Вадим Валерьевич Булаев
Зюзя. Книга вторая
Вернулся и я в свой сарай. Хотел поспать, пока не притащится тошнотворный Боря со своим пучком душевных страданий, но сон не шёл. Мне по-прежнему никак не удавалось придумать план побега. Сколько ещё здесь проторчу? Не знаю… Но вечно меня тут терпеть не будут. Я бы и сам постарался избавиться от пленника в своём доме. Мало ли, чего отмочит этот сомнительный субъект.
На следующий день Зюзе стало хуже. Она тяжело, рвано дышала, закрыв глаза. Ответила не сразу.
– Мне плохо.
Кое-как уговорил выйти из конуры. Доберман тяжело, на слабых лапах выполнила мою просьбу. То, что я увидел – заставило вздрогнуть. Рана загноилась, опухла, начала приобретать нездоровый, буро-синюшный цвет. Наверняка инфекция попала. Надо что-то делать, причём срочно. Плюнув на всё, я подошёл к одному из охранников, что-то обсуждавшему в компании приятелей у ворот.
– Мне Михалыч срочно нужен. Где его найти?
Он смерил меня взглядом, цыкнул зубом.
– На кой он тебе?
– Дело есть.
– Ну тогда стой и жди, когда во двор выйдет. Хозяин сегодня дома.
Кивнув головой в знак благодарности, я расположился на одной из клумб так, чтобы видеть вход в дом и принялся руками собирать мелкие листья, веточки и прочий мусор. Без дела тут ошиваться мне никто не даст. Владелец усадьбы вышел прогулять свою светлость примерно через полчаса. Не став тянуть, подбежал к нему.
– Здравствуйте, Иван Михайлович.
Верзила недовольно поморщился, увидев мою персону. Ну да, сам знаю, что не красавец и не то, что желает видеть человек в хорошем настроении. Однако не прогнал, ответил:
– Чего тебе?
– Там собаке плохо, рана загноилась. Доктора бы позвать, иначе умереть может.
– Да и хрен с ней. Опять привязывать, чтобы не грызнула и опять нудёж Юрьевича слушать… Не хочу. Значит, судьба у неё такая. Понял?!
Э-э-э, нет. Так нельзя. Так совсем нельзя. Не устраивает меня такой ответ. А если…
– Иван Михайлович, что от меня нужно, чтобы я с собакой ушёл отсюда? Вам ведь толку от такого доходяги, как я мало. Дворник – далеко не самый ценный человек, а большее просто не потяну физически. Собака – больная, при таких раскладах на свете точно не заживётся. Я понимаю, что нормальный хозяин из всего должен иметь выгоду, потому и спрашиваю напрямую. Вы же человек деловой, вокруг да около ходить не любите, – последняя фраза была сказана исключительно из лести.
Его явно ошарашил этот вопрос. В задумчивости он даже прошёлся туда-обратно по двору, потёр бритый затылок. Я не мешал, пусть думает. Минуты через три Михалыч остановился и по-новому, с интересом в глазах посмотрел на меня.
– Задал ты мне задачку… Но в одном ты прав – делать с тобой что-то надо. Поучились на тебе студиозусы-медики, двор подмёл – и хватит. Лишний ты здесь. И тесть пилит за тебя постоянно… что ты ему такого сделал?
Вопрос был явно риторический. Знает он всё, наверняка донесли. Поэтому вместо ответа я просто пожал плечами, изображая недоумение.
– Так вот, если хочешь вместе с тварью свалить отсюда, выиграй бой.
– К-какой бой? – удивился я.
– Обычный, рукопашный, до смерти или пока не остановят. Не на ножах же, крайности это… Нам членовредительство без необходимости не нужно. Победишь – мотай отсюда вместе со своей тварью на все четыре стороны. Слово даю – никто в спину не выстрелит и догонять не станет. И никогда больше не попадайся. Проиграешь – в твоём случае это значит подохнешь. Ну, как? Интересно?
Неожиданно… Страшно, дико… Я ведь и драться-то толком не умею. Но в клетке моя подруга… И тут мне, почти не к месту, вспомнился один случай…
…Давно, ещё в те времена, в очереди к терапевту в районной поликлинике, случайно довелось стать свидетелем одного не самого приятного разговора. Двое небогатых на вид мужчин обсуждали, как продать старенькую машину и где занять денег для полноценного аортокоронарного шунтирования, необходимого их отцу. Тех шунтов, которые бесплатно давало государство – не хватало. В этот момент к ним со спины подошёл и объект обсуждения, благообразный, седой как лунь, старик. Немного послушав сыновей, он начал отговаривать их от таких расходов: «Сыночки… Я пожил, мне хватит, к мамке вашей пора… Вы эти деньги приберегите, вон, внуки подрастают… Не надо…». На что один из мужчин веско, тоном, не допускающим возражений, ответил: «Ну хорошо, папа. Сэкономим мы, не станем оплачивать. А жить после этого нам с сознанием того, что мы отца на деньги обменяли, как прикажешь?». Да, здесь не больница и вопрос не в деньгах. Но если откажусь – как жить потом, с вечным грузом предательства на душе? Нет, так не будет.
– Я согласен. Правила есть или по-взрослому всё?
Михалыча мой ответ явно удивил.
– Кривой, ты себе отчёт отдаёшь, что ты полутруп? Понимаешь, на что подписываешься?
– Да. Когда бой?
– Через три дня, как из Белгорода приедем. Тебе что ближе – борьба или бокс?
– Я в борьбе вообще не силён.
– Так… Кого против тебя поставить? – задумался он. – Молчуна – слишком неинтересно, сразу заломает, наглухо… Ему что так, что так… О! Придумал! Андрюха! – крикнул он и от группы охранников у ворот отделился худощавый, жилистый паренёк. – Через три дня с этим, – кивок в мою сторону, – до смерти не хочешь на кулачках попробовать?
Будущий соперник внимательно осмотрел меня, хмыкнул.
– Так убью же сразу, Михалыч. Он еле стоит.
– Не твоя печаль. Кривой сам вызвался.
– Ну, раз так…
– Так, Андрюха, так. Хоть развлечёмся, а то ни телека, ни видика, ни кино посмотреть. Скучно… – и, обращаясь ко мне. – С сегодняшнего дня можешь работать вполсилы. Да, всё будет по-взрослому, без правил. Так что готовься нас поразить своей спортивной злостью и волей к победе.
Глава 3
Никто никаких послаблений мне, естественно, делать не стал. Моя робкая попытка заикнуться об этом Митяю окончилась долгой, проникновенной и совершенно непечатной речью с его стороны. Так и ходил целый день с метлой: Ш-шух, ш-шух. Ходил и думал – как победить того паренька и самому не подохнуть? Гвоздём – не получится, а больше у меня ничего и нет. Хотя один вариант в голове появился, только не нравился очень…
Между тем доберману становилось всё хуже. За день до боя она уже не вставала и практически не открывала глаз. И не жаловалась. Последнее угнетало особенно сильно – я же ей пообещал, она мне верит; а тут такое…
Три дня прошли, свистнул паровоз и двор наполнился голосами. Меня позвал завхоз.
– Иди, там тебя Михалыч дожидается.
Хозяин усадьбы сидел в беседке, улыбаясь каким-то своим мыслям и прихлёбывая из огромной кружки пахучий отвар. Увидев мою унылую физиономию, он рассмеялся.
– А, чудо-богатырь Кривой! Готов к спортивным успехам?
За спиной послышался мелкий, неприятный смех дедка:
– Ну так наш Кривой сейчас всех одной левой уделает, Ванечка. Так что не сомневайся, зрелище хорошее получится.
Я даже не стал оборачиваться к этому старпёру, но вот брезгливой гримасы, искривившей в презрении губы, сдержать не смог. Михалыч её заметил и ничего не сказал. Не знаю, почему. Скорее всего, тестя своего хозяин знал лучше и тоже презирал. Одним словом, он продолжил, совершенно не обращая на подхалимский тон родственника никакого внимания.
– Ты как, готов? Через час начнём.
– Готов.
– Понятно… Скажи, Кривой, – неожиданно Михалыч весь словно загорелся любопытством. – Ты же не сумасшедший. И прекрасно понимаешь, что шансов у тебя нет. Ради чего ты так поступаешь? Неужели из-за твари? Ясное дело, теперь уже обратных ход не дашь и выходить придётся… Но ты мне объясни – почему?! Почему ты не стал дожидаться спокойно, пока в Харьков тебя отвезут и после на юг отправят?! Был бы точно живой… – он окончил свою речь, испытующе глядя в моё лицо.
Что отвечать? Врать? А смысл? Для чего?
– Иван Михайлович, у тебя друзья есть? Настоящие, а не лизоблюды? Те, которые тебе семьёй стали? У меня – есть, – я указал рукой в сторону вольера. – Она. И она умирает. Если я могу попытаться её спасти через победу, то так тому и быть. Если не получится – нам обоим станет уже всё до лампочки.
Собеседник задумался. Его огромная, мощная фигура словно замерла в кресле, отчего он стал немного похож на Роденовского «Мыслителя». Прошло около минуты, в течение которой даже гнусный Васильевич, так и продолжавший стоять у меня за спиной, старался не дышать. Тяжёлый взгляд ещё раз прошёлся по мне сверху вниз.
– Красиво говоришь. Где-то я тебя даже понимаю, потому что давным-давно и у меня были такие друзья. Что ж, удачи, – и вдруг он неожиданно рявкнул на весь двор. – Митяй!!! Иди сюда!
Мужичок возник словно из-под стола, материализовался прямо, слегка изогнувшись в угодливой позе «чего изволите?» и пожирая глазами начальство.
– Слушаю, Иван Михалыч…
– Ты Кривому обувь дай какую-нибудь нормальную. Кроссовки там или кеды, или ещё что попрочнее. Только хорошие и по размеру, знаю тебя!.. Ему сегодня они пригодятся. Потом снимешь, на погосте, если посчитаешь нужным.
Через десять минут я стал обладателем не новых, но довольно крепких кроссовок, брошенных мне под ноги недовольным Митяем. Типичный завхоз, насмотрелся по стройкам на таких: всего им жалко; всё норовят любой, даже самый никчёмный болтик, утащить в дальние, тёмные углы и никогда потом не найти; а если и выдают, что положено – то с такими лицами, как будто я их граблю в извращённой форме.
Носки он, естественно, зажал. Ничего, и так сойдёт.
… Я стоял на возвышении размером примерно пять на десять метров, возле старого памятника солдатам, погибшим во Вторую Мировую Войну. Находилось оно посреди небольшой площади, которую стремительно заполняли люди. Мне было не страшно, совсем. Накатило внутреннее, почти абсолютное спокойствие. Чтобы скоротать ожидание – с интересом осматривался, что здесь и как.
Посёлок, куда меня занесла нелёгкая, был большой и на форт не походил ни разу. Не было видно ни массивных оборонительных стен по периметру, ни сторожевых вышек. Единственная защита – высоченные, мощные заборы. Явно каждый сам за себя. Интересно, а что делают в случае нападения тварей или какой другой беды? По дворам отсиживаются? Или не сталкивались пока с серьёзной угрозой? Скорее второе.
Мужчины, женщины, путающиеся под ногами от нетерпения дети – да сколько же их тут! Не многим меньше чем тогда, на стенах в Фоминске. И при этом не надо забывать, что часть местных сейчас в отъезде – платформы с вагонами награбленным добром заполняют. Сильно поселение, такое и сдачи дать может.
Пришедшие смеялись, ласково переругиваясь и перешучиваясь в образовавшейся сутолоке.
– Здорово, давно не виделись…
– А кто с кем?..
– Ольга! О-о-о-льга!!! Куда ты подевалась, дура?!
– Давай потом к нам, посидим, выпьем…
– День-то какой хороший…
Подошёл Михалыч, поднял, привлекая внимание, руку, и все затихли.
– Сегодня состоится бой! Кривой, – он указал на меня, – будет драться против Андрюхи за свою свободу, – в этот момент с другой стороны возвышения появился мой противник. Без рубахи, явно рисуясь красивым, тренированным телом, он встал рядом и поднял обе руки в знак приветствия. Народ радостно загудел, засвистел, заулюлюкал.
– Нашёл противника…
– Ты бы с Молчуном попробовал, а не с этим доходягой…
– Да ладно, развлечёмся…
Это не понравилось хозяину особняка, он нахмурился и пророкотал, заглушая всех:
– Значит так! Кривой по своей воле принял решение, никто его для потехи сюда не гнал! Больше скажу, он будет драться не только за волю, ещё и за полудохлую тварь, с которой он якобы дружит. Если победит, то валит отсюда на все четыре стороны вместе с ней, и никто ничего ему не сделает. Для непонятливых – Я. Дал. Слово. А за базар надо отвечать – перевожу на доступный вам язык. Но и теперь всё непросто: одноглазый потребовал, чтобы бой был по-взрослому, то есть без правил. Я согласился. Ну и для остроты ощущений предлагаю им биться до смерти, или пока я не остановлю поединок.
Собравшиеся затихли, оценивая перспективы будущего зрелища. В этот момент, видимо, для стимуляции меня, на двухколёсной тачке привезли Зюзю. Подруга была ещё в сознании, но ни на что уже не реагировала. Только чуть подрагивающие веки полузакрытых глаз и лёгкое движение грудной клетки выдавало в ней остатки жизни. На рану я старался не смотреть, но не получалось. Она сама привлекала внимание своим жутким видом: гнойные потёки засохли на шерсти, ткани вокруг швов ещё сильнее набухли нездоровыми красками, распространившись шишковатыми, уродливыми бугорками почти по всей шее.
– Видишь, Кривой, вот твой приз и твой выбор, – вполголоса обратился ко мне Михалыч. – Давай, попробуй отстоять. Я за тебя болеть буду, не каждый день такие высокомотивированные бойцы попадаются. Прощай. Жаль, что раньше и при других обстоятельствах не встретились – могли бы и подружиться.
«Иди ты, со своей дружбой…» – подумал я и направился в дальний угол площадки. Андрюха стал в другой, постоянно шевеля плечами и разминая суставы рук. Ну что же, начнём…
– Бой!!! – скомандовал громкий голос и мир сжался для меня в точку.
… Мне было лет четырнадцать – именно тот возраст, когда ребята начинают усиленно интересоваться блатной романтикой, лагерной лирикой под расстроенную гитару, совершать первые, копеечные, кражи и играть в «понятия».
Не обошло это веяние и меня. В воровстве не участвовал – не срослось. Дальше грандиозных планов подломить магазин или поселковый банк наши с приятелями рассуждения не заходили – боязно было. Но вот плевать сквозь зубы; имитировать ленивую, как мне казалось, блатную хрипотцу в голосе и рассказывать другим обалдуям, что правильно, а что нет – тут я развернулся. Умничал направо и налево, рисуя из себя матёрого сидельца.
Отец смотрел на такую придурь сынка снисходительно, справедливо полагая, что: «Перебесится!». Но вот сосед, дядя Антип, одинокий и угрюмый мужик лет пятидесяти, как-то поймал меня на улице за ухо и усадил рядом, на лавку.
– Ты, Витя, я гляжу, мурчать начал? Понятия мелочи всякой толкуешь?
Я смутился. То ли дело среди ровесников снисходительно языком молоть, а то взрослый дядька. Сосед правильно понял моё замешательство и не став дожидаться невнятного, блеющего ответа пацанёнка, продолжил:
– Что такое понятия, знаешь?
– Ну, да… как жить правильно…
– Почти. Это свод тюремных законов. Создан людьми и для людей. И ты собираешься нарушить одни законы, чтобы подчиняться другим, более жёстким? Какой смысл? Нет, если тебе так лучше жить и веселее – пожалуйста. Раз тюрьмы построены – должен в них кто-то сидеть. Только тогда и делай, как полагается. Сначала малолетка, потом общий режим, потом… там расскажут. Я девять лет оттянул за разбой, ещё при Союзе; знаю, что говорю. Поверь, здесь лучше. Даже песенки, которые бренчите по вечерам, о чём? О воле. И какой смысл волю на лагерь менять, и затем о воле там мечтать? Сюрреализм выходит… Балбес, бросай ты это дело, пока глупостей не натворил. Чем тебе тут плохо? Вон, у одноклассниц сиськи подрастают, весь мир для тебя! Подумай! И завязывай с толкованиями, а не то люди постарше и поавторитетней спросить могут. Поверь, вызовом родителей в школу и ремнём по жопе не отделаешься.
Но я, в те времена, как и любой подросток, хотел бунтовать. Не знал, против чего, но не соглашался со всеми и по любому вопросу, имея своё единственно правильное, детское мнение.
– Дядя Антип, так мне что, по мусорским законам существовать? Как лоху какому?
– Я тебе этого не говорил. Не делай выбор без крайней необходимости. Давай разберём. Вот скажи, грабить-убивать-насиловать хорошо?
– Нет.
– Правильно. Это и в уголовном кодексе чётко прописано и вообще, грех это. А на параше сидеть, когда люди кушают хорошо?
Я представил эту картину и сразу стало неприятно. К тому же, мне уже были известны основные правила жизни в неволе.
– Тоже нет.
– И это правильно. Это людские законы. Теперь смотри – получается, есть то, что и по государственному, и по человеческому разумению плохо. И есть то, что плохо только для людей. Усёк? Стало быть, подходим к главному. От тебя сейчас никто и ничего не требует, в рамки не ставит – поэтому живи по своему закону, внутреннему, людскому. Не ищи чью-то сторону. Не будь стукачом, крысой и никогда никого не предавай. Про «не верь, не бойся, не проси» сам знаешь. Остальное приложится. Для ориентира тебе – у человека всего три настоящие ценности есть: семья, друзья и он сам. Вот за это и надо зубами рвать, если нужно; выцарапывать не оглядываясь. Другое – туфта. В жизни бывает по-разному, но, если ты правильный изначально – тебя примут везде. И что бы ты не сделал, если сможешь обосновать – поймут. А если не поймут – главное, чтобы ты для себя сделал по совести, чем бы оно не закончилось. Даже если на метлу судьба посадит, лишит всего – не бзди. Коль прав – своё вернёшь. Поэтому завязывай с глупостями, Витя. Человеком нормальным становись. Совершенно не обязательно за решётку для этого стремиться.
Спасибо, дядя Антип, ты меня за одну беседу многому научил. Кто знает, чем бы всё закончилось, не вправь ты мне тогда мозги своими простыми, рассчитанными на незрелый мозг перегруженного гормонами подростка, рассуждениями. То, что я собирался сделать, ни с какого боку «пацанским» поступком не назовёшь, но с ценностями я давно определился…
… Изначально, без иллюзий, я оценивал свои шансы как один к десяти с очень большой натяжкой. Ну и что? Больше скажу, противник мне даже не даст сделать и один нормальный удар, просто не допустит такой глупости. Андрюха моложе, тренированнее, наверняка и опытнее в рукопашке. Зато у меня есть злость и вера в свою правоту.
Я принял неуклюжую, с по-дилетантски широко расставленными локтями, стойку. И побежал со всей мочи, смешно и громко вопя что-то нечленораздельное. Андрюха приготовился. Скорее всего, сейчас представляет, как проведёт точный, отработанный прямой одноглазому лоху в голову; после улыбнётся, поклонится, а затем, подняв правую руку, небрежно покинет площадку. Только хрен тебе по всей морде! Не угадал! Зря я, что ли, комедию эту ломаю!
До него оставалось каких-то пара-тройка метров и я уже в мельчайших деталях видел самодовольное, весёлое лицо. Пора! На полной скорости рухнул на колени, отклонился немного назад и, сдирая в кровь колени при скольжении по плитам площадки, влетел головой в пах противнику. Вот так! А теперь… я вцепился зубами в его гениталии, накрепко обхватив руками бёдра. Вцепился со всей ненавистью, на которую был способен. Эх! Ещё бы и гвоздик любимый сюда… Во рту появился вкус крови; что-то упругое сначала нехотя, а потом всё сильнее и сильнее продавливалось под моими зубами, лишь добавляя ярости и вызывая желание рвать по-звериному и дальше. Брызнуло. Раздался нечеловеческий рёв, мне на голову сверху посыпались беспорядочные, мощные удары. Взрыв фейерверков, повторная вспышка, снова… Не получится у тебя, Андрюха, ничего, я с болью подружился…
Сжимаю челюсти ещё сильнее… Удары прекратились, меня пытаются оторвать за голову от победы, моей победы… Зачем-то все кричат… Правая половина лица влажная, тёплая… Интересно. Чья кровь – моя или нет? Думаю, моя… Не отключаться, не отключаться… Отсюда ещё уйти надо, такси ведь не вызовешь… Где-то вдалеке раздалось: «Брэк!!! Кривой, хватит!!! Отпусти!!! Победил!!!»
Слово сказано и услышано; я разжал зубы, сплюнул. На меня кулем упал, подвывая и суча ногами, обеими руками зажав перемазанный слюной вперемешку с кровью и мочой пах, Андрюха. Подбежали какие-то люди, все они начали вокруг него кудахтать, хлопотать. Мне решительно не было никакого дела до судьбы и здоровья этого человека. Попытался встать – упал, голова закружилась, вырвало. Снова попытался – опять упал. Да что ты будешь делать! Интересно, а почему так тихо? Здесь же много людей? Третья попытка подняться, к моему огромному облегчению, увенчалась успехом. На меня все смотрели, раскрыв рты. Интересное зрелище, уроды? Ждали, что красиво подохну вам на забаву?! Да сейчас…
Ко мне бочком подошёл Михалыч. Он был явно растерян.
– Ты чего творишь! Чего творишь, я тебя спрашиваю!
–…Без правил… – выдохнул я. – Условие…
Его передёрнуло.
– Помню, за слова отвечаю. Но вот так… Ты псих зашкваренный.
– Знаю… Я пошёл…
Вместо ответа он повернулся к пришедшей в себя после моей выходки толпе, уже вовсю неодобрительно гомонившей, и прокричал:
– Всё по чесноку. Кривой победил. Кто не помнит – правил не было. Никаких. Теперь пусть валит со своей дохлятиной нахер! В спину не стрелять и не трогать! – и, уже обернувшись ко мне, брезгливо. – Вали отсюда. На глаза только больше, голубец защеканистый, не попадайся. Прибью. Собственноручно.
Да клал я на твоё мнение! Я знаю, что поступил правильно. Как говорил дядя Антип: «Для себя правильно». Для Зюзи правильно. А дальше – не интересно; и того, что есть, вполне хватит.
Медленно, борясь с болью и головокружением в отбитой голове, я пошёл к тачке, в которой лежала моя подруга. Народ расступался: кто с испугом в глазах, кто с весельем; мужики, в основном, с омерзением. Но никто не препятствовал, лишь неприятно шушукались между собой. О чём – не знаю, не до того было.
Провёл руками по горячей, серой от пыли и неухоженности шерсти. Улыбнулся. Местные шарахнулись при виде моего оскала. Неприятное зрелище? Так я вас сюда и не звал на смотрины.
Дорогу на север, к веганам, я заприметил давно, ещё когда шёл сюда. Спасибо болтуну Боре, точно описал. Теперь осталось малое – дойти.
… Шаг, шаг, шаг, снова шаг, опять шаг, пятьсот шагов – и отдых, медленнее пойду. Главное – не останавливаться… молодец, а теперь ещё соточку на одну ножку… Не знаю, сколько я уже отмахал – много или мало. Не знаю и сколько осталось. Скрип, скрип, скрип – крутятся несмазанные колёса. А мне чудится: «Жить, жить, жить…». Зюзя по-прежнему ни на что не реагирует, за ней слежу тщательно. Ничего, потерпи…
Когда выходил из посёлка мусорщиков – спина словно горела огнём. Каждое мгновение ждал мстительный выстрел от приятелей, или родни, или просто недовольных результатом боя. Обошлось. Похоже, слово Михалыча действительно что-то здесь да значит. Но расслабляться нельзя. Это в посёлке он авторитет, а на дороге в авторитете тот, кто стреляет быстрее и точнее. Ничего ещё не закончилось.
По лицу и руке медленно, лениво ползут капли крови – раны под ударами разошлись. Но это ничего – отвезу Зюзю, попью водички и стану как новенький. «Медурод» про воду точно говорил, я помню… Если получится – посплю заодно. Но потом. А пока я решил спеть подруге песенку из репертуара Аллы Пугачёвой, которую так любит напевать моя мама – думаю, ей будет приятно.
А знаешь, всё ещё будет,
Южный ветер ещё подует,
И весну ещё наколдует,
И память перелистает…
Не знаю, удалось мне закончить песню или нет. Сознание стало отключаться, заменяя разум рефлекторно – механическими действиями. Мысли пропали, ощущение реальности пропало, остались лишь боль, цель и страх за то, что не успею.
… Шаг… шаг… шаг…
В этот мир меня вернул окрик, пробившийся через вату бессознательности:
– Стой! Стой!!! Глухой, что ли?! А то пальну! Кто такой?!
Я вскинулся, сбрасывая оцепенение. Неужели дошёл? Сознание краем отметило, что уже глубокая ночь.
– Вы в волка верите? – стараясь, чтобы мой голос был спокойным, спросил у неизвестного с оружием.
– Тебе то что? Наша вера до тебя никакого касательства не имеет, – хозяин голоса, судя по интонации, явно недоволен. Да и с чего ему радоваться среди ночи при виде чёрт знает кого с тачкой?
– У меня собака раненая. Сказали… сказали, что вы можете помочь.
Удивительно – говорить почти не осталось сил, зато моё сердце билось так, что, казалось, выпрыгнет из груди. Дошёл!!! Хорошо! Но… А если преувеличил охранник во время своих ночных откровений? Если козлина Василий Васильевич откровенно врал там, у Коробова? Как проверишь?!
Этот червячок сомнений грыз меня давно, с того самого момента, как только придумался план. Но выбора не оставалось, пришлось рискнуть. Не срастётся тут – значит сам попробую рану вскрыть. Промыть отваром ромашки или собственными жидкими отходами у меня ума хватит, только бы домик заброшенный с посудой найти. И спички для костра.
– Какая собака? – допытывался веган.
С этими препирательствами пора было заканчивать, иначе будем до утра словами перебрасываться, словно мячиком в теннисе.
– Моя подруга… Она ранена… Нуждается в помощи… Хотите – держите меня на мушке и осмотрите сами. Хотите – я её подвезу… Она в тачке. Сделаю, как скажете…
– Подъезжай. И без глупостей!
У самого шлагбаума, перегораживающего дорогу, меня уже ждали двое настороженных, бородатых мужиков, подсвечивающих себе факелом.
– Иди ты… и впрямь собака… Что у неё на шее?
– Воспаление. Хирург необходим.
– Оно и верно… Разумной твари всегда помочь нужно, она не человек пакостный. Илюха! Бегом буди Владимировича, пусть сюда спешит и сумку свою захватит!
– Да уж догадался… – буркнул кто-то молодой, невидимый в темноте, затем послышался топот ног.
– Сейчас фельдшер придёт, поможем Божьему созданию. Давай тачку. Ну у тебя и рожа, человече… – вздрогнул он, рассмотрев мою физиономию.
Но вот отпустить ручки я не смог. Руки свело судорогой, пальцы намертво вжались в шершавый пластик. Еле отцепили. Говоривший со мной веган резво подхватил Зюзино транспортное средство, прокатил его под шлагбаумом и побежал в черноту ночи.
– Эй! А я?! – попытался броситься следом, но мощная рука второго сектанта остановила меня.
– А ты не нужен. Привёз собачку – спасибо, доброе дело сделал. Мы её постараемся выходить. Но к нам тебе хода нет. Иди отсюда.
Ага, сейчас!!! Я не сдавался и настырно лез через шлагбаум.
– Да чего же ты такой тупой! Русский язык не понимаешь?!
Он снова меня толкнул, не сильно, но мне хватило. Закружилась голова, и я провалился в давно не навещаемое НИЧТО.
…Пришёл в себя от щекотки. Маленькая букашка медленно и важно ползла по моему носу, смешно перебирая своими крохотными лапками. На самом кончике постояла, словно думала о чём-то, затем расправила крылья и с лёгким гудением полетела дальше, по своим делам. Не понравился ей, видимо, мой нос.
Повертел головой, осмотрелся. Я лежал в каком-то небольшом распадке, прикрытый ветками с ног до головы. Прямо под рукой прощупывалось что-то тёплое, цилиндрическое. Сжал пальцы, с усилием поднял – оказалась пластиковая бутылка с прозрачной жидкостью. Открывал медленно, сил почти не было. Оказалась вода. Долго, с усердием пил невкусную, прогретую летом жидкость. Стало немного полегче. С болью в моём многострадальном черепе тоже было всё в порядке – стабильная, без вспышек. А вот тело буквально разваливалось на части. Ноги гудели, корпус словно молотками обработан, руки как в мельничном жернове побывали. Последствия бойцовских игрищ… А чего ты, Витя, хотел? Это в старых кинобоевиках главного персонажа дубасят всем, что в голову сценаристу взбредёт: от трактора до бетонной плиты; а он в конце всех побеждает, небрежно берёт пониже талии воздушную, с огромными, наивными глазами девушку, спасённую из лап наркомафии, и валит в закат.
Я не такой. Мне ни с девушками, ни со здоровьем не везёт. Хотя, чего это я на себя наговариваю? Кто-то же накрыл меня от солнышка, водичку сунул. Спасибо ему.
Ощупал лицо – неизвестный сердобольный наложил на пустую глазницу тряпочку, обмыл кровь. Повязку, я видимо, потерял – придётся новую искать. Не пугать же народ зрелищем провала и раны на самом видном месте.
Раскидал ветки руками, чуть приподнялся на локтях, осмотрелся. Ф-фух! Полегчало! Никого рядом и ничего, кроме травы и цветочков. Не знаю почему, но в какой-то момент показалось, что этот распадок – аналог тюрьмы под открытым небом. Что поделаешь, прошлое не отпускает.
Перевернулся на живот, встал на четвереньки и кое-как пополз по пологому, приятно пахнущему сочной травой, склону. Только выбрался – сразу увидел, метрах в сорока, самодельный шлагбаум и торчащего возле него позёвывающего мужика с ружьём. Я впечатлился: этот человек словно сошёл с картинок из детских книг про древнюю Русь. Окладистая борода, длинные, подвязанные шнурком волосы, рубаха навыпуск с вышивкой по косому вороту на пуговках. Ему бы ещё и лапти – точно бы подумал, что свихнулся. Но лаптей у него не было, их заменяли вполне современные кроссовки.
Человек явно заметил меня и приглашающе помахал рукой. Конечно пойду, я же должен узнать о судьбе Зюзи. Встать получилось с первого раза, а вот идти нет. Ноги подкашивались и отказывались выполнять свои традиционные задачи. Сгорая от стыда из-за собственной беспомощности, пошёл на четвереньках, придерживая тряпочку на лице. Со стороны, наверное, выглядел презабавнейше.
Дополз-доковылял; опираясь на стойки шлагбаума поднялся. Человек смотрел на меня с интересом, однако разговор не начинал. Хорошо, сам спрошу.
– Что с собакой?
– Лечат. Владимирович прямо ночью гнойник вскрыл, почистил. Но случай серьёзный. К главному доктору отправили с утра, там без него никак…
Меня мутило, жутко хотелось сесть. Метрах в трёх за веганом-волкопоклонником, практически рядом с перегораживающей проезд конструкцией, стояла скамейка под уютным навесом.
– Можно на скамейку присесть?
– Нет. Никому из людей, кроме Братьев или приглашённых, хода дальше нет. На землю садись, она тёплая, ничего не простудишь.
Я так и поступил, обессилено плюхнувшись на пятую точку прямо в дорожную пыль.
– А как я там… в стороне от дороги очутился? И кто за мной ухаживал? Спасибо хочу сказать.
Мужчина удивлённо посмотрел на меня.
– Так ты действительно ничего не помнишь? Странно… когда тебя мужики несли – ты говорил, всё какую-то Ю-Ю или Зулю поминал. Думал, шутят… Ночная смена за тобой присмотрела. Вечером будут.
– Понятно… – я откинулся назад, привалившись к стойке, и закрыл глаза. Надо немного отдохнуть. Однако теперь мой собеседник не унимался, утоляя своё разгорающееся любопытство и жажду общения.
– Тут эти… С южного посёлка утром приходили, про тебя спрашивали. Это ты, получается, вчера их бойцу яйца сожрал? – радостный, громкий смех заставил меня скривиться от воспоминаний, а потом скрутиться внутренностями в пружину от напряжения.
– Чего хотели? – как можно небрежнее спросил я.
– Да интересовались, дошёл ты до нас или нет. Ты же когда вчера с тачкой на дорогу вышел – так все стали ставки делать, сколько пройдёшь. Особо упорные, если не брехали, за тобой километра три топали из любопытства. Говорили, что ты даже не обернулся ни разу. Потом надоело, спать пошли, а двое любопытных сегодня не поленились, принесло их узнать…
– Что ответил?
– Почти правду. Сказал, что дошёл ночью, собаку нашим передал, а сам пошёл дальше. Туда – он показал рукой в сторону, противоположную распадку.
