bannerbannerbanner
Последний адмирал Заграты

Вадим Панов
Последний адмирал Заграты

Полная версия

Пролог,
в котором, как это часто бывает, медленно проявляются контуры будущего, но никто понятия не имеет, каким оно окажется

– «…таким образом, любезный кузен, я настоятельно рекомендую принять мой план мирного раздела Заграты и согласиться с тем, что на юге континента будет создано Инкийское королевство. Его столицей я вижу Зюйдбург. А его властителем – себя. В дальнейшем ты можешь рассчитывать на крепкую дружбу…»

– Наглец! – не сдержался генерал Махони.

Командующий королевскими вооруженными силами славился взрывным характером и далекими от идеала манерами. Он искренне считал, что зычный голос, крепкие словечки и умение по малейшему поводу выходить из себя являются качествами настоящего полководца. К сожалению, базировалась эта вера лишь на мемуарах военачальников, которые молодой Махони тщательно штудировал в дни романтической юности – настоящий боевой опыт у генерала отсутствовал.

– Я считал, что Нестора придется расстрелять, как человека чести! А теперь вижу, что он должен болтаться на веревке, как подлый разбойник! Да! Именно на веревке! Пусть обделается перед смертью.

Остальные сановники встретили выпад бравого Махони молчанием. Никто не поддержал генерала, что неприятно кольнуло наблюдавшего за их реакцией короля. Никто не выразил желания лично вздернуть Нестора или хотя бы оплатить веревку.

«Надеюсь, им помешало хорошее воспитание, – угрюмо подумал Генрих II. – Воспитание – и ничто иное».

Неприятная пауза затягивалась, и король едва заметно кивнул секретарю, приказывая продолжить чтение.

– «Считаю также, любезный кузен, что наши подданные пролили достаточно крови и дальнейшее противостояние способно погубить Заграту. Зато плечом к плечу мы приведем наш славный мир к процветанию…»

– Достаточно!

Нестор дер Фунье составил послание в форме личного письма, адресованного «любезному кузену», и ни разу не упомянул официальный титул Генриха. Такое обращение само по себе являлось оскорблением, но на фоне остальных деяний мятежного адигена[1] эта дерзость казалась незначительным штрихом.

– Теперь мы точно знаем, чего он добивается, – обронил Стачик, генеральный казначей Заграты. – Маски, так сказать, сброшены, и пути назад нет.

Произнеся эту фразу, Стачик опустил взгляд и хрустнул длинными пальцами. Ему не хотелось ничего говорить, однако воцарившаяся в кабинете тишина угнетала казначея сильнее, чем необходимость начинать неприятный разговор.

– Мы знали его цель с самого начала, – скрипнул генерал Джефферсон, толстый начальник загратийской полиции, обладающий уникальной способностью потеть при любых обстоятельствах, даже на лютом морозе. А поскольку в королевском кабинете было душновато, голубой мундир главного полицейского давно стал черным под мышками. – Нестор дер Фунье рвется к власти.

– Как все адигены, – добавил премьер-министр Фаулз и томным жестом поднес к лицу надушенный платок – его раздражал простецкий запах Джефферсона.

– Я сам адиген, – хмуро напомнил Генрих II.

– Вы наш король, и вы загратиец. – Фаулз почтительно склонил голову. – А они – пришлые и всегда будут считать себя адигенами.

Знатью, стоящей выше всех по праву рождения.

«Ты – адиген, а значит, мир неважен, – вспомнил Генрих слова бабушки. – Ты всегда будешь первым».

«Я буду первым, потому что я – будущий король Заграты!» – Так он ответил тогда, взмахнув при этом игрушечной саблей. И сильно удивился, увидев на лице старухи улыбку.

– Ваш дед дал загратийским адигенам чересчур много прав, – развил свою мысль премьер-министр. – Сейчас, разумеется, мы не станем их беспокоить, но после восстановления порядка некоторые акты имеет смысл пересмотреть.

«Имеет смысл» – любимое выражение Фаулза. Лидер верноподданной монархической партии, которая вот уже двести лет, с тех пор как Георг IV даровал загратийцам парламент, уверенно выигрывала выборы, считал, что это словосочетание прибавляет сказанному веса. Он беспокоился о своем политическом весе гораздо больше, чем о государственных делах, потому-то и не забывал поливать грязью никогда и ни за кого не голосовавших адигенов.

– Адигены – зло, – кивнул Махони.

– Большинство из них лояльны короне, – напомнил потный Джефферсон.

– Чтобы испортить мед, достаточно одной паршивой пчелы.

– Значит, нужно эту пчелу раздавить, – полицейский промокнул лоб и скомкал платок в руке. – Пока не пришлось жечь весь улей.

А Генрих вдруг подумал, что жест Джефферсона мог быть красноречивее, агрессивнее. Чуть приподнять руку, чуть крепче сжать кулак, возможно – чуть потрясти им… Но начальник полиции скомкал платок, как нервная барышня, чей кавалер отправился танцевать с другой, и тем не порадовал короля.

– Время для бунта Нестор выбрал неудачное, – печально вздохнул генеральный казначей. – Экстренные закупки продовольствия истощили резервы.

– Потому Нестор и ударил, – объяснил Джефферсон, вытирая пот с толстой шеи. – Неурожай оставил без работы сезонных рабочих, многие от отчаяния сбиваются в разбойничьи банды…

– С которыми вы не в состоянии справиться! – не преминул кольнуть старого недруга Махони.

Полицейский тяжело посмотрел на военного, потом на короля, на лице которого все отчетливее проявлялось выражение неудовольствия, однако уклоняться от словесной дуэли не стал:

– Хочу напомнить, генерал, что Нестор вышвырнул ваши гарнизоны так, словно они состояли из котят.

Махони оказался готов к отпору:

– Те полицейские, которые сохранили верность короне, бежали впереди отступающей армии.

– Половина которой ушла к Нестору.

– Не половина, а четверть.

– Чем вы, безусловно, гордитесь.

– Присутствующим хорошо известно о тонкостях ваших взаимоотношений, синьоры генералы, – язвительно произнес Фаулз.

Премьер-министр заметил, что Генрих вот-вот впадет в бешенство, и поспешил сгладить ситуацию.

– У меня еще не было возможности вступить с Нестором в настоящий бой, – проворчал Махони, перехватив яростный взгляд короля.

– И радуйтесь, – буркнул Джефферсон.

Генрих со значением поднял брови, однако полицейский, к некоторому удивлению короля, его взгляд выдержал. Старый генерал сказал то, что думал, не оскорбил Махони, а напомнил об общеизвестном факте: у Нестора, в отличие от командующего королевскими вооруженными силами, с боевым опытом было всё в порядке. Его мечтали видеть в своих рядах лучшие армии Герметикона, однако дер Фунье решил заняться политикой…

– Армия должна получать денежное довольствие, а казначей решил сэкономить, – подал голос Махони. – Нестор банально купил наши войска.

– Хочу напомнить, что нам нужно было спасать северные провинции от голода, – торопливо произнес Стачик.

– А откуда деньги у Нестора? – осведомился Фаулз. – Он содержит наемников, подкупает наши войска, а это, знаете ли, весьма существенные суммы.

– Проблема не в том, что у Нестора есть деньги, а в том, что их нет у нас, – грубовато оборвал дискуссию король. Помолчал и бросил: – Я хочу понять ситуацию.

«Они растеряны, они в замешательстве, они не знают, что делать. Они справлялись со своими обязанностями в мирное время, но рассыпались, едва начались настоящие трудности. Они…»

«Они не адигены», – сказала бы бабушка, презрительно выпятив нижнюю губу. И Генрих мысленно согласился со старухой: «Да, не адигены».

И Джефферсон, и Стачик, и Фаулз, и Махони – все они обычные люди, волею судьбы занесенные на вершину власти. Превосходный исполнитель, ловкий интриган, прожженный популист и откровенный карьерист – полный набор политических портретов современности. И ни один, к сожалению, не обладает всесокрушающей уверенностью в собственных силах, которой славились чистокровные адигены.

«Эту уверенность должен вселять в них я…»

Тем временем секретарь раздвинул шторы, за которыми скрывалась огромная, во всю стену, карта континента, и Махони, поморщившись, отправился докладывать обстановку:

– Десять дней, которые прошли с начала мятежа, Нестор использовал с максимальной выгодой. Сейчас он полностью контролирует семь провинций левого берега Касы, вплоть до Урсанского озера, которое дер Фунье решил считать северной границей своего будущего королевства. – Генерал выдавил из себя презрительный смешок, однако, никем не поддержанный, поспешил стереть с лица наигранную веселость. – Наместники или примкнули к мятежнику, или были изгнаны. В некоторых правобережных провинциях тоже отмечены волнения, однако Нестор Касу не переходит…

– Не хочет или боится?

– Полагаю, ждет нашего хода, ваше величество.

«Ждет? Логично. Дебют за Нестором, теперь наша очередь. И, как ни печально, наш ход предсказуем…»

Король внимательно посмотрел на карту, мысленно разделив континент на две части, после чего уточнил:

– Инкийские горы?

– Полностью под властью Нестора.

– Выход к Азеанской пустыне?

– Тоже.

– Азеанская пустыня, ваше величество? – Фаулз не смог справиться с удивлением. – Какое нам дело до этой безжизненной местности?

– Это моя земля, – холодно объяснил Генрих, не отводя глаз от карты. – Разве нет?

– Именно так, ваше величество, – подтвердил Фаулз. – Просто в Азеанской пустыне никто не живет, вот я и подумал…

То ли Фаулз уже перестал считать южные провинции собственностью короны, то ли попросту не понимал, для чего кому-то может понадобиться бесплодная пустыня, ведь там нет избирателей…

 

– Главной потерей следует считать Инкийские горы, без руды которых наша промышленность…

– Главной потерей следует считать семь провинций, жители которых почти в полном составе поддержали мятежника! – рявкнул Джефферсон. – Проблема в людях, а не в горах!

– Но наша промышленность…

Король почувствовал нестерпимое желание выпороть Фаулза. На конюшне, разумеется, и чтобы все, как положено: вопли, слезы, свистящая плетка… Шеренга цивилизованных предков возмутилась: «Как можно?», и только бабушка выдала грустную улыбку: «Мысль хорошая, но запоздалая».

«Эх, бабушка, бабушка… Что бы ты сказала, узнав, что я потерял семь провинций за десять дней?»

В следующий миг Генрих пережил острый приступ жалости к себе, после которого пришла злость.

– Махони!

– Слушаю, ваше величество! – Генерал по-прежнему торчал у карты.

– Что у Нестора с войсками?

– По нашим оценкам, армия мятежников не превышает двенадцати тысяч человек, из которых около четырех тысяч – кавалерия. Примерно треть от числа составляют наемники, еще треть – наши войска, перешедшие на сторону Нестора, остальное – ополчение. Мобилизацию в захваченных провинциях Нестор не проводит, ограничивается добровольцами, но в них недостатка нет. – Махони злобно посмотрел на Стачика: – Денег у мятежника полно.

Генеральный казначей безразлично пожал плечами.

– Тяжелой техники у Нестора нет, и промышленность Зюйдбурга ее не даст, – продолжил генерал, не дождавшись хоть какой-нибудь реакции на свой выпад. – Южные заводы способны производить патроны, гранаты, холодное и стрелковое оружие, но артиллерия и уж тем более бронетяги им не по зубам.

Мог бы и не уточнять, поскольку артиллерию и бронетяги на Заграте никогда не производили. И захватить тяжелую технику Нестору было негде – вся она, включая и единственный бронепоезд, была сосредоточена в Альбурге, под зорким королевским оком.

– К тому же у нас есть два импакто, – робко напомнил Фаулз.

– А еще – тридцатитысячная армия. И возможность формировать ополчение. И бронетяги с артиллерией. И бронепоезд. И два импакто…

Генрих почувствовал прилив уверенности в собственных силах.

«Раздавлю!»

Нестор справился с гарнизонами? Ха! Там были жалкие рекруты, вставшие под ружье от безысходности. Теперь же мятежнику придется встретиться с бригадой бронированных машин, воздушными крейсерами, драгунскими полками и отборными солдатами королевской гвардии! Там и посмотрим, кто кого!

– Я ведь сказал, что мы еще не сражались, ваше величество, – проворчал Махони.

Он словно прочитал мысли Генриха.

«Раздавлю!»

– У Нестора есть паротяги, – напомнил Джефферсон, извлекая из кармана чистый платок. – Их можно переделать…

– Нормальной брони промышленность Зюйдбурга не даст, а то, что они сделают на коленке, мы разнесем в пух и перья! – Проштудированные Махони мемуары свидетельствовали: подавляющее преимущество гарантирует победу, и у генерала выросли крылья. – Одно сражение, и мятежник будет… – Быстрый взгляд на Джефферсона. – И мятежник будет повешен.

– Сначала он должен предстать перед судом, – заметил Фаулз. – Имеет смысл преподать урок всем адигенам. На будущее.

– Сначала Нестора нужно разбить, – просипел Джефферсон. – И при этом удержать правый берег от волнений.

– Мы в выигрышном положении, ваше величество, – кашлянув, вступил в разговор Стачик. Генеральный казначей подумал, что сейчас самое время продемонстрировать «прагматичный взгляд» на сложившуюся ситуацию. – Альбург – сферопорт Заграты, а значит, мир в наших руках. Мы всегда будем полностью контролировать Нестора с его Инкийским королевством…

– Что?!

Замечание Стачика было абсолютно правильным, но прозвучало оно, мягко говоря, не вовремя.

– Я, наверное, ослышался. – У короля задергалось левое веко. – Вы предлагаете принять условия бунтовщика?

«Раздавлю!»

Генеральный казначей похолодел. Джефферсон набрал в щеки воздух и выдал тихое, но негодующее «пу-пу-пу». Фаулз неприятно улыбнулся – он терпеть не мог Стачика. Махони соорудил на лице презрительную гримасу.

– Я просчитываю варианты, ваше величество, и, возможно, не очень хорошо выразился, – поспешил оправдаться казначей. – Время за нас. Пусть Нестор и выиграл дебют, в дальнейшем он обречен. Мы контролируем поставки на Заграту и отрежем его от…

– Время против нас! – громко произнес Махони. – Когда Нестор поймет, что мы выжидаем, он перейдет Касу и вторгнется в северные провинции. А народ, как я уже говорил, неспокоен…

Генералу очень хотелось подраться. Разгром южных гарнизонов Махони счел оскорблением и мечтал как можно скорее смыть с себя позор.

– Фаулз, сообщите ваше мнение о настроениях загратийцев.

– В парламенте кипят страсти, ваше величество, – протянул премьер-министр. – Если бы выборы состоялись в ближайшие дни, мы проиграли бы их с треском. И призывы Трудовой партии кажутся весьма опасными…

– У нас серьезнейшее совещание, – с трудом сдерживая гнев, произнес Генрих. – И я не хочу, чтобы вы использовали слова «кажется», «вроде бы», «наверное» и им подобные. Трудовая партия поддержала мятежников?

– Нет.

– Вопрос закрыт.

Отчитанный Фаулз покраснел и опустил глаза.

– А я все-таки приостановил бы на время деятельность парламента, – неожиданно вступился за премьер-министра Джефферсон.

Король удивленно воззрился на старого полицейского.

– У нас есть повод?

– У нас есть причина.

– Огласите ее.

– Нестор дер Фунье, ваше величество. До тех пор, пока мы его не разобьем, все политические силы Заграты обязаны перестать раскачивать лодку и сплотиться вокруг короны. Я считаю, что Трудовая партия вносит изрядную лепту в настроения северян. Их лидеры заявляют, что голод спровоцирован бездарными действиями правительства, и тем подрывают вашу власть.

– Мою власть? – изумился Генрих. – Джефферсон, опомнитесь!

– Монархическая партия ассоциируется у людей с короной, ваше величество. Их ошибки – это ваши ошибки.

Да уж, править мирным государством куда проще.

Король покачал головой:

– Заграта – не лодка, Джефферсон, а большой корабль, который невозможно перевернуть. Но вы правы: лишние волнения ни к чему, и если у нас нет повода разгонять парламент или запрещать Трудовую партию, мы не станем ничего делать. Подданные должны видеть, что король уверен в своих силах.

– Да, ваше величество, – кивнул полицейский. – Совершенно с вами согласен.

– Но я понимаю ваши опасения, Джефферсон, – продолжил Генрих. – А потому уже завтра вы должны сообщить, какое количество войск необходимо оставить для поддержания на севере порядка.

Решение принято, и решение это – окончательное.

«Раздавлю!»

Король поднялся на ноги.

– Мы с генералом Махони отправляемся в экспедицию на юг. Пора преподать урок «любезному кузену» и показать, что в нашем мире всегда будет одно королевство – Загратийское.

Глава 1,
которая наполнена Пустотой и окутана загратийской ночью. Бабарский совершает подвиг, а Феликс Вебер делает свою работу

«Говорят, в Вечных Дырах Пустоты не было. То есть – совсем. Говорят, что они пронзали пустоту не как нынешние переходы и тем хранили людей от Знаков. Говорят, что Вечные Дыры были венцом человеческой мысли, результатом гениального озарения. Говорят, что Бог тогда улыбался и потому позволил проткнуть пространство прочными нитями, которым дали название Вечных.

Они давно порвались.

Еще говорят, что алхимики и астрологи Герметикона знают секрет Вечных Дыр, однако не хотят им делиться, потому что…

Но я хочу написать не о Герметиконе и не о том, что было раньше. Я хочу написать о том, что сейчас. О Пустоте и ее Знаках. Об ужасе, который ожидает любого человека, рискнувшего отправиться в путешествие между мирами. О наказании, что обрушилось на людей после разрушения Вечных Дыр. О Пустоте и ее Знаках.

Говорят, что к Пустоте можно привыкнуть.

Я верю, потому что возможности человеческие безграничны – мы доказали это, придумав Вечные Дыры.

Но я боюсь Пустоту. И все боятся. Я такой, как все.

Мое первое путешествие между мирами – я летел с Бахора на Герметикон – состояло из четырех переходов, и каждый из них был кошмаром. Даже в отсутствие Знаков, которые являются не всегда – простое ощущение Пустоты заставило меня дрожать и, если я правильно помню, скулить. За годы учебы я повзрослел и надеялся, что смогу справиться со страхом, но первый же переход показал, что я ошибся. И хотя перелет на Заграту дался мне легче первого путешествия, приятного в нем было мало. Меня тошнило до тех пор, пока я не впал в беспамятство.

В результате я почти смирился с тем, что останусь на Заграте навсегда, но… Но обретя «тихую гавань», я неожиданно понял, что меня неудержимо тянет в другие миры. Я смотрел на цеппели, и представлял себя на их борту. Я читал географические журналы и стискивал зубы, борясь с искушением бросить все и завербоваться в Астрологический флот. Я вспоминал ужасы своих немногих путешествий и убеждал себя, что смогу выдержать.

Я смогу, потому что хочу увидеть другие звезды.

Говорят, к Пустоте можно привыкнуть. Я верю в это, потому что мне трудно и скучно жить в одном мире. Я хочу увидеть Вселенную. Я хочу увидеть весь Герметикон…»

из дневника Андреаса О. Мерсы alh. d.

Первый признак Пустоты – сирена.

Если ты не слышишь сирену, значит, ты летишь в слишком старой посудине или уже спятил. Если ты летишь в слишком старой посудине, у тебя есть шанс добраться до сферопорта, потому что астринги на полное барахло никогда не ставили, даже в начале Этой Эпохи. Надрываясь и кряхтя, теряя гелий и куски обшивки, но из мира в мир цеппель прыгнет, даже самый древний, ведь строили его именно для этого. Развалится, но прыгнет. А вот если ты спятил, нужно смотреть, как: насовсем или накрыло Пустотой. Если насовсем, то не повезло. Если накрыло, то придется уповать на друзей. Друг в Пустоте – самое главное, больше рассчитывать не на кого.

Именно поэтому цепари во время переходов собираются вместе. Желательно в большой комнате с прочной дверью, которую нельзя выбить с одного, пусть даже и очень сильного удара. Ключ кладут на центр стола или же прячут в какой-нибудь ящик и запирают, но редко, потому что иногда переходы заканчиваются совсем не так, как хочется, и от того, насколько быстро ты покинешь падающий цеппель, зависит твоя бестолковая цепарская жизнь.

А на центр стола ключ кладут, чтобы видеть, кто за ним потянется. Накрытые в комнате не остаются, им нужно в Пустоту, то есть – за борт. Они хватают ключ, бегут к двери, пытаются открыть замок, и у друзей есть время их остановить.

Если тебя накрыло, это ничего не значит, такое может приключиться с каждым: и с бродягой, и с адигеном. Поваляешься пару часов без сознания, придешь в себя, нажрешься в кабаке, заливая бедовкой пережитый ужас, а в следующем переходе даже не чихнешь. Когда тебя накрывает, это нормально. Если ты не ямауда, конечно, но ямауда – разговор отдельный, им родиться нужно. А ты – обычный цепарь, и твое спасение – друзья. И ключ, который должен лежать на центре стола.

Именно из-за ключа всё и пошло наперекосяк, точнее, из-за белокурой куртизанки Джулии – два цехина за ночь, и любой каприз становится реальностью.

Бабарский по обыкновению задержался, влетел в кают-компанию перед самым переходом, а Форца, которому выпало запирать дверь, как раз лапал воздух, описывая Хасине знаменитые выпуклости Джулии и напропалую хвастаясь достижениями в их освоении. Хасина жадно внимал, одновременно пеняя себе на то, что провел вечер в игорном доме, а потому потерял бдительность. Дверь-то Форца запер, а вот ключи, распаленный воспоминаниями, привычно сунул в карман. Потом цеппель втянуло в Пустоту, и всем стало плевать на то, что на столе не хватает важнейшей детали. Абсолютно всем. Потому что в Пустоте значение имеет только время.

А еще друзья и ключ.

Каждый переход пялит цепарей по-своему, и дело не только в Знаках. У Пустоты много лиц, и никогда не знаешь, каким из них она тебе оскалится. Никогда не знаешь, как ты на него среагируешь. Не знаешь, увидишь ли следующее. Все, что ты можешь, – это следить за часами да слушать, как медленно, но неотвратимо убегает из гондолы воздух. Для того и считают время – чтобы знать, когда открывать баллоны с кислородом.

А еще для того, чтобы понимать: выживешь или не повезло.

Переход из одного мира в другой может занять тридцать секунд, а может – четырнадцать минут. В портовых кабаках рассказывают истории о цеппелях, которых носило по Пустоте полчаса, однако взрослые цепари сказкам не верят. Все знают, что четырнадцать – время жизни, есть документальные свидетельства, а цеппелей, пошедших на пятнадцатую, больше никто не видел. И дело не в том, что у них кончился воздух – он еще не кончился, дело в том, что им не повезло с минутами. Их слишком много накопилось, больше четырнадцати.

 

Но убегающие от тебя воздух и время – еще полбеды. Самое плохое в Пустоте, кроме самой Пустоты, разумеется, это ее Знаки. Всякий раз разные и всякий раз страшные.

Они могут не прийти, тогда повезло. А могут и прийти. Примерно через минуту перехода, когда ты полностью осознал, что находишься в самом центре того, чего на самом деле нет. Вот тогда они приходят и берут тебя за душу. Они изводят или выстреливают, могут скрутить в бараний рог человека или откусить половину цеппеля. Они – порождение Пустоты. Они то, чего нет.

– Три минуты, – сказал тогда Бабарский, который всегда клал перед собой часы во время перехода.

Три минуты – время детское, даже дышится еще нормально. Но три минуты – это поздние Знаки. А они самые паршивые, очень сильные, сразу бьющие наотмашь.

Три минуты…

И тиканье часов превращается в резкие удары, легко заглушившие вой сирены.

Секунда.

«Бамм!»

Секунда.

«Бамм!»

Ты не слышишь ничего больше, но вскоре различаешь легкий стук в дверь. И с удивлением понимаешь, что совершенно забыл о…

– «Старый друг» явился, – цедит сквозь зубы Хасина.

Знак этого Знака – капли осеннего дождя на стеклах и завывание ветра из-под двери. И гнетущее понимание того, что самый дорогой тебе человек не может спастись от разыгравшегося шторма. Но ты можешь ему помочь. Ты должен ему помочь.

Знак этого Знака – капли осеннего дождя на стеклах и завывание ветра из-под двери. А спасение от этого Знака – быть эгоистом. Или же очень хорошо понимать, где реальность, а где Пустота.

Секунда.

«Бамм!»

Секунда…

– Четыре минуты!

Но все слышат:

«Бамм!»

– Он заблудился, – тихо говорит Форца. – Мы ведь ждали его к ужину.

Но его не слышат. Пустота хитра, она умеет выстраивать мизансцены так, чтобы взять свое. Все слышат только «Бамм!» и стараются не думать о том, что самый близкий тебе человек стоит за дверью. Все стараются думать о каком-нибудь дерьме: неудачной драке, закончившейся шрамом через всю физиономию, или крупном проигрыше в карты, потому что думать о хорошем – давать Пустоте лишний козырь. Она хитра, она тут же сменит «старого друга» на «обещание рая», и ты побежишь к своим мечтам прямо за борт. Думать о плохом тоже опасно, можно нарваться на «ночные кошмары», но этот Знак приходит редко. Пустота его почему-то не любит, Пустоте нравится убивать, взывая к хорошим чувствам.

– Пять минут!

«Бамм!»

– Там же ураган!

Форца сидит неподвижно, но это ничего не значит – его уже накрыло. Нужно слушать, что он говорит, однако все слишком поглощены очередным:

«Бамм!»

Хасина медленно, но крепко кусает себя за руку. Нормальный выбор: у многих цепарей предплечья в шрамах. Поздние Знаки – это серьезно.

«Бамм!»

И тихий-тихий стук в дверь.

– Шесть минут!

Бабарский даже себя не слышит. Давит двумя руками на виски и не слышит. Но все равно говорит. Или ему кажется, что он говорит, потому что на самом деле Бабарский судорожно убеждает себя, что у него нет и никогда не было настоящих друзей.

– Я должен помочь!

Форца поднимается и тащится к двери на открытый мостик, одновременно вынимая из кармана ключи. Хасина встает, когда Форца уже преодолел половину пути. Бабарский ближе, но он «включается» позже. Его почти накрыло, и он с трудом стряхивает оцепенение.

Когда ключ на середине стола, он под контролем, его все видят. Когда же ключ остается в кармане…

– Я не бездушная тварь!

«Бамм!»

Оставшиеся на столе часы отсчитывают седьмую минуту.

Дверь распахивается, и Пустота начинает жрать воздух. Хасина, поняв, что не успевает, прыгает, пытаясь ухватить Форцу за ногу, но промахивается. Форца с улыбкой выходит на открытый мостик, а Бабарский совершает подвиг. Он видит, что промахнувшийся Хасина скользит к открытой двери, тоже прыгает и отчаянным движением направляет друга в стенку. Хасина бьется головой и затихает в нескольких сантиметрах от проема. Бабарский держит его за ногу, плачет и молится. Бабарский видит, что неумолимая Пустота продолжает тянуть к себе бесчувственное тело, но продолжает держать Хасину за ногу, потому что друг в Пустоте – самое главное, и больше Хасине рассчитывать не на кого.

«Бамм!»

Пальцы заледенели, их сводит от напряжения, боли и страха.

«Бамм!»

Форцы нет. Воздуха почти нет, а часы невозмутимо отсчитывают следующую минуту.

После которой цеппель вываливается на Заграту.

* * *

Если среди бывалых, много чего повидавших цепарей заходит разговор о ночных красотах… не красотках, а именно красотах, то в первую очередь они вспоминают миры, ухитрившиеся прихватить на главной вселенской распродаже больше одной луны. Два ночных светила Вуле, три красавицы Эрси… ночи на этих планетах переполнены причудливыми, поражающими воображение тенями, игра которых способна наполнить романтическими переживаниями даже самую черствую душу. Затем, если разговор еще не наскучил, а других тем не появилось, цепари вспоминают Луегару, вспоминают, как в полнолуние на ее небе появляется улыбающаяся физиономия – так забавно выстроились высоченные горы красного попутчика этого мира. И лишь после, выдержав подходящую моменту паузу, кто-нибудь веско бросит: «А как насчет Деригоны?» И бывалые цепари отвечают на вопрос понимающими улыбками. Насчет Деригоны никак, потому что она – вне конкуренции. Потому что тот, кто побывал на уникальной двойной планете, никогда ее не забудет. Потому что люди летят через весь Герметикон только для того, чтобы провести на Деригоне ночь.

Слово произнесено.

И разливаются по кружкам вино, бедовка или пиво: «За Деригону!»

И неважно, кто сидит за столом: пираты или вояки, контрабандисты или разведчики, торговцы или богатые путешественники, ветераны странствий по Герметикону или безусые юнцы – неважно. Важно то, что у тех, кто на Деригоне бывал, щемит сердце, а у остальных горят глаза.

«За Деригону, братья-цепари! За самый красивый мир Герметикона!»

И никто, и никогда во время таких разговоров не вспоминал Заграту, потому что местная ночь показалась бы знающему цепарю заурядной, если не сказать – примитивной. Одна луна и россыпь звезд, что может быть проще? А сегодня и такой картинки не было: небо затянули низкие облака, и загратийская ночь потеряла даже минимальную выразительность. Простая темная ночь, замечательное время для темных дел. Настолько замечательное, что хоть в рамочку его вставляй, как образцовое.

– Двадцать лиг, – простонал синьор Кишкус и в отчаянии вцепился пальцами в жидкие волосы. – Всего двадцать лиг не доехали! Всего!

Несчастный винодел уставился на Вебера с такой надеждой, словно Феликс пообещал обернуться Добрым Праведником и чудесным образом решить возникшие проблемы.

– Двадцать лиг!

– Я видел указатель, синьор, – предельно вежливо отозвался Вебер. – И уверяю вас, что двадцать лиг – это мало. Можно сказать, мы уже в Альбурге, и беспокоиться не о чем.

– Это же Северный тракт, – взвизгнул Кишкус. – Северный! Вы что, вчера родились? Мы в диких лесах, и лишь святой Альстер знает, сколько вокруг бандитов! – Он умолк, опасливо прислушиваясь к царящей за стенками фургона тишине, после чего воззвал к судьбе: – Ну почему? Почему это должно было случиться именно со мной и именно сейчас?

– Потому что вы меня не послушали, синьор, – спокойно ответил Вебер.

– Да! Феликс, почему я вас не послушал? Почему?

Винодел заломил руки.

– Потому, что ты упертый баран, Соломон, – прошипела синьора Кишкус. – Потому, что, если уж платишь бамбальеро сто пятьдесят цехинов, нужно слушать их советы!

Внутри фургона было темно и душно: едва грузовик остановился, Феликс приказал закрыть оба окошка железными ставнями и погасить фонарь. К тому же воняло бензином, запас которого хранился за металлической перегородкой, и нервными выбросами напуганного Кишкуса. Все вместе создавало омерзительную атмосферу, как нельзя более подходящую для злобной ругани.

– Я тоже не вчера родился!

– Из-за тебя мы слишком долго просидели в поместье! Соседи уехали неделю назад!

– Я думал об имуществе, женщина!

– Оно не стоит наших жизней! – Темнота, духота и мрачный лес вокруг заставили синьору Кишкус высказать супругу все накопившиеся претензии. – И чего ты добился своим упрямством? Поместье всё равно пришлось бросить на управляющего, а самим довериться этим бамбальеро, которые наверняка сбегут при первой же опасности!

– Я вас слышу, синьора, – подал голос Вебер.

– Не мешайте, Феликс, я ругаюсь с мужем. – Однако в голосе ее не оказалось и следа злости, с которой синьора набрасывалась на мужа.

Эдди и Хвастун заулыбались, они видели, что черноокая супруга тщедушного винодела – весьма аппетитная для своих сорока лет – прониклась нешуточным интересом к командиру наемников. Впрочем, не она первая, не она последняя. Провинциальные дамы живо интересовались мужественным альбиносом, хотя, если быть честным, внешность Феликса отнюдь не соответствовала общепринятым канонам красоты.

1Смысл этого и других принятых в Герметиконе терминов разъясняется в словаре (прим. ред.).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru