Валентин Стерхов
Путешествие юного домового

За ушами домовёнка резко заломило, будто кто-то из головы просился наружу и сильно барабанил изнутри, чтобы его выпустили. А кухня медленно стала приобретать прежний вид: возвращался привычный белый цвет кухонной мебели. Желтоватые с серым обои "под циновку" и бежевый диван у стола давали отдых уставшим глазам. Последнее, что видел домовёнок в красном, это как наглые рожи ссорных искорок корчились от ужаса, сгорая в свете ярко-оранжевых вспышек. Одна из этих многоруких козявок подлетела к самому лицу Крохи и зло прошипела ему, перед тем, как исчезнуть в пламени:

– Мы сгорим, но придут другие нам на смену. Люди постоянны в своём желании ссориться и ругаться. Таким, как мы, среди людей легко жить и есть чем питаться!

– Сгинь уже, – прошептал Кроха, обессилев. А мерзкая клякса, желая что-то ещё добавить, но не успев, вспыхнула и пропала, не оставив даже следа.

Домовёнок устало закрыл глаза, но производимый причитающим мужчиной шум привлёк его внимание, вынудив открыть их вновь. Картину, представшую перед Крохой, можно было бы назвать комичной из-за скачущего на одной ноге и трясущего обожжённой рукой мужика, но горящий в ведре мусор и женщина, лежащая на полу без чувств, не позволили добропорядочному и воспитанному домовёнку даже подумать о том, чтобы улыбнуться, глядя на эту пантомиму. Ко всему прочему, горящие страницы, рассыпавшись из обожжённых пальцев человека, паря по воздуху огненными мотыльками, упали на ковровую дорожку, что устилала пол на кухне, и могли вызвать настоящий пожар.

Вот тут-то семейство домовых среагировало так, как в чрезвычайной ситуации поступают настоящие хранители домашнего очага. Не сговариваясь, но действуя как единый слаженный организм, каждый выполнял свою работу, не мешая при этом другому. Сестрёнка серой тенью метнулась к лежавшей навзничь женщине и, часто моргая, капнула слезами из глаз ей на лицо. Женщина быстро пришла в себя и села, явно не понимая ещё, что вокруг происходит. Сестрёнка же мигом скрылась под кухонным шкафом. А вокруг тоже происходило много интересного и необычного. Горюня повис своим небольшим весом на шланге с подачей холодной воды, затем, оттолкнувшись ногами от стены, надорвал его так, чтобы вода из-под раковины узким веером стала орошать начавшее тлеть ковровое покрытие в коридоре, лишний раз помянув добрым словом производителей таких легко рвущихся шлангов. Пужанна пронеслась по кухне маленьким, но мощным ураганом, опрокинув ведро с горящей бумагой внутри прямо в накопившуюся на полу лужу, и листы потухли, испустив прощальный дымок. Лишь Кроха сидел, забившись в угол под шторку, и не участвовал в общей программе развлечений. Он слушал, прикрыв глаза, как лопаются последние злые козявки, предсмертно издавая противный писк. Это была его музыка. Он наслаждался ею, как гимном своей победе и новому дару, открывающему перед ним неведомые пока ещё возможности.

Суматоху, царящую в квартире, нарушил звонок во входную дверь. Значит, снова пришёл сосед снизу, квартиру которого залили вновь и без разговора потушил заживший глаз мужчины, устроившего весь этот карнавал, отчего тот сразу забыл про обожжённую руку и уже держался за побитое лицо.

– Ну, и поделом ему, – проскользнула сквозь усталое сознание юного домового мысль.

Глава 5.

Минуло два дня от вышеописанного события. Семейство домовых сидело полным составом в собственном кутке за тяжёлым диваном в зале, который если жильцы и двигали когда-нибудь с целью пропылесосить за ним, то не реже раза в год. Но это вовсе не означало, что кутникам нравилось проводить время в пыли. Совсем даже наоборот. Ведь там, где домовые собирались на посиделки, они прежде всегда наводили порядок и чистоту. А что до остальных пыльных местечек, то для их уборки были предусмотрены люди с их техническими приспособлениями. Важно было их вовремя направить в нужное место, чем домовые и занимались в процессе своей деятельности. Тем и содержали свои жилища в чистоте и уюте.

В этот раз, равно как накануне и в день того памятного пожара, они жарко обсуждали случившееся происшествие и его последствия. Если бы кто из людей прислушался, то уловил бы едва слышный звук, больше всего похожий на шелест сухих листьев, что ветер гоняет по асфальту. Так речь домовых воспринимает человек. А между тем среди кутников разгорелся жаркий спор, и вели они себя довольно шумно, отчаянно при этом жестикулируя, пытаясь добавить тем самым больше веса собственным аргументам. Лишь сестрёнка тихо сидела в сторонке со вполне себе довольным видом. Она получила имя Слезинка за то, что её слёзки способны приводить в чувство упавших в обморок и наверняка имеют целебные свойства от телесных ран, если поплакать на болячку, или от ран душевных, если поплакать в стакан перед тем, как из него выпить. Так сказала Пужанна, обосновав этот дар наследством от бабки, что числилась на всю округу в стародавние времена первейшей ведуньей и знахаркой. К ней не то что домовые да банники, но и лешие из соседнего леса хворобу излечить приходили. Даже, говорят, гномий король из Заземельного Подгорья наведывался, за что изумрудов отвалил после излечения столько, сколько сама бабка весила. Слезинка, послушав мамин рассказ, объявила всем, что плакать она не горазда, скорее сама кого хочешь, плакать заставит. Но ежели будет такое событие, как изумруды или ещё что подобное в качестве награды, то, так и быть, всплакнёт для дела. И продолжила уплетать мармеладки, слушая в пол уха, как завершая сегодняшние дебаты, отец подводит итог:

– На шкафу приборку сделали? Сделали! – задавая сам себе вопрос и тут же на него отвечая, констатировал он. – Не то не пристало справным кутникам на пыльном шкафе сидеть день за днём. Мы-то свой уголок протёрли, а как с остальным быть? Пол в кухне и коридоре помыли? Опять да! Старые никудышные шланги для воды заменили на новые? Заменили – Это факт! Жильцу под глаз фонарь поставили? Поставили! Проучили, стало быть, недотёпу. К слову сказать, он с работы ссорных козявок приволок. Поругался там с начальством, вот скандал в нашем доме и случился. Про ругань на работе я сам от него вчера слыхал, когда он перед супругой своей извинялся. Потом сложил два и два, только и всего.

Горюня с довольным видом пригладил бороду и, уже глядя на отпрысков, весомо продолжил:

– А детям имена дали наконец-то! Старшой вона как вымахал, а всё был бы Крохой, если бы не пожар, который он сам учинил!

Он слегка поубавил темп, явно додумывая, чтобы ещё добавить к уже сказанному. Когда же на него снизошло озарение, после недолгой паузы, Горюня уделил ещё немного слов людям, что проживали вместе с ними под одной крышей:

– Но на жильцов, на наших, посмотришь – душа песни петь хочет! Второй день друг от друга не отходят, ласки всё затевают промеж собой, да слова нежные говорят друг дружке! Всё же есть польза от чтения, что не говори!

– А я повторю тебе, Горюня, вновь и вновь, что вред от них единый, от книжек твоих! Зависть и скандалы они в себе таят! Ты сам посуди, с чего всё началось? Ага, вспомнил! А то бы чего свой нос повесил да сопли по усам развозить начал! Журнал украли у людей? Украли, – повторяя манеру отца вести диалог самого с собой, стала приводить примеры вреда от чтения маманя. – Дочурка со шкафа свалилась? Свалилась. А ведь могла бы и сгинуть на веки. Но повезло девчонке в этот раз.

При этом все посмотрели на Слезинку, но она с лёгким пренебрежением хмыкнула носиком, мол, и не такое видали, продолжая уплетать сладости.

– Красивую женщину журналом испугали, умудрились при этом тем же журналом ей мизинец отдавить! А Углёнок совсем хорош! Посмотрел только на бумагу и пожар в квартире устроил! Да где же это видано, чтобы домовые, будто анчутки безродные, людям такие напасти творили? Сперва напугать хорошенько, потом изувечить, затем поджечь, после затопить, а в довершении всего бедному мужику очередной фингал под глазом нарисовать! И это всё только за один день! Больше скажу – за один час! Да мы чемпионы среди анчуток по вредности людям! Осталось только в подвал жить перебраться, да справную одежду на чёрные балахоны сменить! Или какие балахоны они там носят? Горюня, тебя спрашиваю! – одёрнула Пужанна своего мужа.

– Серые, из мешковины.

– Да я ещё мешковину не носила! Сейчас как дам ложкой по лбу!

– Солнышко, успокойся, – попытался остудить Пужанну Горюня, но это ещё больше вывело из себя его жену, обладавшую крутым нравом.

– Все соседи уже, поди, знают о том! На подоконник теперь не выйти, голубей покормить! Из каждого окна будут пальцем показывать!

– Да ты, мама, не расстраивайся по пустому делу, не накручивай себя зазря, – вставил свои пять копеек Углёнок. Такое имя ему подобрал отец, потому что когда домовёнок начал видеть всё вокруг в зелёно-жёлтых тонах, а родители наблюдали за ним со стороны, то успели углядеть, как глаза их отпрыска из голубых превратились в чёрные и бездонные, как пустота ночи, и в этот момент вспыхнула бумага в руках мужчины. А глаза тогда ещё Крохи оставались безумно страшными до тех пор, пока все страницы не превратились в пепел. – Всё могло бы закончиться хорошо и лучше некуда, если бы не влезла сестрёнка на шкаф…

– А чихать, потому что тише надо! – парировала Слезинка выпад братца.

– Мне оставалось прочесть всего-то четыре листа. А сестре я мог бы легко дать полистать свой журнал после этого! Там, глядишь, и её бы читать обучил.

– Больно надо, – фыркнула Слезинка. – Мы и без книжек на алмазы да жемчуга наплакать сможем. На кой нужна нам эта грамота, правда, ма?– и мама с дочкой понимающе улыбнулись.

А Углёнок продолжал, не обращая внимание на сестрёнкину несолидарность:

– То, что со шкафа упала, впредь ей наука! По-хорошему меня попроси, никогда не откажу! А журнал мне действительно очень жалко. Да и не помнил я себя, когда пожар учинился. Но мерзкие рожицы противных многоножек и их угрожающий шёпот я запомнил очень хорошо.

Тут вновь подал голос Горюня:

– А ведь мы знаем теперь, как с теми искорками бороться, хоть и не искорками они оказались! Ведь это только благодаря нашему малышу, не побоюсь даже этого слова, богатырю! – отец тут же гордо выпятил грудь, а сын скромно опустил взгляд, но было видно, что ему по праву приятно. – Знаем теперь верный способ, как уничтожать супостата. Да и соседям было бы не худо о том поведать. Не то устали, поди, носиться день-деньской с мокрыми тряпками, да гасить этих созданий. По всему выходит, что они не только воды, но и огня боятся! Стало быть, надобно сделать факел и начать обход квартиры, да в углы не забывать заглядывать!

– Ишь ты, чего удумал! – потянулась за ложкой скорая на расправу Пужанна. – С факелами он по ночной квартире бродить собрался! Мало нам обмороков людских, мало нам дыр на коврах да рук обожжённых! Да они этими руками нам молоко наливают и сладости выкладывают! А ты с факелом! Куда собрался? А ну, воротайся назад!

Но Пужанна не успела за улепётывающим во всю прыть Горюней, потому вернулась на насиженное место и, отдышавшись, потянулась за оставшейся мармеладкой. Рука её застыла в воздухе на полпути, когда она услышала слова Углёнка:

– Ухожу я, мама. Из дома ухожу.

И на немой вопрос, застывший в глазах матери, он пояснил, как смог:

– Мне так надо.

– Ты чего это? – после секундного замешательства, наконец, спросила мать.

А Слезинка искоса глянула на братца, но, не заметив никаких подозрительных перемен в нём, утянула из-под маминой руки последнюю мармеладку, откусила кусочек и принялась его мерно пережёвывать.

– Видел я такие места, в которых если не побываю, то непременно от тоски кончусь. Там есть такое… Там такое есть… Ну как же вам объяснить, если сам ещё там не был? Вот посмотрю, вернусь, тогда и обскажу всё обстоятельно, как там!

Потянулось неловкое молчание. Слезинка протянула маме оставшийся откусанный кусочек, но та не обратила на него внимания, задумчиво разглядывая одинокую пылинку. Углёнок потупил взгляд и шмыгал носом, но вид пытался сохранить решительный, хотя и вздрогнул, когда Пужанна неожиданно начала говорить:

– Значит так, сына. Неволить тебя я не буду. К тому же по дому от одного Горюни больше пользы, чем от вас двоих, хотя он недотёпа знатный. По всему видно, что не приспособлен ты к нашему роду занятий, так может где-то там, на что и сгодишься.

Где находится место под названием "Гдетотам" никто из домовых не знал, но каждый представил себе Гдетотам по-своему. Правда, все сходились в одном: там было всегда тепло, сытно, уютно, а работать там особо и не нужно, поэтому Углёнку будет не тяжело туда съездить, посмотреть то, что хочет и вернуться в родной дом с подарками.

– Есть у меня родственничек, – продолжила мать, – тот ещё проказник. Братцем двоюродным мне приходится. Живёт братец где-то на берегу моря. Большой Пристанью то место у нас спокон веков зовётся. Люди именуют его иначе, а как – ведать не ведаю. Сказывал братец, когда в гости наведывался, что от той Пристани корабли во все стороны света ходят. Да и сам он тоже побывал немало где, повидал много чего, хотя ума ему это, похоже, не прибавило. Но главное самое – не сгинул нигде. Небо до сих пор коптит, а это кое-что да значит. Стало быть, поедешь к нему, пусть он тебя к делу пристроит. Вместе с ним всяко легче и веселее будет. В дорогу я тебе узелок соберу. А ты, грамотей, так уж и быть, письмецо ему под диктовку напишешь. Надобно ему знать, что ты – Это ты, а не самозванец какой, и что сестрица Небалуя не забывает.

Мать увидела непонимание в глазах сына и пояснила:

– Небалуй – его имя.

Глава 6.

Через несколько вечеров, когда люди предавались беззаботному просмотру телевизора, а за окном ласковое солнце не спеша сменила холодная луна, Углёнок сидел на кухне в обнимку с вЕщёвым мешком, в который ему собрали самое необходимое, что, по мнению кутников – домоседов, ему вполне может понадобиться в долгом пути. Кусочек мыла и заточенный гвоздик от отца, сухарики, сахар и бутылочка с водой от матери, мармеладки от сестрёнки и от неё же втихаря наплаканный до краёв стеклянный бутылёк из-под таблеток, который она решительно сунула братцу:

– Возьми, вдруг пригодится.

Любимый красный огрызок карандаша и записка от имени матери, написанная на обратной стороне куска обоев, как самом прочном виде бумаги, лежали в специальном пластиковом пакетике, чтобы не намокли, случись внезапно дождь.

– Давайте подосвиданькаемся, – серьёзно нахмурив брови и с нотками лёгкой грусти в голосе, сказал Углёнок. – Прощаться негоже, ведь мы должны ещё увидеться. Чай, не навсегда отчий дом покидаю. Погляжу мир и вернусь. Вы не серчайте на меня, коль, что не так.

– Да чего уж там, – пробубнил в густую бороду отец, явно гордясь сыном и думая украдкой: "Не каждый из кутного народца способен от крыльца родного на шаг отойти, если в доме тишь да благодать. А мой то сорвиголова, эвона как крылья расправил да в какие дали навострился!".

Домовёнок ласково обнял мать, прижал к плечу сестрёнкин нос, которым она шмыгала вовсю, стараясь не заплакать. Пожал по-взрослому мозолистую ладонь отца и присел вместе со всеми. По традиции на дорожку.

Они смотрели на тень от узкой вазы с букетом цветов, которую отбрасывала луна на крышку обеденного стола, и каждый молча думал о своём. Тень неспешно перемещалась по узорчатой скатерти. Когда она достигла угла столешницы, отец сказал, чувствуя, что накатывается волна скандала:

– Сейчас анчутки в дверь позвонят, и пойдёшь. Они одни магнитный замок подъездной двери открыть способны, а мы, домовые, лишь заклинание для открытия обычных механических замков разумеем.

– Опять ты всё наперекосяк проделал, – стала заводиться мать.

– Неправда! – в ответ начал оправдываться отец. – Я всё верно им в подвал по батарее отстучал! Они ответили, что сделают как надо и вовремя! Даже наши жильцы сантехников из ЖКО вызывали, – блеснул осведомлённостью Горюня. – Вот как мы перестукивались!

Их полемика была прервана звонком во входную дверь, прозвучавшим неожиданно громко в вечерней тишине, нарушаемой лишь слабым звуком телевизора из-за закрытой двери зала. Семейство переглянулось, и отец сказал громко:

– Пора!

А секунду спустя, спохватившись, напутствовал:

– Лёгкой тебе дороги!

– Спасибо, отец!

Углёнок рванул по квартире, прошмыгнув между ногой ругавшего всяких хулиганов мужчины, который никого не обнаружил за открытой им дверью и оказался за пределами квартиры.

В подъезде он замер, прижавшись к стене, как учил отец, и огляделся. Подъезд был пуст и опрятен. Под потолком светил плафон, и лампа в нём нечасто мигала, доживая свой электрический век. Углёнку даже показалось, что лампа ему подмигивает, приободряя перед дальней дорогой, и он прошептал ей тихое "спасибо" заметно приободрившись. В нём на самом деле появилась уверенность. Он вдохнул полной грудью и расправил плечи. Затем поглядел вниз и, представив, сколько времени ему предстоит потратить, чтобы спуститься на первый этаж, почесал в затылке. Но тут же вспомнил, что кто-то позвонил в дверь. Огляделся ещё раз и тихо позвал:

– Анчутки! Вы где?

Этих анчуток он не видел ни разу, но ясно представлял их неприглядную внешность по описаниям родителей.

– П-с-с-с! – позвал его кто-то, и Углёнок закрутил головой в поисках источника звука. То, что звали именно его, он даже не сомневался.

– Не кипешуй, как кухонный таракан, когда включают свет. Иди сюда.

Из-за угла лифта высовывалась физиономия соседского домового, дядьки по имени Щучий Хвост. Озорные глазёнки поблёскивали из-под густых красных бровей, а аккуратно расчёсанная на два ряда борода такого же ярко-рыжего цвета скрывала его внешность до самых колен.

"Типичный, старой закалки. Настоящий хозяйственник", – осматривая соседа, подумал Углёнок, который видел Щучьего Хвоста раньше лишь в раннем возрасте. Отец рассказывал, что когда они въехали в этот дом и стали подыскивать себе жильё, меняя квартиру за квартирой и не находя достойного приюта, это он, Щучий Хвост, неожиданно нарисовался перед грустными кутниками с двумя детьми, одиноко сидящими за тёплой батареей в прохладном подъезде, и посоветовал им больше не искать понапрасну, а вселяться в квартиру, из которой Углёнок впоследствии уйдёт бродить по свету. Там не держали кошек, не приглашали попов с кадилом, и жили душа в душу молодые парень и девушка. После этого авторитет краснобородого соседа стал неоспорим в глазах Горюни и Пужанны настолько, что Пужанна отпускала супруга по большим праздникам в гости к Щучьему Хвосту, где они могли пображничать вволю, и Горюне за это ничего не было.

– И чего ты застыл, ровно цыплёнок в морозилке? Ходь сюды! Сейчас на первый этаж тебя сопроводим.

С этими словами рыжий сосед умело вскарабкался на перила подъездной лестницы, а с них прыгнул на кнопку лифта, которую на излёте ударил кулаком и завершил свой полёт ловким кульбитом, приземлившись в паре шагов от Углёнка. Двери лифта гостеприимно распахнулись перед домовыми, а Щучий Хвост цепко ухватил слегка опешившего от подобного напора юного кутника и потащил в лифт:

– Идём! Лифт нас ждать не будет!

– А ну-ка, подсоби старому соседушке! – даже не попросил, а скорее скомандовал соседский кутник домовёнку. – Вставай на карачки по середь пола. Опорой мне будешь. А я с твоей спины уж и до нужной кнопки допрыгну без труда. Не то вызовет кто из жильцов наш лифт вперёд нас, и будем с ним на пару по этажам кататься, пока он не соизволит на своём выйти. Да только внизу нас долго ждать не любят.

Кто их ждёт внизу, Углёнок расспрашивать не стал, зато молча нагнул спину как можно ниже, а Щучий Хвост, только этого и ждавший, коротко разбежался и с удивительным проворством запрыгнул на спину домовёнку. Больно оттолкнувшись от неё, сосед подлетел к ряду кнопок, на мгновенье зависнув воздухе на уровне верхнего ряда, быстро свалился на пол, по пути нажав-таки кнопку первого этажа едва заметным движением крепкого кулака. Нисколько не потерявший удалого вида, словно проделывает подобный трюк ежедневно в качестве утренней зарядки, дядька Щучий Хвост извлёк, невесть откуда, костяной гребешок и бережно расчёсывая свою бороду, будто бы невзначай поинтересовался:

– Стало быть, надумал в чужие края податься?

– Не насовсем, дядя. Только гляну, как там и обратно вернусь.

Красные усы соседа скрыли саркастическую усмешку, но глаза выдали, как он отнёсся к поспешному ответу молодого домового, отчего Углёнок ещё больше смутился и стоял, теребя пальцами край своей рубашки.

– Не скорое это дело – по миру мотаться. Быстро только мухи родятся. А тебе, сосед, путь долгий предстоит. Ну, а что вернёшься, так в том не сомневайся. Тебе на роду написано дома быть. Да и паренёк ты хоть куда, а хорошему домовому всякий хороший домовой завсегда помочь рад.

Тут только Углёнок начал понимать, что без помощи рыжего не жить им в той уютной квартире, да не спуститься ему на лифте вниз одному. А по лестнице ковылять сколько? Успел бы он ко времени к тем, кто внизу долго ждать не будет? Да и кто там ждёт? Уж не анчутки ли? Отец с ними договаривался, а явился Щучий Хвост. Как-то всё странно поворачивается в пути, который даже не успел толком начаться. Но вслух домовёнок произнёс то, что должны говорить все вежливые домовые, когда получают помощь:

– Спасибо тебе, дядька Щучий Хвост! Чем мне тебя отблагодарить?

– Да полно тебе, соседушка, – услыхал домовёнок скромный ответ. – Не о том сейчас думать надобно.

На этих словах соседского дядьки лифт тряханул своих пассажиров, дав знать, что они уже приехали, и вальяжно раскрыл перед ними двери в сумрак подъезда. Стоящим напротив двери семейной паре на какой-то миг показалось, что две короткие тени, стелясь по полу, выскользнули из освещённого нутра подъехавшего лифта. Но они улыбнулись друг другу, списав видение на свою усталость, а заняв место домовых на узкой площадке подъёмника, нажали нужную кнопку и, не дожидаясь закрытия дверей, увлеклись друг дружкой.

Подъездная дверь отказалась подчиняться Углёнку, а сосед, с улыбкой глядя на потуги домовёнка, наконец, мягко его отодвинул и зашептал что-то неслышное в левую ладонь, а правою ладонью провёл трижды от усов по бороде до самого её низа. Углёнок не поверил глазам: борода, пусть неярко, но засветилась! Щучий Хвост, не переставая шептать, схватил левой рукой бороду, приложил её к двери и надавил. Дверь щёлкнула магнитным замком и сама распахнулась на нужное для домовых расстояние. В эту щель два кутника и просочились на улицу. Вечерняя прохлада с первым вздохом влилась в домовёнка и приободрила его. Ещё не успел он осмотреться вокруг, а в голове пронеслась ещё одна мыслишка относительно соседа:

"Ох, и не простой это дядька. Не только лишь анчутки так умеют".

После этого умозаключения Углёнку следовало бы насторожиться, но его сбила с панталыка чья-то странная речь, больше всего напоминающая треск сухого дерева. Тем не менее, слова различить было не трудно, и домовёнок повернул голову в сторону говоривших существ.

Два высоких субъекта, что были на голову выше немаленького дядьки Щучьего Хвоста, несмотря на сутулость, выделялись своей инородностью на фоне опрятных домовых и чисто прибранного двора с ухоженными высотными домами вокруг него. Одетые в самодельные телогрейки, ниспадающие с тощих плеч до самой земли, эти существа имели лица и четырёхпалые кисти рук, подозрительно напоминающие сухое дерево, с которого неаккуратно содрали кору и приклеили её на место волос, бороды и усов. На глазах оба анчутки, а это были, несомненно, анчутки собственными персонами, носили тёмно-серые завязки, нарезанные из не первой свежести тряпок. Но, несмотря на это, держались они весьма уверенно, неизвестно как ориентируясь в пространстве.

"Всё понятно, – догадался, изучив внешность своих новых визави, Углёнок. – Глаза специально они себе завязали, чтобы не сглазить невзначай или бесов не вселить в меня и в соседа. Уважают, стало быть. Ну, или боятся".

Один из подвальных держал на поводу крепкого и местами подбитого в жестоких драках у помойки местного дворового кота. Углёнок не редко наблюдал из своего окна, как дымчатый, с белой манишкой и лапами кот противостоял двум, а то и трём псам одновременно. Так же не стоило и пришлым котам выходить против своего собрата, вздумав претендовать на его исконную территорию. Дымчатый тут же показывал незваным гостям, кто во дворе хозяин. И эти неудачники, даже не утруждая себя хотя бы приличия ради вздыбить спину и распушить хвост, улепётывали восвояси.

– Так вот, милые мои, – ласково обратился к анчуткам Щучий Хвост, – ежели ваш котяра не доставит моего паренька на вокзал, я в ваш подвал собак напущу. Боитесь?

Анчуток протрясло, словно от озноба.

– То-то! И помните, вы не столько Горюне должны, сколько мне. А свои долги я всегда забираю. Время коту до рассвета. Если я не увижу его к восходу солнца на этом самом месте да с этой вот лентой, привязанной к хвосту, – Щучий Хвост поднёс к носу одного из подвальных отрезок белой шёлковой ткани, – берегитесь у меня оба!

– А что? Мы завсегда к хорошим соседям с добром. Да-а! А мы же знаем – понимаем, кто здесь по дому главный и перед кем ответ держать! – говоривший подвальный на пару секунд прервался, поковырял в носу и, вытерши корявый палец о подол своей хламиды, продолжил:

– Нас хоть и кличут нечистью, словами нехорошими поминают, да только мы ведаем, где и кому можно, а с кем и когда нельзя! – очень непонятно закончил свою речь анчутка, державший кота. Было очевидно, что они очень боятся Щучьего Хвоста и пытаются перед ним оправдаться заранее, хотя ничего плохого ещё не успели совершить.

– Ну, смотрите мне! – поддерживая свою манеру общения с нечистью, погрозил им пальцем сосед. – Если ваш кот через триста метров превратится в комок грязи или в пути вороном обернётся и заклюёт моего соседушку, вам несдобровать! Знаем мы ваши проделки и всем домом ведаем, как вы в подвале с бомжами да горькими пьяницами чудите.

– Мы ни-ни! Мы знаем кто! А вы знаете, где нас! – не договаривая до конца фразы, испугано затараторили анчутки. – Усаживайте своего, да пусть покрепче держится и в путь. А то вдруг до восхода не. Тогда нам всё!

Щучий Хвост медленно отвернулся от испуганных подвальных и, заложив большие пальцы рук за поясной ремень, неспешно сделал пару шагов к Углёнку, до сих пор стоявшему чуть в сторонке. Взгляд соседа потерял озорной блеск, и он пристально посмотрел домовёнку в глаза, а потом назидательным тоном произнёс:

– Кот привезёт тебя на вокзал и ссадит. Привяжешь ему на хвост эту белую ленту, – он сунул Углёнку за пазуху полоску ткани. – Потом ты обойдёшь кота трижды справа налево и иди вокзальных искать, далее уже они тебе помогут.

Домовёнок с опаской оглядел кота, а сосед, заметив тень сомнения, скользнувшую по лицу Углёнка, поспешил его успокоить:

– Кот настоящий, я уверен. Довезёт тебя до места и вернётся. Я анчуток так застращал, что они побоятся лишний раз напакостить. Потому ехать можешь спокойно, в этот раз не обманут. Но как будут тебе подарки в дорогу насылать, то хочешь – бери, хочешь – не бери, дело твоё. Да только знай, как такой подарок раскроешь, оттуда несчастье или хвороба, какая выскочит, а может и просто в помёт мышиный тот подарок обратится, хоть и по виду изначальному был драгоценностью. Решать тебе. Но в дороге дальней может всё сгодиться, даже помёт, – с видом бывалого путешественника завершил своё наставление всезнающий сосед.

– Спасибо тебе ещё раз, дядя! За то, что с анчутками подвальными речь за меня держал! Кабы не ты, то чтобы я делал? Как бы договаривался с ними, окаянными? Батя мой, видать, опять что-то напутал. Чем тебя отблагодарить взамен?

– Задумано так было, – глаза соседа вновь залукавились. – Тятька твой, Горюня, хозяин справный, да на соображалку малость туговат. Недотумкал он, что с подвальными просто так договориться за старый должок – Это полдела. Добро они помнят, но отвечают на него со свойственной им небрежностью и подвальным юмором. Эти обладатели бомжовой харизмы запросто могли тебе подкинуть оборотную тварь заместо живого, настоящего, слегка одурманенного до послушного состояния котейки. И поехал бы ты на нём, перепрыгивая с крыши на крышу, а где-нибудь в прыжке над улицей превратился бы он под тобой в соплю зелёную, и рухнул бы ты с высоты оземь. Но есть у Горюни одна добродетель: он язык за зубами держать не способен, что в ухо ему влетит, тут же другим растрезвонит да приукрасит малость. Вот и о тебе много интересного разболтал.

Щучий Хвост осёкся на полуслове, глубоко вдохнул вечернюю прохладу и продолжил:

– Рассказал, будто ты собрался на мир собственными глазами посмотреть. Вот тут я и подсуетился – анчуток напряг да припугнул малость.

– Спасибо тебе, сосед, за доброе дело! Я даже не знаю, чем смог бы тебя выручить, случись такая необходимость.

– Ну, как знаешь. Ты сам трижды мне спасибо сказал. Кроме того, опять же сам, никто тебя за язык не тянул, отблагодарить меня напросился. По нашим законам троекратное спасибо к просьбе услугу ответную оказать приравнивается, и кутник не может отказать в такой настойчивой просьбе другому кутному. А посему вот тебе моя просьба, которую если не выполнишь, ходу домой тебе не будет!

Щучий Хвост явно пытался себя сдержать, но радость его, что он всё-таки добился своего, умело сплетя паутину интриги, так рвалась наружу, что, казалось, его раздуло изнутри.

– Всякая причина будет тебя от дома отваживать, коль не добудешь то, что надобно мне!

– А как же "на роду написано домой вернуться"? – не на шутку испугавшись, дрожащим голосом задал вопрос Углёнок, непроизвольно оглядывая свой дом и ища глазами окно, из которого он любил наблюдать за жизнью, царящей во дворе и которая уже начала учить без оглядки на его наивность. Там, за его окном сейчас наверняка сидели отец, мать и сестрёнка Слезинка, провожая его в путь "туда" чтобы он только посмотрел и вернулся. Комок горечи подкатился к горлу, но домовёнок сглотнул его обратно, стойко встречая первые превратности судьбы.

– А так, что ты переписал то, что написано было, сам того не ведая, – с притворным сожалением вздохнул хитроумный дядька. – Даже я не в силах что-либо изменить. Сам себе ты напророчил путь долгий, трижды попросившись у меня сделать мне же какое-нибудь одолжение. Только по-нашему кутному уложению не могу я тебе в той просьбе отказать, ибо несчастья свалятся на наши с тобой головы такие, что и подумать страшно. Понимаю, что не знал ты о том, что я тебя попрошу, но это уже не моя беда. Хотел услужить – милости просим!