bannerbannerbanner
Сухарева башня

Валерия Вербинина
Сухарева башня

Полная версия

Глава 4
Подробности

Дом в Большом Гнездниковском переулке, занятый службами угрозыска, не засыпал никогда, и поздний вечер 4 февраля не стал исключением. В одном из кабинетов, где под потолком до сих пор сохранились лепные амуры, поселившиеся тут еще в ту счастливую пору, когда особняк принадлежал самой обыкновенной семье, сидели трое. Первым был Карп Петрович Логинов, вторым – шкафоподобный Бруно Келлер, на скуле которого красовался переливающийся всеми оттенками счастья синяк, а третьим – сосредоточенный немолодой гражданин, которого звали Терентием Ивановичем Филимоновым. До революции он работал в полиции, а после нее оказался в угрозыске, несмотря на то, что отношение к старым специалистам в это время было, мягко говоря, настороженное. Ходили, впрочем, слухи о том, что Филимонов не так прост, что где-то наверху у него есть не то друзья, не то покровители, не то он кому-то оказал серьезную услугу, не то… Одним словом, сплетен было море, но толком никто ничего не знал, кроме того, что Терентий Иванович в высшей степени профессионален, вполне успешно борется с преступностью и не замечен ни в чем предосудительном. Именно его люди занимались поимкой банды Стрелка, и теперь, когда банда ускользнула, а четверо агентов погибли, по коридорам тесного старого особняка зазмеился новый виток слухов. Шептались, что у Филимонова серьезные враги, что его снимут, а то и хуже, что ему вот-вот припомнят службу при царском режиме, что… Но по лицу старого сыщика, когда он сидел сейчас за своим массивным бюро красного дерева, потирая пальцем висок, невозможно было прочесть, что ему грозят какие-то неприятности, что он вообще о чем-то беспокоится или тревожится о своей судьбе. Форма сотрудника уголовного розыска сидела на нем, как генеральский мундир.

– По поводу происшествия с трамваем, – продолжал Петрович, – мы проверили.

Бруно, слушая его, заерзал на месте.

– Действительно, на Большой Дмитровке трамвай перерезал девушку, которая оказалась Евлаховой Галиной Аристарховной, 1910 года рождения. Помощник агента Опалин действительно ехал в вагоне, который ее сбил, и дал показания милиционеру Потемкину. Произошла остановка движения по всей линии, из-за чего Ваня опоздал на место. Таким образом, он сказал правду, рассказ его подтверждается фактами, и… – Логинов метнул взгляд на нахохлившегося Келлера и прочистил горло. – Кхм! Предлагаю вернуть помощника агента Опалина на работу, – бодро заключил он.

– Бруно Карлович? – подал голос Филимонов, поворачиваясь в сторону немца.

Тот нахмурился еще сильнее, хотя, казалось, это было решительно невозможно.

– Не нравится мне все это, – проговорил он упрямо. – Вы говорите: факты. Я не спорю. Но ситуация странная! Их всех перестреляли, как зайцев! – выпалил он с ожесточением, и по лицу его было видно, что эта мысль не дает ему покоя. – А Опалин уцелел…

– Что сказали эксперты? – спокойно спросил Терентий Иванович, повернувшись к Логинову.

– Эксперты… м-м… – Петрович завозился, достал из кармана сложенную вчетверо бумажку и развернул ее. – Я жду подробного отчета, но пока… Стреляли из нескольких видов оружия. Предварительно маузер, браунинг – один или несколько – и пара ружей или обрезов. В комнате две двери, те, кто стрелял, вошли в обе. Под окном следы: там тоже кто-то стоял, караулил, чтобы никто не выскочил. Астахова убили наповал. В Рязанова всадили пять пуль, две – в Усова. В Шмидта три, – добавил он, покосившись на профиль Бруно со сплющенным в какой-то стычке носом.

Келлер угрюмо смотрел в угол.

– Столько выстрелов, – сказал Филимонов, – и никто из соседей ничего не слышал?

– Слышали, – буркнул Логинов, сворачивая бумажку. – Но выходить побоялись. У Сонькиного дома дурная слава.

– Так, так. И что ж, никто ничего не видел?

– Один из соседей выглянул в окно, но ничего не увидел, кроме тумана. Да и ночь была.

– Исходя из количества единиц оружия, – рассудительно заговорил Терентий Иванович, – и из того, что кто-то стоял под окном, в банде как минимум пять человек. Вопрос: на чем они добрались до Одинокого переулка?

– Мы опрашиваем вагоновожатых, – сказал Петрович. – Назаров этим занимается.

Келлер зло усмехнулся.

– Бесполезно… Не станут они на трамваях ездить.

– Извозчик? – живо спросил Логинов.

– Конечно, и не просто извозчик, а свой. Может, даже шофер, – немец недобро покривил рот. – Но меня больше интересует, как они смогли незамеченными подобраться.

– Туман, – напомнил Петрович.

– Хорошо, туман, а половицы?

– Что половицы? – машинально спросил агент и тут же понял, что допустил ошибку.

– Ты что, не заметил, как скрипят половицы в доме? Бандиты же вошли в дом! Почему никто ничего не услышал? Почему Астахов проворонил этот момент? Он же все примечал, даже сквозь сон…

– Мы недооценили Соньку, – удрученно сказал Петрович после паузы, потирая подбородок. – Это она их провела.

– Нет! – желваки заходили ходуном на квадратном лице немца. – Им помог кто-то из наших. Сонька не могла… Одна она бы не справилась!

– Слушай, я понимаю, тебе не нравится Ваня… – начал Логинов.

– При чем тут нравится-не нравится, – огрызнулся Келлер, – мало, что ли, я видел случаев, когда наши помогали бандитам… и отпускали их, и улики уничтожали, и своих сдавали, и чего только не было! Мы до сих пор как на войне, и никому не можем доверять… Ты же знаешь, я ничего против Опалина не имею! Парень как парень, вроде старательный, схватывает все на лету… но то, что он единственный уцелел… Я тебе как на духу скажу: если бы мой лучший друг остался жив в такой ситуации, я бы и его стал подозревать! Очень уж вовремя он опоздал…

– Но девушка действительно попала под трамвай, – напомнил Петрович, которого уже стала утомлять эта дискуссия.

Немец мотнул головой.

– Повезло! Совпадение, понимаешь? Не было бы ее, он бы что-нибудь придумал… Сказал бы, что заблудился! А что? Ты же видел вчера, на что там все похоже в тумане… В трех шагах ни черта не видно!

Логинов заколебался. В глубине души он не верил в виновность Опалина и к тому же подозревал, что Бруно наводит тень на плетень, чтобы избежать выговора за драку с товарищем. Дисциплина для Терентия Ивановича была вовсе не пустым звуком, и все знали, что в этом смысле он строг до чрезвычайности. Но Келлер говорил так уверенно, что Петрович начал чувствовать некоторые сомнения. Он не хуже остальных знал, как надо расследовать дела, и в данных обстоятельствах Опалин – вне зависимости от того, был он действительно виновен или нет, – должен был оставаться на подозрении до тех пор, пока дознание не установит его непричастность.

– Когда Опалин пришел, агент Шмидт был еще жив и успел сказать несколько слов, – начал Логинов, отчасти для того, чтобы сменить тему. – Только я не уверен, что они могут иметь какое-то значение для расследования.

И он пересказал все, что им удалось расшифровать из слов умирающего.

– Это все понятно, – заметил Филимонов, слушавший его внимательно, – но при чем тут арка? Почему арка?

– Может быть, не арка, а арг – скверный, злой? – проворчал Келлер. – Просто Ванька опять его не понял… Если, конечно, он вообще все не придумал.

– Арка – это слишком сложно для Опалина, – возразил Петрович, в котором взыграл дух противоречия. – И зачем ему что-то придумывать? Он мог просто сказать, что Генрих ничего не говорил… Если Ваня действительно заодно с бандитами, во что лично я не верю.

Терентий Иванович усмехнулся.

– Кажется, вы упускаете из виду, что о засаде знал не только Опалин. Знали о ней и остальные сменщики. Верно?

– Э-э… да, – пробормотал Логинов. – То есть Бруно, Валя Назаров и Вася Селиванов. Он сейчас в больнице, но пару смен он в засаде отсидел. Затем его место занял Опалин, которого изначально привлекать не собирались. Рязанов от сменщика отказался и все время был на месте…

– Послушайте, – вмешался немец, которому крайне не понравилось, что только что прозвучало его имя, – это несерьезно… Половина угрозыска знала о том, что мы охотимся на Стрелка.

– Нет, – коротко ответил Филимонов, и на виске его дернулась жилка.

– Ну хорошо, не половина, – тотчас же отступил Келлер, – но многие знали. Работаем вместе, сидим в одном здании…

– Знать-то они, положим, знали, а детали? Где засада, у кого, когда агенты меняют друг друга? Тут, видите ли, тонкостей много. – Терентий Иванович усмехнулся одними губами, глаза его оставались серьезны. – Я не говорю, что кто-то не мог сболтнуть лишнего. Но между «сболтнуть лишнего» и сделать так, чтобы сведения дошли до нужных ушей, большая разница. Вы понимаете меня?

Логинов понимал, что на него взвалили непростую задачу, что ему придется хорошенько попотеть, прежде чем он найдет виновного, и ограничился тем, что отвел глаза и стал смотреть на портрет Ленина на стене. Вождь с прищуром и даже некоторым вызовом взирал на присутствующих и, казалось, был бы не прочь выйти из рамы и начать распекать их лично.

– Я хочу сразу же внести ясность, – начал немец, волнуясь и подавшись вперед. – Я ни с кем не говорил о засаде в Одиноком переулке. Я никому не сообщал ни о Соньке, ни о Стрелке, ни о том, что с ними связано. Я не могу запретить вам подозревать меня… так сказать, на общих основаниях… но вы только зря потеряете время. Генрих был моим другом. Если вам надо объяснять, что такое дружба…

– Бруно Карлович, – негромко проговорил Филимонов. В тоне его не было ни укоризны, ни чего-либо подобного, но Келлер покраснел, умолк и только переместился на стуле, отчего тот протяжно заскрипел.

Терентий Иванович поглядел на часы.

– Однако поздновато уже… Бруно Карлович, не смею больше вас задерживать.

Это означало, что начальник собирается говорить с Логиновым наедине. Келлер поднялся, неловко поклонился (в то время старые манеры еще сохранялись и причудливо соседствовали с новыми) и, пробормотав скороговоркой несколько слов на прощание, скрылся за дверью.

 

– Я буду вам признателен, Карп Петрович, – как всегда веско и рассудительно заговорил Филимонов, – если вы разъясните товарищу Келлеру недопустимость его поведения. Нельзя кидаться на коллегу без достаточных доказательств… да и с доказательствами тоже не стоит, – добавил он, хмурясь.

– Значит, я возвращаю Опалина? – встрепенулся Логинов. – Людей у меня мало, сами понимаете…

– Нет, – неожиданно ответил старый сыщик.

В комнате воцарилось молчание. Пухлощекие амуры гипсовыми глазами смотрели из-под потолка на собеседников.

– Опалин должен быть отстранен от расследования этого дела, – проговорил Терентий Иванович после паузы. – Это значит никто с ним не делится информацией и никуда его не привлекает, ни при каких обстоятельствах. И вас я настоятельно прошу за этим проследить.

– Но, товарищ Филимонов… – забормотал Логинов и угас.

– Дайте ему понять, что в его же интересах сидеть тихо. Займите его чем-нибудь не очень сложным, чтобы он не путался у вас под ногами… И проследите, что он будет делать. Только аккуратно, чтобы он не заметил.

Слушавший до того начальника с некоторым удивлением Петрович начал понимать, куда клонит его собеседник.

– Вы хотите сказать…

– Если человек невиновен, он ведет себя соответственно. Если виновен – опять же… Возможно, Бруно Карлович не прав насчет Опалина, но он, скорее всего, прав насчет предательства. Кто-то помог Стрелку и его людям…

– Мы будем его искать, – пообещал Петрович. – Я имею в виду Лариона. И его сообщников тоже.

Терентий Иванович саркастически усмехнулся.

– Я думаю, он уже далеко. Но вы правы: уверены мы быть не можем. Задействуйте осведомителей, вообще всех, кого только можно… Я на днях буду говорить наверху, чтобы нам увеличили бюджет. Обещайте деньги за любые сведения, которые к нему приведут. Поймать его теперь – дело чести… если вы понимаете, что я имею в виду.

Логинов кивнул. Он все понимал, и ему ничего не нужно было объяснять лишний раз.

– Келлера к Опалину не приставляйте, – неожиданно добавил Филимонов, – не стоит. Это может плохо кончиться. Пусть кто-нибудь другой за ним следит. – Он внимательно посмотрел на собеседника и добавил: – Я, как и вы, не верю в то, что он виновен. Но вы же знаете, что в нашем кругу что-то скрыть невозможно. Бруно Карлович не умеет держать язык за зубами, и… могут быть обстоятельства, при которых эту историю попытаются использовать против нас. Против вас, против меня, против Ивана Григорьевича. – Старый сыщик был крайне щепетилен и всех сотрудников величал не иначе как по имени-отчеству, пусть даже речь шла о таком юнце, как Опалин. – Поэтому хорошо будет, если любым домыслам мы сможем противопоставить факты.

– Но если кто-то помог бандитам и это не Опалин… – начал Петрович.

– Вот именно. Первое – была ли помощь вообще, и второе – если да, то кто именно помогал. Я говорил о сменщиках, мы все знаем их много лет, но… Впрочем, Бруно Карлович уже изложил, что бывает в нашем деле. В данных обстоятельствах мы ни в ком не можем быть уверены.

– Тогда их всех надо отстранить, – буркнул Логинов, не удержавшись.

– На основании чего? И потом, кто будет работать?

– Но ведь Опалина вы отстраняете.

– Это временная мера. Я бы не пошел на нее, если бы Келлер не поднял шум, – Филимонов выдержал паузу и добавил: – Вы же понимаете, Карп Петрович, с меня спросят. Но это вовсе не значит, что я собираюсь сваливать все на Опалина, если он невиновен.

«А как узнать, кто виновен, кто невиновен, – думал расстроившийся Логинов. – Точно один Стрелок мог бы сказать, да только ищи его теперь…»

– У вас очень сложная задача, Карп Петрович, – продолжал начальник, словно прочитав его мысли. – И строго между нами – я не знаю, удастся ли вам ее разрешить в отсутствие Стрелка. Сколько он уже бегает после амнистии – два года? И никак его не можем поймать, – Терентий Иванович поморщился. – А ведь всем, кто хоть что-то смыслит в криминалистике, было ясно, что его не следует отпускать, потому что он опять возьмется за старое. Нет, выпустили. Вы понимаете, сколько людей было бы сейчас живо, если бы он сидел? Не только Рязанов, Усов, Шмидт, Астахов, но и многие, многие другие…

– Да попадется он, – буркнул Логинов, опустив плечи. – Рано или поздно попадется…

– Вам нужны будут люди, – сказал Терентий Иванович. – Попробую поговорить с Твердовским, чтобы он выделил своих… Ладно, Карп Петрович, на сегодня хватит, – он потушил лампу, которая горела на его столе. – Спокойной ночи.

Логинов поднялся, отдал честь по-военному и отправился к себе, временно решив не думать о деле Стрелка, о подозреваемом Опалине, о сложностях, которыми было чревато предстоящее расследование, и вообще обо всем на свете, что имело отношение к работе. В известном смысле Карп Петрович был фаталистом и считал, что очередной день принесет что-то новое, а если нет, то произойдет еще что-нибудь, что им поможет. С этой мыслью он вернулся в свою коммунальную квартиру и до отхода ко сну говорил с женой исключительно о домашних мелочах.

Глава 5
Друзья

Опалину было тяжело.

Он поздно заснул, и день для него превратился в ночь. Несколько раз он просыпался, потом снова проваливался в сон, как в яму, и, когда пробудился окончательно, было уже далеко за полдень. Первым чувством, которое он ощутил, был голод, но уже в следующее мгновение к нему присоединилась обида. Опалин вспомнил все, что произошло вчера, машинально потрогал синяк под глазом и скривился – больше от моральной боли, чем от физической.

Он был еще очень молод, и хотя дети, заставшие революцию и гражданскую войну, взрослели быстро, Опалин не успел – или не смог по своему душевному складу – обзавестись защитным панцирем, который каждый выстраивает по-своему, сталкиваясь с жизненными невзгодами и испытаниями, и который так резко отличает человека по-настоящему взрослого от того, кто еще набирается ума-разума. Панцирь этот, на первый взгляд, состоит из общих мест вроде «надо жить», «ничего, и не такое бывало», «надо стиснуть зубы и идти дальше» – неосознанных, но, если можно так выразиться, приучающих к стойкости, терпению и осмотрительности. Несправедливость того, что случилось в Одиноком переулке, больно ранила Опалина – и даже не потому, что задевала лично его, а потому, что именно была несправедливостью. Она засела в его душе, как заноза, и, умываясь, чистя зубы и приводя себя в порядок, он уже решил, что сделает все, чтобы ее исправить.

Он поел в ближайшей столовой, потом еще купил французскую булку и, идя по улице, жевал ее на ходу. Москва, очистившись от туманного морока, приобрела свой привычный вид человеческого муравейника, в котором равнодушно сталкиваются и так же равнодушно расходятся миллионы людей, чуждых друг другу. Проходя мимо почтового отделения с телефоном-автоматом, Опалин на мгновение заколебался, не позвонить ли ему на работу, но гордость высказалась против, и он не стал ей перечить. В нем легко уживались самые противоположные качества, и в зависимости от обстоятельств он давал волю то одному, то другому. Он сел на трамвай, потом перебрался на другой и вскоре оказался возле длинного серого здания больницы, в которой лечился его друг и товарищ по комнате Вася Селиванов. Некоторое время тому назад у него открылся туберкулез, Вася лечился, возвращался на работу, потом снова начинал кашлять кровью и отправлялся долечиваться. Опалин навещал его, но сегодня для посещения имелась еще и особенная причина: он хотел посоветоваться с другом, что ему делать.

Вася лежал на кровати, читая журнал «Всемирный следопыт», который, судя по обложке, до него успела изучить как минимум половина больницы. Завидев Опалина, Вася отложил журнал и улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, но что-то в ней имелось такое – то ли грусть, то ли обреченность, – отчего гостю сделалось остро не по себе. Сам-то он чувствовал себя здоровым, как бык, и ему было нестерпимо, что он никак, никоим образом не может поделиться своим здоровьем с Васей, который был хорошим человеком, хорошим другом и тем не менее (как сказал Опалину врач еще в прошлом году) умирал. «Каверны… третья стадия… при самом благоприятном течении болезни…» Но тут Иван спохватился (ему не раз делали прежде замечание, что занимающие его мысли, как в зеркале, отражаются на его молодом, открытом лице) и, волевым усилием запретив себе думать о том, что его мучило, заставил себя улыбнуться. Он осторожно пожал руку Васе, осмотрелся, взял старый стул с изогнутыми ножками, стоявший между кроватями, поставил его поближе и сел.

– Интересный журнал? – спросил гость, подбородком и движением головы показывая на пеструю, измятую и кое-где надорванную обложку «Всемирного следопыта».

– Да, знаешь, когда лежишь в больнице, самое оно, – ответил Селиванов, вглядываясь в его лицо. – Приключения разные, и вообще… Это тебя Бруно так изукрасил?

– Ты уже знаешь?

Больной усмехнулся.

– Ко мне Петрович сегодня приходил.

– Да? Чего хотел-то? – напряженно спросил Опалин.

– Да я и сам не понял. Ребят жалко. И как Рязанов мог так лопухнуться? С восемнадцатого года в угрозыске, кого только не ловил…

Но у Опалина не было никакого желания обсуждать сейчас Рязанова.

– Келлер решил, что я вчера опоздал, потому что их предал. Но это не так! Вася, ты мне веришь?

– Да не дергайся ты, – проворчал Вася, который знал своего товарища и видел, как он переживает. – Я не просто верю – я знаю, что ты ни при чем. Бруно дурак.

– Дурак не дурак, а они ему поверили, – выдал Опалин то, что мучило его со вчерашнего дня. – Петрович мне велел оружие сдать. Ты ж понимаешь, что это значит.

– Ничего не значит, – отрезал Вася. Он завозился, усаживаясь в постели, и Опалин, спохватившись, вскочил и стал перекладывать подушки, чтобы больному было удобнее. Селиванов жестом пытался его остановить, давая понять, что справится сам, но Опалин не вернулся на место, пока не счел, что сделал все, что нужно. – Войди в их положение. Подозревать – да, они имеют право. Но доказательств у них нет и быть не может, если ты ни при чем.

Опалин знал, что и подозревать его права не имеют, потому что он невиновен; и только скрепя сердце он мог стать на точку зрения, которая требовала от него доказательств очевидного.

– Вася, как ты думаешь, Стрелка поймают?

– Петрович-то? – Селиванов усмехнулся. – Петрович – нет. Ну, может, ему очень повезет, тогда да. А так…

В угрозыске все знали, что Логинов – человек опытный и товарищ неплохой, но звезд он с неба не хватал и был более трудолюбив, чем талантлив. А в деле ловли преступников талант нужен не меньше, чем, допустим, при создании картины или поэмы. Опалин шмыгнул носом и надулся.

– Если они его не поймают, то так и будут меня подозревать, – буркнул он, насупившись. – Вот что противно, – и без перехода: – Вася, я хочу взять Стрелка.

– Ваня, не пори горячку…

– Я не порю горячку, я все обдумал. Надо брать его и трясти, откуда он узнал о засаде?

– Тогда обдумай вот что, – заговорил Селиванов резче, чем намеревался, – Стрелок свободен, как птица, куда захотел – туда и подался. Он уже наверняка убрался из Москвы вместе со своей кодлой и Сонькой. А ты – сотрудник московского угрозыска. Да, тебя могут командировать в другой город, но…

– Значит, надо заставить его вернуться, если меня за ним не пошлют. Вася!

– Ну да, конечно, вот ты решил, что возьмешь Стрелка – и все, дело сделано, а то без тебя его не ловили. И здесь, и в Одессе, и в Баку, и черт знает где! Ваня, спустись ты на землю! Он в 23-м тифлисский поезд ограбил, пассажиров догола раздел и запер в разных вагонах: мужчин отдельно, женщин отдельно… Шум был – до Москвы дело дошло! Искали его, выслеживали, лучших агентов прислали, но задержали совершенно случайно, когда он напился… Вышел он по амнистии, взялся за старое, – ты хоть помнишь, сколько к нему подбирались, как пытались хоть кого-то найти, кто к нему приведет? Узнали насчет Соньки, засаду поставили… засаду перебил, ушел с Сонькой! Да ты хоть понимаешь, что это за фигура? Он бандит непростой…

– Непростых бандитов не бывает, – повторил Опалин однажды им услышанные слова Терентия Ивановича. – Они все простые и все мразь…

– Ну хорошо, но непростой он в том смысле, что просто так к нему не подберешься. Я о чем тебе толкую? Рязанов сколько им занимался – ты его за дурака держишь, что ли? Если уж Рязанов не смог…

– Патефон исчез, – буркнул Опалин совершенно нелогично, морща лоб.

– Какой патефон?

– Да в комнате, где их нашли убитыми, патефон раньше стоял. А когда я туда пришел вчера, он исчез. Сонька их отвлекла, музыку поставила. Вот они и не услышали ничего. Да еще туман… А когда бандиты уходили, патефон с собой унесли. Мне вчера показалось, что в комнате чего-то не хватает, но я был на взводе, и мне было не до мелочей…

 

Селиванов насупился.

– Ваня, мы сейчас о тебе говорим, а не о том, как бандиты наших сделали. Ты слышал, что я тебе сказал? Не ищи Стрелка, он тебе не по зубам. Наберись терпения и жди. Им занимаются, приметы его везде разосланы, рано или поздно… Ведь было уже не раз! Сколько веревочке ни виться…

– Ага, а пока его не поймают, меня на подозрении держать будут, – кивнул Опалин, и его глаза потемнели. – А если он за границу сбежит? Не могу я сложа руки сидеть.

– А что ты можешь сделать? Бегать по Москве и кричать: «Подайте мне Стрелка!»? Ты пойми: Рязанов все делал как надо. Все контакты отработал, осведомителей занял…

– Это все не то, – отмахнулся Ваня упрямо. – Нужно что-то новое… Другое что-то.

– И что же?

– Не знаю. Думаю. Враги у него есть?

– У Стрелка? Конечно.

– Надо их привлечь.

– А смысл? Если ты о родных жертв, они ничем тебе помочь не могут. Люди как люди, кроме ненависти, у них нет ничего. Или ты об уголовниках? Эти с нами сотрудничать не станут – никогда. У них закон.

– Нет у них никаких законов, – огрызнулся Опалин.

– Есть. Ваня, не заносись. Ты наделаешь глупостей, а разгребать кто будет?

– Задержать Стрелка – глупость?

– Ты его не задержишь. Он попался только раз, и то по ошибке. Ваня, я уже говорил тебе: выбрось эту мысль из головы.

– Стрелок не один, у него люди, а теперь еще и Сонька. Чем больше людей, тем больше связей. Близкие, знакомые, перекупщики, проститутки, да мало ли кто. Надо просто нащупать ту нить, которая к нему приведет.

– Угу. А чтобы ее нащупать, нужно время – и много чего еще. Ваня, какого черта? Эту работу и целая группа сделает не сразу. А ты хочешь всех обскакать, потому что…

– Потому что должен, – оборвал его Опалин. – Потому что это мое дело, черт возьми!

Селиванов вздохнул. Он и в относительно здоровом состоянии чувствовал себя не в силах бороться с упрямством друга, а сейчас тем более. Упрямство, впрочем, проявлялось у Ивана нечасто и только в тех делах, которые он считал принципиальными, но зато тогда оно было колоссальным – и приводило в отчаяние окружающих, которые пытались втолковать Опалину, что ничего хорошего из его отношения не выйдет.

– Это не твое дело, – все же сказал больной, хоть и не надеялся достучаться до товарища. – Тебе никто его не поручал. Ты хочешь отомстить за ребят и заткнуть рот Бруно – да, это хорошо, но в нашем деле, Ваня, надо крепко стоять на земле. Очень крепко! А тебя, извини, заносит. И это плохо, потому что ошибки в нашей работе… сам знаешь, чего они могут стоить. Ну как еще я могу втолковать тебе, что ты не должен этим заниматься? – вырвалось у него.

«Еще как должен», – подумал упрямый Опалин, но поглядел на товарища, на его розовые щеки и осунувшееся лицо, и почувствовал, что пора остановиться. Вася, может быть, по-своему прав, только вот Опалин твердо знал, что он прав тоже, а раз так – позиция других людей его мало трогала. Точнее, не трогала совсем. Так уж он был устроен.

– Свинья я, – сказал он. – Ничего тебе не принес.

– Да ладно, – Селиванов махнул своей исхудавшей рукой, на которой выделялись синие вены. – Меня и так хорошо кормят…

В палате потемнело, Опалин бросил взгляд в окно и увидел, что снаружи идет плотный снег. Он деловито падал хлопьями, совершенно отвесно, и в какое-то мгновение стало казаться, что все стало совсем бело – как во вчерашнем тумане. Появилась медсестра, неслышным шагом подошла к выключателю, зажгла свет, убедилась, что на вверенном ей участке все в порядке, и удалилась так же незаметно.

– Ты ведь не отступишься, – неожиданно сказал Селиванов, когда они с Опалиным вяло обсуждали какую-то повесть из журнала.

– Конечно, нет. Кто у него враги? Он же убивал своих так же легко, как чужих. Быть такого не может, чтобы никто не желал с ним поквитаться.

Больной вздохнул, почесал щеку.

– Ну… Сеня Царь, говорят, с ним что-то не поделил[4].

Опалин резко мотнул головой.

– Мимо. Дальше…

– А из крупных я больше никого не припомню. Знаешь что? Найди-ка ты Дымовицкого, он за ним гонялся. Он сейчас из угрозыска ушел, но наши должны знать, где его найти. Поговори с ним. Дымовицкий – мужик толковый, может, он тебе что подскажет.

– Спасибо, Вася, – искренне сказал Опалин, поднимаясь с места. – Я – честное слово – все понимаю, ты зря думаешь, что я просто так уперся… Если я пойму, что ничего сделать не могу, – отступлюсь. Куда я денусь…

– Ты, главное, на рожон не лезь, – попросил его Селиванов. – Хорошо?

Опалин пообещал, что будет осторожен и осмотрителен (два качества, которые давались ему с трудом), и, попрощавшись с больным, ушел.

4О Сене Царе см. роман «Ласточкино гнездо».
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru