Валерия Вербинина
Черный нарцисс
Глава 3
– У вас слишком богатое воображение, – сказал врач.
– Только не говорите, что это пройдет. – Виктория попробовала пошутить, но ей было вовсе не смешно.
– Хорошо, давайте разберемся. – Алексей Петрович вздохнул. – Итак, вам кажется, что за вами кто-то следит. Верно?
– Иногда, когда я выхожу из дома, – уточнила Виктория. – И я ничего не могу поделать с этим чувством.
– Сколько это продолжается, по-вашему?
– Восемь месяцев. Где-то так, я думаю. Вначале я пыталась себя убедить, что мне это мерещится, но… Я почти уверена, что за мной действительно кто-то наблюдает.
– Так. – Алексей Петрович наклонил голову, и она увидела, как блеснули стекла его очков. – И кто же, по-вашему, может заниматься таким вот наблюдением?
– Не знаю, – призналась Виктория. – Иногда это черная машина, иногда серая, иногда синяя. Иногда «Жигули», иногда старый «Мерседес». То есть… – Она поморщилась. – Это очень сложно объяснить, но я словно спиной ощущаю, что за мной следят. Возникает такое неприятное чувство…
Врач слушал ее, постукивая карандашом по столу.
– Вы пробовали поговорить с человеком или людьми, которые находятся в машине, будто бы преследующей вас?
Виктория покачала головой.
– Боюсь, это не получится. Они всегда держатся в отдалении. И потом… – Она задумалась. – Я не сказала бы, что они преследуют меня. Я не чувствую, что от них исходит какая-то… угроза. Но тем не менее они меня беспокоят.
Алексей Петрович улыбнулся, и при виде этой улыбки Виктория сразу же поняла, что именно он ей скажет.
– У вас довольно редкая профессия. – Как и все опытные психологи, он предпочел начать издалека. – Вам не кажется, что ваши, хм, ощущения могут быть следствием работы над очередной книгой?
Виктория поднялась с места.
– А если бы я работала контролером в автобусе, что бы вы мне сказали? – со злостью, которой не ожидала от себя, спросила она. – Что я начиталась детективных романов?
– Нет, Виктория Александровна, вы же должны понимать…
– Всего доброго, – буркнула она и вышла, с колоссальным трудом удержавшись от желания на прощание как следует грохнуть дверью.
Во дворе чирикали птицы, и свет по-весеннему проходил сквозь прозрачную листву. Тем не менее стояла ранняя осень, та, что по-русски именуется бабьим летом, а по-французски – летом индейским, о котором поет свою великолепную песню Джо Дассен.
Чтобы собраться с мыслями, Виктория присела на скамью. Теперь, когда вспышка раздражения сошла на нет, ей стало и грустно, и немного стыдно, что она не сумела сдержаться.
«Итак, подведем итоги. Три врача, уйма выброшенных на ветер денег… или почти на ветер, потому что никто толком так и не смог мне объяснить, что со мной такое. И почему они считают, что все писатели непременно ненормальные? Знали бы они, какую кропотливую логическую работу приходится проделать, прежде чем напишешь хороший детектив, как одна-единственная неувязка может загубить самый выигрышный сюжет… Но им куда проще считать детектив недостойным жанром, которым занимаются исключительно недоумки».
В сумке заверещал сотовый, и от неожиданности Виктория даже вздрогнула.
Опять Вероника. Вот черт.
– Виктория, ты не забыла? Встреча сегодня вечером, в ресторане «Олимпия»!
– Модное местечко, – буркнула Виктория.
– Конечно, – с энтузиазмом подтвердила Вероника. – Сергей снял оба этажа, так что погуляем! Ты знаешь, как туда проехать?
Да, разумеется, она приедет, она постарается не опаздывать и помнит, что будут танцы, и еще Сергей обещал какой-то сюрприз.
Впрочем, для нее никаких сюрпризов не будет. Она просто вернется домой и сядет читать Чехова, очередной том полного собрания сочинений, изданного в советское время. Виктория читала это темно-зеленое собрание медленно, растягивая удовольствие и смакуя каждую страницу. Для автора детективов у нее были странные на первый взгляд пристрастия – Чехов, Уайльд и Стерн. И еще стихи Лорки.
«Чехов, помимо всего прочего, прекрасный стилист… И как он описывает людей! Конечно, он видел их насквозь… и поэтому вряд ли мог уважать. По его письмам иногда это очень чувствуется… И еще на него сильно повлияла болезнь. Какой он был веселый, пока у него не открылась чахотка, просто неистощимый фейерверк шуток, причем на самые разные темы. А потом… потом да, уже не то. Трудно сохранять веселый тон, когда задыхаешься и кашляешь кровью. И зачем он женился на этой актрисульке? Знал же, что она собой представляет, и все же питал какие-то иллюзии… надеялся…»
Однако, прежде чем приступить к Чехову, ей пришлось сходить в супермаркет, выслушать причитания кассирши, у которой опять не было сдачи с крупной купюры, получить-таки эту сдачу и уже в подъезде вежливо отказаться от предложения бабки с верхнего этажа ехать в лифте вместе с ней и какой-то грязной кадкой, из которой сыпалась земля. Для этого Виктория слишком дорожила своими белыми джинсами, но бабка обиделась так, словно писательница предложила ей купить гроб со скидкой. В конце концов бабка уехала одна и, само собой, застопорила лифт на верхнем этаже. Подождав минуту, Виктория пожала плечами и отправилась пешком на свой предпоследний этаж.
«А ведь все могло быть совсем по-другому».
Все-таки она не удержалась от этой мысли. Ну да, она могла стать женой Сергея, и Сергей был бы богат, и она вольготно жила бы в отдельном доме, а не в многоэтажке, где кто-то из соседей то и дело заводит нескончаемый ремонт, а кто-то уезжает и запирает в квартире собаку, которая от одиночества и тоски начинает выть во весь голос. А еще есть любители громкой музыки, шумных ночных застолий, курильщики, бросающие вниз окурки, которые постоянно залетают к ней на балкон…
Да, все могло быть иначе. Но ее судьбу – то, что могло стать ее судьбой, – присвоила себе Вера, а на долю Виктории осталось… осталось то, что осталось.
«И это вовсе не так уж плохо… В конце концов, я всегда хотела стать писателем – и я им стала».
Она просмотрела в компьютере почту, ответила на несколько писем и растянулась на диване с книгой. На стене важно тикали часы – старинные, принадлежавшие еще прабабушке и прадедушке Виктории. Много лет они простояли сломанные, но несколько месяцев назад она нашла-таки специалиста, который их починил. И теперь Виктория смотрела на часы и думала, что видит те же стрелки, которые видели ее предки, тот же циферблат и те же бронзовые фигурки вокруг него. И эта мысль ее согревала. Она перевернула страницу и углубилась в чтение.
Зазвонил сотовый, но на этот раз Виктория не стала с ним церемониться и попросту отключила его. Она читала, а потом небо за окном потемнело, насупилось. Что-то вкрадчиво зашуршало снаружи, и Виктория поняла, что пошел дождь.
«Так вот почему у меня с утра болела голова…»
Словно невидимый великан-воин расшаркался снаружи с громовым раскатом, полыхнул саблей-молнией. Виктория закрыла книгу, отложила ее и натянула на себя плед. Спать ей не хотелось, но она была не прочь подремать несколько минут. Виктория знала, что в такой дождь, как этот, ей все равно не работается и не читается. И она закрыла глаза.
А потом раздался звонок в дверь.
Глава 4
– Меня зовут Никита, – сказал он. – И меня послали за вами.
Он стоял на пороге, с него ручьями текла вода, но тем не менее он улыбался. Виктория мрачно посмотрела на него, испытывая то же чувство, что и, допустим, улитка, которую силой выдворяют из ее уютного домика.
– Вы шли от «Олимпии» до моего дома пешком? – спросила она, насупясь.
Ее собеседник так удивился, что даже перестал улыбаться.
– Я… нет, конечно! Просто на вашей улице сложновато припарковаться. Пришлось оставить машину в самом конце. А вы что же, забыли про вечер встречи?
– Нет, – коротко ответила Виктория, – не забыла.
– Тогда в чем же дело?
– Просто я не хочу туда идти.
Он был обескуражен, она видела это по его лицу. Интересно бы еще понять, почему. Хотя, если он шофер Вероники и полностью от нее зависит… Но на шофера он не походил. Чисто интуитивно она сразу же отмела это предположение.
– Жаль, – сказал он. – Сергей специально для вас пригласил французскую певицу. Он думал, вам понравится такой сюрприз. Вы же любите французскую музыку… – Под взглядом Виктории он смешался и закончил почти умоляюще: – …Кажется.
Вот оно что. Интересно, чего ради Сергей так старается? Или его тоже замучила ностальгия? Или по прошествии стольких лет он все еще на что-то надеется?
Никита-не-шофер откинул назад мокрые светлые волосы. Он был складный, с приятными чертами лица и пронзительно-голубыми глазами. Симпатичный, но скорее обаятельный, чем красивый. И еще Виктория не могла отделаться от впечатления, что где-то когда-то определенно уже видела его.
– Вы точно решили не идти? – спросил Никита.
– Мы не могли встречаться прежде? – спросила она напрямик, устав ломать голову над этой загадкой. – Просто мне кажется, что я где-то вас видела.
По тому, как изменился, потемнел его взгляд, она поняла, что попала в точку.
– Может быть, – осторожно протянул он. – Моя фамилия Алферов. Я был гонщиком.
Теперь она вспомнила. Несколько лет назад это имя не то чтобы гремело, но, во всяком случае, было у всех на слуху. Никому не известный молодой пилот ворвался на гоночный олимп, взял с ходу несколько первых мест, а потом…
Что же было с ним потом, боже ты мой? И ведь нет у нее никакого склероза, просто она никогда особенно не интересовалась гонками и лицо его запомнила лишь потому, что оно попалось ей на обложке какого-то журнала, в котором, помимо всего прочего, была и рецензия на ее роман.
– Так я ухожу? – спросил он настойчиво.
– Ладно, можете зайти, – решилась Виктория. – Только одна просьба: на машине по квартире не гонять, жилплощадь для этого не приспособлена. Хорошо?
Никита улыбнулся, переступил порог, и дверь, зевнув, затворилась за ним.
– Можете переодеваться, – сказал он, – я подожду.
Виктория вздохнула.
– Мне нужно… – она подумала немного, – пятнадцать минут. Хорошо?
– По моему опыту, – объявил Никита весело, – когда женщина говорит «пятнадцать минут», это значит как минимум час.
– Сразу видно, что у вас нет никакого опыта, – отозвалась Виктория, возвращаясь в комнату. – Когда женщина говорит «пятнадцать минут», это значит три часа, не меньше.
И тем не менее на то, чтобы переодеться, накраситься и соорудить самую простую прическу, у нее ушло как раз четверть часа. Однако тут Виктория обнаружила, что возмутитель ее спокойствия куда-то исчез.
Она нашла его в ванной, где он, сняв футболку и скрутив ее жгутом, выжимал из нее воду. И Виктория со свойственным ей чувством юмора подумала, что впервые мужчина раздевается в ее квартире уже через минуту после знакомства. Он был гибкий, тонкий, но широкоплечий, мускулистый, и его хоть сейчас можно было снимать для обложки журнала. Странно, что она сразу не угадала, что перед ней человек, имеющий отношение к спорту.
– Не надевайте мокрое, – сказала она, – вы простудитесь. Давайте я вам дам другую футболку.
Никита озадаченно на нее покосился.
– Дамскую? – весело спросил он.
– Нет. – Виктория не стала вдаваться в подробности, что это футболка Кирилла, ее бывшего гражданского мужа, с которым она недавно разошлась.
– Мне бы не хотелось вас утруждать, – признался Никита. – А это платье, оно… Оно вам очень идет.
– Платье вам не достанется, – ответила Виктория, уходя. – И не рассчитывайте.
Никита поперхнулся – то ли от смеха, то ли от неожиданности – и кашлял еще, когда она вернулась, неся легкомысленную маечку с надписью «I love Paris».
– И я тоже люблю Париж, – признался Никита, влезая в майку. – Меня там собирали.
– В смысле?
– После того, как я разбился, – пояснил он.
И тут она вспомнила. Ну да, авария на финише, когда финский пилот, которому должно было достаться лишь второе место, вечный соперник Алферова, врезался в него. И во всех журналистских репортажах о российском пилоте присутствовала одна и та же избитая, но оттого не менее правдивая фраза: «Чудом остался в живых».
Виктория вновь словно воочию увидела, как на мониторе телевизора кувыркалась маленькая нелепая машина, как она ударилась о заграждение и вспыхнула – сразу и необыкновенно ярко…
Что там было дальше, она не стала смотреть, потому что переключила канал.
И теперь человек из той самой машины стоял напротив нее, машинально поправляя майку, которая была ему тесновата.
– Мы идем? – спросил Никита.
– Да, конечно, – ответила она.
Они вышли в прихожую, и Виктория сняла с вешалки зонтик. Он был бирюзовый, летний, и наводил на приятные мысли о море, пальмах и далеких островах.
– А вы разве не возьмете камеру? – удивился Никита.
Виктория обернулась, смерила его спокойным взглядом.
– Зачем?
Больше он не стал ничего спрашивать. Виктория закрыла обе двери и спустилась вместе со своим спутником во двор, в два ряда заставленный машинами. Одна из них ухитрилась даже въехать передними колесами на детскую площадку.
– Сюда, – сказал Никита.
Ему пришлось припарковаться чуть ли не в конце улицы. Однако зонтик можно было уже не раскрывать, потому что дождь кончился. Светлая кошка перебежала дорогу перед идущими и скрылась в подворотне.
«Наверное, у него красная машина, – подумала Виктория, глядя на припаркованные у обочины автомобили. – Такой человек должен любить все яркое».
Но машина оказалась черной, и, хоть она была довольно дорогой, ничто в ней не намекало на то, что ее хозяин – бывший гонщик.
– Вам что-то не нравится? – нерешительно спросил Никита, заметив выражение лица Виктории.
– Я терпеть не могу черный цвет, – призналась она.
– Раньше у меня была другая машина, – сказал Никита. – Красная. Но для Москвы, сами понимаете… – Он виновато улыбнулся и развел руками.
«Значит, я все-таки угадала», – подумала Виктория. И, повеселев, села в машину.
Рокот мотора. Мокрый асфальт, лоснящийся в свете фонарей. Запах кожи в салоне, к которому примешивается едва различимый аромат духов. И хотя Виктория не помнит, как они называются, она сразу же вспомнила, что их не любит.
А впрочем, это совершенно неважно. Не все ли равно, как именно путешествовать назад в прошлое?
Глава 5
– Виктория-а-а!
Господи боже мой, это что, Катя? Потрепанная – и очень сильно потрепанная – жизнью баба, изумительно одетая, с дорогущей сумочкой и сверкающим кольцом на пальце, но все же… все же…
А Катя Корчагина все так же дурашливо растягивает последний слог:
– Виктория-а-а! Ну надо же! Сколько лет, сколько зим!
Она сочно расцеловала в обе щеки Викторию, стрельнула глазами в сторону Никиты, спросила, не видела ли она Сережу. А Веронику? А Веру?
– Ой, Верунчик так подурнела, так подурнела! – сладко лепетала Катя, закатывая глаза. – Совсем за собой не следит! И прическа ужасная. Я ей говорю: «Верунчик! Ну зачем тебе этот кошмар? Я знаю в Лондоне такого стилиста, та-акого! У него даже принцесса стрижется, и не одна. Почему бы тебе не слетать в Лондон, не сделать приличную прическу? А то какой-то хелл[1] на голове, ну чесслово!» А Верунчик мне и отвечает…
Виктория перестала ее слушать. Как бы Катя ни изменилась внешне, характер ее остался практически тем же. Она была крайне предупредительна, в глаза говорила именно то, что собеседник мечтает от нее услышать, но зато за глаза… За глаза Катя говорила совсем другое, и с несказанным наслаждением. Кроме того, она обожала сплетни, и в свое время почти все гадкие и оскорбительные слухи, бытовавшие в их классе, именно ей были обязаны своим рождением, а стоило ей хоть немного выпить, как ее начинало заносить совершенно, и она злословила, не в силах остановиться. Однако, даже когда Кате угрожали неприятности из-за ее языка, когда вспыхивали нешуточные скандалы, она всегда выворачивалась, делала большие глаза, возмущалась, рыдала и клялась в вечной дружбе. И, хотя ее клятвам в дружбе нельзя было верить больше, чем гостеприимству людоедского племени ням-ням, ей все сходило с рук. Подруги ее прощали, а мужчины – они и так ее любили достаточно, чтобы не обращать внимания на ее выходки.
– Ну, рассказывай! – с придыханием велела Катя, придвигаясь поближе к Виктории. Глаза Корчагиной аж зафосфоресцировали от предвкушения какой-нибудь истории, которую можно будет претворить в очередную порцию сплетен. – Как твои дела? Ты замужем?
– Конечно, – последовал ответ.
– Ну? И кто он? – Катя едва не подпрыгивала на месте от возбуждения.
– Миллионер, красавец и круглый сирота, – ответила Виктория. – Ему двадцать пять лет, и у него синие глаза.
Катя поперхнулась, но она была так устроена, что до нее не сразу дошло, что над ней смеются.
– Ну, знаешь ли! – решила все-таки возмутиться она.
– А что? – с невинным видом отозвалась писательница. – Все другие варианты не стоят того, чтобы о них говорить.
И, пришпилив назойливую одноклассницу к месту этой убийственной репликой, удалилась. Ей не хотелось долго оставаться в обществе Кати, тем более что Никита уже успел куда-то испариться.
«Вот тебе и встреча одноклассников, – в смятении подумала Виктория, спускаясь на высоких каблуках по лестнице и следя за тем, чтобы не споткнуться. – Я-то думала, будет тихий вечер… а Сергей, похоже, наприглашал сюда не пойми кого!»
Ресторан «Олимпия» сиял, сверкал и переливался, и в нем творилось форменное светопреставление.
Были тут какие-то представительные дяденьки с лысинами и вечной грустью в глазах. На дяденьках висли неопознанные юные щебечущие создания на двенадцатисантиметровых каблуках, и это не считая платформ.
Были и не то чтобы дяденьки, но уже определенно – господа с этакой поволокой власти в глазах. От них за версту несло большими деньгами, а метров за десять – дорогим одеколоном. Возле них щебечущих созданий не наблюдалось, но зато кружили дамы среднего возраста, очень пристально следящие за всякой особой женского пола, приближающейся к их избраннику менее чем на десять километров.
Присутствовали еще не господа, но уже и не товарищи, по виду – интеллигенты, застрявшие между классами общества и никому не нужные, как, впрочем, и вся интеллигенция в любые периоды, эпохи и времена.
Наконец, попадались и элементы явно деклассированные, одетые просто скверно (что было терпимо) или с претензией (что выглядело совсем жалко). Это были те, кого принято называть неудачниками, люди, не нашедшие своего места в жизни, недостаточно волевые, чтобы отвоевать свое место под солнцем, слишком брезгливые или не слишком удачливые.
Виктория узнала кое-кого из присутствующих, хотя они порядком изменились, и ее охватила грусть. «Зачем я вообще сюда пришла?» – в который раз укорила она себя.
На последней ступеньке она едва не споткнулась, но тотчас же кто-то ловко подхватил ее под локоть.
«Ненавижу высокие каблуки», – мрачно подумала Виктория.
– Привет, – прозвенел возле нее веселый голос, и она подняла голову.
…Боже мой.
Этого не может быть, просто не может быть никогда…
– Сергей? – несмело спросила она, не веря своим глазам.
Редкие волосы, облысевший лоб – ну да, блондины часто рано лысеют… Глаза-щелочки. И шея.
Короткая, бычья, распирающая воротник наверняка дорогой рубашки, возможно, стоившей больше, чем розовое платье Виктории, расшитое пайетками и бисером, образующими рисунок в виде бабочек.
Но неважно, сколько стоит рубашка и платье – да черт с ним, с платьем, важно, что перед ней стоит человек, которого, как ни крути, она когда-то любила, и чувства, которые она испытывала в это мгновение, были очень противоречивы.
Чересчур противоречивы, по правде говоря.
Он гыгыкнул – не рассмеялся, не хохотнул, а именно гыгыкнул. И Виктория, услышав это самодовольное «гы-гы», растерялась окончательно. Впрочем, смех тотчас же оборвался.
– Да, – сказал Сергей с неким подобием сожаления. – Сильно я изменился, а?
Виктория поняла, что все чувства написаны на ее лице, а даже если это не так, ни один человек на свете все равно не прочтет там восторга от встречи с бывшим поклонником. И она могла бы притвориться и изобразить радость, вполне убедительную, к слову сказать, но отчего-то ей сделалось невыносимо грустно.
– Ну вот и встретились, – продолжал ее собеседник. – Как твои дела, нормально?
Она неопределенно пожала плечами. Говорить ей не хотелось. Какой-то бугай почтительно переминался с ноги на ногу возле Сергея, в тени. Однако не только присутствие охранника мешало ей.
– Книжки пишешь? – спросил Сергей.
– Да, – выдавила из себя Виктория.
Но наконец-то последовало спасение – в лице худощавой блондинки в безупречном костюме, в которой она не без удивления признала Веронику, и рыжей дамы, взгляд ее подействовал на Викторию как ожог из прошлого. Это была Вера.
Они подошли к ней, немного скованные, но с блестящими глазами, и Виктория, которая, подобно своим героям, умела мыслить ретроспективно, сразу же поняла, что перед встречей с ней они отчаянно трусили и для храбрости выпили не одну рюмашку. Отчего-то ей сделалось их жаль. Вероника была очень ухоженная, в модных очках, переливающихся стразами, и весь ее облик так и кричал о достойном, хорошо оплачиваемом околоинтеллектуальном труде. (Хотя Виктория и сама когда-то была журналисткой, она никогда не считала этот труд интеллектуальным занятием.)
Что же до Веры, то она была почти такая же, как раньше. Яркая, рыжая, пышнотелая, ни в чем себя не стесняющая, но это была не та рыжина, которую любили рисовать Тициан или Ренуар, а некий особый медный оттенок с красным отливом. И Виктория сразу же поняла, что если в молодости волосы у Веры были естественного рыжего цвета, то теперь она их нещадно красит, отчего черты ее лица стали резче и грубее.
– Кажется, вы уже знакомы, – объявил Сергей шутливо и на сей раз рассмеялся почти человеческим смехом. И Виктория увидела устремленные на нее пытливые глаза Веры.
– Ой, – вырвалось у жены Сергея, – как ты здорово выглядишь!
Обычно на замечания в подобном роде Виктория шутливо отвечала: «Скромный образ жизни, высокий образ мыслей», это был удачный афоризм, и, в общем, он не слишком шел вразрез с действительностью. Но если бы она здесь и сейчас изрекла что-либо подобное, это прозвучало бы издевательски, даже оскорбительно. И потому она предпочла просто промолчать.
В эти первые минуты разговор шел какой-то нелепый, отрывочный, прежде чем кое-как, с перебоями, потечь по одному руслу.
– Хорошо, что мы решили устроить этот вечер, – объявила Вероника.
– А Сережка певицу пригласил, – вставила Вера. – Французскую. Сначала мы посидим немного, а потом она нам петь будет.
– Да уж, неплохо она заломила, – сказал Сергей. – Но я решил, мамзель нам не помешает. – И снова это самодовольное гыгыканье.
– А я недавно твою книгу читала, – сообщила Вероника. – Про одноклассников.
– «Призраки забытого лета»? Она уже давно вышла, – машинально ответила Виктория.
– По-моему, ты переборщила, когда изобразила Диму главным злодеем, – добавила Вероника.
– Какого Диму? – удивилась Виктория.
– То есть? – озадаченно переспросила Брагина. – Там же злодея зовут Дима. Ты разве не Шульгина имела в виду?
Виктория почувствовала раздражение. И когда, интересно, читатели поймут, что если в книге персонаж назван Димой, то это вовсе не значит, что он имеет отношение хоть к одному из реальных Дмитриев, которые встречались ей в жизни?
– Из чего следует, что это Дима, а? Герой же – художник!
– Я ей тоже сказала, – прогудела Вера. – Мало ли кого ты имела в виду!
– Я никого не имела в виду, – упорствовала Виктория. – Это вымысел.
– Да и вообще, Димка же сейчас монах, – добавил Сергей. – Прикинь, Виктория, мы его хотели пригласить, а он отказался. Не время, говорит, для мирских развлечений.
– Ну хотя бы для одноклассников он мог выкроить часок, – обиженно поджала губы Вера. – Что мы, каждый год собираемся, что ли? Я ему сказала, что Катя тоже будет, так нет, он и ее не захотел видеть. А ведь когда-то за ней бегал…
Значит, Дима действительно стал монахом; журналист не ошибся, а Виктория вовсе не ослышалась, как ей тогда показалось. Она попыталась вспомнить, не было ли в ее однокласснике Шульгине каких-то черточек, которые уже тогда намекали на его будущую судьбу, но ничего не вспомнила. В школе он был упорный, неисправимый троечник, пытался таскать у нее тетрадки, чтобы списывать домашние задания, но скоро понял, что с Викторией этот номер не пройдет, и с тех пор окончательно охладел к учебе. В 90-е она слышала, что Дима отслужил в армии и у него водятся деньги, но о характере его бизнеса никто не говорил. Отец его был алкоголик, мать – обыкновенная жена алкаша, женщина с загубленной судьбой. Если бы Викторию тогда спросили, кем суждено стать Шульгину, она бы, скорее всего, ответила – мелким барыгой, который заправляет несколькими ларьками, то и дело катается на отдых в Турцию, носит на шее золотую цепь толщиной с велосипедную, имеет таких же уверенных в себе жену и детей и вполне доволен жизнью. Это было существование вполне по его мерке – точно так же, как ему было категорически противопоказано стать, допустим, учителем, художником или пианистом. И уж она никак не могла подумать, что этот простой, непрошибаемый, казалось бы, человек пойдет в монахи.
– Что с ним случилось? – спросила Виктория.
– С кем? – подала голос Вера.
– С Димой. Я имею в виду, просто так ведь в монахи не идут? У него кто-то умер? Жена? Ребенок?
– Да не был он женат, – удивленно ответил Сергей. – И никаких детей у него не водилось.
При этих словах и Вера, и Вероника слегка переменились в лице, и писательница вдруг вспомнила, что и об их детях она ничего не слышала, и возможно, что никаких чад у них тоже нет, а раз так, не исключено, что это для них больная тема. Но тут подошел Никита, держа в руках бокалы с шампанским, и первый протянул Виктории, словно она была тут хозяйкой. На всех бокалов не хватило, и Сергей сделал знак официанту. Тот послушно приблизился с подносом в руке.
– А мы за тобой Никиту послали, – весело сообщила Вера, щурясь. – Я как узнала, что ты не берешь трубку, сразу же говорю Веронике: «Ника, она же нас продинамит! Она на нас еще обижена, вот и постарается не прийти». Вот мы и решили подстраховаться. Все-таки без тебя этот вечер был бы совсем не то.
Вероника бледно улыбнулась.
– Что это? – вполголоса осведомилась она у Никиты, кивая на непривычную футболку и «I love Paris».
– Попал под дождь, – лаконично сообщил гонщик.
– И что, раздел бомжа в переходе? – сердито спросила Вероника.
Виктория пристально посмотрела на нее. Ай да Брагина, ну и дает. Зачем ревновать так отчаянно, бессмысленно и, главное, некрасиво? Подобное поведение шло вразрез с ее образом состоявшейся, успешной женщины и наводило на мысли о том, что под этой кое-как пригнанной маской таится человек, отчаянно неуверенный в себе – или которого много раз бросали.
– Нет, – ответил Никита на слова любовницы. – Твоя подруга мне ее одолжила.
И слова «твоя подруга» слегка царапнули слух Виктории, но не резанули фальшью, хотя, конечно, ни о какой дружбе между нею и этими женщинами речи не шло. Вероника выглядела растерянной, а Вера только насмешливо улыбнулась, покачивая в руке бокал. Спас положение, как и должно быть, Сергей.
– Ну, – сказал он, блестя глазами, – выпьем за нас. Когда сядем за стол, будет уже не то, тем более что я и кое-кого из нашей компании пригласил. Я очень рад, что мы все собрались вместе! Нет, правда рад!
Пять бокалов нестройно звякнули, и даже Вероника перестала дуться. Допивая шампанское, Вера одобрительно причмокнула. Сергей блестел глазами, сверкал перстнями, и бессловесный бугай возле него окончательно ушел в тень. Виктория поймала взгляд Никиты, который смотрел на нее поверх своего бокала, и улыбнулась.
