Валерий Алексеевич Антонов
Неокантианство. Одиннадцатый том. Сборник эссе, статьей, текстов книг
Согласно школе Лейбница-Вольфа, безусловно достоверные пропозиции также не зависят от органов чувств и не происходят из опыта, хотя и доводятся до сознания только при посредничестве органов чувств. Но именно в силу своей безусловной достоверности они были объявлены врожденными идеями, которые, однако, вступают в силу только в результате чувственной деятельности. Тетенс соглашается с первым, но не со вторым утверждением, но находит доказательство необходимости этих познаний в том, что их происхождение лежит в законном мышлении интеллекта, а их определенность – в необходимости мышления.
Таким образом, эта концепция эмпирического и чистого знания существенно отличается от той, что была принята в предшествующей философии, и довольно тесно связана с концепцией Канта. Ведь и по Канту эмпирический факт доказывается восприятием или доказательством его связи с восприятием. Но опыт лишь показывает нам случайную связь явлений, характер необходимости и всеобщности познания, полученный от разума, в котором они возникают: принцип, делающий их возможными, лежит в формах познания. Понятие, которое является фундаментальным понятием чистого разума, добавляется нами самими. В том же смысле, что и Кант, Тетенс представил здесь формы чистого мышления как принципы, из которых возникает общее и необходимое знание; в том же смысле, что и Кант, Тетенс указывает на геометрию как на науку, пропозиции которой в целом связаны с сознанием необходимости, и поэтому может с полным основанием утверждать, что представил границы понимания с новой точки зрения, той самой, которую после него принял Кант.
Но предположение Тетенса о том, что это еще не дает абсолютной ясности в данном вопросе, столь же верно. Хотя он и пытается доказать, что понятия, которые первоначально выражают только законность мысли, могут вообще относиться к вещам, он не идет в своей аргументации дальше утверждения, что существование разума, который мыслит противоречивые вещи, является таким же противоречием, как и существование противоречивого объекта. Почему разум переносит свое отсутствие противоречия на вещи, по какому праву мы применяем чистые понятийные связи к объектам вне разума – это вопросы, которые Тетенс вообще не задает себе, поскольку он увяз в представлении, что то, что субъективно необходимо, должно иметь необходимую обоснованность и по отношению к объектам.
Решение этой проблемы, однако, является главной задачей критики, и делается это посредством дедукции чистых понятий понимания.
«Дедукция 30должна сделать понятным отношение рассудка к чувственности и, посредством последней, ко всем объектам опыта, следовательно, объективную обоснованность его чистых понятий».
Объединение двух таких разнородных способностей, как чувственность и рассудок, происходит благодаря трансцендентальному синтезу воображения. Воображение обладает не только восприимчивостью, как органы чувств, но и спонтанностью, как рассудок. —
По Тетенсу, воображение – это способность воспроизводить идеи, и как таковое оно является самодействующей способностью души, которая не имеет ничего общего с восприимчивостью органов чувств и, следовательно, не может занимать такое посредническое положение.
По мнению Канта, воображение обладает как чувственностью, так и пониманием; связь между ними осуществляется воображением посредством понятия времени, которое, с одной стороны, является априорным, а с другой – чувственным. Это показывает необходимую связь формы появления вещей с единой функцией сознания. Понятия, возникающие в функции мышления и реализующиеся в формах восприятия, действительны и необходимы посредством этих форм предметов внешнего вида. Время посредничает между понятием и восприятием, поскольку время одновременно является формой внутреннего и внешнего опыта и, таким образом, общей характеристикой обоих. В этом отношении Кант называет время схемой чистых понятий. Через эту схему любая категория может быть применена к внешнему виду.
В результате предыдущего рассмотрения мы можем сказать, что теория познания Тетенса в некоторых отношениях, как утверждалось вначале и показано в экспозиции, занимает промежуточное положение между «Абилитацией» и «Критикой», что отчасти она полностью согласна со взглядами, содержащимися в «Критике», но что, с другой стороны, особенно в отношении объективной обоснованности понятия разума, взгляды Тетенса не только отличаются от взглядов Канта, но и значительно отстают от них.
LITERATUR: Otto Ziegler, Johann Nicolaus Tetens’ Erkenntnistheorie in Beziehung auf Kant, Leipzig 1888
ГОТТЛОБ БЕНДЖАМИН ЯШЕ
Логика Иммануила Канта
Предисловие
Прошло уже полтора года с тех пор, как Кант поручил мне отредактировать его «Логику» в том виде, в каком он излагал ее слушателям в публичных лекциях, для печати и представить ее публике в виде компендиального справочника. Для этого я получил от него рукопись, которой он сам пользовался в своих лекциях, с выражением особого, почетного доверия ко мне, что я, знакомый с принципами его системы в целом, здесь же легко войду в круг его идей, не буду искажать или фальсифицировать его мысли, а изложу их в надлежащем порядке. – Поскольку, таким образом, приняв почетное поручение и стараясь выполнить его как можно лучше, в соответствии с пожеланиями и ожиданиями достойного мудреца, моего глубоко почитаемого учителя и друга, все, что касается изложения, представления и расположения идей, должно быть частично отнесено на мой счет, я, естественно, обязан дать некоторый отчет об этом читателям этого нового кантовского труда. – Итак, вот одно и другое более подробное объяснение этого момента.
Начиная с 1765 года, профессор Кант в своих лекциях по логике постоянно опирался на учебник Мейера (George Friedriсh Meier’s Auszug aus der Vernunftlehre, Halle 1752) в качестве руководства; по причинам, которые он объяснил в программе, опубликованной им для объявления своих лекций в 1765 году. – Экземпляр сборника, который он использовал для своих лекций, как и все другие учебники, которые он использовал для той же цели, переплетен с бумагой; его общие заметки и объяснения, а также более конкретные, которые изначально ссылаются на текст сборника в отдельных параграфах, можно найти частично на переплетенной бумаге, а частично на чистых полях самого учебника. И эти письменные заметки и пояснения, разбросанные тут и там, вместе составляют тот материальный журнал, который Кант составил здесь для своих лекций и который он время от времени расширял, отчасти новыми идеями, отчасти пересматривая и улучшая его снова и снова в связи с различными отдельными темами. Таким образом, в нем содержится по крайней мере самое необходимое из того, что знаменитый комментатор учебника Мейера рассказывал слушателям о логике в своих лекциях, которые читались в свободной манере и которые он считал достойными записи. —
Теперь, что касается изложения и расположения вещей в этой работе, я подумал, что наиболее точно выражу идеи и принципы великого человека, если в отношении экономики и разделения целого буду придерживаться его прямого заявления, согласно которому в настоящий трактат по логике, и особенно в элементарное учение о ней, не может быть включено ничего большего, чем теория трех основных функций мышления – понятия, суждения и умозаключения. Поэтому все то, что касается познания в целом и его логических совершенств и что в учебнике Мейера предшествует учению о понятиях и занимает почти половину всего объема, должно в дальнейшем рассматриваться как часть введения. – «Раньше, – замечает Кант в самом начале восьмого раздела, в котором его автор излагает учение о понятиях, – сначала рассматривалось знание вообще, как пропедевтика логики; теперь следует сама логика».
В соответствии с этим явным указанием я включил во введение все, что касается вышеупомянутого раздела, который по этой причине получил гораздо больший объем, чем тот, который он обычно занимает в других руководствах по логике. Следствием этого было также то, что теория методов, как другая главная часть трактата, должна была быть тем короче, чем больше вопросов, которые, кстати, справедливо втягиваются в область методологии нашими новейшими логиками, уже были рассмотрены во введении, как, например, учение о доказательствах и тому подобное. – Было бы излишним и неприличным повторять эти вопросы здесь на их месте, чтобы только завершить неполное и расставить все по своим местам. Я, однако, сделал последнее, имея в виду учение об определениях и логическом делении понятий, которое в «Компендиуме» Мейера уже относится к восьмому разделу, а именно к элементарному учению о понятиях; порядок, который Кант также оставил неизменным в своей лекции.
Само собой разумеется, что великий реформатор философии и, если говорить об экономике и внешней форме логики, в частности, этой части теоретической философии, работал бы над логикой в соответствии со своим архитектурным проектом, основные контуры которого зафиксированы в «Критике чистого разума», если бы это было ему угодно и если бы его дело научного обоснования всей системы собственно философии – философии подлинной истины и совести – это гораздо более важное и трудное дело, которое только он мог осуществить первым и только он один в своей оригинальности, позволило бы ему подумать о том, чтобы самому работать над логикой. Но эту работу он вполне мог оставить другим, которые, обладая проницательностью и непредвзятостью, могли бы использовать его архитектонические идеи для действительно целесообразного и упорядоченного обращения и трактовки этой науки. Этого следовало ожидать от нескольких основательных и непредвзятых мыслителей из числа наших немецких философов.
И это ожидание не обмануло ни Канта, ни друзей его философии. Несколько последних учебников по логике в большей или меньшей степени можно считать плодом идей Канта о логике в отношении экономии и расположения целого. И что эта наука действительно приобретает таким образом; – что она не стала ни богаче, ни основательнее по своему содержанию, ни более обоснованной сама по себе, но что она очистилась, отчасти от всех посторонних элементов, от многих бесполезных тонкостей и простой диалектической игры, – что она стала более систематической и в то же время, со всей научной строгостью метода, более простой, В этом самое беглое сравнение старых учебников логики с новыми, отредактированными в соответствии с кантовскими принципами, должно убедить каждого, кто имеет правильное и ясное представление о своеобразном характере и законных границах логики. Ибо как бы ни отличались некоторые из старых учебников этой науки научной строгостью метода, ясностью, определенностью и точностью объяснений, связностью и доказательностью доказательств, нет ни одного из них, в котором границы различных областей, принадлежащих общей логике в ее широком объеме – чисто пропедевтической, догматической и технической, чистой и эмпирической – не пересекались бы друг с другом так, что нельзя было бы четко отличить одну от другой.
Правда, г-н Якоб замечает в предисловии к первому изданию своей «Логики»: «Вольф превосходно задумал идею общей логики, и если бы этот великий человек вошел в привычку излагать чистую логику совершенно отдельно, он, несомненно, в силу своего систематического ума, представил бы нам шедевр, который сделал бы бесполезными все последующие работы такого рода». Но он не осуществил эту идею, как не осуществил ее ни один из его преемников; как бы ни была велика и обоснована заслуга, которую приобрела вольфианская школа для фактического логического, формального совершенствования нашего философского знания.
Но помимо того, что еще можно и нужно сделать в отношении внешней формы для совершенствования логики путем необходимого отделения чистых и чисто формальных предложений от эмпирических и реальных или метафизических предложений, суждения Канта на этот счет не вызывают сомнений, когда речь идет об оценке и определении внутреннего содержания этой науки как науки. Он несколько раз определенно и прямо заявлял, что логика должна рассматриваться как отдельная наука, существующая сама по себе и основанная на самой себе, и что, следовательно, с момента своего возникновения и первого развития со времен Аристотеля и до наших дней она не смогла получить никакого научного основания. Согласно этому утверждению, Кант не думал ни об обосновании самих логических принципов тождества и противоречия высшим принципом, ни о дедукции логических форм суждений. Он признавал и рассматривал принцип противоречия как пропозицию, которая имеет свое доказательство в самой себе и не требует выведения из более высокого принципа. – Он лишь ограничил применение – действительность этого принципа, изъяв его из области метафизики, в которой догматизм стремился его утвердить, и ограничив его чисто логическим применением разума, как действительного только для этого применения.
Но действительно ли логическое предложение о тождестве и противоречии способно и не нуждается в дальнейшей дедукции само по себе – это, конечно, другой вопрос, который ведет к гораздо более важному вопросу: существует ли вообще абсолютный первый принцип всякого знания и науки; – возможен ли такой принцип и можно ли его найти?
Научная доктрина полагает, что она открыла такой принцип в чистом, абсолютном «я» и тем самым полностью установила все философское знание не только по форме, но и по существу. И если допустить возможность и аподиктическую [логически убедительную, доказуемую – wp] обоснованность этого абсолютно единого и безусловного принципа, то, следовательно, она также действует совершенно последовательно, когда утверждает логические принципы тождества и противоречия, пропозиции: A = A и: A = – A не являются безусловно действительными, а только подчиненными [subordinate – wp] пропозициями, которые могут и должны быть сначала доказаны и определены ими и их верховной пропозицией: Я есть. (см. Grundlagen der Wissenschaftslehre, 1794, стр. 13 и др.) Столь же последовательно Шеллинг в своей «Системе трансцендентального идеализма» выступает против предположения логических принципов как безусловных, т.е. не выводимых из каких-либо высших, в том смысле, что логика может возникнуть только через абстрагирование от определенных пропозиций и – в той мере, в какой она возникает научным образом – только через абстрагирование от высших принципов знания, а следовательно, предполагает эти высшие принципы знания и вместе с ними учение о самой науке. —
Но поскольку, с другой стороны, эти высшие принципы знания, рассматриваемые как принципы, столь же неизбежно предполагают логическую форму; отсюда возникает именно та кругообразность, которая, хотя и не может быть разрешена для науки, тем не менее может быть объяснена – объяснена путем признания первого принципа философии, как по форме, так и по содержанию (формальному и материальному), в котором и форма, и содержание взаимно обусловлены и основаны. В этом принципе лежал бы тогда пункт, в котором субъективное и объективное, – тождественное и синтетическое знание были бы одним и тем же.
Принимая на себя такое достоинство, какое, несомненно, должен иметь такой принцип, логика, как и всякая другая наука, должна была бы быть подчинена учению о науке и ее принципам. —
Но какова бы ни была природа этого, несомненно следующее: в любом случае логика остается неизменной в пределах своей области, насколько это касается сущностей; и трансцендентальный вопрос: способны ли логические пропозиции выводиться из более высокого абсолютного принципа и нуждаются ли они в этом, может иметь столь же малое влияние на них и на достоверность и доказательность их законов, как чистая математика, ввиду ее научного содержания, имеет трансцендентальную задачу: как возможны в математике синтетические суждения a priori? – Как математик как математик, так и логик как логик может спокойно и безопасно в пределах своей науки заниматься объяснением и доказательством, не беспокоясь о трансцендентальном вопросе трансцендентального философа и преподавателя науки, который лежит вне его сферы: как возможна чистая математика или чистая логика как наука?
При таком общем признании правильности общей логики спор между скептиками и догматиками о конечных основаниях философского знания никогда не велся в области логики, правила которой каждый разумный скептик признавал действительными так же, как и догматик, но всегда в области метафизики. Да и как могло быть иначе? Высшая задача актуальной философии касается не субъективного, а объективного – не тождественного, а синтетического знания. – Здесь, следовательно, логика как таковая остается совершенно не у дел; и ни критике, ни учению науки, – ни философии, умеющей отличать трансцендентальную точку зрения от чисто логической, – никогда не приходило в голову искать конечные основания подлинного философского знания в области простой логики и пытаться вычленить реальный объект из логической пропозиции, рассматриваемой просто как таковая.
Тот, кто определенно рассмотрел огромное различие между собственно логикой (общей), как чисто формальной наукой, – наукой о простой мысли, рассматриваемой как мысль, – и трансцендентальной философией, этой определенной материальной или реальной чистой наукой о разуме, – наукой о действительном знании, – и никогда более не пренебрегает ею, поэтому легко сможет судить о том, что следует думать о недавней попытке, которую предпринял г-н Бардили (в своем «Grundriß der ersten Logik»), разобраться в сущности самой логики, рассчитывая найти на пути этого исследования: «реальный объект, который либо позиционируется ею (простой логикой), либо везде не позиционируется; ключ к сущности природы либо дается ею, либо везде невозможна ни логика, ни философия». " По правде говоря, невозможно предугадать, каким образом г-н Бардили мог бы обнаружить реальный объект из установленного им априори логики, принципа абсолютной возможности мысли, согласно которому мы можем бесконечно повторять одну и ту же вещь как одну и ту же вещь во множестве (не многообразии). Этот якобы вновь открытый «prius» логики, очевидно, есть не что иное, как старый, давно признанный принцип тождества, лежащий в области логики и поставленный во главе этой науки: что я думаю, то я и думаю, и именно это и ничто другое я могу теперь думать многократно до бесконечности. – Кто же будет думать о множестве, а не о простом множестве в хорошо понятной логической пропозиции тождества, которая, однако, не возникает и не может возникнуть ни через что иное, как через простое повторение одной и той же мысли, – простое повторение A = A = A и так далее до бесконечности. – Поэтому на пути, который выбрал г-н Бардили, и в соответствии с эвристическим методом, который он использовал для этой цели, было бы трудно найти то, что интересует философский разум, – начало и конец, с которых он может начать свои исследования и к которым он может вернуться. – Поэтому основные и наиболее важные возражения, которые г-н Бардили выдвигает против Канта и его метода философствования, могут быть выдвинуты не против Канта-логика, а скорее против Канта-трансцендентального философа и метафизика. Поэтому мы можем оставить их здесь на своем месте.
Наконец, я хотел бы отметить, что отредактирую и опубликую «Метафизику Канта», рукопись которой уже находится у меня в руках, в том же порядке, как только у меня появится свободное время для этого.
* * *
I. Понятие логики
Все в природе, как в неживом, так и в живом мире, происходит по правилам, хотя мы не всегда знаем эти правила. Вода падает по законам гравитации, а у животных движение при ходьбе также подчиняется правилам. Рыба в воде и птица в воздухе движутся по правилам. Вся природа в целом есть не что иное, как связь явлений по правилам; и нигде нет недостатка в правилах. Если мы только скажем в этом случае, что правила нам неизвестны.
Использование наших способностей также происходит в соответствии с определенными правилами, которым мы следуем, сначала бессознательно, пока постепенно не приходим к их осознанию путем экспериментов и длительного использования наших способностей, и в конце концов делаем их настолько привычными для нас, что нам стоит больших усилий думать о них in abstracto. Так, например, общая грамматика – это форма языка в целом. Но человек говорит и без знания грамматики; а тот, кто говорит, не зная ее, на самом деле имеет грамматику и говорит по правилам, о которых не подозревает.
Как и все наши способности в целом, так и ум в частности связан в своих действиях с правилами, которые мы можем проанализировать. Действительно, разум следует рассматривать как источник и способность мыслить по правилам. Ведь как чувственность – это способность к восприятию, так и разум – это способность к мышлению, то есть к приведению идей органов чувств в соответствие с правилами. Поэтому он стремится искать правила и удовлетворяется, когда находит их. Спрашивается, раз интеллект является источником правил, то каким правилам он следует сам?
Ведь нет никаких сомнений: мы не можем мыслить или использовать наш разум иначе, чем в соответствии с определенными правилами. Но теперь мы можем мыслить эти правила сами по себе, то есть мыслить их без применения или in abstracto. – Что же это за правила?
* * *
Все правила, по которым действует разум, являются либо необходимыми, либо допустимыми. Первые – это те, без которых никакое использование интеллекта было бы невозможно; вторые – те, без которых определенное использование интеллекта не имело бы места. Случайные правила, зависящие от определенного объекта познания, столь же многообразны, как и сами эти объекты. Например, существует использование разума в математике, метафизике, морали и т. д. Правила этого конкретного, определенного использования разума в задуманных науках случайны, потому что случайно, мыслю ли я тот или иной объект, к которому относятся эти конкретные правила.
Но если мы теперь отбросим все знания, которые мы должны просто заимствовать у объектов, и будем размышлять только об использовании интеллекта в целом, мы обнаружим те правила интеллекта, которые абсолютно необходимы во всех намерениях и независимо от всех конкретных объектов мышления, потому что без них мы бы вообще не мыслили. Эти правила, следовательно, могут быть также признаны a priori, то есть независимо от всякого опыта, поскольку они содержат, без различия объектов, просто условия использования интеллекта вообще, будь то чистый или эмпирический. Отсюда одновременно следует, что общие и необходимые правила рассуждения вообще могут касаться только формы, но никак не материи оного. Соответственно, наука, содержащая эти общие и необходимые правила, есть просто наука о форме нашего познания или мышления. И поэтому мы можем составить представление о возможности такой науки, как общая грамматика, которая содержит не что иное, как простую форму языка вообще, без слов, относящихся к материи языка.
Эту науку о необходимых законах понимания и разума в целом, или, что то же самое, о простой форме мысли в целом, мы теперь называем логикой.
* * *
Как наука, рассматривающая все мышление вообще, независимо от предметов, как материю мышления, логика является. 1) как основа для всех других наук и как пропедевтика всякого использования интеллекта. Но она может также, именно потому, что полностью абстрагируется от всех объектов.
2) не быть органоном наук.
Ведь под органоном мы понимаем указание, как должно быть получено определенное знание. Но это подразумевает, что я уже знаю объект знания, который должен быть получен в соответствии с определенными правилами. Поэтому органон науки – это не просто логика, поскольку он предполагает точное знание наук, их объектов и источников. Математика, например, является прекрасным органоном как наука, содержащая причину расширения нашего знания в связи с определенным использованием разума. Логика же, поскольку она, будучи общей пропедевтикой всякого использования понимания и разума вообще, не может входить в науки и предвосхищать их материю, является лишь общим искусством разума (canonica epicuri), чтобы делать знание вообще в соответствии с формой понимания, и поэтому может быть названа органоном только в этом отношении, который, конечно, служит не для расширения, а лишь для суждения и исправления нашего знания.
3) Как наука о необходимых законах рассуждения, без которых вообще не может быть употребления понимания и разума, которые, следовательно, являются условиями, при которых понимание может и должно соглашаться только с самим собой, – необходимыми законами и условиями его правильного употребления, – логика есть, однако, канон. И как канон понимания и разума, она, следовательно, не должна заимствовать никаких принципов ни из какой науки, ни из какого опыта; она не должна содержать ничего, кроме априорных законов, которые необходимы и относятся к пониманию в целом.
Некоторые логики действительно предполагают наличие психологических принципов в логике. Но привносить такие принципы в логику так же непоследовательно, как выводить мораль из жизни. Если бы мы взяли принципы из психологии, то есть из наблюдений за нашим разумом, мы бы просто увидели, как протекает мысль и как она находится под воздействием различных субъективных препятствий и условий; это привело бы, таким образом, к реализации чисто случайных законов. В логике, однако, речь идет не о случайных, а о необходимых правилах – не о том, как мы мыслим, а о том, как мы должны мыслить. Поэтому правила логики должны выводиться не из случайного, а из необходимого использования разума, который человек находит в себе самом без всякой психологии. В логике мы хотим знать не то, как устроен и мыслит разум и как он мыслил до сих пор, а то, как он должен мыслить. Она призвана научить нас правильному использованию интеллекта, то есть такому использованию интеллекта, которое согласуется с самим собой.
* * *
Из приведенного объяснения логики теперь можно вывести и другие существенные характеристики этой науки, а именно, что она
4) это наука о разуме, не по форме, а по существу, поскольку ее правила не вытекают из опыта и поскольку она имеет разум в качестве своего объекта. Таким образом, логика – это самопознание понимания и разума, но не в соответствии с процессами последнего в отношении объектов, а просто по форме. Я не стану спрашивать в логике: что познает разум и сколько он может познать или как далеко простирается его познание? Ибо это было бы самопознанием с точки зрения его материального использования и, следовательно, относится к метафизике. В логике же вопрос только в том, как разум познает себя?
Как наука, рациональная по материи и форме, логика, наконец, является также
5) учением или доказанной теорией. Ибо поскольку она имеет дело не с обычным и как таковым чисто эмпирическим применением понимания и разума, а лишь с общими и необходимыми законами рассуждения вообще, она основывается на априорных принципах, из которых можно вывести и доказать все ее правила, как таковые, которым должно было бы соответствовать все познание разума.
В том, что логика должна рассматриваться как априорная наука или как учение о каноне использования понимания и разума, она существенно отличается от эстетики, которая, будучи просто критикой вкуса, не имеет канона (закона), а только норму (образец или руководство только для суждения), которая состоит в общем согласии. Эстетика содержит правила соответствия познания с законами чувственности: логика, напротив, содержит правила соответствия познания с законами понимания и разума. Последняя имеет только эмпирические принципы, а потому не может быть ни наукой, ни учением, поскольку под учением понимается догматическое наставление, основанное на априорных принципах, где все постигается разумом без всяких других наставлений, полученных из опыта, и которое дает нам правила, соблюдение которых обеспечивает требуемое совершенство.
Некоторые, особенно ораторы и поэты, пытались рассуждать о вкусе, но так и не смогли прийти к решительному суждению о нем. Философ Баумгартен во Франкфурте выдвинул план создания эстетики как науки. Но Юму правильнее было бы назвать эстетику критикой, поскольку она не дает априорных правил, достаточно определяющих суждение, как логика, а выводит свои правила апостериори и делает эмпирические законы, по которым мы распознаем несовершенное и совершенное (прекрасное), более общими только в сравнении.
Логика, таким образом, есть нечто большее, чем простая критика; она есть канон, который впоследствии служит для критики, т. е. для принципа суждения о всяком применении рассудка вообще, хотя только о его правильности с точки зрения простой формы, так как она не является органоном, не более чем общая грамматика.
Как пропедевтика всякого использования интеллекта вообще, общая логика теперь также отличается от трансцендентальной логики, в которой сам объект представляется как объект простого интеллекта, тогда как общая логика имеет дело со всеми объектами вообще.
Если теперь суммировать все существенные характеристики, необходимые для детального определения понятия логики, то получится следующее ее представление.
Логика есть наука о разуме, но не о материи, а о форме; наука a priori о необходимых законах мышления, но не в отношении отдельных предметов, а всех предметов вообще; – таким образом, наука о правильном применении понимания и разума вообще, но не субъективно, т. е. не по эмпирическим (психологическим) принципам, как мыслит понимание, а объективно, т. е. по принципам a priori, как оно должно мыслить.
* * *
