Григорий Чухрай
Баллада о солдате (сборник)
– В Георгиевск.
– Свободно может простоять! На фронт – другое дело. Туда без остановки… – Женщина глубоко и горько вздохнула. – Эх, война, война! Конца-краю не видно.
– Дорога дрянная.
– Да… Сын у меня на фронте. Полевая почта сто тридцать девять. Не слыхал?
– Нет.
– Танкист… Водитель танка… – начала было «шоферша», но перебои в моторе усилились. Женщина замолчала, поспешно схватилась за ручку подсоса. Напрасно. Мотор работал все глуше и наконец замолк.
Алексей огорченно взглянул на женщину.
– Что поделаешь, – сказала она и невесело пошутила: – Машина-то мне ровесница!
…Алексей ожесточенно крутит ручку. Женщина бросается от капота к кабине и снова от кабины к капоту, дергает за какие-то рычаги. Мотор нехотя начинает работать.
Снова идет машина. Гудит, захлебывается мотор.
– Так и живем с этой техникой… А все-таки колхоз людей кормит… Одни бабы, а кормит! На все бабы – и работать, и детей смотреть, и слезы лить… Только бы живой вернулся… Молодой он, горячий, сам в драку лезет!
Мчится по дороге машина. Мотор работает ровно. Мимо проносятся мокрые от дождя стволы деревьев.
– Тащит старушка! – одобрительно говорит шофер. – Она, проклятая, у меня с норовом: то с места не сдвинешь, а то летит как бешеная…
– Так, может, и эшелон догоним?
– А что? Возможное дело. Минут через сорок будем там.
Увязшая в грязи машина. По колеям видно, как она проскочила поворот и съехала в болото. Земля вокруг глубоко истоптана сапогами. Грязные доски торчат из-под колес. Около машины стоят Алексей и его спутница.
– Теперь до конца войны отсюда не вылезем! – махнув безнадежно рукой, говорит она. – Прости меня, дуру старую. Третьи сутки не сплю.
Алексей огорченно молчит.
Издалека, нарастая, слышится тяжелый гул моторов и скрежет металла.
– Что это? – спрашивает женщина.
– Кажется, танки.
Гул и скрежет все ближе, и вот из дождливой ночной мглы появляется силуэт тяжелой машины. Разворачиваясь, танк освещает Алексея и шофера лучами своих фар и, подержав их несколько секунд на свету, грозно ревя, проходит мимо.
За ним – другой, третий, четвертый… И каждый светом своих фар выхватывает из темноты старенькую машину и стоящих около нее женщину и солдата.
– К фронту, – говорит солдат.
Последний танк, разворачиваясь, освещает их и, вдруг подъехав вплотную, останавливается. Откидывается крышка люка, и из танка высовывается молодой усатый красавец – командир машины.
– Привет аргонавтам!.. – кричит он с веселым задором. – Что? Идет ко дну ваш кораблик?!. – И, не дождавшись ответа, обращается к кому-то сидящему внутри машины: – Вася, волоки тросик – выручим челюскинцев!
Из машины появляется еще один танкист – маленький, ловкий, с тросом в руках. Он быстро цепляет один конец к танку, с другим подбегает к увязшей машине. Алексей бросается помогать ему. Они вдвоем зацепляют трос. Танкист между тем спрашивает солдата:
– Ты, служба, как здесь очутился?
– Да вот, ехал на станцию и застрял.
– Понятно!.. Царице полей всегда без нас гибель! – Он выпрямляется. – Порядок, товарищ лейтенант!
Командир, наклонившись, говорит что-то в люк, и через секунду танк, взревев, одним длинным рывком, как игрушку, выкидывает грузовичок на дорогу. Лейтенант громко смеется. Вася, смотав трос, быстро взбирается на танк, кричит на прощанье:
– Сообщите, как добрались!
– Куда сообщить-то? – спрашивает «шоферша».
– Адрес известен: Берлин, до востребования, сержанту Василию Черту!
Крышка люка захлопнулась, и танк, рванувшись, умчался догонять колонну.
– Вот уж истинно – Черт так Черт!.. – проговорила женщина, глядя вслед, и с горечью добавила: – Сколько силы уходит… Проклятая война! Если бы всю эту силу на добрую пользу – какая бы жизнь была на земле!
Машина останавливается на переезде. Алексей выпрыгивает из нее и, взмахнув на прощанье рукой, бежит к станции.
В предрассветных сумерках на путях темнеет эшелон. Паровоза нет. Радостно размахивая котелком, Алексей бежит к эшелону. Он пробегает мимо колонки. Из крана сочится вода. Алексей возвращается, улыбаясь набирает в котелок воду и, стараясь не расплескать ее, спешит к эшелону.
От эшелона отделяется часовой и вскидывает винтовку:
– Назад, товарищ боец!
Алексей останавливается. Он видит худого длинного часового.
– Я с этого эшелона, – говорит он. – Мне лейтенант разрешил.
– Какой лейтенант?
– Начальник эшелона. И Гаврилкин знает.
– Какой еще Гаврилкин?
– Что до тебя был. Толстый такой… Часовой.
– А! Этот… вроде бабы?
– Ага! – обрадовался Алексей.
– Этот эшелон час как ушел! А мы в другую сторону…
Только теперь Алексей разглядел, что это другой эшелон.
Алексей постоял немного, с досады выплеснул из котелка воду и медленно пошел к вокзалу. Он шел, понурив голову. Усталость и приключения этой ночи одолели его.
Вдруг он остановился пораженный… Прямо перед собой он увидел Шурку с его вещевым мешком и шинелью в руках.
– Шурка! – удивился он. – Ты здесь?
– Да. – Она поспешно протянула ему вещи: – Вот… вы забыли.
– Шурка!.. Какая ты умница!
– Это из-за меня ты отстал.
– Глупая, я думал, что не увижу тебя!
– А я ждала.
Глаза Алексея радостно блестели.
Шурка отвела взгляд и увидела котелок. Она быстро присела и заглянула в него. Он был пуст.
– Так пить хочется! – сказала она, подняв глаза на Алексея.
– Ты еще не пила?
– Боялась тебя пропустить.
– Шурка ты моя! Идем!
Он схватил ее за руку и потянул к колонке. Здесь по-прежнему никого не было. Он подставил под кран котелок, но она не хотела ждать. Отстранила его и жадно пила холодную воду прямо из-под крана. Он стоял рядом и блаженно улыбался.
Потом под краном она мыла ноги, радуясь ласковой свежести воды. А он смотрел на нее, на ее молодые стройные ноги, на ее радостно улыбающееся лицо и тоже улыбался. Потом они тут же уселись завтракать. Она сама аккуратно нарезала хлеб и, приготовив бутерброд, подала его Алексею… Она знала, что он смотрит на нее, и от этого ее движения были легки и гармоничны. Потом она потащила его за руку к станции.
– Я все узнала, – говорила она на ходу. – Через два часа будет пассажирский до самого Георгиевска.
– Два часа?.. – Алексей посмотрел на часы. – Знаешь что? Пойдем погуляем по городу. Я его хорошо знаю.
– Пойдем! – согласилась Шурка.
– Или знаешь что? Пошли в кино!
– Ой, правда! – обрадовалась Шурка. – Я сколько уже в кино не была.
Они быстро идут в сторону города.
Прямо от станции начинается большой парк. Они проходят по парку. В парке тихо, безлюдно. С высоких деревьев слетают пожелтевшие листья.
– Красиво, правда? – спрашивает Алексей.
– Да. Только немного грустно, – говорит Шурка. – Осень!
– А мне не грустно.
– И мне.
– Давай посидим.
– Давай. Посидим и пойдем дальше.
Они усаживаются на одну из скамей.
Тишина. Одни деревья окружают их, и только вдалеке, в самой глубине парка, видна медленно бредущая пара старых супругов, одетых во все черное.
– Шурка, как хорошо, что ты не уехала! – говорит Алексей.
– Да… – Она усмехнулась. Потом задумалась. Лицо ее стало грустным. – Скоро будешь дома… – сказала она. – И мне уже не много осталось.
– Да… Ты уже почти на месте.
– А тебе от Купинска близко?
– Рядом! А мать ничего не знает.
– Вот обрадуется!
– Куда там!.. Жалко, я много времени потерял. Ну ничего! Почти сутки еще дома буду. Починю крышу, и обратно.
– На фронт?
– Да.
– Знаешь что, Алеша?
– Что?
– Давай не пойдем в кино. Лучше посидим здесь. Хорошо?
– Хорошо. В кино жарко. Правда?
Помолчали.
– А хорошо мы с тобой ехали, Шурка.
– Хорошо… Только знаешь что, Алеша?
– Что?
Алексей еще ближе склонился к девушке.
Она не отстранилась. Только пальцы ее быстро-быстро перебирали лямки лежащего на скамье вещевого мешка Алексея…
– Алеша, а платок этот… кому? – вдруг спросила она.
– Какой платок?
– Что в мешке.
Алексей улыбнулся:
– Матери. Подарок.
– Правда?! – обрадовалась девушка. – И мыло тоже?
– Какое мыло?
– Мыло. Два куска!
Алексей вздрогнул, поднялся.
– Черт! Совсем забыл! – хлопнул он себя по лбу. – Понимаешь, Шурка. Это посылка. Парень один передал. Фронтовик. – Алексей волновался все больше и больше. – Хорошо, что мы не уехали. Ее нужно отнести!
– Куда?
– Здесь совсем близко. Улица Чехова! Отнесем, Шура?
Шурка вздохнула.
– Тут рядом. За десять минут управимся!.. А потом мы опять сюда придем… Да, Шура?
– Да, – тихо ответила она.
Алексей и Шурка быстро идут по улице. Шурка спрашивает на ходу:
– А этот Павлов – твой товарищ?
– Нет. Я его и не знаю совсем. Случайно встретились. Он с командой на фронт шел.
Шурка ласково посмотрела на него.
Они сворачивают за угол.
На табличке, прибитой к стене, надпись: «Улица Чехова».
– Как близко! – говорит Шурка.
Алексей смотрит на номер дома – «21».
– Седьмой – там. Пошли!
Они идут по улице Чехова. Минуют один дом, второй, третий, и радость сползает с их лиц. Дальше вместо домов – развалины.
Алексей и Шурка останавливаются и растерянно смотрят друг на друга.
По груде кирпича, щебня, обвалившихся стен и скрученного железа ходит сгорбленная, сухонькая старушка и выбирает щепу на растопку.
– Бабушка! – окликает ее Алексей.
Старушка поднимает голову.
– Скажите, где седьмой номер?
– А вот он… – Старушка просто показывает щепкой на развалины. Видя замешательство парня и девушки, она торопится к ним. Подходя, вглядывается в их лица подслеповатыми глазами. – А вы к кому?
– Нам Павловых, – отвечает Алексей.
– Живы… – улыбается старуха. – И Лизавета, и старик живы! Лизавета Петровна на Семеновской живет. Семеновская, тридцать восемь, а старик, должно быть, на заводе.
– Семеновская вроде недалеко, – сказал Алексей, взглянув на часы. – Успеем! Пойдем!
– Пойдем! – согласилась Шурка.
– Квартира пять! – напутствует их старуха.
Табличка над парадным: «Семеновская, 38».
Алексей и Шурка быстро входят в дверь.
Поднимаются по лестнице.
Неожиданно сверху слетает несколько мыльных пузырей. Шурка обрадовалась, как ребенок. Они посмотрели вверх и увидели на лестничной площадке, у барьера, мальчишку лет восьми с консервной банкой и соломинкой в руках.
– Мальчик! Павлова здесь живет? – спросила Шурка.
– Павлова? – переспросил мальчик.
– Елизавета Петровна, – сказал Алексей.
– Елизавета Петровна! – Мальчик указал рукой на площадку выше: – Там они живут.
Алексей и Шурка поднялись, позвонили.
– Стучать надо, – сказал снизу мальчик.
Алексей постучал.
За дверью послышались шаги. Им открыла дверь женщина в халате. Ей было лет тридцать.
– Нам Елизавету Петровну, – сказал Алексей.
– Пожалуйста. Это я, – ответила она, вежливо улыбаясь. – А вы, вероятно… – Она вопросительно посмотрела на Алексея.
– Я с фронта. Вам посылку привез.
– А! – В улыбке женщины видна растерянность. – Это, вероятно… от Павлова?
– Да.
– Заходите, пожалуйста. Одну минуточку…
Вслед за женщиной они входят в комнату.
– Извините, я сейчас, – говорит женщина и, выходя в соседнюю комнату, как бы невзначай снимает со спинки стула и уносит с собой защитного цвета полукитель.
Алексей и Щурка осматриваются. Комната обжита, в ней не стильная, но хорошая мебель. На столе – хлеб, сахар, колбаса. Видно, что живут здесь по военному времени богато.
Из соседней комнаты доносится тихий, взволнованный разговор.
– В чем дело? – возмущается мужской баритон. – По крайней мере он будет знать правду!
– Я умоляю тебя… – просит шепотом женщина.
Шурка и Алексей молча переглянулись.
Привычно улыбаясь, женщина выходит к ним.
– Вы извините меня, пожалуйста! Это так неожиданно… Так вы с фронта?
– С фронта! – отвечает Алексей громко. – Я от вашего мужа. Просил передать вам вот это! – Он вынимает из вещевого мешка два куска мыла и кладет их на стол. На лице женщины удивленная улыбка.
– Что это?
– Мыло.
– Ах, мыло… Спасибо! Большое спасибо! Может быть, чайку хотите?
– Нет. Мы пойдем.
– Почему же?
– Времени нет, – говорит Алексей.
Женщина опускает глаза.
Алексей и Шурка выходят из комнаты. Женщина провожает их. В передней, открывая дверь, она тихо спрашивает Алексея:
– Скажите, как он там?
– Павлов? Ничего. Здоров. Беспокоился о вас…
– Спасибо… – тихо говорит женщина и, пропустив Шурку, вдруг хватает Алексея за руку. – Не говорите ему о том, что видели. – Алексей в упор смотрит на нее. – А впрочем… – опускает глаза женщина, – лучше правда… Не смотрите так на меня! Боже мой, как это тяжело! – Она смотрит на Алексея, ища в нем сочувствия.
Ничего не ответив ей, Алексей выходит.
Женщина, помедлив, захлопывает за ним дверь.
Шурка и Алексей спускаются по лестнице, проходят мимо мальчика, по-прежнему пускающего мыльные пузыри, останавливаются, следят за полетом большого нарядного пузыря. Алексей смотрит на часы.
– Пойдем, Алеша, а то опоздаем! – говорит Шурка.
Но он, стукнув вдруг кулаком о перила, бросается наверх.
Мальчик испуган.
Перепрыгивая через несколько ступенек, Алексей подбегает к двери и стучит кулаком. Ответа нет. Он стучит еще сильнее. Ему открывают дверь небольшого роста мужчина в комнатных туфлях и подтяжках и растерянная Павлова. Алексей тяжело дышит. Оттолкнув мужчину, он решительно заходит в комнату, берет со стола злополучную посылку и, бросив недобрый взгляд на женщину, выходит через раскрытые двери. В тишине громко стучат его сапоги.
Схватив за руку Шурку, он говорит:
– Пойдем на завод!
– Что ты, Алеша? – пугается девушка.
– Пойдем! – властно говорит Алексей, и они бегут вниз по лестнице.
Большой и шумный цех завода, недавно пострадавшего от бомбежки. Пока одни рабочие заделывают обвалившуюся стену и потолок, в уцелевшей части цеха не прекращается работа.
И тут же, несмотря на шум, спят, выбрав укромное местечко, несколько рабочих.
Алексей и Шурка растерялись от грохота, искр и шума. Они смущены вниманием, которое на них обращают рабочие.
Между станков их ведет девушка-комсомолка в ватной телогрейке.
– Где Павлов? – спрашивает она встречных. – Павлова не видали?
– Нет.
Они идут в конец цеха.
– Бригадира нет? – спрашивает девушка.
– Он, наверно, отдыхает после смены, – отвечают ей.
…Они проходят в соседний цех. Здесь, в небольшой выгородке, прямо на полу, несмотря на шум и грохот, вповалку спят рабочие.
– Так и есть – здесь он! – говорит девушка, вглядевшись в спящих. – Шестые сутки из цеха не выходим – сдаем срочный заказ фронту… – Она улыбнулась. – А потом опять срочный заказ.
Девушка подходит к одному из спящих, наклоняется к нему.
– Павлов! Товарищ Павлов! Проснитесь!
Павлов с трудом просыпается, садится. Сонно смотрит на Алексея и Шурку. Он оказывается молодым парнем, того же возраста, что и Алексей. И они даже чем-то похожи друг на друга – этот рабочий и солдат.
– К вам с фронта, товарищ Павлов! – говорит девушка.
– Ко мне? – удивился тот. – Слушаю вас.
– Нет, нам не этого! – говорит Шурка. – Нам бригадира.
– Ну, я бригадир. В чем дело? – недовольно говорит Павлов.
– Нам нужно Павлова, у которого сын на фронте, – говорит Алексей.
– У нас три таких Павлова. А в чем дело?
– Я ему привез с фронта посылочку. Хочу передать.
– А как сына-то зовут?
– Сергеем, кажется…
– Серега!.. – обрадовался бригадир. – Небольшой такой, глазастый?
– Да, да!
– Это Василия Егоровича сын! Жив?
– Жив.
– А Василия Егоровича нет. Он болен.
– Жалко… – вздыхает Алексей. – А можно ему посылочку передать? Может, кто к нему ходит? – Алексей оглядывает столпившихся вокруг женщин.
– Что вы! Это надо лично! – говорит одна из них.
– Ведь радость-то какая! – заговорили все. – Вы сами идите!
– Я бы с удовольствием!
– Он на поезд опаздывает! – вступает в разговор Шурка.
Но рабочие, окружившие их, не унимаются.
– Разве можно?! – говорит полная женщина в промасленной телогрейке. – Всего несколько минут, а человеку такая радость!
– А далеко?
– Да нет! В педагогическом институте. Там разбомбленных разместили. Поезжайте! Вам Митя покажет. – И женщина побежала к станку, у которого на ящике, по причине малого роста, стоял паренек. Она стащила его с ящика и подвела к Алексею: – Вот он вам покажет, а я за него у станка постою. Разреши, бригадир?
Бригадир согласился.
Шурка тревожно посмотрела на Алексея. Тот развел руками.
– Пойдем, Шура.
Паренек, который провожал их, оказался очень вежливым. При посадке в трамвай он пропустил вперед Шурку и Алексея. Потом его оттерли, и, когда трамвай тронулся, паренек остался на остановке. Но ему было не больше пятнадцати лет, и это решило дело. Паренек побежал за трамваем и, догнав его, быстро вскочил на «колбасу».
Шурка и Алексей видели это с задней площадки. И пока они ехали, через стекло им улыбалось добродушное, перемазанное маслом лицо.
Шурка и Алексей смотрели на полуразрушенный войной город.
– Смотри, – говорит Алексей. – Вот там был театр. Я в нем раз десять бывал. Как приедем со школой, так в театр. А там, видишь, белое здание? За ним техникум – металлургический. Я хотел пойти в него, потом передумал. Пойду в строительный. А может быть, в другой какой. Я еще не решил.
Из-за стекла паренек прокричал им что-то. Заулыбался и показал знаками, что пора сходить.
Шурка и Алексей протиснулись к выходу.
В сопровождении парнишки-рабочего они поднимаются по лестнице института. На площадке их остановила пожилая женщина в синем халате.
– Тише! Вы куда? – спросила она шепотом.
– Мы к размещенным. Вот, товарищ с фронта!
– Туда через котельную надо идти, занимаются здесь… – сказала женщина. И действительно, из коридора сюда доносился мерный голос лектора. – А то подождите, через три минуты будет звонок.
Мальчишка вопросительно посмотрел на Алексея.
– Подождем, – согласился Алексей.
Мальчишка кивнул.
На цыпочках они пошли по коридору.
Там, где коридор поворачивал под прямым углом, виднелся кусок доски. Они подошли ближе и увидели лектора – небольшого седенького старичка в темном костюме и в валенках, несмотря на осеннее время. Слушатели сидели прямо на полу, но от этого лекция не переставала быть лекцией.
– Это физики-механики, – шепчет паренек. – Ихний институт разбомбили, так они тоже здесь занимаются.
Алексей приложил палец к губам.
Раздался звонок.
Студенты, поднявшись, толпой окружили преподавателя.
Алексей и Шурка тихо прошли мимо вслед за пареньком к массивным дверям и отворили их.
Это был физкультурный зал института со всеми его атрибутами: шведской стенкой, кольцами, свисающими с потолка, козлами, турником и т. д.
Как на вокзале, на полу и на койках, поставленных вдоль стены, сидели и лежали люди.
Кто занимался, разложив на кровати книги и тетради.
Кто варил на примусе, поставленном на табуретку, обед. Слышался тихий плач грудного ребенка.
И, несмотря на то что все были заняты своим делом, появление в общежитии Алексея не осталось незамеченным. Алексей остановился в дверях, и через несколько мгновений почти весь зал смотрел на него с надеждой и испугом. Это был солдат, человек с фронта. Он мог быть чьим-то сыном, мог быть вестником радости или горя.
– Вы к кому? – спросила женщина, стоявшая ближе других.
– Мы к Павлову, к Василию Егоровичу.
– Это ко мне… Это от Сережи! – послышался из глубины старческий голос.
Алексей и Шурка увидели старика, который пытался подняться с кровати. Какая-то девочка бросилась к нему:
– Что вы, дедушка! Вам нельзя.
– Это от Сережи! Что с ним? – не слушая ее, повторял старик.
Алексей поспешил к его кровати.
– Не волнуйтесь! Все хорошо. Я от Сергея. Вот… Он прислал вам посылку.
Когда Алексей извлек из своего мешка посылку, все стоявшие вокруг ахнули от восхищения.
– Мыло! – радостно вскрикнула девочка. – Смотрите! Два куска!
Но старик, казалось, не понимал, что происходит.
– Он жив? – спрашивал он, глядя на Алексея.
– Конечно, жив! – закричала девочка и в доказательство вложила ему в руку посылку.
– Жив… – повторил старик, ощутив в руках мыло, и губы его задрожали. Прошло несколько мгновений, пока старик справился с этой дрожью. – Значит, жив… – повторил он с облегчением. – Спасибо! А это от него, значит, посылка…
– Дедушка, вы ложитесь. Вам же нельзя! – сказала девочка.
– Он не ранен? – спросил старик.
– Нет, совершенно здоров.
– Садитесь, пожалуйста. Расскажите, как он там…
Алексей растерянно посмотрел на Шурку. Он не знал, что говорить.
Шурка не могла ничего подсказать ему.
– Ну, воюет он, в общем, хорошо… – начал Алексей. – Даже можно сказать – отлично. Товарищи его уважают… за смелость. Он смелый человек. Командир так прямо и говорит: «Берите пример с Павлова – и боец стойкий, и товарища не выдаст». У нас в полку его все любят…
– Да, да… Его и мальчишкой все любили, – подтвердил старик. Он посмотрел вокруг, делясь с присутствующими своим счастьем. – Анна Андреевна… Слышишь? Сын-то! – Он растроганно покачал головой.
Соседка закивала ему сквозь слезы.
– Садитесь. Выпейте чайку! – пригласила девочка, прибежав откуда-то с чайником. – Вы ведь с дороги.
– Нет, спасибо! Мы пойдем!
– Он на поезд опаздывает! – снова вставила Шурка. – Вы извините, пожалуйста. Ему очень-очень нужно ехать!
– Понимаю. Дело военное… – устало сказал старик. Он опять приподнялся. – Передайте Сереже, что я доволен им! Что живем мы хорошо. – Он повел рукой вокруг. – Об этом не говорите. Это все временно. Пусть он будет спокоен. Скажите еще… Лиза, жена его… работает. Шлет привет. Ждет.
Алексей видел, как трудно было старику произнести последние слова и как закусила губу девочка.
– Скажу, – пообещал Алексей.
Привокзальный парк. Алексей и Шурка снова идут по его пустынной аллее. Останавливаются у знакомой скамьи.
– Алеша… – говорит ему девушка и, вдруг положив голову ему на грудь, начинает горько плакать.
Алексей молча гладит ее голову.
Станция. Снова шум и суетня посадки. Алексей протискивается в вагон и тянет за собой Шурку.
Ей преграждает путь проводница:
– А вы куда? Вагон военный.
– Она со мной! – кричит со ступенек Алексей и тянет Шурку к себе.
– Жена, что ли?
– Да! – отвечает Алексей.
– Нет! – говорит одновременно с ним Шурка.
Проводница бесцеремонно отталкивает ее от вагона.
– Она со мной!
– Договорись сперва, а потом тащи.
– Не задерживай! – зашумел кто-то сзади.
Какой-то тучный военный оттеснил Алексея в вагон. Кто-то полез вслед за ним, волоча за собой объемистые чемоданы. Какая-то женщина пыталась втиснуться в вагон. Проводница не пускала и ее.
Шурка умоляющим взглядом смотрела на проводницу. Но занятая своим нелегким делом проводница не замечала этого взгляда.
Алексей рванулся к выходу. Спрыгнул с подножки.
– Что ж ты, трудно тебе было сказать! – упрекает он девушку.
Шурка виновато улыбнулась.
– И правда глупо. Я совсем растерялась. Алеша! – вдруг горячо заговорила она. – Поезжай один. И так ты еще полдня потерял! А я доберусь – здесь близко. Поезжай, Алеша, милый! Поезжай!
– Постой, Шура… – прервал ее Алексей, соображая что-то. Вдруг он улыбнулся. – Ты знаешь, что такое маскировка номер три? – весело спросил он.
– Номер три? – удивилась Шурка. – Не знаю.
– Сейчас узнаешь!
Алексей решительно снимает с себя скатку и, развернув ее, отдает Шурке китель:
– Надевай!
– Зачем?
– Надевай быстро! Теперь пилотку. Пошли!
Девушка, одетая в шинель Алексея, выглядела очень беспомощно. Путаясь в полах, она побежала за ним к другому вагону, с большим открытым тамбуром.
Пробиваясь к двери, они потеряли друг друга.
На ступеньках вагона она обернулась, ища глазами Алексея.
– Не задерживайте! – сказала ей проводница.
– Что? – Девушка испуганно посмотрела на нее.
– Не задерживайте, проходите в вагон!
Подоспевший Алексей вклинился между Шуркой и проводницей. Сунул в руки проводнице свой билет. Полез в вагон. Он уже был в тамбуре, а девушка все еще топталась на ступеньках.
– Ну чего же ты? – с досадой позвал он, протягивая к ней руку.
– На шинель наступили! Не могу вытащить, – сказала она жалобно.
Протолкавшись к девушке, Алексей помог ей освободить шинель, и они вместе вошли в тамбур.
– Вот здорово! – радостно говорит Шурка. – А похожа я на военную? Да?
– Похожа, – улыбнулся Алексей. – Никто даже не заметил.
– И билет никто не спросил.
Вокруг шумели, толкались пассажиры.
Шурка сняла с себя пилотку и надела на голову Алексею. Шинель в этой тесноте снять было невозможно.
– Ну вот, скоро ты будешь на месте, – улыбнулся Алексей.
– На месте… – грустно повторила она и вздохнула.
Он заметил эту грусть и стал тоже серьезным.
– Ничего! – сказал он бодрым голосом и попытался улыбнуться. – Все, я думаю, будет хорошо. Ты не волнуйся за него. Поправится.
Она грустно улыбнулась, покачала головой.
– Знаешь, Алеша, я никогда не встречала такого парня, как ты.
И вот они снова в пути. Открытый тамбур вагона, каких теперь уже не делают и какие были редки даже в войну, набит до отказа пассажирами. Шум колес. Ветер. Давка. Их прижали друг к другу. Они пробуют говорить, но шум забивает голоса.
Они взволнованы близостью. То рука коснется руки, то Шурка спрячет от ветра свою голову на его плече. Они вместе. И от этого исчезают и шум, и толкотня, и споры пассажиров…
Ветер проносит мимо них клубы паровозного дыма, и кажется, что это облака проносятся мимо них. Исчезает и перестает существовать все… Существуют глаза, которые смотрят в глаза… Существуют ее губы, ее шея, ее развевающиеся от ветра волосы…
Их взгляды говорят. Что говорят! Они поют… Поют древнюю и вечно новую песню, прозванную людьми Песней песен.
Но вот в мелодию этой песни врывается далекий паровозный гудок, потом скрип тормозов, и песня заглушается шумами прозаической жизни.
…Они уже на земле. У Алексея на руке – его шинель. Они стоят на перроне возле вагона. Прощаются.
– Вот и все, Алеша, – говорит она.
– Да… Не забывайте меня, Шура.
– Не забуду.
И они смотрят прощальным взглядом друг на друга.
– Алеша!..
– Что?
– Знаете что? Только вы не сердитесь. Я ведь вас обманула.
– Как – обманула?
– Никакого у меня жениха нет. И вообще никого-никого. Я к тетке еду. – Она подняла на него глаза. – Не сердитесь, Алеша. Я глупая, правда?
Он смотрит на нее, но не совсем понимает, о чем она говорит.
– Но… зачем ты?.. – спрашивает он.
– Я боялась тебя, – говорит она, опустив голову.
– А теперь?
Она смотрит ему в лицо и отрицательно качает головой.
Паровозный свисток и лязганье вагонов прерывают их молчание. Они оба вздрогнули, очнулись… Шурка побежала за тронувшимся вагоном.
– Скорей! Скорей, Алеша! Уйдет!
Она, суетясь, на ходу подталкивала его в спину, помогая втиснуться в переполненный тамбур.
Кто-то смеялся, кто-то кричал провожающим последние ненужные слова, кто-то размахивал руками.
Пожилые муж и жена наблюдали, как Шурка прощалась с Алексеем.
Алексей повернулся и закричал:
– Шура! Шура! Пиши… Сосновка!..
Шурка тоже что-то кричала и показывала жестами, что не расслышала его слов.
– Сосновка!.. Полевая почта… – Дальше за грохотом поезда не разобрать.
…Шурка грустно смотрела вслед уходящему поезду. Она не видела Алексея и все-таки махала ему рукой.
Мчится поезд. Стоя между переругивающимися супругами, смотрит назад Алексей. Вот уже не видно станции.
– Я ждала, – говорит мужу жена.
– «Ждала»! Дело надо делать, а не ждать.
– Я так волновалась!
– Подумаешь, гимназистка – «волновалась»!
Грохот встречного поезда заглушает их спор. Алексей смотрит, как быстро удаляется от их состава встречный. Он уходит к Шурке.
Дробно перестукивают колеса.
А вверху – птица. Она делает круг в небе и быстро летит прочь. Она летит к Шурке. Стучат колеса, грохочет поезд.
А перед глазами Алексея – Шурка.
…Вот она моет под колонкой свои стройные ноги…
…Вот она угощает его бутербродами…
… Вот она смотрит на него, прощаясь на станции. И теперь она говорит ему: «Алеша, ведь когда я сказала тебе, что у меня никого нет, – это я тебе призналась в любви… А почему ты мне ничего не ответил, Алеша?»
…Алеша поворачивается и, расталкивая пассажиров, пробирается к выходу. Вот он уже на подножке.
Кто-то схватил его за гимнастерку. Он с силой рванулся, бросил вещи и сам кинулся вниз.
Крик женщины.
Удар о землю. Алексей покатился по откосу.
Смотрят с поезда пассажиры.
Он быстро поднимается на ноги, хватает вещи и бежит в сторону станции.
Смотрит пожилая женщина. Она грустно улыбается.
– Любит, – вздохнув, говорит она.
Смотрит прозаический ее супруг и коротко резюмирует:
– Дурак.
…Алексей бежит по дороге… едет в какой-то машине, прыгает с нее на ходу… Снова бежит по путям, через рельсы.
…Он на станции. Мечется среди толпы, ходит по залам, смотрит у кассы, но Шурки нигде нет.
– Бабуся! Не видели девушку в синей кофточке?
– Нет, сынок.
…У регулировочного пункта на шоссейной дороге люди с мешками, чемоданами, детьми усаживаются в кузов большого грузовика. Суетятся люди. Среди них – Алексей. Он ищет свою Шурку, но ее нет.
– Товарищ регулировщик, вы не видали тут девушку в синей кофточке?
– А шут ее знает! Стар я за девочками смотреть.
…Вечереет. Так и не найдя Шурки, Алексей возвращается на станцию. Только сейчас он оценил свою потерю. Он медленно идет через суетящуюся толпу.
Алексей – в поезде, один, без Шурки.
Сидит задумавшись, прислушивается к мерному стуку колес. За окном грустные вечерние сумерки. В тесном купе притихли пассажиры. Может быть, сумерки действуют так на людей, может быть, перестук колес. Даже дети притихли. Только редкий вздох нарушает молчание.
Напротив Алексея сидит черноокая дивчина в цветастом платке. Рядом с ним, оперевшись на суковатую палку, склонив красивую седую голову, сидит старик. В его лице с небольшими умными глазами, в плотно сжатых губах, во всем его облике – мудрое мужское раздумье.
Черноглазая девушка смотрит на Алексея и вдруг спрашивает его на певучем украинском языке:
– А вы, товарищ, далеко йидэтэ?
– В Сосновку, – отвечает Алексей, – тут совсем близко. Скоро будет мост, а там – километров десять.
– А мы з Украины, – говорит девушка.
Алексей смотрит на нее, на старика, на пригорюнившуюся старую женщину. Ему понятна их грусть, и он сочувственно кивает девушке, как бы говоря: «Да, понимаю. Далеко вас занесла война».
– Ох-хо-хо! – вздохнула старая женщина. – Летим, як птицы в осени, сами не знаем куда.
Старик сделал нетерпеливое движение.
– Пустые слова, – сказал он, не меняя позы. – На Урал йидэмо. Там наш завод… Сыны наши, – добавил он твердо.
Женщина замолчала.
Перестукивали колеса. Тихо поскрипывали переборки. Среди этих привычных шумов послышался какой-то тревожный отдаленный гул.
– Что это? – спросила девушка.
Гул повторился.
Все почему-то посмотрели вверх и в окно.
Побледнела женщина, держащая на руках спящего младенца. Все прислушивались. Было тихо. Постепенно все успокоились.
Алексей вынул кисет с табаком. Закуривая, предложил старику:
– Угощайтесь.
– Спасибо, – вежливо, с достоинством поблагодарил тот. И, взяв из кисета махорки, признался с улыбкой, с украинским акцентом выговаривая русские слова:
– Откровенно признаться, соскучился по табачку.
