Валентин Сыч
У каждого есть выбор
Пролог. 967 год до н. э. Иерусалим
Три человека стояли на коленях возле жертвенного алтаря, низко склонив головы, страшась своей участи. За их спинами, грозно поблескивая бронзовыми доспехами, ждал приказа царя Давида и его сына Соломона новый командующий войсками Израильского царства.
– Сын мой, Соломон, я доверяю тебе принять решение о судьбе твоего брата, совершившего зло и вознамерившегося украсть обещанный тебе трон. А ты, Адония, выслушай брата своего со смирением и прими слова его, ибо совершил ты грех, возжелав ему смерти.
Соломон стоял возле царя Давида и его любимой жены, своей матери, Вирсавии, опершись о посох, с болью в сердце наблюдая за происходящим. Он был одним из младших сыновей царя, но именно ему Давид намеревался передать свой трон. Узнав об этом, его брат Адония, сын Аггифы, устроил заговор, привлек к нему первосвященника Авиафара и командующего войсками Йоава и, пользуясь дряхлостью отца, попытался присвоить власть. Возгордившись, говорил он всем: «Я буду царем». Но пророк Нафан и другие не поддержали его и предупредили Давида, после чего Адония бежал и укрылся в скинии Господней.
Давид же выполнил свое обещание и приказал помазать Соломона на царство, сделав его соправителем и наследником престола. Велики были грехи Адонии, и пришли Давид с Соломоном в скинию, дабы решить судьбу заговорщика.
И вот теперь бледный, с трясущимися руками Адония был вынужден в компании единомышленников держать ответ за предательство перед грозным царем. Тени от жертвенного огня плясали на стенах древнего храма, добавляя страха приговоренным. Адония раскаялся, но как мало стоит раскаяние, когда над твоей головой занесен беспощадный меч правосудия.
– Прости меня, брат мой! Жажда власти помутила мой рассудок, склоняю я голову пред могуществом твоим и приму я решение твое.
Ванея, новый командующий войсками, выхватив меч, воскликнул:
– Ты знаешь, Адония, и сердце твое знает все зло, которое ты причинил отцу своему Давиду; да обратит же Господь злобу твою на голову твою! А царь Соломон да будет благословен, и престол Давида да будет непоколебим пред Господом вовеки! Позволь мне, царь, я отсеку его поганую голову!
– Погоди, Ванея, – сказал Соломон, – опусти меч свой. Скажи мне, брат, чего ты хочешь больше всего в жизни?
– Чтобы ты пощадил меня!
– Нет, этого ты хочешь сейчас, но пройдет время, и твои желания станут другими. Поведай мне о планах своих, за которые ты возьмешься, если я дарую тебе жизнь.
Адония, вскинув голову, почувствовал, что гроза может обойти стороной, лишь слегка замочив одежды. Он схватился за роги жертвенника и обратился к брату с пылкой речью, восхваляя мудрость его и милосердие.
– Пусть поклянется мне царь Соломон, что не умертвит раба своего мечом, и я проведу остаток дней в молитвах, вымаливая у Господа прощение и восхваляя мудрость твою. Никогда более не посягну я на трон твой и детям своим дам завет этого не делать.
– Громкие слова твои. Хорошо, я подарю тебе шанс начать все сначала, но не на священной земле Иудеи. Ты можешь идти куда пожелаешь, восхваляя Господа нашего, и пока ты будешь честен в своем обещании, ни один волос не упадет с твоей головы, если же найдется в тебе лукавство – умрешь.
Адония упал к ногам брата и долго благодарил его за оказанную милость. Но тут подал голос Йоав и, обращаясь к Соломону, сказал:
– Ты даровал жизнь своему брату, и милостью твоей он теперь избавлен от наказания, но что же будет с нами? Вряд ли мы виновны более, чем он. Будь же последователен в своих решениях и даруй нам такую же милость!
Соломон смерил взглядом статную фигуру военачальника и, стукнув посохом о землю, произнес:
– Ты прав. Все равны перед Богом, и вина ваша соизмерима, посему пойдете вместе. А чтобы путь ваш не был трудным, дарую я вам быка. Запрягите его в повозку и идите с миром, а ежели среди вас недовольные этим сыщутся, то по своей воле можете обменять быка на золото, равное весу его.
– Я выбираю золото! – закричал Адония.
– Я тоже! – вторил ему Йоав.
Соломон поймал на себе изумленный взгляд отца и окружающих, услышал ропот вокруг, но Давид поднял руку и сказал:
– Пусть будет так, Соломон. Должно быть, ты знаешь, что делаешь, раз заменил заслуженное наказание незаслуженной наградой. – И, обратившись далее к Адонии, продолжил: – Иди, не сын ты мне более! И горе, если слова твои были от лукавого, в другой раз пощады не будет.
Все вышли из святой скинии, и Давид распорядился принести золото, дабы была выполнена воля сына его, Соломона. На земле расстелили большое полотно, на которое стали бросать золотые слитки, и Соломон сказал Адонии:
– Здесь все, что вы можете взять с собой. Не жалко мне добра для брата моего, далее разойдутся наши пути, и ты сможешь уповать только на Господа.
Адония ревностно следил, чтобы слуги в точности выполнили приказание царя, и долго ругался, думая, что его обвешивают. Видя, как безмерна жадность брата, Соломон отвернулся, не желая выдавать свои чувства. Нет, не раскаялся Адония и не ушел от наказания, а лишь получил отсрочку.
Наконец наполнилось полотно золотом доверху, да так, что с трудом сходились концы ткани над ним. Снял с себя Соломон украшенный драгоценными каменьями пояс и протянул Адонии.
– Возьми этот царский пояс, брат, в концы его зашиты золотые печати. Подвяжи им полотно, и всяк узрит, что начертано на нем, будет он защитой для твоих сокровищ, никто в моем царстве не посмеет прикоснуться к нему. А кто поднимет руку на владельца его – сам умрет, и развеет ветер прах его. Теперь только вам троим принадлежит это богатство, вы сами должны избрать свой путь, пустить золото на благие дела и искупить грехи.
Первосвященник Авиафар не проронил ни слова и лишь следовал за всеми, тяжело опираясь на посох. Грустно наблюдая, как жадность съедает его товарищей, он с трудом опустился перед Соломоном на одно колено и сказал:
– Лишь Господь знает меру моей вины, Соломон! Не гони меня из Иерусалима, позволь остаться, я стар для путешествий и не перенесу дороги.
– Авиафар, ты носил ковчег Владыки Господа пред Давидом, отцом моим, и терпел все, что терпел он. Но даже из уважения к твоим сединам я не позволю тебе остаться. Хотя каждый волен выбирать сам свой путь, и если ты пойдешь отдельно от Адонии и Йоава, я не буду препятствовать, но потеряешь ты долю богатства.
– Я много пожил и честно служил Господу нашему, – отвечал Авиафар, – не отрекусь и теперь. Пусть берут они все добро, мне ничего не надобно. А я выбираю путь в Анафоф и там проведу остаток дней в молитвах!
– Мудры слова твои, Авиафар! Я прощаю тебе, и Бог простит! Иди с миром, не держу я более зла на тебя.
Адония с Йоавом, погрузив свое богатство, решили идти в Дамаск. Впряглись они в повозку вместо быка, заскрежетали кожаные ремни, больно впиваясь в их тела, с трудом сдвинули они с места драгоценный груз. Перед ними под палящим ярким полуденным солнцем уходила вдаль пыльная дорога. Поначалу шли они молча, пока стены древнего Иерусалима не скрылись позади и редкие гранатовые деревья не исчезли совсем, уступив место песчаным дюнам.
Решили они отдохнуть и присели у края дороги. Тогда обратился к Йоаву Адония:
– До Дамаска путь долгий, и не с руки мне, царскому сыну, тащить столь тяжелую ношу. Служи мне честно, и будет тебе щедрая награда, а когда я верну свой трон по возвращении в Иерусалим, ты получишь сотни наложниц и должность главного военачальника.
– Нет, Адония, – покачал головой Йоав, – больше ты меня не одурачишь. У тебя был шанс стать царем, но ты его не использовал, и теперь мы на равных. Богатство, свалившееся на нас благодаря глупости твоего брата, позволит мне собрать армию и самому стать царем Иудеи!
Вскочил на ноги в бешенстве Адония и дернул за одежды Йоава.
– Как смеешь ты, раб, перечить мне, царскому сыну?
И в ту же секунду острый меч Йоава пронзил тело бывшего господина, прервав его жизненный путь и отправив черную душу Адонии на Страшный суд.
Йоав вытер об одежды Адонии меч, обагренный его кровью, и, столкнув бездыханное тело в овраг, произнес:
– Богатство принадлежит мне по праву, ибо больше нет надо мной господина!
Он решил добраться до Дамаска через Назарет и Кохабу, купив там за золото мулов и одежды. Однако невозможно оказалось одному тянуть повозку, поэтому ссыпал он половину сокровищ и закопал, но не стал его груз менее тяжелым, ибо не золото волок он на своих плечах, а страшные грехи своей жизни.
Никто не встретился ему на пути, даже птицы перестали парить в небе, лишь юркие ящерицы иногда перебегали дорогу. Земля покрылась трещинами, вода ушла из этих мест, а беспощадное солнце, казалось, плавило драгоценный металл, что тащил на себе Йоав.
На последнем издыхании вошел он в Назарет, но обнаружил лишь заброшенные жилища, наполовину занесенные песком, и пересохший безжизненный источник. И упал он на землю в бессилии, проклиная свое богатство и царя Соломона, придумавшего для него столь суровую кару.
Прошли дни, месяцы, годы, тело Йоава превратилось в тлен, оказавшись под толщей песка вместе с мешком бесполезного золота.
Царь Давид после ухода Адонии обратился к сыну своему, Соломону:
– Вот я отхожу в путь всей земли, ты же будь тверд и будь мужествен и храни завет Господа Бога твоего, ходя путями Его и соблюдая уставы Его и заповеди Его, и определения Его и постановления Его, как написано в законе Моисеевом. Но объясни ты мне глубинный смысл решения твоего, который чую я сердцем, но не в состоянии постичь разумом.
– Нарушил он заповеди, писанные на священных скрижалях, дарованных Моисею, и возжелал занять дом ближнего своего, не смирив гордыню. Но не ты ли учил меня в детстве: не борись со злом при помощи зла, а борись при помощи добра! Не мог я пролить кровь брата моего на Святой земле и положился на Господа нашего, ибо неисповедимы пути его. Если бы один из них выбрал быка, отказавшись от золота, то были бы они живы. А так ниспослал Господь им страшное испытание, ибо нет ничего хуже для человеческой сущности, чем долгий путь и неразделенное богатство.
– Вижу я, что царь стоит предо мною, и по рождению, и по мудрости своей! И померкнут пред тобой все другие цари, а величие твое не иссякнет и лишь умножится во славу Господа и царства Израилева, будут помнить потомки изречения и дела твои до скончания времен.
Долго смотрел царь Соломон вслед брату своему, стоя у главных ворот города Иерусалима, разглядывал далекий горизонт в полуденной дымке, щурился на ярком солнце и размышлял о правильности поступков людей. Зло затуманивает разум человека, съедает его изнутри, разрастается, словно опухоль, постепенно подчиняет себе полностью. Оно может дать человеку власть и деньги, но запах гнили не скроешь за царскими одеждами. Душа еще цепляется за свет, молит о спасении, и тогда Господь дает человеку последний шанс. Каждый выбирает свою судьбу сам. Ударил Соломон посохом о землю и молвил, подняв глаза к небесам и обратив слова свои к Господу:
– Пусть будет так во веки веков. Пусть уйдет в песок все злато, полученное за предательство, и предстанет перед Страшным судом нарушивший заповеди Твои. Пусть не будет покоя человеку, снедаемому завистью, алчностью и властолюбием, ибо все другие грехи идут от этих. Аминь.
Глава 1. 2016 год. Провинция Алеппо. Сирия
Симона лежала, по-детски свернувшись калачиком, немного в стороне от дороги, и Джерри не сразу поверил, что это она. Красная накидка с белым полумесяцем на спине была разорвана на одном плече и съехала на голову, из-под нее виднелась обгоревшая снизу и еще дымившая синяя куртка и, несмотря ни на что, по-прежнему красивые белые локоны. Она лежала лицом вниз, но Джерри ее узнал, таких белоснежных волос больше ни у кого в Сирии нет. И еще этот ремень на брюках, запомнившийся ему в первую встречу…
Три дня назад, июньским утром, в своей гостинице в Алеппо Джерри Хопкинс, как всегда, пил в холле утренний арабский кофе с кардамоном и просматривал почту, когда заметил миниатюрную белокурую девушку лет двадцати пяти, оживленно объяснявшую бородатому мужчине, по виду местному, куда необходимо поставить принесенные им коробки с эмблемой Красного Полумесяца. Выслушав этот монолог, сопровождаемый активной жестикуляцией, на английском, французском и еще каком-то незнакомом языке, бородач ответил «йес» и не двинулся с места. Улыбнувшись знакомой картине, с английским у сирийцев было плохо и им все приходилось объяснять жестами, Джерри попытался вновь погрузиться во входящие письма, но вдруг понял, что ему не до работы. Появилось настойчивое желание помочь незнакомке.
С десяток секунд поколебавшись, он привычным движением закрыл крышку ноутбука и пошел в сторону коробок. Без слов схватив две самые большие из них, уверенно направился к лифту, по пути сообразив, что точный адрес доставки ему неизвестен. Оглянувшись, Джерри с удовлетворением отметил, что блондинка и бородач потрусили за ним, значит, блуждать по коридорам ему не придется.
Лифт остановился на четвертом этаже. Грациозно порхнув мимо Джерри, незнакомка толкнула дверь справа по коридору и, войдя внутрь, принялась расчищать место для прибывшего груза.
Джерри стоял, опершись о косяк, не без удовольствия изучая упругие ягодицы девушки в узких джинсах, а потом перевел взгляд на ее ремень, бело-сине-красный с арабской вязью. Он поймал себя на мысли, что это цвета флага, который ему каждый день приходилось видеть в гостинице на нашивках русских офицеров из Центра по примирению сторон. «Русская», – эта мысль подействовала как холодный душ, и Джерри принялся заносить в комнату коробки, которые бородач поставлял снизу как хорошо отлаженный конвейер.
Минут за пятнадцать они справились. Наконец она повернула к нему лицо, которое было прекрасным дополнением к ее точеной фигуре, произнесла на чистейшем английском: «Привет, я Симона. Спасибо за помощь, Джерри» – и одарила волшебной улыбкой. Даже не успев удивиться, что она знает, как его зовут, и пробормотав дежурное «нет проблем», он заспешил вниз к своему ноутбуку и остывшему кофе.
Джерри Хопкинс – ведущий репортер медиахолдинга NTA, причем военный репортер. Ему недавно исполнилось тридцать лет, внешне природой не обижен, высок, плечист, нравится женщинам и знает об этом. Карьера в расцвете, за плечами Ирак и Афганистан, находится на хорошем счету, перспективы роста прекрасные, не хватает только малости, чтобы попасть в когорту избранных, – удачного репортажа, который вынесет на самый верх. Его работа – делать новости, которые смотрят миллионы людей по всему миру, и он уже два месяца в Сирии, приписан к ближневосточному бюро.
В стране четвертый год полыхала гражданская война. Казалось, она только набирала обороты после вмешательства России, а Европу захлестнула волна беженцев. Поддержанные Западом повстанцы были сосредоточены в основном на границах государства, а главная битва шла в Алеппо, самом крупном сирийском городе, расположенном на севере, недалеко от границы с Турцией. Местные разрозненные группировки с трудом удерживали восточную часть города, но их положение ухудшалось с каждым днем. Лишенные боеприпасов, продовольствия, воды и света, они чудом выживали под постоянными обстрелами правительственной армии, рассчитывая в основном на помощь, поставляемую различными международными гуманитарными организациями в дни редких перемирий.
Русская! Чертова мысль почему-то не давала покоя. Сказать по правде, он недолюбливал русских. Это чувство родилось еще в родном Нью-Йорке, когда с его кредитки украли все деньги, как потом оказалось, два русских хакера из Бруклина, а усилилось уже на Востоке, где он каждый день слышал рассказы местных жителей о последствиях налетов их авиации. Ему не нравились эти подтянутые ребята с трехцветными нашивками на рукавах, ходившие по гостинице с каменными лицами, не нравились русские репортеры, которым было позволено проезжать там, куда ему доступ был закрыт, но главное, что его выводило из себя, – они никогда не улыбались. И даже эта милая девушка перестала ему нравиться, хотя, как он успел заметить, улыбка у нее обворожительная. Джерри поймал себя на мысли, что просто смотрит на погасший экран компьютера ничего не делая, и целый час пролетел впустую.
Гостиница для иностранцев, как ее здесь называли, была расположена на подконтрольной сирийскому правительству территории в старой части Алеппо и являлась местом относительно безопасным. На всех входах и этажах дежурили сирийские военные, хотя заселено здание было только по шестой этаж. Иногда в сопровождении охранника они с оператором поднимались на самый верх для съемок панорамы города, и, несмотря на персидские ковры, их шаги гулко разносились по безлюдным коридорам.
В этой гостинице жили иностранные граждане и располагались офисы всех крупных международных организаций. Обстрелов в этой части города не было. Лишь однажды одинокий снаряд залетел на территорию отеля, обошлось поцарапанным фасадом, без большого вреда. Зато стрельба и взрывы, доносившиеся из восточной части города, где окруженные повстанцы сражались с правительственными войсками, слышны были очень хорошо.
Именно в восточный Алеппо и рвался Джерри, понимая, что хороший репортаж можно сделать только там, где сейчас решалась судьба города. Однако уже неделю он просиживал штаны в холле гостиницы, ожидая обещанный местными властями, но так и не выданный до сих пор пропуск. Обычно иностранных журналистов отправляли за линию фронта только вместе с гуманитарными миссиями и очень редко по договоренности сторон. Вынужденное бездействие утомляло Джерри. Мелкие репортажи с местного рынка или брифинги сирийских военных давно не вдохновляли, хотелось хита, прорыва, новостной феерии. «Один удачный репортаж – и можно ехать домой за Пулитцеровской премией, – обводя взглядом холл гостиницы, подумал он, – но здесь его точно не сделаешь».
После обеда Джерри обычно посещал сигарный клуб, как он называл часовые посиделки с другими постояльцами в саду отеля, где они обменивались последними новостями и покуривали сигары. Он не очень любил сигары, но еще с Ирака помнил, насколько иногда полезны для журналиста такие неспешные разговоры. Но то Ирак, американцев там было больше, чем местных. Здесь же его собеседниками обычно были всего два человека: внештатный журналист из «Нью-Йорк таймз», сильно смахивавший на церэушника, и долговязый голландец, возглавлявший до недавнего времени миссию Красного Креста. Но оба они уехали неделю назад, и Джерри только по привычке заглядывал в арабскую беседку, не надеясь разжиться последними новостями. Вот и в этот раз, обведя грустным взглядом пустые диваны, он было развернулся обратно в отель, когда увидел направлявшегося к нему толстяка. Незнакомец еще издали заулыбался, и у Джерри не осталось выхода, как улыбнуться в ответ.
– Хелло, курите сигары?
Было видно, как тяжело приходится столь тучному мужчине на палящем сирийском солнце. Его рубашка могла в любой момент лопнуть на необъятном животе, а брюки, которые он все время подтягивал, даже не закрывали наполовину стоптанные туфли. Довершал картину неуклюже повязанный на шею испанский цветной платок, которым незнакомец то и дело вытирал пот.
– С удовольствием!
«Это лучше, чем ничего», – решил Джерри, и они плюхнулись на мягкие диваны. Мужчина протянул руку, продолжая улыбаться, и представился:
– Станислас!
– Джерри!
Он пожал влажную пухлую ладонь и, усаживаясь удобнее, попытался угадать профессию нового знакомого. Около пятидесяти лет, по виду европеец, в Сирии, похоже, недавно. «Врач или из ООН», – резюмировал Джерри.
– Я вторую неделю в Сирии и никак не могу привыкнуть к этой жаре, – Станислас пыхтел как паровой котел, – и еще эта чертова пыль сводит меня с ума.
Джерри поставил на столик ларчик с сигарами, долго выбирал, какую закурить, наконец вытянул одну, отрезал щипчиками кончик и покровительственно произнес:
– Ничего, первое время всем тяжело. Привыкните.
Одновременно выпустив первые клубы табачного дыма, они перешли к той части моциона, ради которой Джерри и терпел эту вредную привычку. Оказалось, Станислас прибыл из Швейцарии вместо неожиданно уехавшего Йохана и являлся новым главой местного Комитета Красного Креста. Жил, как и все иностранцы, в гостинице, страдал подагрой, любил сигары и апельсиновый сок. Менее чем за час Джерри узнал о новом знакомце все, правда, эта информация ему ровным счетом ничего не давала.
– Симона сказала, что вы помогли ей с коробками.
Станислас мгновенно возродил уже было угасший интерес Джерри к разговору.
– Она русская?
Вопрос был явно не к месту, но фраза вырвалась как-то сама собой, и Джерри заметил смешинки в глазах собеседника. Пухлые губы Станисласа расплылись в улыбке, он выпустил красивое густое кольцо сигарного дыма и вальяжно произнес:
– Нет. По-моему, из Литвы, мы, собственно, знакомы всего неделю. Она попросила поблагодарить вас, если встречу.
Джерри был зол на себя по двум причинам. Во-первых, он не мог взять в толк, почему трехцветный пояс вызвал у него ассоциацию именно с Россией, а во-вторых, не любил, когда над ним посмеивались.
– Ну хорошо, пора возвращаться к работе, – Джерри попытался закончить раздражавший разговор, – был рад встрече. Увидимся.
– Да, работы много, – Станислас неуклюже поднялся с дивана. – Собираем большой гуманитарный груз в восточную часть.
– Да? И когда планируется конвой? Может мой оператор поснимать отправку?
– Через три дня, пойдем по дороге Кастелло через южный КПП. Я не против, можете снимать.
У Джерри начало зудеть в левой ладони, а предчувствие его редко обманывало. Он понял, что это его шанс попасть в восточную часть, сделать неплохой репортаж и с лихвой отработать потраченные редакцией деньги. Пытаясь быть как можно более дружелюбным, Джерри произнес:
– Слушайте, Станислас, может, посодействуете отчаявшемуся журналисту и включите наш фургон в колонну, чтобы мы могли запечатлеть передачу груза этим бедным людям. Я думаю, мне гораздо быстрее выправят пропуск, если я сошлюсь на вас, ну и с меня коробка хороших доминиканских сигар.
– Сослаться на меня можете, – толстяк не прекращал вытирать платком градом катившийся с него пот. – Мы даже готовы состряпать вам сопроводительное письмо на нашем бланке, что это штатная съемка, но вот только я не еду, знаете, совсем не переношу жару. Я лишь осуществляю общее руководство, а с конвоем поедет Симона и местные добровольцы. Поговорите с ней.
Они медленно подошли к отелю, и Джерри, раскланявшись и еще раз пообещав коробку сигар, быстрым шагом направился на второй этаж к себе в номер. Первым делом он набрал по скайпу начальника новостного отдела NTA и выбил пять тысяч долларов на корпоративные расходы, клятвенно пообещав в течение недели отослать десятиминутный сюжет из восточного Алеппо. Затем по телефону связался с Намиром, пронырливым сирийцем, который всегда помогал ему с пропусками, и сообщил, что до вечера завезет официальное письмо от Красного Креста с просьбой разрешить съемку следования гуманитарного конвоя. Намир был владельцем небольшого магазина на местном рынке Аль-Мадина, торговал подержанными телефонами и компьютерами, но каким-то непостижимым образом решал и вопросы с аккредитацией. Пазл начинал сходиться. Джерри очень любил такие моменты, предчувствие удачи всегда заставляло его работать с удвоенной энергией.
Теперь надо было найти Симону. Джерри, брызнув на себя дорогим одеколоном, поднялся по лестнице на два этажа вверх и постучал в уже знакомую дверь, не забыв натянуть на лицо дежурную улыбку, мысленно перебирая в голове ворох комплиментов. Дверь распахнулась, и его встретило все то же сочетание белых локонов и обворожительной улыбки.
– Привет, Симона! Помощь не требуется?
– Привет! Нам всегда нужна помощь, особенно бескорыстная, – девушка звонко засмеялась. – Проходите.
Джерри, особо не церемонясь, вошел внутрь и огляделся. Небольшая комнатка была почти полностью завалена коробками, кипами бумаг и еще Бог знает чем, лишь в центре оставалось место на пару коротких шагов.
Симона смотрела на него с нескрываемым любопытством, и Джерри ответил ей самым бесстыдным взглядом, на который только был способен. Девушка смутилась и стала неуклюже поправлять челку, опустив глаза.
– Можете нагрузить на меня еще сто коробок, я выносливый. Ради такой красавицы доставлю их в любую точку земного шара!
– Ой, не надо, – снова рассмеялась Симона, – мы эти коробки по всему земному шару собирали, чтобы сюда потом доставить.
– Тогда готов их собственноручно раздать всем бедным и обездоленным!
Джерри, продолжая балагурить, сел на свободный краешек стола и взял из стоявшей рядом коробки какой-то список с длинным перечнем содержимого.
– Что здесь? Бинт стерильный, шприцы, жгут перевязочный…
Лицо девушки стало вдруг серьезным, и лишь в уголках губ остался намек на улыбку.
– Тогда поступайте к нам волонтером, но вы вряд ли уйдете из журналистики. У нас вы много не получите, и эта работа точно не добавит вам известности.
Джерри понял, что от фразы, которую он собирался сейчас произнести, зависит очень многое, поэтому подбирал слова с особой тщательностью. Он прекрасно разбирался в людях, обычно ему требовалось лишь несколько минут, чтобы понять настроение собеседника и повести разговор в нужном ключе.
– Вы так думаете? Не все можно измерить деньгами и известностью. Да, мне нравится моя работа, но вовсе не по той причине, которую вы назвали. Мы вместе с вами делаем нужное для людей дело, вы – помогаете тем, кому это необходимо, я – открываю им глаза на мир. Сегодня уговорил Станисласа, чтобы он разрешил мне поехать с гуманитарным конвоем в восточную часть и рассказать о вашей работе. Мне вряд ли много заплатят за этот репортаж, зато его увидят по всему миру, и к вам потянутся неравнодушные люди. Или какой-нибудь толстосум пожертвует толику своего состояния, и нам с вами удастся спасти десяток детских жизней.
Он смотрел ей прямо в глаза, наблюдая за реакцией. Конечно, он преувеличил значение этого репортажа для Красного Креста и преуменьшил собственную выгоду, но главное, что сердце девушки дрогнуло, а небольшое лукавство для достижения цели Джерри давно считал обыденностью. Так поступают все, он не лучше и не хуже других, а в его работе это и вовсе было необходимостью.
– Да, вы правы.
Голос Симоны звучал совсем тихо. Она реагировала как ребенок: смеялась, когда было весело, плакала, если становилось грустно. Вот и сейчас в уголках ее глаз зародились две слезинки, готовые сорваться вниз на красивую рубашку. Зардевшись, как первокурсница на экзамене, и шмыгнув носом, Симона отвернулась к окну. Продолжая начатое наступление, Джерри произнес:
– Станислас сказал, что вы сумеете помочь мне с письмом к местным властям для получения пропуска.
– Да… Что должно быть в письме?
Симона, еще раз шмыгнув носом, пробралась к другому концу стола и, поставив ноутбук прямо на лежащие в беспорядке бумаги, приготовилась печатать. Быстро надиктовав текст, благо такие документы он составлял каждую неделю, Джерри достал из принтера готовый экземпляр и, пробежав его глазами, попросил Симону поставить печать. Она повернулась к небольшому сейфу, стоявшему за ее спиной у самой стены, и взгляд Хопкинса снова упал на трехцветный ремешок. Любопытство больше невозможно было сдерживать, и он произнес:
– Что написано у вас на ремне?
Симона закрыла сейф, медленно повернулась, поставила печать и лишь потом тихо сказала:
– Это на арабском. Изречение царя Соломона: «Не борись со злом при помощи зла, а борись при помощи добра».
– А цвета что-то значат? Я сначала подумал, что это цвета русского флага.
Джерри только сейчас заметил большую металлическую пряжку с пятиконечной звездой.
– Наверное, так и есть, я тоже об этом думала. Это не мой ремень, он у меня остался после знакомства с одним русским, его звали Сергей. Он спас мне жизнь. С тех пор этот ремень всегда со мной.
Сказать, что она его заинтриговала, – ничего не сказать! Джерри разрывался между работой и поглотившим его любопытством. Но как ни хотелось услышать продолжение этой истории, в данный момент важнее было отвезти бумагу Намиру. Чувство ответственности, как всегда, победило.
– Симона, спасибо огромное за помощь, я должен бежать, но дайте слово, что вечером вы мне обязательно расскажете эту историю, а я угощу вас вкусным ужином. Идет?
– Хорошо.
Ее ресницы хлопнули два раза в знак скрепления договора, и на прекрасном личике снова заискрилась улыбка. Девушка просто обезоруживала своей непосредственностью.
Быстро попрощавшись, Джерри забежал к себе и снял копию с письма – он так поступал с любым документом во избежание разногласий при возмещении расходов. Постучав в номер живущего по соседству оператора и по совместительству шофера Фрэнка, он стал спускаться по лестнице.
Фрэнк Соковски ходил в его напарниках уже три года. Он был на двенадцать лет старше Джерри, среднего роста, коренаст, с хорошо заметной лысиной, которую старательно прятал под старомодной кепкой. Незаменимый помощник на выездах и в командировках. Он отлично управлялся с машиной, мог все починить, в карманах его потрепанной куртки, которую он, казалось, никогда не снимал, всегда можно было найти отвертку, карандаш, изоляционную ленту и другие вещи, необходимые для ремонта любой сложности. Еще он прекрасно разбирался в электронике. Не пил спиртного, был немногословен и феноменально ориентировался на незнакомой местности. Имелись и странности, на которые Джерри не обращал внимания. Например, Фрэнк не был женат и никогда не появлялся в компании женщины. Но главное – он служил как бы противовесом горячности Джерри и не раз удерживал более молодого коллегу от необдуманных поступков.
Через двадцать минут они уже были на месте, Намир их ждал. Письмо и двадцатка американских долларов ушли по назначению, после чего Джерри дал указания Фрэнку по предстоящей поездке за линию фронта. Они всегда тщательно продумывали список необходимого и покупали все с запасом – от лекарств до конфет детям. Мелочей здесь не было.
Вернувшись в гостиницу, Джерри пару часов вздремнул в номере, затем спустился в холл гостиницы и стал ждать Симону. Столик заранее можно было не заказывать – сейчас рестораны стояли пустыми, хотя и продолжали исправно работать, несмотря на близкие военные действия. Рядом с отелем находился неплохой ресторанчик «Аль-Халяль», в котором он и решил провести вечер.
– Привет!
Симона неожиданно появилась у него за спиной. Она была все в тех же классических джинсах с ремешком и светлой рубашке. Джерри незамедлительно отметил, что макияж она явно подправила, а на среднем пальце левой руки появилось красивое колечко.