это когда вокруг вообще ничего нет – завтрака, обеда, времени, горячей воды и электрической бритвы. Есть только любовь. И ты пишешь, пишешь и пишешь.Бочков – не писатель. Бочков – художник. Окончил художественно-графический факультет МГПИ (запомните сейчас оба эти слова через дефис – ХУДОЖЕСТВЕННО и ГРАФИЧЕСКИЙ – пригодится для понимания этого человека). «Более десяти персональных выставок в Европе и США», – фиксируется в нашей памяти краткая справка об авторе. И это, черт возьми, и отличает Бочкова от многих других – в каждой, ну или почти в каждой строке его нового романа «Медовый рай» видны, прежде всего, не каллиграфически выведенные пером строчки, слышны не удары пальца по клавиатуре. Вовсе нет. Виден цвет! Нет, не так! Роман написан не черно-белым шрифтом Times New Roman четырнадцатого кегля, а красками. Вот так будет, пожалуй, правильнее.Цвет!«Белку удивили именно две вещи – название и цвет». «Официально тюрьма именовалась длинно: „Женское исправительное учреждение имени Джулии Расмуссен“. Названием этим автор сразу предупреждает читателя – такой тюрьмы нет! Роман – вымысел. Он не основан на реальных событиях. Джулия из романа – столетней давности первый директор тюрьмы. Настоящая Джулия Расмуссен – в недалеком совсем прошлом президент компании „Мэри Кей“. Впрочем, фамилия ее не важна… важна жизнь Софьи. Сони Белкиной. Белки. Американки русского происхождения, уехавшей вместе с родителями в трехлетнем возрасте из Москвы в США на ПМЖ. И даже не ее жизнь. Смысл жизни. Соне – 18 лет. Она убила полицейского. За то, что полицейский убил ее отца. За то, что отец стрелял из своего ружья в воздух и угрожал дирекции аттракционов, где работала Соня. За то, что хозяин аттракционов, бандит Саламанка изнасиловал Соню Белкину. Саламанка – наркобарон. Хозяин целого штата. Целой земли. Мини-мира. Хозяин жизни. Той, в которой существуют (именно существуют, не живут!) Белка, ее отец и еще тысячи таких же, как они. Саламанке все можно. У него много денег. Он устанавливает правила, а все остальные по ним живут. По этим правилам изнасилованная Софья Белкина становится заключенной женской тюрьмы в Аризоне. Единственной тюрьмы штата, где приводят в действие вынесенные приговоры смертной казни. Этой казни ожидает и она.Бочков – не писатель. Ну то есть с профессиональной точки зрения не писатель. Бочков, прежде всего, художник. Цвет! Цветом полна практически каждая страница книги. Роман, описывающий тюремную жизнь, по определению своему, казалось, не может быть цветным. Какие в тюрьме краски – серый, черный… а тут вдруг тюремный мир неожиданно и чрезвычайно умело раскрашивается автором во все цвета радуги. „Медовый рай“ по праву можно назвать одним из самых красочных произведений последних лет. Художник (писатель? – да разве можно делать противопоставления) пишет роман словно картину. Первая же страница наполняет глаза читателя ультрамарином. „Цвет неба. Здесь в пустыне, оно было пронзительно синим, ядовито-ярким, как раствор медного купороса“. Страница за страницей – разноцветны как краски лета. „Малиновая красота рассвета…“, „щедрая россыпь медленно тающих самоцветов: желтоватых топазов, сиренево-ледяных топазов, сочных рубинов“. И даже ночь у Бочкова „фиолетово-плюшевая…“, и в ней „лошади, будто отлитые из черной стали…“. Главная неодушевленная героиня романа – рыжая Гертруда – электрический стул, на котором казнят приговоренных, покрыта „эмалевой краской апельсинового цвета“. Лестница в тюрьме выкрашена „в ярко-желтый цвет… как цыпленок“. Даже страшный, разрушающий все на своем пути смерч представляется динамической картиной в HD качестве. „Солнечный шар коснулся горизонта и неожиданно стал багровым. Желток превратился в нарыв, осветив полнеба малиновым заревом. На миг все вокруг – пустыня, стены, тюремный двор, лица женщин – окрасились теплым персиковым цветом. У Белки перехватило дух – этот сказочный свет, золотой, с прозрачными лиловыми тенями, казалось, лучился добром и покоем… На западе вспыхнула и погасла пунцовая полоса, похожая на рану…“.Бочков не просто художник. Он к тому же и график (вспоминаем название факультета). Если внимательно вчитаться в книгу, то замечаешь, что роман его тоже художественно-графический. Ни одного своего героя он не выписывает тщательно. Одна-две черты, но именно благодаря этим штрихам они впечатываются в память читателя. „Глория, плечистая негритянка, бритая под ноль“, „беззубая Клер“, охранник, Питер, у которого „на месте глаза темнела впадина со склеенными веками“, Курт, хозяин отеля – „толстый дядька с белыми моржовыми усами“. Саламанка – „брюнет, неспешный, с туго зачесанными волосами“. Список можно продолжать. Бочков в описании героев скуп на краски, но это лишь подчеркивает его мастерство, благодаря которому грифельный карандаш в умелых руках делает любого, даже самого малозначимого героя книги, запоминающимся.В книгу вчитываешься не сразу. Она как провинциальная дорога: ухабы, рытвины, не разгонишься, а потом – выезд на главную, хайвэй и дальше педаль газа в пол и только захватывает дух. Роман „Медовый рай“ изначально воспринимается читателем как сценарий к полицейскому боевику. По „Раю“ действительно легко снимать фильм. Сюжет прост, а изначально даже обманчиво представляется примитивным – восемнадцатилетняя девочка в американской тюрьме, неадекватный директор, полусумасшедший охранник, соседки по камере со сломанными жизнями. Сколько таких боевиков видел каждый из нас. Выставляй свет, подбирай главных актеров, раздавай роли. Сьемки можно начинать хоть завтра. Позже становится ясно – первое впечатление обманчиво. „Медовый рай“ вовсе не о тюрьме. Бочков писал книгу о другом. „Рай“ – о несправедливости самой жизни. Он, в первую очередь, о несправедливости мира, в котором правят не мудрость, не разум, не доброта, а деньги, зло и жестокость. „Рай“ о том, что в мире, созданном Богом, правит не Бог, а дьявол, нагло столкнувший старика с насиженного места. Бог слаб и тщедушен. Он словно тот адвокат, которому поручили защищать Белкину в суде, маленький пупс, с розовым лицом, перекладывающий с одного конца стола на другой свои бумаги. Бог никого (и это самый страшный вывод романа) не может защитить. Богу нет дела до Сони Белкиной. До других людей ему тоже нет дела. Он стар и немощен. Ему надо домой. А еще ему надо купить по дороге „Вискас“. У Бога дома кошка. А у дьявола – доберманы. Дьявольские псы. Охраняющие тюрьму. Охраняющие мир, в котором живут люди. Молчаливые, юркие, злые. Весь мир – тюрьма. И он, Дьявол, в мире этом – Бог. Псы у ног и черный „Ландкрузер“ с надписью вместо номера – „El Dios“ (Бог – в переводе с испанского!). А еще деньги. Много денег. Сейф, который даже не надо запирать. Потому что никто не осмелится его открыть, кроме него самого. „Я собственными руками выдавлю глаза вору, отрежу голову его жене, а детей скормлю койотам“, – смеется дьявол, положив свои ноги в сапогах на край стола. У дьявола черные, зачесанные назад волосы. И любимая цифра – 13. Это он хотел уничтожить космический корабль „Апполон-13“ с четырьмя пассажирами на борту. 13 апреля, 13 часов, 13 минут… Вот только брат начальника тюрьмы, второй пилот „Апполона“ Фред Хейз с дьяволом не согласился: „…я понял, что только я и я один решаю жить мне или умереть. И до тех пор, пока я не поставил на себе крест, я жив“. Змеиным укусом поражают эти слова Соню Белкину и заставляют жить, бороться, даже когда начинает казаться, что в жизни нет больше смысла. Да даже и не бороться, а просто самой решать. Самой, потому что Бог слаб, а покоряться Дьяволу нет никакого желания.„Отчего полдюжины смертных грехов стали не просто нормой, они превратились в цель жизни?“ – спрашивает саму себя Соня Белкина. „Кто придумывает правила в этом мире?“ – мучается она. Кто тот главный, великий, единственный режиссер, распределивший роли в театре жизни. „Я придумываю правила, а вы по ним играете“, – зло произносит Саламанка. Миром правит дьявол. И никто не может с этим бороться. Или все-таки может?Мелкая, казалось бы, деталь, отвечающая хоть чуть-чуть на последний вопрос – „мраморный ангел с отбитым крылом – такие обычно стоят на мексиканских кладбищах. У ангела было скорбное девичье лицо, обращенное к небу. Туда же он указывал правой рукой…“. Ангела Белка увидела в гараже, в который ее привезли убивать, уничтожать на электрическом стуле, копии той самой рыжей Гертруды. Убивать после того, как прокурор призвал суд проявить милосердие к восемнадцатилетней девушке, отомстившей смертью полицейского за смерть собственного отца. Прокурор сжалился над ней. Суд оставил Белку жить. Тюремный охранник по кличке Бес, маньяк, сумасшедший садист, посланник дьявола (кличка не случайна!) – с решением суда не согласился.Квинтэссенция „Медового рая“ в вопросе, который задает Бес мраморному ангелу: „А ты как думаешь? Это Бог или дьявол так спланировал? Всю эту свинскую жизнь?“. Ответ на него ищут все герои романа. И Белка, и Бес, и директор тюрьмы. И отец Белки, и Глория. И многие, многие другие. Ответа автор не дает. Ответ не знает никто. Мы можем лишь догадаться, почувствовать позицию автора, его ощущения. Бес плюет ангелу в лицо. Радостный, довольный. Он словно плюет в ту жизнь, в которой оказался по чьему-то решению и без своей воли. И через несколько минут погибает, упав затылком на каменную руку ангела и проломив основание своего черепа. Вроде бы случай. Сошлись звезды. Но отвечать на вопрос Беса – „это Бог или дьявол спланировал?“ становится уже проще.Настоящие критики – это несостоявшиеся писатели, сказал мне один известный сегодня всей стране автор, поэтому они всегда злые, ходят в мятых костюмах и недовольны жизнью. Критик должен замечать все, а порою даже и придираться к мелким деталям. Пожалуй, и мне стоит побыть некоторое время в таком качестве.Одним из главных, на мой взгляд, недостатков романа (хм… а других я, пожалуй, и не найду), является неожиданно врывающаяся в американскую тюрьму русская феня. Причем, привносится она отнюдь не русской девочкой Соней всю свою сознательную жизнь проведшей среди англо- и испаноязычных граждан Америки, а чернокожими обитателями „Медового рая“. „Вертухай“, „закрой базло“, „шмон“, „сявка“, „мокрушница“, „атас цинкует“, „курвы“… – вот далеко не полный список терминов, которыми оперируют жители тюрьмы. Безусловно, слова эти понятны и близки каждому русскому человеку и не требуют перевода благодаря огромному тюремному бэкграунду советского государства, но все же видятся они в „Медовом раю“ абсолютно инородно и чуждо, словно ржавый гвоздь в обивке дивана из дорогой ткани. Подобный набор вполне уместен в романе о Соловках или Матросской тишине, но в штате Аризона смотрится дико. Впрочем, снимая мятый, засаленный пиджак критика, я признаю, что диссонанс этот возникает лишь у изнеженного уха, а большинство читателей, убежден, воспримут знакомые слова, как должное.Хочется отметить еще одну немаловажную вещь. Бочков не только художник и писатель. Он основатель и креативный директор собственной творческой студии, сотрудничающей в сфере визуальной коммуникации с каналами „Дискавери“ и ведущими рекламными и PR-агенствами. Зайдя на его персональный сайт – bochkov.com, становится ясно – он умеет продавать и продвигать, он знает, как это делать. И в этом смысле роман „Медовый рай“ построен по всем правилам шоу-бизнеса. Начинаясь как заурядный полицейский боевик, он превращается в мощный психологический триллер. Женская тюрьма лишь замкнутая, огороженная колючей проволокой территория, где выкристаллизовываются, проявляются, становятся видными все качества человека. „Медовый рай“ словно торнадо, страница за страницей захватывает внимание читателя. Каждый раз, когда ты думаешь, что Бочков уже не сможет больше удивить тебя поворотом сюжета, он удивляет (постесняюсь сказать – восхищает) снова. Превратить банальный (казалось бы, заимствованный из триллера с участием Сильвестра Сталонне) фрагмент с электрическим стулом в психологическую парадигму – Соня несколько страниц (дней, часов) назад сидела на жестком сидении и требовала от директора тюрьмы включить ток, убить ее, не дожидаясь вынесения приговора, – и вот она в ужасе от действий маньяка, который готов этот несостоявшийся приговор привести в действие. А вот совсем неожиданный поворот – ядовитая змея в корзине, страшное оружие, убивающее мучительно и быстро. И это оружие возмездия, но, впрочем, словно напоминает Бочков, оно же из священного писания. И змея в романе это не просто авторская придумка, поворот сюжета. Змей – это Сатана, враг Бога, олицетворение силы зла. Змея, разрушившая когда-то задуманную Богом картину мира, давшая Адаму и Еве вкусить запретный плод, яблоко, породившая в мире алчность, коварство, разделившая навсегда Добро и Зло, неожиданно становится орудием самоубийства. „Круг… круг не замкнулся“, – подмечает встреченная Белкой (то ли во сне, то ли в видении) женщина. – „Тебе нужно замкнуть круг“. Белка замыкает. Кольцом змеи. Ядовитая ли она или просто безобидный уж, не существенно. Самоубийство свершается. Зло побеждает зло. Круг замкнулся.Казалось бы, привычный хэппи-энд. Враг повержен, минус на минус дает плюс. Можно ставить точку. Но как-то неспокойно. Вы не забывайте, Бочков – художник. Помните картину Шагала… да-да ту самую, где в небе летают люди. А под ними город, купола, церкви. Бочков рисует картину Шагала словами. В самом конце романа. После хэппи-энда. Это так не по-американски. Так не положено. Там, в тех голливудских картинах, замученный герой, уставший, с кровью на лице, только что спасший мир. Ему на плечи заботливо набрасывают теплый плед. А у Бочкова все иначе. Потому что Бочков – русский. А место жительства его – это лишь точка, фиксируемая айфоном, когда ты отключаешь в настройках функцию „конфиденциальность“. Тут нам, кстати, самое время остановиться и замолчать. И просто прочитать последнюю страницу книги. Можно не один раз. Вы же стоите у понравившихся картин подолгу… Вот и сейчас постойте. А лучше посидите. Посидите с книгой в руке. Она того стоит.