Валерий Александрович Замыслов
Святая Русь. Княгиня Мария
Глава 7. Андрей Букан и Палашка
Владимир понемногу оживал, отстраивался. Великий князь всея Руси все меры применял, дабы стольный град принял былой облик. Для этого силой выколачивал из подвластных ему княжеств не только калиту[16], но и мастеровой люд.
Князья всячески противились (сами кое-как перебивались) и все же делились последним. С Ярославом Всеволодовичем ныне долго не поспоришь: и дружины крохотные, и «содруг» у него могучий. Не сам ли хан Батый Ярослава в великие князья возвел? Попробуй возропщи. Пришлет своего ближнего боярина Агея Букана – только держись!
Агей Букан когда-то служил сотником и был доверенным лицом Ярослава, выполняя его самые тайные поручения. Много числилось за Агеем черных дел, а когда его господин стал великим князем, он возвел своего старшего дружинника в боярский чин.
Гордо ездил по Владимиру Агей Ерофеич Букан. Став ближним боярином великого князя, он достиг вершин власти. Ныне – живи не тужи да на черных людишек поплевывай. И не только на чернь. Теперь каждый купец, каждый боярин перед ним шапку ломает.
Букан невысок ростом, но кряжист, глаза хитрые, пронырливые, широкая рыжая борода стелется по крутой груди; шея тугая, воловья, голос грубый и зычный. В народе прозвали Агея Быком.
В сорок лет чувствовал себя Агей Ильей Муромцем. Подковы гнул и цепи разрывал своими грузными широкопалыми руками. Всем взял Букан – и силой, и богатством, и… неистощимой плотью. Последним особенно гордился. Другие-то толстобрюхие бояре в любовных делах были недосилками, пользительные травки всякие пили, но проку было мало. Уж чего Бог не дал, никакие настойки не помогут. Букан же на девок был чересчур солощий, в этом он самого Ярослава Всеволодовича перещеголял. Тот еще лет пять назад (на ханский манер) содержал десятки наложниц, но затем плоть его стала увядать.
Как-то, будучи в крепком подпитии, Букан, посмеиваясь, посоветовал:
– Все дело, Ярослав Всеволодович, в самой полюбовнице. Есть такие прыткие на любовь, что мертвого на ноги поднимут.
– Подари, коль не жаль.
Букан тотчас подумал о Палашке, бывшей сенной девке боярина Бориса Сутяги. Он как увидел сию девку, так весь и загорелся. Хороша, кобылка! Грудастая, задастая, с похабными, озорными глазами. Такая полюбовница наверняка в постели неутомима.
Последний раз он наведался в хоромы боярина Сутяги, когда прознал, что тот внезапно окочурился. Агей ушам своим не поверил. Концы отдать (по тайному приказу Ярослава Всеволодовича) должен был Василько Константинович, а вышло наоборот. И в чем тут загадка – Букан так и не дознался. Но смерть боярина пришлась ему на руку. Тысячу гривен серебра отвалил Ярослав боярину на покушение на князя ростовского, и Букан надумал их вернуть. После недолгого раздумья выбор его пал на Палашку. Она, как наложница Сутяги, много раз бывала в покоях боярина и должна ведать, где тот прячет серебро.
Палашка вначале отнекивалась:
– Уж мне ли о том ведать, Агей Ерофеич? Боярин-то наш уж куда как усторожлив был.
– А в своей опочивальне?
– Не прятал в опочивальне! – без колебаний молвила Палашка.
Пронырливые глаза Агея так и вперились в сенную девку.
– А ты почему так уверена? Никак, сама всю ложеницу облазила? А ну-ка рассказывай.
Палашка прикинулась невинной овечкой:
– И рассказывать нечего, Агей Ерофеич. После кончины боярина и ноги моей в ложенице не было.
– Лукавишь, девка. Сейчас пойду к боярыне и спрошу: не пропало ли чего из опочивальни? Я-то уж ведаю, сколь было серебряных гривен у боярина. Ведаю!
И вот тут Палашка перепугалась. Боярыня никогда не знала, сколь гривен лежит у Сутяги в ларцах и кубышках. Скрытен был боярин. Но если Букан назовет точную цифру, а он назовет (Палашке как-то довелось подслушать тайный разговор Агея с боярином о тысяче гривен), то ей не жить. Боярыня Наталья сварлива и жестока. Но Палашка (ума ей не занимать) быстро пришла в себя и блеснула лукавыми глазами на Букана.
– Однако хитер же ты, Агей Ерофеич. Пришел в чужой дом и норовишь боярыню обокрасть. Добро, Наталья Никифоровна к обедне ушла, а то бы замолвила ей словечко и…
– Молчи, дура!
Железные руки Букана стиснули Палашкину шею.
– Меня не проведешь. Сколь взяла?
Шея хрустнула, еще миг, другой – и конец Палашке.
– Пять… пять гривен, – прохрипела она.
– Так… Остальные где? – не разжимая рук, выпытывал Букан.
– Покажу… Только отпусти… Боярыня у себя перепрятала.
С тяжелыми седельными сумами уезжал Агей со двора боярыни. Воротные сторожа его давно знали и пропускали без всяких расспросов.
А через день в Ростов притащилась добрая полусотня нищебродов. Днем толпились на папертях, а ночью, перебив сторожей, ворвались в хоромы ни о чем не подозревавшей боярыни. Наталью заперли в светелке. Сами же учинили погром в ее опочивальне. Из хором никого не выпустили. Холопов, мирно спавших в подызбице, накрепко связали, сенных девок обесчестили, а Палашку скрутили кушаками, кинули на коня, коего вывели из конюшни, и увезли с собой.
После первой же ночи с Палашкой Букан сказал:
– Запомни: я не тать. Вернул гривны великому князю Ярославу Всеволодовичу. Это его серебро. Те же гривны, кои ты похитила, я своим серебром отдал.
– За что ж такая ко мне милость?
– За твои ласки, – довольно ухмыльнулся Агей. – Они дорого стоят. Много у меня было девок, но чтоб такая… И до чего ж ты ненасытная, кобылица.
С той поры минуло пять лет. Ярослав Всеволодович стал великим князем, а сотник Букан – его ближним боярином.
А Палашку, казалось, и годы не старили. Напротив, в свои двадцать восемь лет она еще больше расцвела и еще больше стала желанной для мужчин. Такое на ложе вытворяла! Вот Букан и пожалел увядающего Ярослава. (Супруга его Феодосия, оставленная им в Новгороде, скончалась там в 1244 году; за малое время до смерти постриглась в Георгиевском монастыре и была похоронена в обители подле ее старшего сына Федора, убитого отцом в 1233 году).
А Ярослав Всеволодович и впрямь ожил: другую неделю живет со своей наложницей, но пыл его все не остывает. Ну и девку же подсунул Агей, ну и сладострастницу! Да за такую полюбовницу никаких денег не жаль.
И великий князь наградил Букана еще одной вотчиной. Агей еще больше зачванился и такую власть взял, что без его ведома ни один приезжий удельный князь не мог явиться во дворец великого князя. Высоко, высоко взлетел Агей Ерофеич!
* * *
После шумных именин пришел Ярослав Всеволодович к своей разлюбезной Палашке с кувшином крепкого заморского вина и приказал:
– Угощайся, Пелагея. Сегодня все пьяны, и тебя хочу видеть навеселе. Погляжу, какова ты будешь в постели наподгуле. Пей чару… до дна пей!
Палашка послушно выпила, наморщилась, замотала головой.
– Ничего, Пелагея. Первая – колом, вторая – соколом. Пей! То приказ великого князя.
Палашке, отроду не пившей столь много вина, пришлось осушить и вторую объемистую чару. Выпила, да так и рухнула на мягкое пышное ложе.
– Слаба, оказывается, на винцо. Как же ты теперь меня ублажать будешь? А ну шевели чреслами!
Но Палашка настолько опьянела, что и ногой не шевельнуть. Раскинулась на ложе во всей свое красе и лыка не вяжет. В Ярославе же, напротив, плоть взбесилась. И так и этак крутит полюбовницу, но та сделалась будто мертвая.
– Ах ты, сучка! – вскинулся Ярослав и давай стегать наложницу плетью. – Ублажай, сказываю!
Палашка с трудом пришла в себя. Привстала на ложе, молвила:
– Погодь маленько… Сейчас оклемаюсь.
И оклемалась-таки! Вся весельем брызжет. Накинулась на Ярослава, да с такой бешеной страстью, что князь вожделенно заохал. Добрый час Палашка неистово потешала князя, пока тот пощады не запросил:
– Довольно, дьяволица. Да ты пьяная-то еще желанней. Награжу тебя щедро.
– Давно пора, – пьяно рассмеялась Палашка. – У тебя денег-то, чу, куры не клюют. Один Букан тебе тыщу гривен вернул.
– Вернул? – недоуменно уставился на полюбовницу Ярослав. – Когда ж такое было?
– Да уж давненько. У боярыни Сутяги забрал. Тыщу гривен, сам мне сказывал.
– Тэ-эк, – зловеще протянул великий князь.
В тот же день звезда Букана закатилась. (Надо знать мстительность Ярослава!) Он не только забрал у Агея все гривны, но и лишил его боярского чина, да еще осрамил перед всеми холопами:
– Прочь с моего двора, волчья сыть!
Глава 8. Заговор
Высоко поднялся, да низко опустился Агей Букан. Вздулся, как пузырь водяной, и лопнул. Крепко же великий князь ударил!
Жадность всякому горю начало. После неудачного покушения на князя Василька Ростовского и смерти боярина Сутяги Ярослав Всеволодович позвал к себе Букана и приказал:
– Поезжай к вдове и забери у нее все гривны. А коль заартачится, припугни. Ты на это дело горазд, учить тебя не надо.
Агей к вдове съездил, деньги присвоил, а князю сказал:
– Вдова – тертая баба. Я было ее постращал, а она: ничего не ведаю и ведать не хочу. А коль настаивать будешь, расскажу Васильку Константиновичу и всем ростовцам, как Ярослав Переяславский (Ярослав в то время княжил в Переяславле) помышлял за тыщу гривен нашего князя извести. Вот и пришлось возвращаться.
– Худо дело, – проворчал Ярослав. – Но вдова о деньгах не вякнет.
– Да скорее сдохнет!
– Ну, дай-то Бог, лишь бы не проболталась, – отступился князь.
Своему сотнику он всегда доверял: сколь темных дел с ним провернул! И в голову никогда не втемяшится, что Букан сможет его обмануть. И нá тебе! Чего не чаешь, то скорее сбудется. Собака!
Падение повергло Букана в ужас. Расстаться с властью и потерять все в одночасье! Теперь стыдобушка на улицу выйти. Ну и подвела же его Палашка! Непотребная женка, подстилка! Не зря говорят: бабий язык на замок не запрешь и рукавицей не заткнешь… Сам виноват, нечего было Палашке о гривнах выбалтывать. Правдолюбцем себя хотел показать. Я-де не вор и не тать, все денежки Ярославу вернул. Нашел чем перед бабой хвастаться. Вот и дохвастался на свою голову. Свой язык – первый супостат.
Целую неделю горевал Букан. В зелено вино ударился. Да так напивался, что его вели в опочивальню за белы рученьки. А того Агей не любил, люто бранился:
– Я сам! Прочь, холопы! Аль не слышали, что меня Быком прозвали? Да меня хоть на медведя выпускай.
– Ведаем, батюшка, о твоей силе непомерной. Но тут лесенки крутые, не поскользнулся бы. Вот и помогаем маненько.
– Дурни! Думаете куриными мозгами, что я пьян. Так слушайте и запоминайте, глупендяи. Не тот пьян, что двое ведут, а третий ноги переставляет, а тот пьян, что лежит, дышит, собака рыло лижет, а он и слышит, да не может сказать: цыц! Уразумели?
– Уразумели, батюшка, уразумели.
– То-то, недоумки. Гляди у меня!
Бражничал, дрался, буянил и опомнился от непробудного пьянства лишь на третью неделю, когда стал перед собой не холопов видеть, а чертей. Утром опохмелился и сказал себе: «Хватит! Надо думу думать, как из беды выходить».
И день, и два, заложив руки за спину, расхаживал Букан по своей опочивальне. И надумал-таки! От радости даже в ладоши захлопал. И радость его усилилась, когда переговорил с некоторыми влиятельными боярами, недовольными правлением Ярослава.
Ранним утром его утробный голос загремел по всем хоромам:
– Седлайте коня! И себе седлайте. Со мной – два десятка оружных послужильцев.
В Суздале ближнего боярина великого князя приняли с почестями. (Здесь еще о падении Букана никто не ведал.) Святослав Ярославич встретил Агея у самого крыльца.
– Рад видеть тебя, боярин Агей Ерофеич. Прошу в покои. Потрапезуем, что Бог послал.
Во время трапезы Букан, хорошо ведая сильные и слабые стороны младшего брата Ярослава Всеволодовича, деловито кашлянул в кулак и начал свою вкрадчивую и многозначительную речь:
– От владимирских бояр я к тебе, князь Святослав Всеволодович. Но разговор между нами должен держаться в строгой тайне.
– Само собой, – простодушно отозвался Святослав. – От каких бояр-то?
– Ты уж прости, князь, но я крест боярам целовал, а посему не могу я клятвоотступником стать.
– Коль целовал, помалкивай, негоже иудой быть, – одобрительно кивнул Святослав. – Ты мне самую суть выложи.
– Суть такова: бояре в большой затуге. Великий князь большое зло супротив ордынского хана замышляет. Не останови – вновь полчища Батыя нахлынут, и вновь в пепел всю Ростово-Суздальскую Русь превратят.
Святослав оторопел:
– Да быть того не может. Мой брат – верный содруг хана Батыя. Не из его ли рук он ярлык получил, и хан всем русским князьям сказал: «Я чту тебя, Ярослав, и мужей твоих». А отпуская на Русь, добавил: «Ярослав! Будешь ты старшим всем князьям в русском языке». «И вернулся Ярослав в свою землю с великой честью». Так по всем летописям велено записать. Надысь я в летопись заглядывал.
– Время изменилось, князь. Брат твой посчитал, что на Батыя пора собирать общерусское войско. Его посланцы помчали в Новгород, Псков, Смоленск, Полоцк, Минск и Витебск, по всем городам Северо-Западной Руси, кои не подвергались Батыеву погрому. Больше того, брат твой послал гонца и к галицкому князю Даниилу Романовичу, кой одержал над татарами несколько побед. Каково будет хану узнать об измене великого князя? Гонец за гонцом.
Речь Букана не была лишена правды. Северо-Западная Русь, не испытавшая разорения Батыя, стояла перед новой угрозой Тевтонского ордена и Литовского княжества, и она запросила помощи у князя владимирского. Ярослав Всеволодович не мог ответить отказом: в случае поражения Северо-Западных княжеств Литва и Тевтонский орден могли двинуться вглубь Руси. Вот и поскакали из Владимира гонцы с ответом, что Ярослав Всеволодович не оставит в беде северные города. Ни о каком же заговоре против хана Батыя и речи не было. «Заговор» придумали Букан с боярами, дабы сместить с владимирского престола неугодного Ярослава.
– Да то ж беда, – огорчился Святослав. – Хан Батый за сие по головке не погладит. Не тот он человек, дабы измену прощать.
– Мудры слова твои, князь Святослав Всеволодович. Вот и владимирские бояре о том же. Ярослав до беды Русь доведет. Уж лучше бы хан Батый другому князю ярлык передал. Не так ли, Святослав Всеволодович?
– Да, пожалуй, что и так. И без того досыта крови нахлебались. Покой нужен Руси.
– Золотые слова, князь, – не скупился на лесть Букан. – О том все бояре пекутся. Вот бы нам, сказывают они, увидеть великим князем мудрого Святослава Всеволодовича.
– Меня? – неуверенно спросил князь.
– А кого же боле? Ты – единственный престолонаследник из братьев Всеволодовичей. Хан Батый наши права на наследие не трогает. Юрий Всеволодович был его врагом, а на владимирский стол хан посадил его брата Ярослава. Теперь твой настанет черед, Святослав Всеволодович. Тебе и только тебе быть великим князем. Над всей землей Русской будет твоя власть.
Святослав хоть и был безвольным, недалеким человеком, но власть любил. Страсть любил! Пора и ему посидеть на знатном владимирском троне. Чем он хуже Юрия или Ярослава?
Святослав Всеволодович даже в кресле приосанился.
– Какие будут приказания, князь?
– Какие?.. Да у меня и на ум ничего не приходит. Уж как Бог рассудит, так тому и быть.
«Рохля! Да тут и дурак смекнет», – с презрением подумал о князе Агей. Вслух же, выдавив на лице подобострастную улыбку, молвил:
– Хан Батый может ненароком и прознать о кознях великого князя. В ставку свою вызовет… Ненароком! – подчеркнул Букан. – Так что готовься к великому княжению, Святослав Всеволодович. А мы уж, бояре, тебе верой и правдой послужим. Ярослав-то нас сторонится. Меня-то шибко отлаял. Помышлял ему дельный совет дать, а он за посох схватился. Прочь-де из хором!
– Братец у меня крутой. Случалось, и меня посохом поколачивал. Ты уж прости его, Агей Ерофеич. Я-то драться с боярами не буду. Всех, кто хотел меня на владимирском столе видеть, щедро награжу. А тебя ближним боярином оставлю.
Букан низехонько поклонился:
– Все ведают, что твое слово твердое и нерушимое. Скоро быть тебе великим князем!
Уезжал Букан из Суздаля довольным.
* * *
Попытка Литвы и Тевтонского ордена напасть на Северо-Западную Русь вновь была успешно пресечена решительными действиями Александра Невского. Что же касается князя владимирского, то и пяти недель не прошло, как хан Батый узнал «ненароком» о «коварных происках» Ярослава Всеволодовича. Хан всегда был подозрителен и никому не доверял, даже угодливому Ярославу, который предал своего родного брата Юрия. Причем пакостил и предавал не единожды, не зря его так не любят урусы. И есть за что: змея один раз в году меняет кожу, а предатель – каждый день.
Но недовольны были Ярославом и при дворе великого хана Гуюка, сидевшего в далеком Каракоруме. Здесь тайно действовала большая группа придворных великой ханши Огуль Гамиш, не доверявшая золотоордынскому хану Батыю. Назначение Ярослава правителем Руси было встречено знатью великой ханши с неодобрением: Каракорум хотел иметь собственного ставленника на Руси. И вот случай подвернулся. Узнав, что Батый намерен вызвать Ярослава в Сарай, представитель Гуюка заявил, что Ярослав должен выехать из ставки Батыя в Каракорум.
– Зачем? – поинтересовался Батый.
– О том мне неизвестно. Я выполняю лишь приказ великого хана.
И Батыю пришлось подчиниться: по служебной лестнице он подвластен Гуюку.
В 1246 году князь Ярослав, ничего не подозревая, с большой свитой был отправлен из Сарая в Каракорум.
– Ты хорошо послужил Золотой Орде, князь Ярослав. А теперь тебя хочет утвердить на княжение сам великий хан Гуюк, – с натянутой улыбкой сказал князю Батый.
– Сочту за большую честь. Я оправдаю надежды великого хана, – согнулся в низком поклоне Ярослав.
Дорога в Каракорум была дальняя и тяжелая, добраться туда было нелегко, многие люди из княжеской свиты погибли.
При дворе великого хана 56-летний Ярослав не получил «никакого должного почета». Здесь было уже решено убить князя, чтобы «свободнее и окончательнее завладеть его землей». Мать великого хана Гуюка – Огуль Гамиш – как бы в знак особенного благоволения предложила Ярославу отравленную пищу из собственных рук. Яд на седьмой день, 30 сентября 1246 года, прекратил жизнь князя.
Ярослав Всеволодович, не снискав себе народной славы на Руси, умер на чужбине.
Разделавшись с владимирским князем, ханша Огуль Гамиш, пользовавшаяся огромным влиянием при дворе часто болевшего сына Гуюка, поспешно отправила гонца в Новгород к Александру Невскому, зовя его к себе под тем предлогом, что «хочет подарить ему землю отца». Однако Александр Ярославич «не пожелал поехать», ибо все говорили, что хитрая ханша умертвит его или подвергнет вечному плену.
Хан же Батый принял брата убитого князя – Святослава Всеволодовича – и в соответствии с русским обычаем назначил его великим князем.
Агей Букан торжествовал: он вновь ближний боярин правителя Руси. Князь же Святослав отметил свое великое княжение пышным пиром. Владимирские бояре успокоились: нет больше сварливого и вероломного князя. Наконец-то избавилась Русь от гнусного человека.
Глава 9. Мария и Александр
Не так уж и долго сладко ел и пил и ездил на золоченой карете князь Святослав Всеволодович: в Каракоруме не признали назначение Святослава, исходившего от Батыя.
В 1247 году великий хан Монгольской империи Гуюк по совету матери Огуль решил сместить великого князя и вызвал в Каракорум двух братьев – Александра и Андрея Ярославичей. На сей раз Александр Невский, прикинув обстановку на Руси, надумал поехать в Каракорум. Поездка в Монголию оказалась длительной и заняла два года. Пока братья добирались до Каракорума, в 1248 году умер великий хан Гуюк и престолом завладела Огуль Гамиш.
Ханша давно уже пристально наблюдала за боевыми успехами Александра Невского. И Чингисхан, и Гуюк, и Батый предполагали нанести сокрушительный удар по всей Западной Европе, но русичи настолько ослабили татаро-монгольские тумены, что ханам пришлось отказаться от своих честолюбивых захватнических планов.
И то, что князь Александр Невский блестяще побил немцев и шведов, пришлось по душе властолюбивой Огуль. Этот храбрый урус обладает великолепным полководческим даром. Имя Александра прославилось не только по всей Руси, но и во многих странах. Сейчас он в зените славы, и он уверен, что получит ярлык на великое княжение. Этого ждет и хан Батый. Он давно благосклонен к Александру. Многие называют хана мудрым, но они заблуждаются: мудростей много, а премудрость одна. Именно она, великая Огуль Гамиш, должна быть самой умной, расчетливой и дальновидной. Она никогда не поставит Александра великим князем. Это опасно. Такой незаурядный человек, наделенный огромной властью, может объединить вокруг себя всех русских князей и получит 100–150-тысячное войско, которое будет способно защитить Русь от татаро-монголов. Тогда вся предыдущая война с гяурами окажется напрасной.
Нет, Александр не получит ярлыка на великое княжение. Оно достанется его младшему брату Андрею, который ничем еще себя не проявил. Невский, конечно, будет раздражен, между братьями возникнет вражда (они и без того не очень ладят между собой), но тем лучше для великой Монгольской империи: русские княжества вновь будут разобщены и ослаблены, да и влияние Батыя на Руси значительно подорвется.
Огуль не любила внука Чингисхана. Тому уже мало предела Золотой Орды, он давно мечтает завладеть троном Монгольской империи и все делает для того, чтобы принизить влияние великой ханши. У Огуль всюду свои глаза и уши. Недавно Батый неосторожно сказал:
– Участь женщины быть рабыней и наложницей. Она не может быть наместником Аллаха на земле. Это противоречит его заповедям.
Намек был более чем прозрачен. Батый исподволь готовит силы, чтобы сместить Огуль, и у него есть много сторонников, особенно его двоюродный брат Менгу и сын Сартак, который не только благосклонно настроен к русским князьям, но и явно (что удивительно для сына правоверного) поддерживает несторианство[17] – одно из учений в христианстве. Он, как и его отец, готов посадить на великое княжение Александра Невского и поддерживает всех удельных князей, готовых сблизиться с Ярославичами. Стало известно, что особенно желают встать под стяги Невского Владимир Углицкий и Василий Ярославский (родной брат и племянник Василька Ростовского). Они уже сейчас дожидаются Александра во Владимире, и им во всем потакает Сартак. Но этого допускать нельзя. Ростово-Суздальская Русь, как и прежде, должна быть раздроблена на мелкие уделы. Надо немедленно послать в Золотую Орду своего доверенного человека. В Орде есть на кого опереться. Один из них – брат Батыя – Берке. Этот жестокий хан ненавидит русских князей и готов выполнить любое поручение Огуль.
Берке, получив тайное послание великой ханши, тотчас отправил во Владимир мурзу Давлета, своего преданного человека.
– Пригласишь Владимира Углицкого и Василия Ярославского на дастархан. Пусть примут наши угощения, приготовленные искусным китайским поваром и врачевателями. Но ни один урус ничего не должен заподозрить. Яд должен действовать очень медленно.
Владимир Углицкий и Василий Ярославский были приглашены на дастархан в начале декабря 1248 года. Первый скончался через три недели, а второй – 7 февраля 1249 года.
Смерть молодых князей вызвала удивление не только у Батыя, но и у Сартака. Батый вспылил:
– Я покорил Русь, и мне лучше знать, кого казнить, кого миловать. Только я имею право вмешиваться в дела русских князей. Эта Огуль многое из себя корчит. Чем сильней князь, тем больше он соберет для меня дани. А эта шайтанка режет и травит их, как шелудивых собак. Она ничего не смыслит в русских делах… Слушай, Сартак. Я поручаю тебе Золотую Орду, а сам займусь Монголией. Берегись моего брата. Берке давно мечтает завладеть Ордой, но я этого не допущу.
С отъездом Батыя в Монголию вражда между его сыном и Берке усилилась…
А Огуль как задумала, так и решила. Великим князем она назначила Андрея Ярославича, за Невским же закрепила Новгородское, Киевское, Черниговское и Переяславское княжества.
В декабре 1249 года князья вернулись на Русь. Андрей тотчас проследовал во Владимир, а Невский надумал заглянуть в Ростов, к Марии, к своей доброй советчице.
– Ну, как ты, Мария Михайловна? – пытливо глянул на княгиню гость.
– Трудно, Александр, – откровенно призналась Мария. – Беда за бедой. Недавно брата Василька похоронила, а затем и его племянника… Странная смерть. Оба на здоровье не жаловались.
– Соболезную, Мария Михайловна. Слышал. Ты права – странная. Думаю, без руки ханши Огуль тут не обошлось.
– И я ее подозреваю… Ну да ладно о грустном. Были и радостные минуты. Бориса моего не видел?
– Не успел, Мария Михайловна. Сразу к тебе.
– Летом свадьбу сыграли.
– Да ну? И когда только подрос… Сколь уж ему?
– В лета вошел. Восемнадцать. Прошлым летом, когда ты еще в Каракоруме сидел, женился на муромской княжне Марии Ярославне.
– Довольна ли молодой княгиней?
– Пока ничего худого не замечала. Кажись, удачный будет брак… И другая добрая новость. Определила я младшего, Глеба. Нынешней весной он ездил к хану Сартаку и получил ярлык на княжение в Белоозере. А третью добрую весть ты сам привез.
– Отлучение от великого княжения? – усмехнулся Невский. – Аль ты рада тому?
– Конечно же, никакой радости я от этого не испытываю, но я наверняка знала, что великокняжеский стол тебе не отдадут.
– Наверняка? – удивился Невский. – Хотя зачем я тебя спрашиваю. Ты, Мария Михайловна, всегда прозорлива.
– Я просто взвесила обстановку на Руси и подумала, что прославленного Невского опасно ставить на великое княжение. Уж лучше отодвинуть его подальше от центра Руси – к Киеву, Чернигову, Новгороду. Поближе к половцам, немцам и шведам. Пусть там сражается и ослабляет русские рати.
– А ведь ты права, Мария Михайловна… Но какую же я тебе добрую весть привез?
– За тобой, Александр, закрепили мой отчий Чернигов. И теперь я бесконечно счастлива, что место моего покойного батюшки займет такой достойный человек.
– Ты меня переоцениваешь, Мария Михайловна, – поскромничал Александр. – Достойные люди и в Чернигове найдутся… Кого бы ты хотела видеть наместником?
– Я знала, – вздохнула княгиня, – что ты вновь сядешь в Новгороде. Там, где враги обок, там и ты… Что же касается наместника, сам решай. Тебе видней, лишь бы о Чернигове, как и мой отец, неустанно радел.
– Надежного человека подберу, ты уж не сомневайся, – заверил Невский.
– А что же с остальной Русью, Александр? Тяжело под игом сидеть, вся Отчизна стонет. Вот уж десять лет под ордынским ярмом живем. Неужели не сыщется муж, кой кинет клич по Руси, дабы подняться всему люду православному? Неужели?!
В глазах Марии – и боль, и отчаяние, и неудержимый порыв, от коего пошел по телу Александра озноб. Эта княгиня настолько измучилась и настрадалась душой, что готова сама схватиться за меч и призвать русичей на священную войну с поработителями.
Александр Ярославич поднялся из-за стола и, подойдя к Марии, положил свои тяжелые ладони на ее мягкие, хрупкие плечи.
– Рано, Мария Михайловна, рано! У самого скорбит душа, самому хочется схватить меч, но это всего лишь порыв. Рано! Сила по силе – осилишь, а сила не под силу – осядешь, и так осядешь, что уж вовек не подняться. Как это ни горько, но сейчас перед Русью стоит иная задача: дабы предотвратить новые татарские нашествия, надо поддерживать мирные отношения с ханами и при этом объединять все русские земли на северо-западе, чтобы оказывать решительный отпор Литве, немцам, свеям и папской курии[18]. Другого пока не дано. Ни один князь, будь он семи пядей во лбу, не способен сейчас нанести победный удар по татаро-монголам. Ни один князь!
Александр Ярославич снял с плеч Марии руки и вновь уселся за стол.
– Разумом понимаю, но сердцем…
В глазах Марии застыла глубокая печаль.
Невский осушил чарку, надвое разломил ломоть ржаного хлеб, понюхал.
– Какая прелесть. Славно пахнет. Отвык я от русской пищи. Свой выпекаешь?
– Свой. Потихоньку засеваем старые пахотные земли. Главный упор делаем на рожь. Она устойчива к переменам погоды, рано созревает и реже попадает под ранние заморозки.
– А ты, я вижу, крестьянские дела не худо ведаешь.
– Жизнь заставляет, Александр. Без ума проколотишься, а без хлеба не проживешь. Вот и налегаем на рожь, и не только: и овсы, и ячмень, и просо и горох возделываем. Немалое подспорье. Как в народе говорят: от земли взят и землей кормлюсь.
– Добро, Мария Михайловна. А вот в Новгороде с хлебушком всегда туго. Так что, когда окрепнете, к вам за хлебом приеду.
– Милости просим… Ты вот о папской курии заикнулся. А ведь нелегко тебе будет, Александр. Курия развернула широкое наступление на страны Восточной Европы, и особое внимание, как, впрочем, и Тевтонского ордена, ее привлекает Русь, коя имеет устойчивые отношения в Прибалтике, Карелии, в земле финнов и даже в Польше.
– Ты изрядно осведомлена, – с глубоким интересом посмотрел Александр на Марию.
Да, «самая образованная женщина Средневековья» хорошо ведала, что творится за пределами Новгородско-Псковской земли.
Тринадцатый век явился временем расцвета могущества папы римского, кой вел борьбу с германскими императорами, стремясь утвердить свою власть в Европе. Весьма значительные события произошли также в Восточной Европе. В 1204 году пал, захваченный латинскими крестоносцами, Константинополь, кой подвергся варварскому разгрому. Патриарх и византийский император перебрались в Никею, где и возникла Никейская империя.
Вскоре, после захвата Константинополя, папа Иннокентий Третий обратился к русским князьям с посланием, в коем, ссылаясь на то, что пал центр православной церкви, предлагал Руси принять католичество и подчиниться власти курии. Одновременно Иннокентий потребовал от властителей Польши, ордена, Швеции, Норвегии и других стран прекратить всякие торговые сношения с русскими князьями. Однако немецкие купцы не могли в то время существовать в отрыве от таких крупных торговых центров, как Новгород, Полоцк, Смоленск и другие города. Немецкое купечество нарушило папское предписание и заключило торговые договоры с русскими городами.
Русские князья не только отвергли папские домогательства, но и изгнали папских монахов (лазутчиков) из Киевской и Ростово-Суздальской земли.
Татаро-монгольское нашествие, казалось, открывало перед курией новые возможности. Во-первых, в связи с тем, что татаро-монгольские ханы установили власть над Русью, можно было попытаться склонить их к принятию католичества, а затем договориться с ними, как с сюзеренами русских князей, и получить из ханских рук признание за папством прав верховного управления русской церковью. Экономические и политические выгоды такого акта не вызывали сомнений, хотя сама попытка склонить татаро-монгольских ханов к принятию католичества оказалась явно авантюрной. Во-вторых, опасаясь угрозы тем странам Восточной Европы, которые признали церковную власть папства, курия соглашением с ханами надеялась обеспечить безопасность своих отношений в этих государствах. В-третьих, курия стремилась договором с татаро-монгольскими ханами устранить возможность их сближения с Никейской империей, которая и без того все сильнее угрожала крестоносцам в Константинополе.
