Вадим Россик
Индивидуальная непереносимость
Когда желающие потанцевать спрессовались у стен так же плотно, как африканские рабы в трюме корабля, везущего их на американские плантации, из огромных колонок полился вальс. Ведущий резко обернулся к собравшимся, взмахнув фалдами.
– Белый танец! Дамы приглашают кавалеров!
Его глубокий медвежий бас отлично гармонировал с нечеловеческой бесплотностью и чёрным фраком. Казалось, что тело ведущего загадочным образом растаяло, но голос каким-то чудом сохранился и теперь только он заполнял фрак.
Услышав руководство к действию, Настюша Полякова схватила меня за руку и потянула в центр танцкласса, где уже начинали качаться первые пары. У этой пышнотелой девушки оказалась железная хватка. Я только успел подумать, что с такой хваткой нужно служить на границе, как Виолетта попыталась меня освободить из неволи, дёрнув за другую руку. Почувствовав, что добыча от неё ускользает, Настюша Полякова повернулась к сопернице и недовольно произнесла своим певучим голосом:
– Я первая его пригласила!
Сравнив габариты Настюши с собственными, Виолетта отступила. Она удалилась, гордо задрав носик и надув губы. Настюша обвила мою шею своими мощными руками, вдавила меня в свою уютную грудь, и мы поплыли в ритме вальса. Раз, два, три. Раз, два, три… В общем-то, Настюша Полякова была яркой девушкой, которая когда-нибудь, несомненно, станет предметом чьих-то мечтаний на счастье или на беду этому кому-то. Но не для меня и не в этой жизни.
– Гуртовой больше не вызывает?
– Пока нет. Как же он надоел. Замучил вопросами об Анаре, а ведь я её совсем не знала. Неправду говорят, что милиция никого зря не буцкает.
– А я думал, что вы были подругами.
– С чего ты взял? В тот день я увидела Анару первый раз в жизни. Мы встретились с ней у подъезда Добрика.
– Отвали, урод! – отвлёк нас от разговора вопль Виолетты.
Мы обернулись на крик. У стены какое-то костлявое, дурно одетое существо мужского пола тащило Виолетту к себе, зацепив пальцем за золотую цепочку на шее. Оставив Настюшу, я решительно направился к конфликтующей парочке, вокруг которой столпился народ. Растолкав собравшихся, я обнаружил, что существо – это чтец декадентских стишков Коля-шахтёр.
– Отпусти цепочку, урод! – воспользовалась Виолетта силой своего колоратурного сопрано. – Если порвёшь, я не знаю, что с тобой сделаю!
– Ну не упрямься, – гнусно осклабился урод Коля. – Давай потанцуем.
– Пусть тебе жена даёт!
Шахтёр-декадент потянул сильнее, но Виолетта дёрнулась назад, и цепочка осталась висеть на заскорузлом пальце шахтёра.
– Порвал всё-таки, гад? – ахнула Виолетта. – Я вызову милицию!
Угроза не сработала. Коля издевательски крутил порванной цепочкой перед носом Виолетты, которая сжимала кулачки. Её глаза наполнились злыми слезами. Милый ротик арочкой дрожал. Так как другие лишь укоризненно качали головами, пришлось мне играть роль рыцаря в сверкающих доспехах на белом коне. Я встал напротив Коли, расправил плечи, чтобы они казались шире, и проговорил:
– Только интеллектуально неразвитый человек может заставлять девушку танцевать с ним.
Смерив меня кровожадным взглядом, щуплый шахтёр выпятил было грудную клетку, став похожим на боевого дятла, но узкая грудь совершенно не убеждала в его мощи, поэтому я врезал дятлу в солнечное сплетение. Когда-то в школе мне самому так врезали. Теперь настал момент использовать полученный горький опыт.
Охнув, Коля согнулся в дугу и брякнулся на колени. У него изо рта потекли слюни. Убедившись, что декадент пристроен, я поднял с пола цепочку и протянул Виолетте. Она молча взяла её. Наши пальцы соприкоснулись. У неё – нежные, теплые. Какие у меня – не имею понятия.
Музыка резко стихла. Оглянувшись, я увидел голову ведущего, возвышающуюся над остальными, словно её несли, надетую на палку. Голова двигалась в нашем направлении.
– Эй, что вы там творите, хулиганьё?
Виолетта схватила меня за руку:
– Бежим отсюда, пока нас не поймали.
И хотя рыцарям бежать не положено, я подчинился.
На трамвайной остановке выяснилось, что нам с Виолеттой в одну сторону. Я не надеялся, что в этот вечерний час трамвай не будет набитым битком, и он меня не разочаровал. Тем не менее мы кое-как втиснулись в вагон, переполненный усталыми горожанами, возвращающимися с работы. Следом за Виолеттой я пролез к заиндевевшему окну. Какие-то краснолицые мужики с раздувшимися, как у мародёров, рюкзаками прижали нас друг к другу. В общем-то, я ничего не имел против. Я вцепился в верхний поручень, а Виолетта, чтобы не упасть, обняла меня за талию. От неё веяло духами и чистотой. У меня слегка закружилась голова от этого нежного аромата. Есть люди, у которых, как говорила моя мама, деревянный нос. Они совершенно безразличны к женским духам. Я же был беззащитен перед их чарами. Внезапно охрипнув, я спросил Виолетту:
– Как называются твои духи?
Рот Виолетты находился возле моего уха. Она ответила, щекоча дыханием:
– Это твёрдые духи «Елена». Запах свежести. А что? Не нравятся?
– Наоборот. Очень нравятся.
Виолетта довольно улыбнулась. Улыбка у неё была красивая. Зубки ровные и белые, как сахарная глазурь.
– А тебе понравилось моё пение?
– Классно. Только я не понял о чём. Итальянским я владею немного хуже японского, а японский не знаю совсем.
– Жаль, что ты не понял. А мне понравилось ваше выступление. Я давно хочу научиться играть на гитаре, даже гитару достала. Висит дома на гвоздике.
– И что же тебе мешает?
– Хорошего учителя нет. Может, ты меня научишь?
– Если ты серьёзно, то я могу попробовать.
– Здорово! Но предупреждаю – я живу далеко от трамвайной линии.
– Ничего, я дойду.
– Тогда давай в субботу после занятий в музучилище. Моих родителей не будет и тебе не нужно будет смущаться и краснеть. Идёт?
– Идёт.
Громыхнув, трамвай остановился. «Рынок ,Садовод’», – объявила вагоновожатая. Виолетта вздрогнула.
– Ой, это моя остановка! Чмоки!
Она принялась энергично ввинчиваться между мужиков с рюкзаками.
– Так о чём ты пела? – крикнул я ей вдогонку.
Виолетта выбралась из вагона на остановку, встряхнулась, встала перед открытыми дверями трамвая, приняла картинную позу и запела, не обращая внимания на пассажиров:
Я так безропотна, так простодушна,
Вежлива очень, очень послушна,
И уступаю я, и уступаю я
Всем и во всём, всем и во всём…
Двери закрылись, не дав дослушать Виолетту до конца. Трамвай тронулся и покатил по тёмному городу. Мужики усмешливо поглядывали на меня, но мне было наплевать. Я думал о субботе с Виолеттой. В душе пели соловьи и распускались цветы. Тогда я ещё не удивлялся, что соловьи могут петь в таком неподходящем месте, как моя душа.
6. Серенада
Последняя неделя февраля пронеслась стремительно и наступил весенний месяц март. Правда, весна пока не чувствовалась. Было всё ещё морозно, грязный снег не собирался таять, а бледненькое солнце всё так же рано уходило на покой. В субботу я с бьющимся сердцем стоял на остановке «Рынок ,Садовод’» и прикидывал, в какую сторону мне идти. В вечерних сумерках местный пейзаж, прямо скажем, не радовал. От заводов несло ядовитыми миазмами. С одной стороны трамвайной линии круто вверх поднимался откос, покрытый толстым слоем снега. Я знал, что там наверху на огромном пустыре располагается рынок. С другой стороны высились тёмные пятиэтажки, в окнах которых загорался свет. Значит, мне туда.
Пока я раздумывал, повалил снег. Крупные снежинки запорхали, словно бабочки капустницы. Установленный возле остановки щит с надписью «Павших героев будьте достойны!» как бы предупреждал об участи прежних обитателей этого мрачного места.
Со стороны пустыря послышался собачий лай, и через минуту меня окружила стая бродячих собак. Разношёрстные шавки крутились у моих ног, повизгивая и виляя хвостами. Сначала я напрягся, но тут же успокоился. Я знал, что собаки на меня не нападут. Не зря Добрик часто повторял, что меня любят все пожилые женщины, маленькие дети и бездомные собаки. Любовь между мной и собаками началась, когда мне было шесть лет. У моего лучшего друга Агафона, в честь которого я назвал своего брата, был день рождения. Мы с Агафоном ходили в детский сад, в одну группу. Вместе играли, много раз были друг у друга в гостях, часто гуляли в его или в моём дворе. Агафон жил недалеко от нас, даже не нужно было переходить дорогу, и мама отпускала меня к нему одного. В тот день она нарядила меня в матросский костюмчик, дала в руки коробку с подарком – уже не помню с каким – и я вышел в подъезд. Внизу, у дверей на улицу, стояла группа взрослых парней. Они курили и чинно беседовали, матерясь и сплёвывая на пол. Парни держали на поводке целую свору овчарок – огромных, клыкастых зверей ростом с меня. Я нерешительно остановился на верхней ступени лестницы. Увидев меня, овчарки зарычали, а парни переглянулись и заржали. Видимо, им стало смешно. Вероятно, это была очень смешная картина. Испуганный нарядный мальчуган с большой коробкой. От горшка два вершка.
– Не бойся, пацан, проходи! – крикнул мне один из парней. Подтянув к себе овчарок, парни освободили мне проход.
Я поскорее прошмыгнул мимо них и выскочил на улицу. Казалось, что опасность миновала, но я ошибался. Едва я отошел от подъезда, как раздался скрип открываемой двери. Инстинктивно я оглянулся. Мой страх сменился ужасом. Из открытой двери появились овчарки и, захлёбываясь лаем, бросились за мной. Поводки волочились за ними следом.
Дико заорав, я кинулся бежать прочь от подъезда, но куда там. Овчарки были быстрее шестилетнего ребёнка. Я услышал громкое, быстрое дыхание кровожадных чудовищ у себя за спиной и упал на грязный асфальт, закрыв голову руками и зажмурив глаза. Прошло несколько невероятно длинных мгновений, и вот я почувствовал, что меня касаются холодные, мокрые носы. Ворча и поскуливая, овчарки обнюхали меня и отошли, не причинив вреда. Только теперь подскочили парни. Они оттащили своих собак подальше. Чьи-то руки подняли меня, кто-то сунул мне коробку с подарком, кто-то отряхнул испачканный костюмчик. Потом парни исчезли вместе со своими опасными четвероногими друзьями. После пережитого ужаса мне было уже не до дня рождения Агафона. Всхлипывая, я побрёл домой. Маме сказал, что поскользнулся и упал в грязь. Она успокоила меня, умыла, переодела, смазала разбитые коленки йодом, и сама отвела к Агафону. Жуткая история, но из неё я вынес уверенность, что собаки меня любят и не тронут. Я оказался прав. Ни одна собака, даже самая злая, никогда не вела себя по отношению ко мне враждебно. По мнению Агафона (моего брата, а не детсадовского друга), возможно, собакам очень нравился мой запах. Не знаю. Самого Агафона собаки не очень жаловали, а мы ведь братья, и запах у нас должен быть похож.
Стая бродячих собак заняла позиции вокруг меня и принялась охранять, грозным гавканьем отгоняя редких прохожих от остановки. Сориентировавшись, я пошагал к пятиэтажкам, слушая скрип пороши под подошвами. Шавки проводили меня немного и, убедившись, что я не заблужусь, отстали. Через сотню-другую метров я добрался до пустынной улицы, едва освещённой редкими фонарями, и побрёл вдоль домов, разглядывая номера. А вот и нужный мне.
Ободранный подъезд, в котором тянуло помочиться, грязная лестница, третий этаж, покрашенная коричневой краской дверь с глазком. Едва я отнял палец от звонка, как дверь распахнулась. Оказывается, дома Виолетта щеголяла в мужской рубашке навыпуск и короткой юбчонке. От вида её голых ног у меня перехватило дыхание.
– Ты чего застрял на пороге? Входи уже!
Виолетта втащила меня в прихожую, оклеенную обоями, имитирующими кирпичную кладку.
– Раздевайся и проходи в гостиную, а я на кухню. Боюсь мясо передержать.
Она убежала. Я снял пальто, прошёл в полутёмную гостиную, присел на удобный диван и испустил глубокий блаженный вздох. Здесь было уютно. Окна были закрыты шторами, люстра притушена, в электрическом камине весело плясали красные всполохи, пахло чем-то вкусным.
– Давай сначала поужинаем, а потом ты будешь меня учить, – крикнула с кухни Виолетта. – Я на пустой желудок не могу сосредоточиться.
Я ничего не имел против. Виолетта принесла с кухни посуду и расставила на маленьком квадратном столике, больше похожем на табуретку.
– Вадим, ты «Боровинку» пьёшь?
– Пью.
Виолетта достала из бара, встроенного в камин, бутылку.
– Вот. Стащим одну у папки. Он недавно достал три бутылки «Боровинки». У меня же скоро день рождения.
– У меня тоже, – усмехнулся я.
Виолетта протянула мне бутылку и штопор:
– Я тебя приглашаю. Дарить подарок необязательно.
Что мне оставалось делать? Конечно, я промямлил:
– Я тебя тоже приглашаю. Приходи и подарок не забудь.
Виолетта шутливо шлёпнула меня по макушке:
– Откупоривай «Боровинку»! Я сделаю нам крюшон. Гарантирую, такой крюшон ты ещё не пробовал.
Вообще-то я имел смутное представление о том, что такое крюшон, но пренебрежительно скривился:
– Подумаешь, крюшон! Крюшоном меня не напугаешь. Зато, гарантирую, ты не пробовала одеколон «Цветочный». Такой кайф получаешь, мама, не горюй!
Не обращая внимания на мои глупости, Виолетта вылила вино в пузатый графин из стекла и золота, добавила в него домашнего вишневого компота из трёхлитровой банки, хорошенько размешала и наполнила фужеры рубиновой жидкостью. В фужеры она вставила соломинки.
– Готово! Давай ужинать.
В качестве главного блюда на столике стояли какие-то лилипутские горшочки, из которых шёл тот самый вкусный запах. Я осторожно поковырял вилкой в своём. Интересно, что там такое? Мама никогда не готовила в такой микроскопической посуде.
– И чего ты туда напихала?
– Не бойся, не отравишься. Это картошка с мясом. Мы часто готовим мясо в горшочках. Безумно вкусно. Попробуй, тебе понравится.
Я попробовал. Действительно понравилось.
За едой мы болтали о своих творческих делах. Я рассказал Виолетте о том, как мы готовились к конкурсу, а она – про подругу, которая в прошлом году закончила наше музучилище и поступила в консерваторию.
– Ей пришлось переспать с председателем приёмной комиссии, – проговорила Виолетта, потягивая крюшон через соломинку. – Кошмарики-фонарики, конечно, но многие девки так делают. Когда она признавалась в этом, то ревела как белуга. Вот дура.
– И как она чувствовала себя потом?
– А ты знаешь, нормально. Через полгода уже смеялась, когда вспоминала. Главное – теперь она учится в консерве! Как я ей завидую!
– А ты бы так смогла? Если бы тебе какой-нибудь профессор кислых щей намекнул, что ради поступления в консерваторию, с ним нужно переспать, ты согласилась бы?
– Ну, не знаю, – смутилась Виолетта. – Что значит – намекнул? Надо же его намёк как-то развить. Довести до реализации, так сказать, – она вздохнула с сожалением: – Нет, наверное, я не сумею.
Порозовевшая от смущения или крюшона, а может, от того и другого вместе, Виолетта сменила тему:
– Знаешь, я ведь наполовину немка, по матери. Это ничего?
– Ничего. Я ведь тоже наполовину немец, по отцу.
Виолетта с облегчением улыбнулась:
– Какое совпадение. Ладно, расскажи о гитарной музыке. Я ведь невежда в этом вопросе. Моё музыкальное образование: опера, романс и фортепианная классика. На конкурсе вы исполняли пьесу в стиле фламенко, если я правильно запомнила. А что такое фламенко? Это что-то испанское?
Обнаружив, что в мире ещё остался человек, который не знает о фламенко, я с воодушевлением пустился в объяснения об Андресе Сеговии, Пако де Лусии, Петре Панине, Владимире Устинове, Дмитрии Мамонтове и других гитарных виртуозах.
Виолетта слушала, не перебивая. Она нянчила в тонких пальцах фужер с крюшоном и смотрела на меня с видом гроссмейстера, просчитывающего все возможные варианты шахматной партии.
– Что-то я разболтался, – спохватился я, когда заметил, что часы на камине показывают одиннадцать. – Похоже, что мне пора собираться домой, а то скоро трамваи перестанут ходить.
– Ничего себе! Ты же обещал научить меня играть на гитаре.
– А ты не знала, что обещание – это дальний родственник кукиша?
Виолетта закусила нижнюю губу, чтобы не рассмеяться.
– Ну, ты и жук! Значит, поел, выпил и домой в кроватку?
– Это сейчас я жук, а в детстве я был очень милым ребёнком, – обиженно проговорил я. – Мама рассказывала, что однажды она несла меня на руках с трамвая домой, и какая-то женщина шла за ней от трамвайной остановки до самого дома. Никак не могла на меня налюбоваться.
– Не заговаривай мне зубы, милый ребёнок. Учи, сказала!
– Тогда бери инструмент, и начнём, – согласился я. – У меня времени в обрез.
Виолетта взяла в руки гитару. На корпусе было размашисто выведено: «Виолетта! Советую тебе никогда не брать гитару в руки». И подпись Владимира Высоцкого – известного всему Советскому Союзу гениального актёра, певца и бунтаря.
– Это что? – спросил я, указывая на надпись.
– Я гостила в прошлом году в Одессе у подруги. По вечерам у неё собиралась молодёжь. Болтали, играли на гитарах, пели. Однажды к нам на огонёк зашёл Высоцкий – оказалось, что он знакомый моей подруги. Володя был в Одессе на съёмках. Я попросила его послушать мою игру. Он послушал, а потом взял у меня гитару и написал на ней эти слова.
– Понятно.
Виолетта уселась поудобнее на стуле и, наклонив голову к плечу, тронула струны.
– Я сыграю романс Гомеса.
Я хорошо знал этот романс. Он изучался в музыкальной школе, и мы с Агафоном его играли много раз, а Таня-гитаристка заставила меня отшлифовать его ещё лучше.
Виолетта играла очень слабо. Вместо уверенной в себе без пяти минут оперной певицы передо мной сидела неумелая ученица, которая едва справлялась с непослушными пальцами и струнами. На её усилия гитара отзывалась горестными стонами. Впрочем, этот стон у нас песней зовётся.
Когда Виолетта закончила терзать гитару, она выжидательно посмотрела на меня.
– Ну, каков будет вердикт, маэстро? Учти, я старалась, поэтому сильно-то не унижай.
– Хорошо, я буду не сильно.
– Я вся во внимании.
Я припомнил уроки своей вечно сопливой преподавательницы.
– Для начала тебе нужно научиться правильно сидеть. У женщин посадка иная, чем у мужчин. И не нужно буровить глазами пол. Это не заставит слушателей слиться с тобой в экстазе. Ты неправильно держишь инструмент, поэтому тебе неудобно. У меня есть ещё девятьсот девяносто семь крупных замечаний и десять тысяч пятьсот мелких, но в этот вечер я, так уж и быть, назову тебе только первую сотню. Не смейся, я серьёзно.
Я показал Виолетте, как нужно сидеть, как держать инструмент, поправил расположение пальцев на грифе и струнах. Виолетта с жалобным видом послушно выполняла мои указания. Между прочим, мне понравилось учить других. Оказывается, и без сопливых солнце светит!
Через полчаса Виолетта отложила гитару и неожиданно проговорила:
– Вадим, у тебя есть сигареты? Пойдём покурим.
Ничего себе! Я был так ошарашен, что смог лишь промямлить:
– Куда пойдём?
– В прихожую. Папка там всегда дымит. Имей в виду, мои родители не знают, что я курю. Для них я всё ещё маленький ребёнок.
Мы вышли в разрисованную кирпичами прихожую. Я достал сигареты, Виолетта вытащила из какого-то тайничка пепельницу, полную окурков. Закурили. Предполагается, что оперным певицам не свойственно курить, но было заметно, что Виолетта делает это с удовольствием.
– Зачем ты гробишь своё здоровье? К тому же я слышал, что никотин вредит голосу.
– Почему мне нельзя делать то, что я хочу? – пожала плечами Виолетта. – Фигушки! Нужно брать от жизни всё. Только смотри, чтобы Мелита не узнала. Для неё это будет за гранью добра и зла. Такого палева она мне не простит.
– Могила, – мрачно насупил я брови.
– Со стороны и не подумаешь, что ты такой прикольный, – улыбнулась Виолетта. – Ходишь вечно хмурый. А знаешь, когда я обратила на тебя внимание?
– Когда?
– Как-то мы с тобой столкнулись в музучилище на лестничной клетке, и ты сказал, что я похожа на хризантему. Помнишь?
Я не помнил, но на всякий случай кивнул.
– Я потом долго у зеркала крутилась. Всё пыталась рассмотреть, что за хризантему ты во мне увидел. Вот после того случая я тебя и заметила.
– А до этого в упор не видела?
– Не видела. Подумаешь, просто ещё один первокурсник.
Не знаю, что на меня вдруг нашло – может, Виолеттина тёплая улыбка, может, запах её духов, сводящий меня с ума, а может, крюшон вселил в меня уверенность, но я неожиданно ткнулся своими губами ей в губы. Виолетта тут же оттолкнула меня, но я успел почувствовать, что на какое-то мгновение её губы мне ответили.
– Ты офигел?! Дурак! Слушай, тебе в самом деле пора до дому, до хаты. Двигай, пока трамваи ходят.
Как я и опасался, на трамвай я опоздал. На остановке не было ни души. Автомашины изредка взрёвывали где-то далеко отсюда. В пятиэтажках быстро гасли окна. Усталый мухачинский люд укладывался спать. Пора было выбираться из этой глухомани. К ночи похолодало, поднялся ветер. Я спрятался от ветра за щит с надписью «Павших героев будьте достойны!», чтобы зажечь сигарету. Потом поднял каракулевый воротник пальто и, засунув поглубже руки в карманы, потащился по шпалам в сторону тётки, потому что пешком до своего дома я добрался бы только к утру.
До тётки идти было тоже не близко, но, к счастью, замёрзнуть насмерть я не успел. Немного отогревшись у батареи в тёткином подъезде, я вызвал лифт и поднялся на последний этаж. Оставалось лишь нажать на звонок, но сделать это мне не позволило хорошее воспитание. Ну, в самом деле. Стояла глухая ночь. За тонкой стеной из бетонных панелей крепко спали мои родные: тётка, дядька, двоюродный брат и их ласковая кошка Муська. В общем, все добропорядочные граждане были давно в постелях. Один я шатался по городу. Сам виноват. Не нужно было поддаваться чарам девчонки. А раз не устоял, ночуй теперь в подъезде, ловелас.
Ругая себя за слабохарактерность, я собрал коврики, лежавшие перед каждой дверью, соорудил себе подобие матраса, выкурил сигарету и, поплотнее завернувшись в пальто, задремал.
Я находился в кафе. За столом, накрытом белоснежной скатертью, сидели ребята: Жанна, Юлька, Настюша, Яна, Добрик, Лёка и Агафон. Не хватало лишь Анары и Светки. У них были жестокие, равнодушные глаза. Ледяные, как сапфиры. Они не шевелились, будто экспонаты в жутковатом музее восковых фигур. Я почувствовал себя неуютно.
Кто-то сзади коснулся моей шеи прохладными пальцами. Я обернулся. Это была Анара. Она была бледна странной рассыпчатой бледностью, словно чихнула в муку.
– Анара, рыбка, иди к нам, – без всякого выражения произнёс Добрик, смотря на неё с холодным прищуром.
– Я не просто рыбка, – сказала Анара звучным голосом Виолетты. – Я золотая рыбка.
Добрик больше не говорил. Анара улыбнулась мне улыбкой Виолетты:
– Вадик, а ты знаешь, куда отправляют сдохших золотых рыбок?
– Куда?
– В унитаз.
Она показала мне на стол.
– Вадик, ты понял?
Что я должен понять? В центре стола стояли бутылки. Ничего особенного. Четыре «Рябины на коньяке» и одна «Пшеничная». Анара снова показала на стол. Её мучнистое лицо исказила жалобная гримаса.
– Не буксуй! Ты понял?
Я опять взглянул на стол. Кафе куда-то пропало. Ни ребят, ни Анары, ни мебели, ни стен, ничего. Вообще всё исчезло. Во всей Вселенной остался только стол, четыре тёмные бутылки и одна светлая на белоснежной скатерти. И что-то в них было жутко неправильное!
Десятого марта, в воскресенье, с утра по телевизору безостановочно крутили балет «Лебединое озеро». Все советские граждане знали, что если вместо телепередач транслируют «Лебединое озеро», значит, умер очередной престарелый генсек. Ну что же, делать нечего – страна послушно погрузилась в траур. У людей горе, а у меня радость: вечером я иду к Виолетте. Сегодня у неё день рождения. Вчера в музучилище я встретил Виолетту на лестнице. Погрозив мне пальчиком, она сменила гнев на милость:
– Хоть ты и гадкий, приставучий тип, но моё приглашение на день рождения остаётся в силе. Придёшь?
– Приду.
Пришёл. В руках букет роз, в кармане пальто коробка шоколадных конфет, в душе неуверенность. За розами мне пришлось ехать через весь город в цветочный магазин. Конфетами меня снабдил Валера Сопля. Неуверенность я создал себе сам.
Пока я раздевался в прихожей, Виолетта не сводила с меня пристального взгляда.
– Не смотри так, ослепнешь.
– Думаю, что в тебе не так. А, поняла, на тебе серый костюм. Ненавижу серый – крысиный цвет. Ты специально его надел на свидание со мной?
– Просто он у меня единственный, – признался я. – Не вредничай. Это хороший польский костюм.
Виолетта вздохнула.
– Ладно, забудь и проходи.
Тамара Альфредовна – мама Виолетты – показалась мне очень славной, зато с её отцом мы сразу не понравились друг другу. Невысокий, полноватый мужчина с комплексом коротышки. Массивный голый череп, похожий на башню танка. Лиловый нос крючком, торчащий, как водопроводный кран. К тому же у него на подбородке была ямочка, а я ненавижу ямочки на подбородке. Наш школьный врач говорил, что после менингита люди либо умирают, либо становятся дураками. Третьего не дано. Но у Виолеттиного отца было лицо человека, дважды переболевшего менингитом и оставшегося в живых. Он оказался полковником в отставке. Это всё объясняло.
– Даниил Петрович! – представился коротышка голосом колючим, будто ёж. Он изо всех сил сжал мне руку, но я и глазом не моргнул. Вежливо улыбнулся и в ответ сдавил его пухлую ладонь ещё сильнее.
– Вадим.
– Едрит-мадрит твою дивизию! – вырвал свою руку из моей Даниил Петрович. Я прикинул, что без сапогов и фуражки ростом полковник в отставке не выше колеса троллейбуса и расслабился.
Родители проводили меня в гостиную, где за накрытым столом сидел какой-то молодой человек и любезничал с Виолеттой, вносившей последние штрихи в праздничную сервировку. Ничего, симпатичный. Белобрысенький, сероглазый. Правда, глазки маленькие, но зато губы толстые, как пальцы Даниила Петровича. Широкие, оттопыренные уши напоминали крылья демона.
– Знакомься, Вадим, – подойдя к молодому человеку сзади Виолетта обняла его за плечи. – Это мой школьный друг Димка.
За следующую минуту я поймал столько подозрительных и враждебных Димкиных взглядов, сколько не поймал за месяц допросов у следователя Гуртового. Школьный друг исколол меня этими взглядами, словно шилом. Впрочем, напрасно. Кровью я не истёк, а, бормоча поздравления, вручил Виолетте цветы, а Тамаре Альфредовне конфеты.
– Ну, будем садиться? – взял на себя бразды правления Даниил Петрович. – Виолетта, Дима, Вадим! Руки мыли? Чище руки – твёрже кал!
– Данечка! – укоризненно покачала головой Тамара Альфредовна. – Твои солдафонские остроты сегодня неуместны.
Но армейское прошлое не отпускало полковника. Выслушав ещё пару дубовых шуток, мы выпили «Боровинки» за здоровье новорожденной и принялись за мясо. Даниил Петрович подмигнул мне:
– А я ведь тоже имею некоторое отношение к музыке.
Вино благотворно подействовало на полковника, поэтому колючек в его голосе убавилось процентов на восемьдесят.
– Правда?
– Ага. Как-то на первом курсе военного училища командир роты приказал мне сделать барабан в течение суток. Самое сексуальное в этом было то, что он не дал мне никаких материалов. А приказ командира – закон для подчинённого! Умри, но выполни! Слыхал?
– И как же вы выполнили приказ?
– Пришлось попотеть. Я удрал в самоволку, купил на барахолке велосипедное колесо и возле помойки поймал здоровую такую собаку.
– Зачем же вам понадобился этот удивительный набор?
– Собаку мы с ребятами съели…
– Данечка! – вскрикнула Тамара Альфредовна. – Не за столом!
Даниил Петрович раздражённо отмахнулся:
– Тамара, едрит-мадрит твою дивизию! Не мешай! Пусть молодняк учится. Собаку, значит, съели. Потом на кухне в кастрюле с кипящей водой я согнул кольцо из мебельной фанеры и велосипедными спицами растянул на нём собачью шкуру. Получился вполне себе годный барабан. Утром вручил барабан ротному.
– И что он?
– Дал мне увольнительную за смекалку. Видите, добры молодцы, человек сам кузнец своего счастья и несчастья.
– Браво-браво! – захлопал в ладоши Димка, оскалив жёлтые, словно он переел лимонов, зубы.
Жалкий подхалим!
Довольный произведённым эффектом Даниил Петрович опрокинул в себя рюмку «Боровинки».
Внезапно в дверь позвонили. Хозяева озадаченно переглянулись.
– Кто это может быть? Виолетта, ты ещё кого-то пригласила?
– Нет, я больше никого не жду, – ответила Виолетта с тревогой в голосе.
Звонок повторился. Тамара Альфредовна поднялась с места. За ней вскочила Виолетта. Мама с дочкой скрылись в прихожей. Оттуда донеслись голоса и через минуту в гостиную вошли два парня. Тот, что повыше, нёс огромный букет, завёрнутый в красивую подарочную бумагу, тот, что пониже, – бутылку «Советского» шампанского и коробку конфет.
– Игорь, – уверенно протянул руку Даниилу Петровичу тот, что повыше. Мной с Димкой он пренебрёг.
– Костя, – пискнул тот, что пониже.
Полковник уже был хороший. Он мотнул головой на стол:
– Мне без разницы. Давайте лучше выпьем!
Пока они разливали «Боровинку» на троих, я вышел в прихожую. Виолетта что-то горячо доказывала матери. На её лице читалось недовольство пополам со смущением. Слушая дочь, Тамара Альфредовна укоризненно качала головой. Заметив меня, Виолетта замолчала. Тамара Альфредовна тактично оставила нас вдвоём.
– Что это за парни? – спросил я Виолетту. – Ты вроде не очень-то рада их видеть?
Виолетта нерешительно посмотрела на меня, потом проговорила со злостью:
– Я их вообще не приглашала, а они припёрлись! Я давно встречаюсь с Игорем, вернее, встречалась, а Костя – просто его друг. Игорь приезжал ко мне на выходные – он живёт не в Мухачинске. Он останавливался в гостинице. Красиво ухаживал. Мы ходили в кино, на концерты, в рестораны, всё такое. У него безумно много денег. Настоящий баловень судьбы. Богатенький Буратино.
– И что?
– Теперь всё это в прошлом. Конец эпохи. Я уже рассталась с Игорем. Между прочим, из-за тебя, Вадик.
Виолетта улыбнулась своей белозубой улыбкой. Моё сердце почему-то забилось в два раза быстрее. Когда девушка мне так улыбается, я способен на самые глупые поступки.
– Если хочешь, я могу избавить тебя от ухажёра.
– Что ты имеешь в виду? – недоверчиво проговорила Виолетта. – Учти, у Игоря есть два козыря: разряд по боксу и влиятельный отец.
– Не беспокойся. Я избавлю тебя от него без насилия. Только скажи «да» или «нет».
– Да.
– Тогда подожди здесь.
Я вернулся в гостиную, где Даниил Петрович опять громогласно рассказывал, как умудрился сварганить барабан из собаки. Игорь слушал его со скучающим видом, вертя в пальцах пустую рюмку. Костя налегал на закуски. Тамары Альфредовны не было видно.
Подойдя к баловню судьбы, я сказал, понизив голос, чтобы не мешать полковнику вести свой увлекательный рассказ: