Валерия Карнава
Алиса, Джейн и фисташки
– Все хорошо? – поинтересовалась Таня, заметив беспокойство Ефима, который всем своим телом прижался к стене.
– Да, – сконфуженно кивнул Ефим, – я представляю… будто меня преследуют… Хочу, чтобы все было, как это сказать, словно по-настоящему, без капли фальши…
Улыбнувшись, девушка поинтересовалась, уж не гангстеры ли на черном автомобиле? Скривив фальшивую улыбку в ответ, Ефим ответил, что они самые. Тогда девушка подмигнула Ефиму и, оставив его один на один со своими «гангстерами», снова влилась в беседу. Ефим ощущал себя полным идиотом перед Таней.
Он еще раз осторожно глянул в окно. Может, они уже испарились? Нет, стояли по-прежнему. Жоржина топталась на месте, легонько подпрыгивая. Видимо, таким образом она пыталась согреться от холода. А Башило в упор смотрел на Ефима, и этот взгляд не предвещал ничего хорошего. Затем он вытащил из-под куртки рупор и приблизил его к губам. В этот момент Ефим судорожно всплеснул руками, чтобы тот ничего не говорил, и пулей метнулся к выходу.
– Ты куда помчался, будто реактивный самолет? – крикнул ему вдогонку Всеволод.
Но Ефим ничего не ответил. Набросив на себя куртку, он завертел ключом и выскочил за дверь.
– Не отвлекай его. Он сочиняет, – с улыбкой произнесла Таня. Всеволод ухмыльнулся. Ну, конечно, братец без своего воображения – явно не братец.
– Что вам нужно от меня! – заорал Ефим, вылетев из подъезда, словно бешеный.
Башило аккуратно смахнул с рупора снежинки и довольно произнес:
– Какая действенная штука, однако. Самого черта из-под земли достанет.
Ефим ходил взад-вперед, бормоча:
– Отпуск испортили, вечер испортили, да вы мне так всю жизнь испортите…
– Как нехорошо самому веселиться, а нас держать на морозе, – покачала головой Жоржина, глянув в сторону окна, в котором еще недавно стоял перепуганный Ефим. – Мы ведь тебе не чужие. Пригласил бы. Наверняка вы там чай пьете. Что еще можно делать в холодный зимний вечер?
– И чай пьем, и пирог едим, – язвительно произнес Ефим. – Но без вас, слышите? Без вас!
– Ты там за чашечкой чая о моем баре подумал? – вставил свое веское слово Башило.
– И о моем театре? – подхватила Жоржина.
Пока Всеволод и Андрей смеялись и болтали, Таня несколько раз обеспокоенно поглядывала в сторону окна. На подоконнике сиротливо лежала оставленная Ефимом тетрадка. А сам он до сих пор не появлялся. Девушка подошла к окну. До чего странная и в то же время комичная картина предстала ее донельзя удивленному взору. Под окнами в полном одиночестве стоял Ефим и кричал, отмахиваясь от кого-то руками, будто от слепней.
* * *
Разве Жоржина могла стать великой артисткой? Это всего лишь ее бесплотные иллюзии, ведь на самом деле она не обладала ни хорошим голосом, ни более-менее сносной внешностью. Разве только эта девица могла состряпать какую-нибудь забавную рожицу. Но кому это нужно в театре? Рожицы может строить и мартышка в зоопарке. Неужели Жоржина хотела уподобиться мартышке? А ведь именно так бы она и смотрелась на сцене.
Башило… С ним тоже все было сложно. Сначала он хотел играть на электрогитаре, словно настоящий рок-музыкант, но потом вспомнил, что со слухом у него проблемы, и стал готовить коктейли в рок-барах, слушая, как играют эти самые настоящие рок-музыканты. Видимо, эта игра вдохновляла Башило, и он месил такое, от чего посетители лезли на сцену и трясли головой похлеще, чем хозяева сцены. Один даже чуть было не разбил себе лоб об гитару. Слишком уж его захлестнули беспокойные рок-эмоции.
Вскоре Башило обвинили в том, что своими коктейлями он вгоняет в посетителей бесов, и уволили. Пришлось ему устроиться в захолустный барчик на окраине города. В другой его не брали. А все из-за «Бочки», в которой он частенько кутил со своими товарищами-оболтусами.
Его драки в этой пивнушке со случайными байкерами, которые частенько заглядывали туда, уже стали настоящим представлением для всего города, даже в кино не ходи. Дикие вопли, сломанные стулья, расколотые стаканы, разбитые носы, хлюпающие кровью, испуганное и бледное, как смерть, лицо местного бармена, худющего мальчишки, который всегда прятался под своей барной стойкой и дрожал там, вместо того чтобы растаскивать дебоширов – обычная картина, которую только можно было лицезреть в «Пьяной бочке».
Но посетители, всклоченные мужики с красными глазами, были, видимо, в восторге от этого. Они сбивались в кучу, где-то между поваленными столами, и смотрели во все глаза, кто кого побьет. Если колошматил Башило, они ревели: «А-а-а!»; а если колошматили его, то со стороны так называемых болельщиков исходило понурое: «У-у-у!» И всякий раз было по-разному.
Утром по обыкновению Башило проснулся с фингалом под глазом и дико стонущей головой. Он еле встал с продавленной кровати, напялил свитер (задом наперед, ибо голова его совсем не работала) и, слегка пошатываясь, пошел готовить себе бутерброды с колбасой. Жоржина намывалась в ванной, испытывая свой голос, а заодно и терпение Башило.
Она намеревалась весь день чистой и свежей скакать перед зеркалом, изучая новый танец. А голова Башило тем временем еще больше стонала от воя, доносившегося из ванной, и он крикнул пару раз, чтобы Жоржина заткнулась, но девушка, видимо, не слышала. Выругавшись, Башило выбросил недоеденный бутерброд в мусорное ведро и отправился в коридор. Обувая башмаки, он задумчиво прижал пальцами полуотклеенный кончик уже почерневшего от грязи скотча на дырявом башмаке. И как эта подошва оторвалась? Когда?
Башило носил эти башмаки и в снег, и в дождь; в снежное время его нога замерзала от мороза, который беспощадно проникал сквозь эту дыру, а когда шел дождь, холодная вода противно хлюпала внутри, даже скотч не спасал. Вот поэтому Башило радовался сухой и солнечной погоде – она была идеальна для его дырявого башмака. И почему он не мог купить себе новые ботинки? Почему ходил в изношенных? Денег на новые ботинки всегда можно наскрести – хотя бы посидеть вечерок дома, а не прокутить в баре. Но видимо Башило без дырявых башмаков – совсем не Башило.
Затем он шел в свой захолустный бар, за барной стойкой которого ему становилось тошно. И «Гиннес» там был не «Гиннес», и «Крушовице» вовсе не «Крушовице», а какая-то бурда, и рожи отвратительные. А в центре города и бары опрятные, и пиво нормальное, и рожи хоть и отвратительные, но не такие примелькавшиеся. Даже «Пьяная бочка», хоть и не в самом центре, но уже порядком получше. Как так Башило мог скатиться до захолустья? Он совсем перестал держать себя в руках, пустил свою шальную душу во все тяжкие. Вернее, не пустил, а она сама вырвалась, поскольку была слишком беспокойной. А как поймать ее и усмирить, Башило не знал.
Как-то раз он забрел в один паб с изображением трилистника на вывеске. Внутри кожаные кресла, флаги разных стран, развешенные на стенах и даже на потолке, барная стойка из красного дерева, которая сияла глянцем в свете электрических ламп, висящих над ней, а сзади – сверкающие вина, коньяки, ликеры, пиво – все, что требуется взыскательной барменской душе. Поистине, райское местечко, правда, пустоватое.
Тишину нарушал только работающий плазменный телевизор, который висел на стене, рядом с одним из столиков, и за этим же столиком скромно расположился молодой человек, хрустевший сухарями. В его стакане пива было практически на дне. Бар оживет ближе к вечеру, Башило это понимал, все столики будут заняты, будут ломиться от пивных кружек, поднимется галдеж, суета. То, что Башило было так необходимо. В тиши он чувствовал себя конфузно, это словно бунтарю заявиться во французскую кафешку и взять круассан с чашечкой благородного латте. Ни круассаны, ни латте Башило терпеть не мог, считал все это слишком вычурным, для зазнаек.
За барной стойкой мельтешил тощий, почти бесцветный юноша-бармен (на вид ему можно было дать от силы лет двадцать). На секунду Башило представил себя вместо него. Вот он тщательно протирает бокал, который поблескивает в электрическом сиянии, подобно бриллианту. Затем ставит его на стойку, медленно наполняя струящимся, будто шелк, вином. Сам процесс вводит его в транс. Такой обволакивающе-приятный.
– Вам требуются сотрудники? – слова сами слетели с языка, без какого-либо усилия, чему Башило был крайне удивлен. Ведь не за этим он сюда явился. Так, ради любопытства. Да и мыслей о том, чтобы сменить бар, у него раньше и не было. Но вот что бывает, когда понимаешь, что есть что-то, что может значительно приукрасить твою жизнь.
Юноша слегка замялся и сказал, что наверняка требуются. В этот момент из дверей появился паренек с темными зализанными волосами. Это был менеджер. Он тотчас устремился к Башило, тем самым избавив нерешительного юношу от лишних разъяснений.
Башило принялся что-то там рассказывать о себе и своих умениях. И пока его заливистый голос отбивал чечетку, снисходительно-жалостливый взгляд менеджера пронизывал Башило с ног до головы. Менеджер глазами отыскал злополучный башмак. Полоска скотча задорно отскочила, будто пружинка, и к свету пролезла шамкающая подошва. Она отчаянно хватала воздух, подобно задыхающейся на берегу рыбе. У менеджера вытянулась физиономия, а сам он ужаснулся про себя. Боже! Какая пасть! Акулья. Только зубов не хватает. И когда Башило завершил свою пламенную речь, малец скривил приторную фальшивую улыбку, и, бросив дежурное: «Вам перезвонят», поспешно скрылся в тех самых дверях.
Это было понятно сразу. Башило не возьмут. И когда он вернулся в этот бар спустя какое-то время, пиво ему наливал в пузатый бокал новенький бармен с почти такими же зализанными волосами, как у того мальца-менеджера. Себе подобного что ли он за барную стойку поставил? Уж, конечно, зализанные волосы намного лучше оторванной подошвы. Эстетика к эстетике.
В тот вечер Башило просидел за этой барной стойкой, которая могла быть в его распоряжении, устало рассматривая сквозь пивные пузырьки, собиравшиеся в насмешливую улыбку, за корявыми движениями рук зализанного бармена. Да он чуть бутылку текилы не обронил, пока доставал ее с полки. Башило зазеленел от злости. Ему так и хотелось выгнать из-за стойки этого безрукого недоумка и показать настоящую бутылочно-бокальную феерию, со стекольным звоном и пивной пеной. Еще действовала на нервы издевательская какофония перестукивания бокалов, неразборчивых голосов и дикого смеха. Башило не мог это терпеть и отшвырнул свой бокал с недопитым пиво. Бокал задержался почти на самом краю стола. Даже если бы он разбился, Башило было бы все равно.
Он вышел из бара. Снег хрустел под его башмаками. Такой белый снег. И такие некрасивые башмаки. Какой поразительный контраст. И тут Башило задумался. Как он мог так наплевательски относиться к себе и к окружающему миру? Разве все эти потасовки в «Бочке» и прожигание драгоценных дней собственной жизни в отвратительном баре стоили того, чтобы просыпаться каждое утро? Разве для этого он был рожден? Чтобы ходить в башмаках с оторванной подошвой? Он хотел просить от мира всего, а сам не мог дать ему ничего, хотя бы самого малого – избавиться от страшных башмаков. Неудивительно, почему мир над ним посмеялся.
Однако, несмотря на свои размышления, причем совершенно правильные с точки зрения логики, Башило остался верен собственной глупой привычке, которая прилепилась к нему похуже пиявки. Ну не мог он взять и просто выбросить эти башмаки на помойку! Они были ему родными. И вообще, это как будто избавиться от своего естества, пронизывающего каждый потаенный уголок его души. Он будто был рожден с ними.
Башило наступил этими самыми башмаками на чувство собственного достоинства. И все они, Жоржина и Башило, просили помощи у Ефима. Они надеялись, что он способен изменить их жизнь к лучшему. А Ефим? Он всего лишь отчаянно колотил грушу, набивая себе синяки на костяшках и с отвращением поглядывая на скомканную тетрадку, которая валялась на диване.
* * *
Жоржина быстро шла по Гороховой. Узкая дорожка была сплошь занесена снегом. Невысокие молчаливые дома провожали девушку своим задумчивым взглядом. На них уже упала полутемная завеса вечера. Слегка одергивая свой воротник, Жоржина старалась выглядеть как можно спокойнее, однако в груди у нее щемило от страха. Кажется, за ней следили. Она с опаской обернулась. Никого и ничего. Значит, показалось. Девушка облегченно вздохнула, но все же ускорила шаг. На всякий случай.
Неожиданно на дорожке появился черный автомобиль. Да-да, именно он преследовал ее, предчувствие девушку не обмануло. И вот сейчас автомобиль будто материализовался из воздуха прямо перед ней. Пути вперед не было. Не успела Жоржина вскрикнуть и отбежать в сторону, как открылась лакированная дверца, и оттуда появился мужчина в потертой кожаной куртке. Он небрежно схватил ее за локоть, будто тряпичную куклу. У него были вытянутые скулы, словно из них выкачали жизнь, а взгляд острый, как бритва, и в то же время отстраненный. Жоржина брыкалась, но мужчина был сильнее, его пальцы больно сжимали локоть девушки, и уже через мгновение она оказалась на заднем сиденье. Мужчина захлопнул дверь.
Едва девушка судорожно схватилась за ручку двери, как автомобиль нервно рванул вперед. Казалось бы, в стену. Жоржина в страхе зажмурилась и закрыла голову руками. Но нет, никакого столкновения не было. Автомобиль ехал свободно. Жоржина медленно убрала руки и раскрыла глаза. Улица, по которой девушка еще недавно шла пешком, в недоумении шарахалась от автомобиля. Как он так сумел развернуться? Девушка ничего не могла понять. Она повернула голову и вздрогнула. Ее похититель сидел рядом с ней. Его руки были сложены на коленях. Почти не шевелясь, он смотрел в одну точку перед собой.
С каждой секундой автомобиль набирал недюжинную скорость, его потрясывало и качало из стороны в сторону, будто он ехал по жутким кочкам. Но ведь под колесами была ровная дорога! Мотор ревел как безумный. Автомобиль летел настолько стремительно, что здания за стеклом превратились в одно сплошное месиво. Жоржина дрожала. Что есть силы она вцепилась руками в мягкое сиденье. Она боялась погибнуть под грудами искореженного металла, ибо при такой скорости автомобиль мог с легкостью разбиться.
Спустя какое-то время Жоржина стала понемногу привыкать к этой гонке за неизвестностью, тем более автомобиль был на ходу и ничего не предвещало катастрофы. Это уже радовало. И тогда девушка собралась с силами и первой заговорила со своим похитителем. Она хотела знать, кто он и зачем ее похитил. Она с трудом сделала непроникновенное лицо, чтобы не показывать своего страха, и постаралась говорить решительным тоном, однако предательская вибрация в голосе выдавала ее.
Незнакомец ничего не ответил. Он даже не взглянул на Жоржину. Он по-прежнему держался в той же самой позе, причем настолько ровно и спокойно, будто тряска его не касалась. Девушку стали одолевать сомнения. Он вообще человек? Она повторила свой вопрос, но в ответ была все та же отрешенность. Жоржина обиженно отвернулась. За стеклом до сих пор царила неразбериха. Где они ехали сейчас, девушка даже не представляла. И как ее теперь найдет Башило? Если вообще найдет.
Постепенно Жоржина стала ощущать боль в пальцах из-за того, что сильно сжимала ими сиденье, и она ослабила их. Но был ли смысл вообще держаться? Она отпустила это злосчастное сиденье. Ничего не поменялось. Автомобиль не замедлил ход, а мотор не затих. Но и столкновения не было. Жоржина стала задумываться о том, что она уже не боялась этого столкновения, ибо оно было всего лишь в ее оголенном от страха мозге, а не в действительности. А зачем бояться того, чего нет? Она сама себя запугивала.
А тот самый незнакомец, внушал ли он страх на самом деле? Страх или скорее раздражение? Он не ответил на ее вопрос. Вот, что теперь волновало девушку, которая больше всего ненавидела безучастность. Она всегда хотела получить отклик на свое слово или действие, а когда подобного не происходило, то начинала тревожиться, порой истерить, и это могло свести ее с ума. Девушка всегда считала, если тебя не слышат, то ты и вовсе не существуешь. А она существовала в большей степени, нежели этот автомобиль – по сути всего лишь спаянная металлическая конструкция, и его хозяин – почти призрак из плоти и крови. И не просто существовала, а жила, отдавая всю себя эмоциям. Без остатка. Ненависть затмила разум Жоржины, она вцепилась своему похитителю прямо в воротник куртки и прошипела:
– Что все это значит?
Незнакомец даже не попытался освободиться от хватки Жоржины и смотрел на нее тем же холодным и недружелюбным взглядом:
– Мы едем в небытие, – тихим и глухим голосом наконец-то ответил он. – Это место, где нет глупых мечтаний и бесконечных жалоб, которым так часто бывают подвержены чересчур наивные и воздушные натуры, вроде тебя.
Больше он ничего не сказал и отвел взгляд в сторону. Жоржина отцепилась от него и сжала губы. Она поняла, что хоть как-то уговорить этого бесчувственного незнакомца не было смысла, это тоже самое, как пытаться пробить дыру мелкими камешками в бетонной стене.
Ей следовало выбираться отсюда. Но как? Жоржина вновь подергала ручку, которая была заперта. А что толку? Не собиралась же она выбрасываться прямо из мчащегося автомобиля. Она присмотрелась к водителю, которого все это время не замечала. А был ли вообще водитель? Жоржина с удивлением заметила, что там никого не было. Автомобиль ехал сам по себе.
А что, если с грацией кошки прыгнуть туда и попытаться остановить эту темницу на колесах? Но Жоржина даже не имела понятия, как это делается. Не та педаль, один неверный поворот руля – и все, авария. Смерть. Девушка в оцепенении смотрела на пустое водительское место, которое могла бы занять и освободить себя, если бы знала как. Жоржину пробил холодный пот от собственного неумения и нерешительности.
Автомобиль тряхануло так сильно, что девушка подпрыгнула, больно стукнувшись лбом о стекло, и вскрикнула. Ей было обидно до слез. Ярость снова проникла в подсознание Жоржины, словно пьянящее вино, и она закричала в пустоту, что было мочи:
– Ты решил меня угробить, да? Решил, что я сдамся, сломаюсь, будто тростинка? Решил, что я не выберусь? Да, я действительно не знаю, как выбраться… И наверняка ты упиваешься моей беспомощностью. Думаешь, что я ни на что не способна, так? От меня нет прока? Не дождешься! Я буду стараться из последних сил! Я буду жить! Все равно как! Но это будет. Это есть! Потому что я уже живу. Слышишь? Живу! Даже будучи запертой в этой проклятой машине, мчащейся на полном ходу в твое проклятое небытие, я вдыхаю эту жизнь, словно аромат весенних цветов. Особенно ландышей. Они такие нежные, такие хрупкие… как мечты. Как мои мечты. Но я их сорву. Слышишь? Обязательно сорву… доползу, дотянусь, но сорву! А ты так и останешься гнить в своем затхлом мире, будто крыса. В мире, где нет места просвету. Крыса, с которой со временем будет слезать шерсть от старости, и этой шерсти будет настолько много, что она заполонит все узкое пространство, и крыса задохнется… А меня тебе не угробить. Слышишь? Не угробить…
Когда крик стих, у Жоржины заболело горло, а в висках загудело. Но девушка была довольна. Она не собиралась играть в молчанку. Но до чего было удивление девушки, когда незнакомец вместо того, чтобы ответить ей, внезапно рассеялся, будто облако, и совсем исчез. А на водительском сидении нежданно-негаданно появился Ефим. Повернувшись к Жоржине, он улыбнулся какой- то приторно-кислой улыбкой и хмыкнул:
– Браво, браво! Какое поистине эпическое представление, достойное сцены Мариинского театра! Я и не знал, что наша маленькая Жоржина настолько талантлива, настолько говорлива и звонка. Но минуточку, а где зрители? Где они?
Ефим завертел головой по сторонам, будто искал что-то или кого-то, даже принялся копаться в бардачке.
– А может, они крошечные, твои зрители? – продолжал он. – Ты же ведь у нас большая артистка, настолько большая, что зрители по сравнению с тобой кажутся маленькими, верно?
Жоржине стало противно от этого бездушно-наигранного спектакля, и она старалась отвести взгляд в сторону. Закончив фарс, Ефим демонстративно положил руки на руль.
– Какой бы ты ни была, Жоржина, чего бы ни хотела, у руля именно я, а никто другой, и я не собираюсь сдавать назад. Поверну сюда, – Ефим злорадно крутанул баранку, и автомобиль дрогнул влево, – будешь артисткой. Поверну туда, – машина дернулась вправо, – кассиршей. Кто у руля, тот и правит. У тебя была возможность рулить, но ты дала волю своему страху. Ты ведь боишься разбиться, да? Боишься посмотреть в глаза смерти? Какие они, эти глаза? Как думаешь? Холодные и застывшие, словно льды Арктики? Или у смерти нет глаз, а всего лишь темные глазницы, выжженные выцветшим солнцем?
Жоржина молчала, изо всех сил сжимая ручку двери и вглядываясь в невесомые блики зданий за стеклом. Она ненавидела Ефима за то, что он ненавидел ее. А Ефим тем временем продолжал:
– А может, ты боялась не за себя? А за свою еще не родившуюся мечту? Какой тогда будет смысл твоей жизни, если она пройдет в ожидании несбыточного? Если то, к чему ты всегда стремилась, так и не сможет появиться на свет? Разве можно вот так просто умереть, не получив желаемое?
Девушка заерзала на месте и бросила случайный взгляд прямо в переднее окно. Словно тень, перед ревущей машиной появился человек… Она завопила так, что Ефим от растерянности прекратил свои злословия и наконец устремился туда, куда и полагает смотреть водителю. Его лицо посерело, а волнение запульсировало во всем теле. Он резко крутанул баранку, и, хаотически озираясь по сторонам, что есть силы надавил на педаль. Его нога дрожала.
Машина остановилась. Жоржина съежилась и тихо заплакала, размазывая слезы по лицу рукавом своего плаща. Вскоре тихий плач превратился в сдавленное рыдание. Тяжело дыша, Ефим крепко сжимал в руках руль, будто боялся его отпустить. И долго он так собирался сидеть? Ефим осторожно убрал руки с руля и медленно вышел из автомобиля, даже не прикрыв за собой дверь.
* * *
Посреди дороги стояла темная молчаливая фигура. Шаркая, она неспешно приблизилась. Башило. Все такой же грубый с виду и неказистый. Но эта улыбка… Эта самодовольная улыбка, которую он нацепил на себя, чтобы показать, насколько он был горд собой и своей смекалкой, что смог выбраться из узких полей тетрадки, обозначенные для него Ефимом, делала его еще опаснее и своевольнее.
Ефим терялся на его фоне, становился почти бесцветным, безликим, слабым. Ефима охватывала клокочущая злоба. Трясущимися руками он вытащил из кармана брюк свернутую тетрадку, потряс ею перед Башило и принялся истерично рвать ее на части. Обрывки бумаги разлетались во все стороны, будто крупные снежинки, покрывая морозную дорогу.
– Неужели ты забыл, что я бессмертен? – усмехнулся Башило. Истерика Ефима доставляла ему колоссальное удовольствие. Это был крик о помощи, услышанный, но не принятый во внимание, как когда-то тихий крик самого Башило, когда он сидел в баре, обманутый собственными надеждами.
Ефим с недоумением держал в руках жалкий клочок. Он почти изорвал всю тетрадку, а Башило до сих пор был перед его глазами и не собирался никуда исчезать.
– Я слишком прочно засел в твоей голове. Заметь, в голове, а не в тетрадке. Ты только зря истязаешь бумагу, – изрек Башило, тем самым давая Ефиму ответ на волнующий его вопрос.
– Ты… ты мне мстишь? – Ефим сделал осторожный шаг назад.
Жоржина, которая все это время сидела в полубессознательном состоянии, робко вышла из своей темницы. Как она боялась увидеть Башило, лежащего в кровавом снегу! Но едва она взглянула на своего живого и невредимого друга, как воскликнула от радости и со всех ног бросилась к нему.
– Как? Как он мог? Как? Почему он ненавидит нас? – бормотала Жоржина.
– Разве это ненависть? Это простое позерство, – спокойно произнес Башило, мягко поглаживая девушку по волосам и глядя прямо на Ефима. – Ефим, признайся же, ты не знал, куда ехать, летел от балды, меля языком и даже не видя, что происходит перед твоим носом. Полюбуйся, куда ты приехал!
Ефим молчал. Жоржина отпрянула от Башило и с удивлением огляделась. Та же самая улица, та же самая дорога, по которой она шла, и автомобиль уперся в ту же самую стену; складывалось впечатление, будто события застыли на месте, словно доисторическое насекомое в янтарной гробнице, а их попросту взяли и втиснули в другую временную реальность, только более позднюю.
– Хватит хлопать глазами! – всплеснул руками Башило, легонько тряхнув потрясенную девушку. Ефима он уже не замечал, будто он был фонарным столбом, а не человеком. – Неужели ты не понимаешь, что перед тобой?
– Что? – слабо отозвалась девушка.
Она была похищена странным незнакомцем, чуть не разбилась в автомобиле, чуть не увидела гибель Башило, и все это оказалось ложью, порожденной недоброй фантазией Ефима. Она запуталась и уже не знала, была ли ее собственная жизнь средоточием такой же лжи. А вот Башило думал иначе. Он ликовал.
– Город, дурочка, целый город как на ладони! Тихие улицы, случайные прохожие. Куда ты хочешь пойти? Хочешь в театр? Мы пойдем в театр. На какой спектакль хочешь? Или… постой, зачем нам на спектакль? Мы отправимся прямо к режиссеру, скажем, какая ты талантливая, продемонстрируем твое обворожительное личико, и ты взойдешь на подмостки. Хочешь этого? Конечно же хочешь! Надо брать все, что тебе нравится. Жизнь щедра на подарки только тем, кто страстно их желает. А сколько здесь баров! Наверняка много. Мы исследуем все бары, испробуем все напитки, которые готовят местные бармены. Как тебе идейка?
Жоржина робко пожала плечами, и Башило вновь принялся ее подбадривать:
– Да не бойся ты, все будет хорошо. Это ведь свобода! Мы сами можем творить. Свой день, свой час, свою секунду. И почему мы не поняли этого раньше, почему ждали очередного росчерка дешевой шариковой ручки Ефима? Смотри, как я это ощущаю.
Башило снял свои башмаки и с надменной улыбкой швырнул их на снег, прямо под ноги оцепеневшему Ефиму, около которого собрался целый хоровод тетрадных обрывков. От одного башмака отвалилась злосчастная подошва. Девушка улыбнулась, глядя на эту подошву, будто вместе с ней ушло и ее прежнее волнение. Теперь Ефим не сможет ее запугать. А Башило почувствовал холодное покалывание в ступнях, однако не дергался, а терпел, ибо понимал, что свобода – это не всегда комфорт, пусть даже и захудалый.
* * *
Ефим вернулся в Петербург спустя год, перед Рождеством. В этот раз он старался впитывать кожей ощущения, а не щиплющий морозец. Вечерний город, обряженный огнями, казался ему почти родным, приветливо-радостным, и встречал его будто старого друга. Были забыты все обиды и разочарования, будто время смело их в совок своей невидимой метелкой и выбросило с глаз долой. Это был всего лишь эмоциональный мусор.
Гуляя по знакомым улочкам, Ефим остановился около одного бара с яркой вывеской и прильнул к стеклу. Сквозь иллюминационные фейерверки, обрамляющие это стекло, он еле разглядел в полутемной дымке столики, за которыми сидели конфетно-романтичные парочки, размеренно-мечтающие девицы и праздные юноши. За барной стойкой суетился бармен, разливая содержимое бутылки по бокалам. Может, вино? Бармен был одет в белую рубашку с красным жилетом в полоску; его темные волосы были зачесаны назад. Движения отточенные и уверенные, будто у дирижера, который управлял целым оркестром. Ефим улыбнулся и присвистнул. Башило. Но как он изменился! Ничего не осталось от того прежнего всклоченного оборванца, каким он был раньше.
Башило вышел из-за стойки, чеканя будто на показ каждый свой шаг налакированными остроносыми туфлями, которые сверкали огнями ночи, и приблизился к одному столику. Там сидел важный мужчина в смокинге. Мужчина говорил, Башило его внимательно слушал, затем спокойное лицо исполнительного бармена озарила радостная улыбка. Наверняка мужчина был владельцем этого бара и пообещал Башило повышение. Или что-то еще. Мужчина кивнул в сторону, куда взглянул Башило, а следом и посетители.
Из туманного полумрака, заложив руки за спину, будто они были завязанные, появилась маленькая, почти эфемерная девушка. Ее силуэт был размыт, она слегка пританцовывала, однако этот танец больше напоминал полусонный трепет колоска ветренным вечером. С каждым шагом размытые очертания танцующей приобретали ясность. Ее голова была стыдливо опущена вниз; серые, как асфальт, волосы лежали ровными прядями на худеньких белоснежных плечиках, которые обнимала невесомая, словно кожа, тельняшка в красно-черную полоску. Качнув пышной красной юбкой, девушка застыла на одном месте. Ее худое бледное лицо казалось восковым, а взгляд туманным.
Девушка кокетливо сжала губы в трубочку и дунула в пространство, принявшись водить в воздухе выпорхнувшими из-за спины, будто птицы, руками. В ярко-красных пуховых варежках. Не спеша. Ее выражение лица все это время было непроницаемо-меланхоличным, будто она протирала запотевшее стекло.
Вдруг она с удивлением взмахнула руками и слегка приблизилась, чтобы как следует вглядеться. Публика довольно зааплодировала. Девушка разглядела Ефима. А Ефим разглядел в девушке Жоржину, такую очаровательно-хрупкую, словно фарфоровая статуэтка. Ефим не мог понять, та ли это была Жоржина, какой он ее запомнил в тот зимний вечер, когда она быстро уходила вместе с Башило по узкой дорожке. Больше Ефим их не видел, но чувствовал, что они где-то есть. Он не знал, чем они жили, чем дышали, и от этого ему становилось тревожно. А вдруг Башило что-нибудь натворил, и они попали в беду? Как им помочь? Все же не до такой степени он был хладнокровен, каким хотел казаться.
А теперь они были рядом. В безопасности. И Ефим ощущал радостное волнение. Оттого, что он просто их видит. Наверняка Башило обошел немало баров Санкт-Петербурга, пока не отыскал тот самый. На прежние дебоширства у Башило уже не было времени, да и желания, ибо город незнакомый, ни денег, ни жилья, ни ботинок не было, так еще и перепуганная Жоржина под боком, которую он, скорее всего, и пристроил сюда показывать пантомиму. И судя по довольному выражению лица дядечки в смокинге, весьма удачно. А сама она в театр, видимо, так и не решилась пойти. Засомневалась в последний момент. Наверняка Башило был прав, и ее пение действительно напоминало волчий вой. Одно дело – петь в ванной, когда тебя никто, кроме Башило, не слышит, ну, может, еще пары-тройки соседей (правда, никто пока что не жаловался), а другое – перед многотысячной толпой, где дилетантство вовсе не в чести.
Жоржина улыбнулась и весело помахала Ефиму, как и тогда, за окном. Только теперь на улице стоял он сам. Но в отличие от Ефима Жоржина рада была его видеть и сделала знак рукой, чтобы он зашел в кафе. Она больше не держала на Ефима зла, несмотря на ту незаслуженную черствость, которую он проявил по отношению к ней. Ефим колебался, заходить ему или нет. Его сердце стучало, будто теннисный мячик о сетку. Он хотел войти, но что-то его останавливало: возможное презрение в глазах Башило, да и перед Жоржиной было стыдно. Или больше всего он боялся увидеть их счастливыми и свободными от его власти, оказавшейся такой призрачной и недалекой.
