Валентина Виноградова
Черный монах

Когда прошлое оживает…

Глава 1. Призрак в лесу

Когда я был маленьким, старики у нас в деревне любили судачить о разных интересных вещах, сидя на завалинке, а мы, ребята, прятались за забором и слушали. Слушали да на ус мотали. Вот помню, одна история особенно интересовала меня и моего друга, соседа Ваньку.

Это был сказ о черном монахе, якобы появляющемся периодически в окрестных лесах. То ли призрак это был, то ли видение, то ли леший так над заблудившимися грибниками подшучивал. Появлялся черный монах не просто так. Это был недобрый знак. Увидеть монаха значило смерть скорую встретить либо в большую беду попасть. Якобы лицо свое монах никому не показывал, пряча его под глубоким капюшоном, и ходил в черной длинной рясе до пят. Также он ни с кем не говорил, но боялись его деревенские жители почему-то безумно. Нам жутко нравилась с Ванькой эта история, и мы много раз порывались сбежать в лес на поиски монаха. Но, то погода нам мешала, то взрослые не пускали, то каникулы заканчивались. После одиннадцатого класса я поступил в институт и перестал приезжать на летних каникулах в деревню. А потом умерла бабушка, и стало как-то совсем не до детских страшилок, началась взрослая жизнь…

В то лето я приехал в деревню по необходимости. Баба Дуся, наша соседка, уже очень давно болела, и нужно было привезти ей из города дорогостоящие лекарства. Ее внук, Ванька, никак не мог этого сделать: на работе отпуск взять было сложно, и он попросил отвезти лекарства меня. Я согласился. А накануне отъезда стало известно, что Ванька сам сможет поехать. Но я все-таки решился составить ему компанию. Захотелось посетить знакомые места, где проходило каждое счастливое лето юности. Мы сели на поезд и спустя сутки были в родной деревне, затерянной среди полей и лесов русских.

Мой дом стоял заколоченный – бабушка умерла, отца тоже не стало, а маме никогда не нравилась эта глушь. Много лет я не появлялся здесь…

Поселились у Ваньки, соседа. Там дом был обжитой, теплый, за бабой Дусей ухаживал дед Егор. Наш приезд, несомненно, был радостным событием для бедных стариков.

Вечером, сидя за ужином, говорили не о городских делах. Говорили о деревне и оставшихся в ней жителях, о людях, которых я знал с детства. Когда баба Дуся ушла спать, дед Егор выставил на стол очередную бутылку домашней настойки. Расспрашивал внука о его жизни, потом меня. А затем закрыл лицо руками и заплакал.

– Вот, Ваня, до чего дожили… ты снова уедешь, а мы одни останемся в этой глуши… Ладно, пока Дуся здорова была, ничего еще было. А теперь… ей и с козой-то не управиться, из дому выходит только на лавочке посидеть или картошку почистить… плохо ей, бедной… кабы не твои лекарства, не было б ее уже в живых…

Ванька обнял деда.

– Дед, перестань, поправится бабушка… вот увидишь. Это хорошие лекарства, дорогие. Они точно помогут.

– Эх, ребятки, да разве в лекарствах дело? Век наш с бабкой к концу подходит, вот и всего делов. Пожили мы на этом свете. Пора и честь знать… только бы уж лучше я сначала помер, чем Дуся… как я без нее справлюсь, не знаю…

– Эй, ты чего, дед? Что говоришь? Все наладится, вот увидишь, поживете еще. Прекрати уже о смерти говорить! Рано вам.

Дед Егор помолчал минуту, и слезы тихо катились у него по щекам. А потом проговорил:

– Да я бы, может, не говорил про смерть-то, кабы не знак этот. Плохой знак… плохой…

– Что за знак, дед? Чего ты придумал?

– А нет, внучек, не придумал я. Потому и плачу, прости. Жалко Мне Дусю, чую, помрет она…

И дед затрясся в беззвучных рыданиях. Я оторопел. Как успокоить бедного старика, сразу не нашелся. Потому ляпнул первое, что пришло в голову:

– Да ерунда это все, знаки эти! Не плачь, дед Егор, надо в лучшее верить.

Он перестал содрогаться от рыданий и проговорил, утирая слезы:

– Эх, ребятки, это все не шутки… верьте или нет, но видел я недавно монаха черного в дальнем лесу…

Лицо у Ваньки вытянулось, и мы одновременно воскликнули:

– Где? В дальнем лесу? Дед, ты зачем ходил один так далеко?!

– Ходил я, ребятки, по надобности. Травка там одна растет за дальним болотом. Еще мой дед ей лечился. А тут, одно к одному, Дуся заболела, и вы с лекарствами задерживались, я решил была-не была, пойду поищу ее, травку-то. Она в свое время многих на ноги поставила. Ее готовить надо особым способом… пошел я как-то утром, да замешкался, в лесу-то, не заметил, как время прошло. Слегка заплутал, да я леса-то эти знаю, быстро на тропку вышел.

Дед замолчал, решив промочить горло глотком настойки. Мы слушали его и ловили каждое слово. Во мне всколыхнулось давно забытое чувство, чувство из детства, которое возникало каждый раз, когда я слышал упоминания о черном монахе. И как-то неприятно защемило сердце, как будто я сам его увидел. Дед продолжал:

– Так вот, пустился я уже в обратный путь, солнышко светило мне в спину, а места там грибные, ты помнишь, Ванька… увидел я возле тропки гриб боровик – такой крепкий, ладный, грех мимо пройти! Нагнулся, чтоб срезать. Глаза поднимаю: стоит поодаль, за деревьями, человек. Ну, у меня зрение-то, вы знаете, какое, не вижу ничего дальше пяти шагов, а очки за пазухой были. Я так опешил, что и позабыл про них. Думаю, вот диво дивное, так далеко забрался, а тут грибники ходят. «Эй, – говорю, – день добрый! По грибы ходите? Не заплутали часом?» А он молчит, человек-то, и не шевелится. Я тоже стою, жду. Потом он шагнул ближе, смотрю: а это монах черный, ряса длинная до земли, капюшон лицо закрывает. Я со страху-то как крякнул, и он за кустами исчез. У меня уже и руки трясутся, и ноги, недобрый знак-то. Как бы с Дусей чего дома не случилось, думаю. Собрался с духом, подкрадываюсь к тем кустам – нет никого. Я и туда, и сюда, а монах как сквозь землю провалился. Я – бегом домой, а на сердце так пакостно, что сказать не могу. Слава Богу, с Дусей все хорошо было. Но я ей ни слова про это не сказал. И не буду говорить. Ей нервничать-то нельзя… только я теперь все время про это думаю… про проклятого монаха этого… не просто так он мне явился… теперь либо со мной, либо с Дусей что… плохой знак, плохой…

И дед Егор снова всхлипнул.

Пока я переваривал в голове услышанное, Ванька приобнял деда и сказал:

– Ничего, дед, справимся. Все нормально будет. Ты не паникуй, может, показалось тебе?

– Эх, нет, ребятки, не показалось мне… Он это был, монах черный.

Мы все замолчали. Слышно было только потрескивание огня в печке и тиканье старых настенных часов.

– Ну, вот что, – Ванька встал из-за стола, – давайте-ка спать ложиться. Утро вечера мудренее.

Дед Егор ушел в свою спальню, а мы с Ванькой легли в большой комнате, где топилась печка. Засыпал я в тот вечер с тяжелым сердцем, и никак не мог понять, почему мне так тягостно на душе.

Глава 2. История отшельника

Утром мы помогали старикам по хозяйству, чем могли, а вечером нас ждала настоящая деревенская баня. Ванька полдня топил ее вместе с дедом и предвкушал парение березовыми веничками. Мне же было как-то не по себе. В какой-то момент я не выдержал и подошел к деду Егору. Начал спрашивать, что вообще ему известно о черном монахе и где именно можно его встретить. Старик покачал головой:

– Лучше вовсе с ним не встречаться. Опасно это все, плохо.

– Да это я знаю, дед Егор. Ты расскажи все, что сам знаешь. Мне это важно. Рассказы эти с детства смутно помню, но хочу еще разок послушать.

– Ну что ж тут скажешь… про монаха этого еще мой дед сказывал, стало быть, история древняя… Говорили, есть у нас в дальнем лесу, что за болотом, огромный валун. Якобы на этом валуне когда-то стояла келья монаха-отшельника. Но не простой это монах был. Бесами одержимый. За то и изгнали его из монастыря в свое время, что не могли ничего поделать с этим. Не помогали ни молитвы, ни испытания души его и тела, ни заточение. Никакие обряды не могли очистить его от темной силы, что поселилась в нем. Он и сам понимал это в минуты прозрения. Убить себя сам он не решался, потому как не хотел лишить свою душу Царствия Небесного. А избавиться от этой черной хвори у него не получалось. Умолил он братьев своих, отвели они его на болота, в лесную глушь, наскоро поставили ему келью на огромном валуне, да помесили его там, в келье, и к валуну приковали. Икону поставили перед очами его, да плошку с водой. Надлежало молиться ему там денно и нощно, перед святым образом, до самой своей кончины, и умертвить плоть свою голодом и смирением. До зимы должны были явиться братья из монастыря за его бренным телом и похоронить по христианскому обычаю…

– Зачем же приковали его, дед Егор?

– Да чтоб в те дни и ночи, когда его бесы одолевать будут, не сотворил он ничего дурного ни с кем вокруг, да всегда перед глазами святой образ имел.

– А с кем он что мог сотворить, если никого нет в лесу-то рядом?

Старик покачал головой:

– Сотворить он мог всякое, разные страшные вещи он способен сделать был, и много увечий нанес он братьям своим, еще будучи в монастыре… когда случилось это с ним впервые, его заточили в темницу, и там держали до тех пор, пока не показалось им, что очистился он. Но монах вышел на волю и вскоре повторилось то же самое… с тех пор не выпускали его из заточения, держали вдали от всех. Словом, страшное дело было. Перед тем, как заточить в келье, язык ему вырезали, чтобы в одержимости своей имя Божье не поминал лихими словами…

Меня передернуло.

– И чем же закончилось это все?

– А ничем. Как обещано было, пришли за ним братья из монастыря на исходе осени. Ожидали найти они в келье его останки, прикованные к каменному валуну, но не нашли ничего.

– Как так – ничего?

– Да вот так. Пуста была келейка. Сбежал он, одержимый, из кельи, сорвал цепи, и исчез… только его и видели. Останков его никто в окрестных лесах не нашел, но поговаривали, что мог он в болоте утопнуть, ведь здесь места-то гиблые. С тех пор стал являться он в дальнем лесу как призрак, вреда телесного никому не наносил, но не предвещал ничего доброго. Почти каждый, кто видел его, впоследствии помирал не своей смертью либо приключалось что-то ужасное…

Дед замолчал, а у меня на душе снова кошки заскребли. Неясное чувство, преследовавшее с детства, проснулось во мне снова.

Вечером, в бане, напарившись до полуобморочного состояния, мы с Ванькой решили глотнуть припасенного заранее пива. Закутавшись в полотенца, мы вышли посидеть в предбанник, чтобы дать сердцу немного успокоиться.

– Эх, вот это жизнь… – мечтательно протянул Ванька, – это я понимаю. Баня, пивко, полный релакс… к девчонкам бы сейчас… слышишь? Ты чего?

Он хлопнул меня по плечу, вырывая из раздумий.

– Хочу завтра дом свой вскрыть, – неожиданно брякнул я, – дверь тоже заколочена, но, если аккуратно, можно несколько досок снять.

– Зачем? – не понял Ванька, – У нас тебе плохо, что ли? Что за ерунда. Я ему про одно, а ты…

– Хочу проверить кое-что. Мы ведь когда дом заколачивали и вещи собирали, не все вывезли. Надо в своих старых вещах порыться.

– Ну, хорошо, давай, помогу тебе.

Ванька как всегда оживился в предчувствии новой авантюры.

Ночью мне снился черный монах. Я бежал по лесу, запинаясь о кочки и падая, а он преследовал меня с нечеловеческой скоростью. Наконец, я растянулся на влажном мху, и тут он настиг меня, напрыгнув, словно дикий зверь, и здесь я очнулся в холодном поту. За окном мирно светило солнце, просачиваясь сквозь кружевные занавески. Было спокойное летнее утро. Я поднялся с постели, отряхивая с себя остатки этого жуткого сна, и поспешил на улицу умываться. Ванька уже вовсю махал топором: мы еще вчера решили, что следует, пользуясь случаем, наколоть дров к зиме для стариков. Ведь осень была не за горами…

– Доброе! – крикнул он мне, – Присоединяйся! А то залежался совсем. Смотри, мыщцы сдуются!

И он прыснул от смеха, гордый своей шуткой. Ну да, чего бы он понимал. Тягать такое количество килограмм штанги в день, как это делал я, так себе удовольствие. Но ведь это я, а не Ванька, выступал на первенстве института по рукопашному бою. Студенческие годы давно позади, а привычка осталась. Несколько раз в неделю я стабильно захаживал в спортзал.

Умывшись холодной водой, я схватил второй топор и принялся махать им, точно бешеный, стараясь окончательно освободиться от остатков жуткого сна, дурманящего голову. Я не понимал, почему давно забытые детские воспоминания снова начали меня тревожить…

– Эй, эй, остынь, Макс! – Ванька вернул меня к реальности.

Рядом со мной возвышалась внушительная горка наколотых дров.

– Ты, как всегда, меня обошел. Пошли завтракать! Баба Дуся зовет.

Я установил перед собой последний чурбачок. «Расколю и пойду есть», – пронеслось в голове.

Но я не понял, как так вышло и что случилось. Рука с топором скользнула мимо чурбачка и я со всего маху прошелся по своему голеностопу, содрав кожу и задев кость по касательной. Хотел взвыть, насилу сдержался. Слава Богу, не отрубил ногу начисто.

Ко мне тут же подскочил дед Егор и начал причитать. Было больно, но больше всего меня поразило не это. Оглушительный звон в ушах помешал сосредоточиться на своей ране, в глазах все поплыло и передо мной возникла фигура в черном плаще с капюшоном. Не зная почему, я сразу понял, что это был он. Черный монах…

Глава 3. Тайна старого сундука

Я изо всех сил замотал головой, отгоняя наваждение. Тем временем дед Егор и Ванька усадили меня на скамейку возле крыльца. Баба Дуся охала рядом. Когда я пришел в себя и звон в ушах стал отступать, вернулась боль. Я увидел, что дед Егор, обмыв мою ногу водой, прикладывает к ней какую-то толченую траву и заматывает полотенцем.

– Это что, – промямлил я, – а йода у вас нет?

– Какой йод, – нервничал Ванька, – тут врач нужен! Может тетю Машу позовем?

– Ничего не надо, кость цела… сейчас посижу немного, полегчает…

Я стоически выдерживал накатывающую волнами боль.

– Эта травка поможет, – успокаивал дед Егор, – эта травка непростая… та самая, за которой я для Дуси ходил…

Спустя пять минут, действительно, мне стало легче. Я заверил, что ничего страшного не случилось, и мы наконец, переместились за уличный стол, который накрыла для нас к завтраку баба Дуся.

Поздний завтрак плавно перетек в обед. Мы сидели в саду, под старой яблоней, наслаждаясь свежим воздухом и чудесным солнечным днем. То ли травка деда Егора так на меня подействовала, то ли ночь, полная кошмарных снов, но скоро я задремал, положив голову на руки. Не успел я провалиться в забытье, как картинка в моем полусне начала дрожать, расплываться, и передо мной вновь возникла темная фигура. Нарастающий звон в ушах заставил поморщиться даже во сне, я закрыл уши руками, а фигура снова начала приближаться ко мне, только на этот раз я увидел ее черную сморщенную руку, которая потянулась ко мне, желая задушить. Во сне я не мог двигаться, я прирос к месту, точно заколдованный, и ощущение отчаянного бессилия накрыло, как волна. Его рука тянулась к моему горлу, но вместо этого я почувствовал сильный рывок на шее – это монах сорвал с меня крестик. В ужасе я очнулся, схватившись за серебряную цепочку. Она была цела.

– Ну и спать ты, Максим! – прокряхтел дед Егор. – Часа два уж спишь сидя! Поди в дом, что ли, ложись!

Меня словно облили ведром холодной воды. Два часа?! Ведь я задремал всего на пару минут…

– Нет, спасибо, успею еще. Дело у меня есть… Пойду разыщу Ваньку.

– Он на пруд пошел. Какое там дело… Отдыхайте, покуда можно. Нога как, болит?

– Ничего, заживет.

Морщась от боли, я поковылял на пруд.

Как и условились, мы с Ванькой вскрыли мой дом, расшив от досок входную дверь. В доме было темно и тихо. Я включил пробки. Слава Богу, проводка оказалась цела, несмотря на то, что несколько лет никто не бывал здесь.

Голова закружилась от воспоминаний, когда в нос ударил знакомый запах деревенского жилья. Словно вся жизнь пронеслась перед глазами.

– Все в порядке здесь! – констатировал Ванька. – Разве что мыши побегали, но в целом все в ажуре. Пол не сгнил, мебель на месте. Ты чего хотел-то?

Я оставил его вопрос без ответа, молча направившись в свою бывшую комнатку. Одиноко, пусто было здесь. А сколько счастливых дней провел я в ней, будучи ребенком, затем подростком! Все, все было позади…

Большая комната, где стояла печка, и старый круглый стол мысленно возвращали в прошлое. Я почувствовал какую-то безысходную тоску. Заглянул под диван: там даже пыли почти не было. Как и прежде, лежала кочерга, жившая в летнее время почему-то именно там. За занавеской на окне стоял горшок с забытой засохшей геранью. Я сглотнул комок в горле.

– Ты чего хотел-то? – Ваньке явно наскучило все это. – Чего ищешь? Скажи хоть.

Я и сам не знал. Что-то подтолкнуло меня подняться на чердак. Нога засаднила особенно сильно, когда я поднимался по узкой лесенке наверх. Ванька пошел за мной. Наверху я по привычке нащупал большой рыболовный фонарь, стоящий на полу слева от лестницы. Но он не включился – вероятно, батарейки все-таки отсырели. Ванька быстро нашелся и включил подсветку на своем мобильном.

– Хоть для этого здесь сгодится, – хмыкнул он, – раз связи нет.

На чердаке было темно и уныло. Лежали грудой предметы быта, отжившие свой век. Чего только здесь не было! Даже мои детские игрушки. Внезапно меня потянуло в дальний угол чердака. За большим старым чемоданом, покрытым слоем пыли, притаившись, стоял небольшой сундук.

– Странно, сколько себя ни помню, этого сундука никогда не видел, – сказал я.

– Ну мало ли, не видел. Тут полно всякого хлама! Пойдем, нечего здесь делать, – Ванька потянул меня за локоть.

Я, словно подталкиваемый неведомой силой, упрямо потянулся к старому сундуку и вытащил его из угла. Сундук был непомерно тяжелый.

– Может, там золото, – ухмылялся Ванька.

Я открыл сундук и увидел кипу старых книг. Детские, классика, зарубежная фантастика… одна незнакомая книга привлекла мое внимание. Ее темный старый переплет особенно выделялся среди остальных.

– Что это?

Я взял в руки книгу и повертел в руках. Открыл и пролистал пожелтевшие страницы: язык был мне незнаком. Впрочем, это был и не иностранный язык. Скорее, какой-то церковный.

– Библия, может, старая, – предположил Ванька.

– Я…

Неожиданный звон в ушах не дал мне договорить. В глазах потемнело. И без того мрачный чердак закачался и поплыл перед глазами… Я услышал голос, который звучал внутри меня – нет, в моей голове, чей-то хриплый настойчивый шепот.

– Отдай… отдай мне его…

– Эй! Макс, Макс! Ты слышишь меня?! Ты чего? Пошли отсюда, а?

Ванька тряс меня за грудки. Я не помнил, как мы спустились с чердака, как вышли из дома. Но эту старую книгу я крепко зажал под мышкой. Сам не зная, зачем.

Поздно вечером я сидел на крылечке Ванькиного дома, вдыхая ароматы вечерней природы. От леса по полю наползал густой туман, трава засеребрилась росой. Я сидел один, обдумывая события дня и пытаясь хоть как-то уложить их в голове. Ничего не получалось. Меня пугали эти странные видения, повторившиеся несколько раз за сутки. На душе было неспокойно. «Может, у меня проблемы с сосудами, – проносилось в голове, – никогда не страдал звоном в ушах, даже во времена участия в рукопашке. И что за мерзкий шепот?» Явственные сны вообще снились мне редко. Я взял в руки старую книгу, что вытащил из сундука на чердаке. Перебрал страницы. Эти письмена, увы, ни о чем мне не говорили. Но книга была точно церковная, в этом я был уверен. И вдруг… на краешке одной из страниц я заметил чью-то пометку. Пометка была сделана чернилами – видимо, много лет назад. Это был простой незамысловатый знак. Но что-то заставило меня вчитаться в строки. Я понял лишь отдельные слова… что-то о силах темных и силах светлых… резко вскочив с места, я кинулся в дом.

– Ванька, Ванька, – я тряс его, заснувшего, на диване.

– Чего? Что?

– Ты не знаешь, тот лесной скит еще существует?

– Что? – Ванька непонимающе хлопал глазами.

– Ну, тот скит, куда мы в детстве ездили как-то с родителями. Помнишь?

– А, тот. Да вроде там он, куда ж он денется. А тебе зачем?

– Надо завтра туда добраться. Это важно.

– На кой? Что нам, тут дел мало… неделя отпуска всего…

– Ну, не хочешь, сам пойду.

– Тебе зачем туда?

– Надо. Завтра объясню.

– Ну, давай дядю Семена попросим. Свезет на своей тарантайке.

– Точно. Все, заметано.

Ванька мигом снова заснул, а у меня на душе покоя не было. Впервые в жизни я боялся засыпать. Впервые в жизни я тихонько, чтоб никто не видел, встал на колени перед иконой, что висела у стариков в углу, и помолился на ночь.