Вадим Зиновьевич Кудрявцев
Перевод с испанского
Я теребил его тощее плечо, звал его, но старик все не просыпался. Тогда я сел на велосипед и поехал за доктором, который жил в нескольких кварталах от нас. Я вкратце рассказал ему об увиденном и спешно поехал забирать газеты, чувствуя, что уже изрядно опоздал, и, возможно, будут неприятности.
Вечером, когда я уставший вернулся домой, за столом мама рассказала мне, что старик Маньяра умер, и его похоронили в тот же день. Родственников в городе у него не было, и за повозкой до кладбища шли только три женщины из близлежащих домов, одной из которых была моя мама…
Сейчас мне 76. Я сижу возле своего дома, некогда изящного и, можно сказать, даже красивого, а теперь серого, как последние годы. Дом этот еще помнит легкую поступь моей матери, тяжелую моего деда, может и шаги его родителей, но их я уже не знал. Теперь этот дом пуст. Дети давно уехали и теперь по праздникам шлют со всего света блеклые фразы в красочных конвертах. Я сижу на лавке перед домом с закрытыми глазами, но ласковое солнце все равно пробивается сквозь веки и рисует размытыми оранжево-черными красками причудливые фигуры. Город сильно изменился, вокруг теперь мельтешат машины, улицы раздражающе пестрят рекламными вывесками и плакатами. Неугомонные дети гоняют по пыльным улицам мятую пивную банку. Старые дома обрели новых хозяев, стали менять расцветки, очертания, характеры. А некоторые и вовсе снесли и построили заново. Не знаю, может это и правильно, но я не могу привыкнуть. Хотя мои привычки вряд ли беспокоят новых хозяев. В доме Маньяры уже пару лет живут какие-то люди, которые сразу же изменили облик дома до неузнаваемости, перестроив его под себя так, что теперь ничего не напоминает о том доме старика Маньяры конца сороковых.
Мне 76. Я сижу с закрытыми глазами на лавке возле своего дома, и вечный пыльный ветер нежно касается моих морщинистых небритых щек.
