Вадим Волобуев
Агент его Величества
– Превосходно, – грохнул Твид.
Он взял контр-адмирала под локоть и повёл его знакомить с людьми.
– Позвольте представить вам: Горацио Сеймур, губернатор штата Нью-Йорк… Адвокат Сэмуэль Барлоу… Эрастус Корнинг, банкир и предприниматель… Профессор Френсис Либер… Джеймс Беннет, издатель… Джон Сиско, помощник секретаря финансового ведомства… Дэниел Дикинсон, городской прокурор… Конгрессмен Мойзес Оделл…
Они переходили от одного человека к другому, адмирал жал всем руки, а Костенко, старательно переводя их имена и регалии, тоскливо думал, насколько же быстро он скатился до заурядного толмача.
Знакомства, наконец, закончились, и адмирала окружили местные шишки, наперебой принявшиеся обсуждать с ним текущую политику, биржевые новости и последние события на фронте. Костенко трудился в поте лица, переводя их вопросы, но всё равно не успевал за всеми, да ещё был вынужден то и дело отвлекаться, растолковывая Лесовскому слова из лексикона бизнесменов. К счастью, эта мука длилась не долго. Из боковой двери в залу вошли какие-то люди в белых костюмах, шляпах, с лицами, густо вымазанными сажей или ваксой.
– Господа! – пронзительным голосом объявил Вуд, подняв ладони. – Минуточку внимания. Наш гостеприимный сахем, дабы порадовать гостей и познакомить их с американской культурой, пригласил сюда знаменитый хор минстрелей И.Пи. Кристи. И хоть его создатель безвременно ушёл от нас в прошлом году, творение его продолжает жить и радовать сердца американцев. Поприветствуем их!
Раздались жидкие аплодисменты; актёры, часть которых держала в руках банджо и скрипки, расставили стулья и, поклонившись присутствующим, уселись на них. Один из актёров, выйдя вперёд и забавно кривляясь, объявил номер. Он так ужасно коверкал язык, что американцы покатились со смеху. Но, видимо, это была часть представления, потому что конферансье не выглядел обескураженным, а напротив, был весьма доволен собой. Он подал знак коллегам, и те грянули бойкую песню.
В Кемптауне леди эту песню поют: ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
В Кемптауне дрожки по кругу бегут. Ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Приехал туда я с провалившейся шляпой, ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Вернусь я домой ну очень богатый. Ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Делаем ставки всю ночь!
Делаем ставки весь день!
Хватит воду в ступе толочь,
Спустим деньги на дребедень!
Вот негр летит на кобылице верхом, ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Споткнулась она, он с неё кувырком, ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Лежит в грязной яме всадник слепой, ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Отбил себе зад, дурачина такой. Ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Делаем ставки всю ночь!
Делаем ставки весь день!
Хватит воду в ступе толочь,
Спустим деньги на дребедень!
Вдруг вижу – на трассу бредёт старый мул, ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Его мой пони прочь отшвырнул. Ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Мул отлетел, подобно комете, ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
А пони умчался, его не заметив. Ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Делаем ставки всю ночь!
Делаем ставки весь день!
Хватит воду в ступе толочь,
Спустим деньги на дребедень!
Нёсся он метеором, мой пони лихой, ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Первый круг сделал, пошёл на второй. Ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Он выиграл деньги, быстрый герой. Ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Их увезу в мешке я домой. Ду-у-да-а! Ду-у-да-а!
Делаем ставки всю ночь!
Делаем ставки весь день!
Хватит воду в ступе толочь,
Спустим деньги на дребедень!
Песенка была довольно незамысловатая, но исполнение заслуживало самых высоких похвал. Менестрели били чечётку, хлопали в ладоши и даже пускались в пляс. Публика была в восторге. Даже русские офицеры, мало что понявшие в песне, сразу как-то оживились, принялись аплодировать и криками подбадривать актёров.
За песней пришёл черёд сценических миниатюр. Менестрели разбились на несколько групп и стали смешить зрителей комическими опусами. К сожалению, язык их был настолько далёк от обычного английского, что Костенко лишь разводил руками в ответ на просьбу Лесовского переводить. Зато американцы разражались хохотом. Глядя на них, и русские начали улыбаться, захихикали сами не зная чему. Лёд меж хозяевами и гостями, если и был, окончательно растаял, начались непринуждённые беседы и тосты. К счастью, многие офицеры имели некоторый навык в британской речи, так что услуги Костенко не понадобились.
– Ну как, по вкусу вам наши менестрели, адмирал? – спросил Твид Лесовского, когда актёры ушли.
– Весьма оригинально.
– Я специально пригласил одну из лучших трупп Америки, чтобы вы могли сразу оценить уровень их искусства. У нас в стране гастролирует множество таких коллективов, но подавляющее большинство их, увы, не выдерживает никакой критики. Даже в таком незатейливом деле, как пародирование негров, нужен свой лоск. Вы понимаете меня?
– Разумеется.
– Я сам – не большой поклонник театра, был один раз, едва высидел до конца. Но вот такие представленьица – разумеется, без пошлостей – то что надо. А вы что предпочитаете?
Лесовский коротко рассказал ему о своих предпочтениях. Твид рассеянно выслушал его, косясь куда-то в сторону, затем всплеснул руками и воскликнул:
– Ну наконец-то! А мы уж заждались.
Костенко проследил за его взглядом. В дверях стоит русский посол. Он был в торжественном иссиня-фиолетовом фраке и брюках того же цвета, с тростью в руке и при бабочке. Раскрыв объятья, Твид ринулся к нему.
– Мой друг, мой дорогой старый друг, добро пожаловать к нашему очагу.
Они обнялись, затем Твид подвёл его к Лесовскому и Костенко.
– Здравствуйте, ваше превосходительство, – поздоровался барон с адмиралом. – Здравствуйте, Семён Родионович. Очень рад видеть вас снова.
Стороны расшаркались и обменялись дежурными приветствиями. Затем Твид сообщил послу:
– Адмирал сказал, что его эскадра поддержит нас в случае войны с Англией. Надеюсь, Россия не откажется от своих слов, когда дойдёт до дела. Не так ли, барон?
Стекль кинул быстрый взгляд на изумлённого Лесовского и прокашлялся.
– Много воды утечёт, прежде чем возникнет такая необходимость.
– И всё же вы обещали. А мы, американцы, привыкли верить данному слову. – Он лукаво погрозил барону пальцем.
Тот не ответил. Чувствуя неловкость ситуации, Костенко решил нанести контрудар.
– Господин Твид, мы, русские, тоже привыкли верить данному слову, а потому рассчитываем, что нейтральность Соединённых Штатов в польском вопросе не останется пустым звуком.
– О чём вы?
– О польских капёрах, что, по слухам, нашли убежище в американских водах. Вам известно что-нибудь об этом? Барон Стекль имел на этот счёт беседу с госсекретарём, но тот уклонился от прямого ответа. Это настораживает.
– Первый раз слышу. Впрочем, я не большой знаток в таких делах. Вам лучше поговорить с кем-нибудь из военно-морского ведомства.
– И мы, безусловно, поговорим. Но прежде хотелось бы узнать позицию вашей партии.
Твид озадаченно почесал подбородок.
– Мы не несём ответственности за поступки администрации Линкольна, – помедлив, сообщил он. – Но если правительство скрывает правду, наш долг как оппозиции – вывести его на чистую воду. Я поговорю с Оделлом насчёт того, можно ли поставить этот вопрос на обсуждение в конгрессе.
– Будем вам весьма признательны.
Твид похлопал Костенко по плечу.
– А вы – молодец. Никогда не забываете о деле. Это хорошо.
Он поворковал ещё немного и откланялся.
– Извините, господа, мне надо отойти на минутку. Не стесняйте себя, пейте вино, развлекайтесь. Я скоро вернусь. Хозяйственные заботы!
Он ушёл, а Стекль обратил на Лесовского и Костенко взгляд, полный укоризны.
– Прошу вас, господа, впредь не обсуждать вопросов, касающихся межгосударственных отношений, за моей спиной. Для нашего же общего блага.
– О чём вы говорите, барон? – громыхнул адмирал. – Я и не думал что-то обещать этому пройдохе. Он просто поймал меня на слове.
– Вам нужно очень тщательно подбирать слова, адмирал, чтобы не поставить себя в неудобное положение. Это и к вам относится, Семён Родионович. Вы очень удачно ввернули насчёт капёров, признаю это, но здешняя политическая жизнь крайне запутана, и одно неосторожное замечание может произвести бурю. Полагаю, излишне напоминать вам, чем это может закончится для наших стран и для вас лично.
Костенко с недрогнувшим лицом выслушал эту тираду.
– Великий князь ждёт от меня определённых результатов, а их нет. Я вынужден брать инициативу на себя.
Стекль слабо усмехнулся.
– Недопустимая самонадеянность для дипломата. – Он приблизил лицо к уху Семёна Родионовича и прошептал. – Знаете ли вы, милостивый государь, что Твид – добрый знакомый некоего Джулиуса Моравского? Вам незнакомо это имя? Весьма прискорбно. – Он оглянулся и хихикнул. – Местные поляки, которых, к слову, в одном только Нью-Йорке наберётся тысяч с тридцать, знают его очень хорошо. Более того, ходят упорные слухи, будто они склонны выполнять любые его указания. Вы спросите, кто это такой? Буржуа средней руки. Приехал в Америку лет десять назад, чтобы заняться аптечным делом. На паях с другими иммигрантами держит несколько аптек в Бруклине. Как и все здешние приезжие, ходит под крылом демократов, голосуя на выборах за Вуда и Сеймура. Кажется, в прежние годы у него имелось какое-то имущество в Польше, но в силу некоторых обстоятельств, о коих, наверно, вы можете догадаться, оно перешло в казну. Сейчас ему около пятидесяти лет, из них не менее тридцати пяти он провёл в изгнании. Картина проясняется?
– Вы хотите сказать, что он – один из тех смутьянов, которые поднимались против нас в тридцатом году? – медленно спросил Костенко.
– Вполне вероятно. Или их дипломатический представитель за рубежом. – Он посмотрел на задумчивое лицо Костенко и ухмыльнулся. – Промашку вы дали, Семён Родионович, что и говорить. Раньше наши с вами секреты знал только госсекретарь и пара членов правительства, а теперь о них узнают все местные поляки. Поздравляю вас.
Костенко сокрушённо развёл руками.
– Но ведь не факт, что Твид расскажет об этом Моравскому.
– Не факт. Но советую вам сразу готовиться к худшему.
И, оставив пригорюнившегося Костенко, Стекль повернулся к Лесовскому.
– Адмирал, вам я также не советую слишком сближаться с Таммани-Холлом. Его обитатели – прожжённые интриганы и циники. Впрочем, как любые политики в Штатах. Они будут рассуждать о прекрасных вещах, клясться в вечной дружбе, но про себя думать лишь о том, как использовать вашу эскадру в своих целях…
– Вы напрасно предупреждаете меня, барон. Из нашей короткой беседы я уже понял, что за фрукт этот Твид, и вовсе не собираюсь идти у него на поводу.
– Я рад, что мы поняли друг друга.
Лесовский пригубил вина и отошёл к группе русских офицеров.
– А вы-то сами в каких отношениях с Твидом? – хмуро спросил Костенко.
– В сугубо деловых, если вас это интересует.
– Поприветствовал он вас очень даже тепло.
– Что с того? У меня здесь немало друзей. Впрочем, как и среди республиканцев.
– И всё же я думаю, что Твиду невыгодно натравлять на меня поляков, – помедлив, сказал Костенко. – Его партия, судя по всему, люто ненавидит европейские державы, а это идёт вразрез с интересами мятежников…
Он проговорил это с удивительным хладнокровием. Вероятно, на него произвела впечатление невозмутимость барона, иначе Семён Родионович никогда бы не отважился обсуждать столь деликатные вещи под носом у американцев.
– Может, идёт, а может, и нет, – ответил посол. – Давайте сменим тему. Всё-таки мы в самом сердце Демократической партии. Не слишком любезно судачить о гостеприимных хозяевах, пользуясь их незнанием нашего языка.
Они замолчали и не проронили больше ни слова до тех пор, пока к ним снова не подошёл Твид.
– Я поговорил с Оделлом, – сообщил он Костенко. – Думаю, что в самые ближайшие сроки он инициирует запрос о польских капёрах. Шансы на успех невелики, но они есть. Так просто люди из правительства не отделаются.
Стекль вдруг хлопнул себя по лбу.
– Чуть не забыл! Уильям, жена интересуется, кто вам готовит устриц. Они изумительны. Я не ел таких устриц даже в Париже, а там знают толк в еде.
Твид улыбнулся и пустился в долгие рассуждения об устрицах. Костенко счёл момент подходящим, чтобы улизнуть.
Банкет закончился ближе к полуночи. Весёлые полупьяные офицеры группами по пять-шесть человек выходили на освещённую фонарями улицу и, поддерживаемые услужливыми неграми, карабкались в экипажи. Погода стояла тёплая, хотя с океана задувал прохладный ветерок. Твид долго не отпускал Стекля, дискутируя с ним на тему о достоинствах ирландского виски. Оба – посол и политик – были здорово подшофе, что, впрочем, лишь придавало милую пикантность ситуации, нисколько не компрометируя их в глазах окружающих. Барон был уже без бабочки, в расстёгнутом фраке. Твид, держа одну руку в кармане, другой то и дело похлопывал Стекля по плечу и заливался хохотом. Всем было очень хорошо.
Костенко, двигаясь к выходу, развязно объяснял Вуду суть русско-английских осложнений на Кавказе и доказывал преимущество российской системы колониального управления перед европейской. Речь его лилась легко и свободно, как будто не было перед тем пары десятков тостов и стременной рюмки ликёра. Он вышел на улицу, вдохнул свежий воздух, обменялся прощальным рукопожатием с Вудом и хотел уже направиться к коляске, как вдруг к нему подошёл какой-то мальчуган лет пятнадцати.
– Мистер, это ваш человек лежит там за углом?
– Что? – вздрогнул Семён Родионович.
– Там, – мальчишка махнул куда-то вдаль. – Лежит какой-то офицер. Перебрал, видно.
– Где? Не вижу.
– Пойдёмте, я покажу.
Костенко озабоченно поспешил за пареньком, пытаясь собрать вместе разрозненные мысли. Как видно, атмосфера праздника и винные пары всё-таки не прошли для него даром, иначе он сто раз бы подумал, прежде чем идти за странным мальчишкой. Но тот вынырнул столь неожиданно, что у Костенко не было времени подумать.
Отдалившись от дома шагов на сто, Семён Родионович забеспокоился. Он заметил, что мальчишка словно бы нарочно уводит его в тень.
– Ну, где же этот офицер? – нетерпеливо спросил Костенко.
– Ещё немного, сэр. Вон там, – мальчишка неопределённо махнул куда-то вдаль.
Семён Родионович поколебался, раздираемый желанием вернуться и рассказать всё адмиралу, но побоялся проявить слабость перед маленьким нью-йоркцем, и покорно поплёлся за ним. Мальчишка свернул в одну из боковых улочек, и, едва уютный фасад Таммани-Холла скрылся из глаз, остановился. Сунув руки в карманы, он повернулся к Костенко и хитренько посмотрел на него.
«Куда ты меня привёл, паршивец?» – хотел было спросить Семён Родионович, но тут кто-то сильно ударил его по затылку. Костенко рухнул как сноп и потерял сознание.
Фолсом – городок в самом сердце Калифорнии. Своим существованием он обязан золотодобытчикам, промышлявшим в горах Сьерра-Невада лет двадцать назад. Первоначальное его название было Гранитный город, хотя гранита в нём не было ни грамма. Основная масса фолсомских построек, как повсюду на Диком Западе, была деревянная, за исключением церкви, возведённой из белого известняка и глины. На главной улице преобладали изящные двухэтажные домики с террасами и балконами, остальная часть города была застроена неказистыми дощатыми хибарами, конюшнямим и сараями. Основной достопримечательностью города был вокзал, и даже не сам вокзал, а железная дорога, соединявшая Фолсом с Сан-Франциско. Этим атрибутом цивилизации, построенным чуть более десяти лет назад, жители так гордились, что даже переименовали город в честь человека, проложившего ветку – миллионера Джозефа Фолсома.
Население городка очень изменилось со времён «золотой лихорадки». Рудокопы уступили место скотопромышленникам и железнодорожным рабочим, по городу бродили ковбои с пистолетами в кобурах, импозантные мужчины в чёрных фраках, клерки в пропылённых рубахах и штанах на подтяжках. Война добавила к ним пару сотен солдат и офицеров, круглосуточно патрулировавших окрестности города. Немало было также женщин, сидевших под навесами с вязаньем в руках, пивших чай с подругами или гулявших по главной улице, кокетливо крутя солнечными зонтиками. Хватало и проституток.
Штейн и Чихрадзе высадились на фолсомскую землю в три часа пополудни вместе с оравой фермеров и солдат. Первоначальным их намерением было отправиться на станцию дилижансов, но пристальный взгляд американского офицера заставил русских путешественников слегка изменить планы, явившись в комендатуру.
– Вот ещё – слушаться этого барана! – ворчал Чихрадзе. – Наплюём на него. Что он нам сделает? Мы – иностранные подданные.
– Он может посадить нас под арест на несколько дней. К чему портить отношения с властями? – резонно возражал Штейн.
– Всё равно он не станет проверять. Посмотри, сколько военных кругом. Ему сейчас не до нас.
Отметимся, ничего страшного. Заодно отправим телеграмму в Нью-Йорк.
Офицер в комендатуре долго и с недоверием рассматривал их паспорта, затем переспросил:
– Так вы хотите добраться до Нью-Йорка?
– Совершенно верно, – ответил Штейн.
– Советую вам ехать с оказией. Иначе можете столкнуться с южанами или бандитами. Они церемониться не станут.
– А когда отправляется оказия?
– Как поступит приказ.
– Ясно.
Они вышли из комендатуры и остановились в задумчивости.
– Вот такие дела, – сказал Штейн, передав Чихрадзе свой разговор с офицером. – Как поступим?
– Ждать нельзя, – заявил гардемарин. – Может, эта оказия будет через месяц! Не пускать же нам здесь корни.
– Опасно, – с сомнением заметил лейтенант.
– Ничего не опасно. Этому бумагомараке нужно было постращать тебя для порядка, чтобы не иметь нагоняев от начальства. А наша обязанность – передать Лесовскому пакет. Вот от этого и будем отталкиваться.
– Отчаянная ты башка, Давид! Впрочем, наверное, ты прав.
Они зашли на почту и отправили две телеграммы – одну в Сан-Франциско, с сообщением о своём прибытии в Фолсом, другую – в Нью-Йорк, информируя Лесовского о своих планах. Затем устремились на станцию.
– Как нам лучше добраться до ближайшей железной дороги? – обратился Штейн к кассиру.
Тот снисходительно посмотрел на них поверх замызганных очков.
– Иностранцы?
– Да.
– Куда вам нужно?
– В Нью-Йорк.
Кассир почесал нос.
– Ближе всего Рок-Айленд, штат Иллинойс. Кабы не война, я бы посоветовал вам ехать туда напрямик через Неваду и Юту. Но сейчас на дорогах разбойничают южане, поэтому многие едут в обход через Орегон.
– Это сильно удлинит нам путь?
– Весьма. Зато останетесь целы.
– То же самое говорил лейтенант в поезде, – сказал Штейн своему напарнику, отходя от кассы.
Светило жаркое сентябрьское солнце. В воздухе висела удушливая пыль. Возле станции, прислонившись спинами к деревянной стене, дремали люди в пончо и конусовидных китайских шляпах. Невдалеке стоял дилижанс. Возле него, опершись ладонью о высокое колесо, скучал какой-то старик в клетчатой рубахе и потёртых шерстяных штанах. Длинные седые усы его уныло свисали на подбородок.
– Глянь-ка, – сказал Чихрадзе. – Наверно, это возница. Давай спросим его о дороге.
– Зачем? Нам уже всё объяснили.
– Ты веришь этим чинушам? Они боятся нос высунуть из этой дыры. Откуда им знать, что творится в Иллинойсе?
– Неуёмный грузин, – усмехнулся Штейн.
Он подошёл к человеку и, поприветствовав его, спросил, можно ли проехать нынче в Иллинойс.
– Эка махнули! – ответил старик. – Почём я знаю?
– Но вы ведь возница этого дилижанса, не так ли?
– И что с того?
– Неужели вы не знаете дорогу?
– Я дальше Элко не езжу.
– Что это – Элко?
– Городишко на реке Гумбольдта, что раньше называлась рекой Огден.
– Это нам ни о чём не говорит.
Старик флегматично пожал плечами.
– Мне ваш вид тоже ни о чём не говорит.
– Мы – иностранцы, нам нужно попасть в Нью-Йорк.
– Далековато вы собрались, – он помедлил, разглядывая напряжённое лицо Штейна. – Элко вам по пути будет. Это миль шестьсот отсюда, по ту сторону Сьерра-Невады.
– Нам сказали, что там полно южан.
– Кто сказал?
– Офицер в поезде и кассир.
– Много они знают, – проворчал старик. – Езжу туда каждый месяц, никаких южан не видел.
– А далеко оттуда до Иллинойса?
– Порядком. Да и не знаю я пути в Иллинойс… Из Элко можно добраться до Форт-Халла. А оттуда, я слышал, начинается прямая дорога на Индейскую территорию.
– Нам не нужна Индейская территория. Нам нужен Рок-Айленд на Миссисипи.
– Индейская территория, Рок-Айленд – какая разница? Не заплутаете. Все золотодобытчики ехали сюда через Юту. Самая короткая дорога. Другой на восток нет.
– Там ходят дилижансы?
– Наверное, – ответил старик. – Не все же на своих двоих притопали, – он захихикал, очень довольный своей шуткой.
– Ну и что нам делать? – спросил Штейн у Чихрадзе, закончив расспросы возницы.
– Если, как он говорит, это самая короткая дорога, нам она подходит. К чему тащиться в какой-то Орегон? Но прежде надо выяснить, ходят ли там дилижансы. И где находится эта чёртова Индейская территория.
За ответами они вновь пошли к кассиру.
– Да, там проходит несколько маршрутов, – сказал тот. – Индейская территория граничит с Айовой, а та в свою очередь – с Иллинойсом. До войны там действительно пролегала самая оживлённая трасса, но теперь она изрядно поредела. Люди стараются держаться подальше от театра боевых действий.
– Небось не тронут, – проговорил Чихрадзе, которому Штейн перевёл его слова.
Они помолчали, взвешивая все плюсы и минусы такого выбора. Затем Чихрадзе подытожил:
– Решено. Едем, как сказал этот дед. Он – местный, я доверяю ему.
– Мне бы твою уверенность, – пробормотал Штейн.
Они купили два билета до Элко, и вернулись к вознице.
– Когда отправляемся?
– Да хоть сейчас. Будете садиться?
– Всенепременно.
– Багаж не везёте?
– Нет. Всё нужное при нас.
Они забрались в огромный пустой экипаж и переглянулись.
– А что, других пассажиров нет? – крикнул Штейн сквозь стену.
– Заберём по дороге. Если бог даст, – раздался глуховатый голос возницы.
Эта оговорка их изрядно озадачила.
– Разве пассажиры не должны собираться на станции? – громко спросил Штейн, слыша, как возница карабкается на козлы.
– Мёртвому ослу уши они должны, – ворчливо ответил тот. – На станции только бездельники толкутся. Серьёзным людям здесь нечего делать.
Поделившись с ними этой житейской мудростью, он тронул поводья.
– Н-но, пошли! Застоялись, родимые. Пора размяться.
Дребезжащий дилижанс выкатился на улицу.
– Не нравится мне это, – сказал Штейн.
Чихрадзе не ответил. Он отвернулся к окну и сдвинул свои кавказские брови.
Прежде чем они покинули городскую черту, в экипаж загрузилось ещё три пассажира – молодые парни в потрёпанной одежде, с загорелыми руками и небритыми физиономиями. У одного из них на голове красовался лихо сдвинутый набок котелок с провалившейся верхушкой. Двое имели при себе замызганные порвавшиеся саквояжи, у одного был объёмистый узел, который возница забросил на крышу. Больше в дилижанс никто не сел. Это насторожило Штейна, который начал подозревать возницу в каких-то недобрых замыслах. У него не выходили из головы рассказы о южных разбойниках, которыми так обильно потчевали их в Фолсоме. Странное нежелание жителей городка ехать через Сьерра-Неваду показалось ему теперь более чем разумным, а отрешённый вид Чихрадзе заставлял думать, что тот мучается подобными же мыслями.
Американцы тем временем перезнакомились друг с другом, и начали приставать к русским, требуя назвать себя. Штейн неохотно назвал своё имя и имя своего напарника, что вызвало бурю восторга у спутников. Немедленно начались расспросы. Штейн, боясь разболтать цель своего путешествия, всё время косился на мрачного Чихрадзе, словно ища у того заступничества. Суровый грузин своим непреклонным видом действовал на него отрезвляюще, словно ушат холодной воды. К счастью, американцы не слышали о русских эскадрах, и лейтенант был избавлен от необходимости придумывать изворотливую ложь. Стоило ему сказать «коммерческая тайна», как вопросы касательно его миссии мгновенно утихли.
Мило беседуя, они пересекали Центральную равнину. Местность становилась всё более холмистой, тут и там попадались выветренные скалы, гигантскими обелисками торчавшие из земли; бескрайние поля постепенно сменялись сосновыми рощами. Выйдя из дилижанса во время ужина, Штейн заметил на горизонте сплошную цепь лесистых гор.
– Это Сьерра-Невада? – спросил он возницу.
– Да.
– Когда мы будем там?
– Завтра к вечеру.
Располагаясь на ночлег, Штейн сказал товарищу:
– Не нравятся мне эти типы. У одного из них я заметил пистолет под рубахой. Будет лучше, если мы установим дежурство. Сначала буду сторожить я, потом – ты.
– Ты прав, – ответил Чихрадзе. – Во сколько смена караула?
– В три. Заодно поговорю с хозяином дилижанса. Может быть, мне удастся вызвать его на откровенность.
– Идёт.
Чихрадзе отправился на боковую, а Штейн попытался разговорить возницу. Впрочем, тот и сам рад был поболтать. Они засиделись до полуночи. Хозяин долго рассказывал лейтенанту о своей семье и внуках, о поездке в Солт-Лейк-Сити пятнадцать лет назад; о двух лесных пожарах, свидетелем которых он был. Штейн и не заметил, как сам чуть не начал открывать ему душу. Вовремя спохватившись, он вдруг почувствовал непреодолимую сонливость, явившуюся следствием внутреннего успокоения. Безмятежность, охватившая его, развеяла старые страхи, размеренный голос возницы наполнил сердце уверенностью в благополучном окончании путешествия. Скоро он уже ощущал дружеское участие в жизненных неурядицах этого человека, его собственные треволнения показались ему смешными и даже наивными. Возница, однако, быстро вернул его к действительности.
– В горах-то костёр уже не разожжёшь – опасно! Индейцы заметят или, того хуже, грабители. Когда золото там мыли, вроде навели порядок. У горнодобытчиков разговор был короткий – петлю на шею или пулю в бок. А сейчас, как жилы иссякли, опять неспокойно стало.
– Неужели индейцы? – спросил Штейн с замиранием сердца.
– А как же! Когда-то проходу от них не было. Таскали всё подряд, даже коней угоняли. Бывало, и убивали кое-кого. Бандитский народ!
Предвкушение от встречи с индейцами глубоко взволновало Штейна. Неужели он, зачитывавшийся когда-то романами Фенимора Купера, увидит собственными глазами то, что видел Натаниель Бампо: индейцев, прерии, скалистые горы?.. Неужели он будет дышать воздухом, которым дышал Следопыт, пройдёт теми тропами, которыми тот ходил? Упоённый и восторженный, он пожелал вознице спокойной ночи и отправился спать.
Утром его растолкал взбешённый Чихрадзе.
– Дрыхнешь? А меня разбудить забыл?
Штейн сел на пропитанном росой соломенном мешке, спросонья протёр глаза.
– О чём ты?
– О нашем дежурстве. Мы же договаривались.
– Ах это… Оно ни к чему.
– То есть?
– Старик неопасен.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
– А эти трое? – он кивнул на просыпающихся пассажиров.
– Не знаю… Но ведь они спали.
– Сегодня спали, а завтра приставят тебе нож к горлу.
– Почему ты так плохо думаешь о людях?
– Потому, что я помню о нашем задании. Мне вовсе не хочется кончить жизнь где-нибудь под кактусом с перерезанной глоткой. Ты, наверное, забыл, что мы везём с собой изрядную сумму денег. Неужели ты думаешь, что эти парни будут и дальше мило улыбаться тебе, если прознают об этом?
– А они прознают?
– Несомненно, если ты будешь целыми днями болтать с кем попало и спать без задних ног.
– Ладно, – хмуро бросил Штейн. – Не скандаль. Я понял. Между прочим, я старший по званию и ты нарушаешь субординацию. Умерь тон.
– Слушаюсь, ваше благородие, – грузин издевательски отдал честь и удалился.
После полудня местность начала всё отчётливее принимать гористый характер. Луга отступали, их место занимали каменные проплешины и глубокие разломы в земле, равнина пошла буграми, за стеной леса на горизонте уже можно было разглядеть снежные вершины. Всё чаще на берегу быстрых ручьёв встречались заброшенные хижины и ржавый инвентарь золотодобытчиков. Штейн жадно разглядывал всё это, возбуждённо толкая в бок своего товарища.
– Гляди! Это же следы «золотой лихорадки». Я читал о ней в газетах, но не предполагал, что увижу собственными глазами. Потрясающе!
Чихрадзе вовсе не находил это потрясающим. Он был насуплен и молчалив. Впрочем, говорить ему особенно было не с кем. Американцы в основном болтали друг с другом или со Штейном; мрачный вид грузина отпугивал их. Однако в глубине души он тоже чувствовал какое-то воодушевление. На нём сказывалось приближение гор. Выходя из дилижанса, чтобы облегчиться, он невольно обращал взор на восток, словно ища там ободрение.
– Ну что, похоже это на Кавказ? – со смехом спросил его Штейн.
– Немного.
Он не расположен был говорить. Восточная невозмутимость принуждала его сохранять на лице бесстрастность, хотя душа закипала.
Штейн тем временем озаботился одеждой. С беспокойством глядя на снежные пики, он поинтересовался у возницы, на какой высоте они поедут.
– Пойдём по тропе Доннера, – ответил тот. – Сейчас сентябрь, там должно быть тепло и сухо.
– А если будет сыро и холодно?
– У меня есть несколько пончо. Они согревают не хуже меховых курток.
Штейн пересказал всё это Чихрадзе.
– Вообрази себе, мы будем в пончо! Как в аргентинских прериях.
– Пончо? Это такие одеяла с дыркой для головы? Убогий наряд.
– Ты неисправим.
К вечеру они добрались до отрогов Сьерра-Невады. Возница остановил коней возле какой-то покосившейся лачуги и объявил, что здесь они заночуют.
Чихрадзе сказал Штейну, разминая затёкшие ноги:
– Сегодня я буду дежурить первым. Разбужу тебя в три ночи, так и знай.
– Ладно, ладно, – проворчал лейтенант.
Он и сам чувствовал стыд от своего легкомыслия. Обдумав свой ночной поступок, он пришёл к выводу, что Чихрадзе был прав. Доверчивость, которой Штейн проникся к вознице, казалась ему теперь каким-то недоразумением, временным помрачением ума. Он вспоминал свои недавние разговоры с другими пассажирами и поражался собственной беспечности. Сколько лишнего он наговорил! Наверняка американцы приняли русских за каких-то негоциантов, представителей богатой фирмы, и конечно же имели все основания предполагать, что в карманах у тех были не только носовые платки.
Однако опасность пришла откуда не ждали. Ночью Штейн вдруг услышал громовой звук выстрела и вскочил, испуганно озираясь во тьме. Послышались возбуждённые голоса соседей, кто-то зажёг спичку. В пляшущем кругу света проступило лицо Чихрадзе с выпученными глазами. В руке он держал пистолет.
– Что случилось? – спросил старик.
Грузин перевёл взгляд на Штейна.
– Кто-то скрёбся и ворчал за дверью. Кажется, медведь.
– Чепуха. Откуда здесь медведи? – возразил лейтенант.
– Не знаю. Но звук был именно такой.
Штейн перевёл взгляд на возницу.
– Он говорит, что за дверью скрёбся медведь.
К его удивлению старик не засмеялся. Он осторожно вытащил из поясной кобуры блестящий кольт, взвёл курок и тихо подошёл к двери. Прислушался, резко толкнул дверь ногой и выставил пистолет вперёд. Пассажиры молча наблюдали за ним. Спичка погасла, один из американцев зажёг новую. Возница вышел наружу и повернул за угол. В дверном проёме виднелись очертания чахлых сосен, уродливыми призраками застывшие в свете неполной луны. Слышалось журчание ручья. Старик медленно обходил хижину вокруг, под ногами его тихо хрустели мелкие камешки. Штейн с натугой вздохнул. Чихрадзе недвижимо сидел возле входа, держа револьвер стволом вверх. Рот его был приоткрыт, грузин часто дышал, не сводя взгляда с дверного проёма.
