Валентин Николаевич Богданов
Горемыка
– Пятилетняя Дашенька украдкой от взрослых каждый день прибегала на деревенское кладбище к своей маме, которую похоронили неделю назад. Она горько плакала над могилой, звала мать вернуться и жить с ней вместе, как раньше жили. Но мама не отзывалась на её слёзные просьбы. От горькой обиды Даша плакала и припадала губами к её фотокарточке, вделанной в рамку со стеклом и прибитой к деревянному кресту. Ей казалось, что её мама, будто шутила над ней, оставив её одну. Она смотрела на неё с фото с доброй улыбкой и ей казалось, она из какой-то, другой, жизни, о которой не помнила, но маму помнила—уже больную и ласковую с ней. И тогда она начинала всхлипывать, а потом и рыдать во весь голос. Утомившись от слёз, Даша устало брела домой в свою деревню, находившуюся в пятистах метрах от кладбища. Дорога была хоть и не шибко далёкой, но домой она приходила вконец обессиленной и, ополоснув в ведёрке босые ноги, устало ложилась на мамину кровать, в которой она умерла, и на короткое время засыпала. Даша так сильно уставала постоянно думать о маме, что голова начинала болеть, и, казалось, силы её совсем покидали, но больше думать ей было не о ком, да и не хотелось. Она ведь в этой жизни ещё мало кого знала, чтобы, о ком-то, так много задумываться, как привыкла думать о своей маме., всегда больной с почерневшим лицом и мокрыми от слёз глазами, когда она смотрела на неё, кутаясь в тёплую оранжевую кофту. Отца она не вспоминала, ни разу его не видела, да и дядя ПАША называл его ПРОХИНДЕЕМ, узнав о беременности её матери куда-то смылся и найти его ДЯДЯ Паша не смог и бросил это трудно доказуемое дело, как он в сердцах сказал однажды.
– Её тяжёлые раздумья, в вечерних сумерках, сердитым голосом прерывала тётка Агафья, жена дяди Андрея, родного брата её мамы, и выговаривала ей: «всё дрыхнешь и дрыхнешь, слезливая горемыка, хоть бы делом каким занялась, а то всё слёзы льёшь и льёшь да своим видом унылость на всех наводишь. Взбодрись хоть маленько, поиграй с подружками, отвлекись, а мамки типеря у тебя никогда не будет, раз померла, привыкай уж, как-нибудь, к своему горюшку». Даша ещё не знала, как ей можно привыкнуть к её горюшку, но с подружками играть без мамы не хотелось, а взбодриться тоже не умела и просто делала всё по домашней работе, на что ей указывала тётка. Изредка, в её маленькую комнатку, где они жили с мамой, заходил дядя Андрей, крупный, грузный, обычно с заросшим щетиной лицом, от которого всегда исходили запахи трактора и свежей скошенной травы. Даше нравились эти запахи, она к ним привыкла. Он устало присаживался к ней на кровать и глухим голосом спрашивал: «ну как ты, моя дитятка, всё поди-ка маешься со своим горюшком»? И гладил её по головке своей сильной грубоватой рукой. В ответ она припадала мокрым лицом к его руке и, молча, давилась слезами. При этом ей очень хотелось обнять его ручонками за шею, повиснуть на ней и прижаться к его лицу, но она стеснялась это делать, думала обидится. Кроме того, раньше, когда жива была мама, у неё такого желания при
