Вадим Нестеров
Двинулись земли низы. Том 2. Индустриализация
Иллюстратор
Юрий Николаевич Рожков родился в 1898 году в текстильно-мануфактурном Орехово-Зуево. Мальчик был старшим сыном потомственного дворянина Николая Борисовича Рожкова, лучшего инженера-технолога текстильной отрасли России в конце XIX – начале XX века.
На стыке XIX и XX веков текстиль был тогдашней «нефтянкой» – самой доходной отраслью экономики с самым быстрым оборотом.
А Николай Рожков был в этой отрасли ведущим спецом.
Не только блестяще образованным и с очень результативной практикой, но и изучившим последние достижения технологии ткацкого производства на длительной стажировке в признанном центре мирового текстиля – Великобритании. Как раз в год появления первенца Рожков-старший стал директором прядильной и ткацких фабрик Прохоровской Трехгорной мануфактуры в Москве. Мама – дочь почетного гражданина Санкт-Петербурга купца Никитина.
Квартира на Арбате в Большом Власьевском переулке, домашнее образование, музицирование на мандолине, увлечение чтением, особенно немецкими и английскими книгами. С 12 лет добавилось обучение в частной мужской гимназии А.Е. Флерова в Москве, которую посещали исключительно дети состоятельных родителей, поскольку плата за обучение вдвое превышала обычную. В одном классе с Юрием учились, например, будущие советские актерские звезды: сын модного дантиста Игорь Ильинский, ставший лучшим комиком поколения и представитель актерской театральной династии Бороздиных-Музиль-Рыжовых Коля Рыжов, будущий штатный исполнитель роли Кагановича в советских фильмах.
Николай Рыжов в роли Л.М. Кагановича в фильме «Сталинградская битва», М.И. Калинин – Владимир Соловьев.
Но золотая молодежь в России столетней давности все-таки изрядно отличалась от сегодняшних мажоров. Еще до окончания гимназии Юрий Рожков начинает посещать большевистские кружки в Москве и на ткацких фабриках Иваново-Вознесенского района, где он часто бывал вместе с отцом.
Ну а сразу после революции недавний гимназист вступает в РКП(б). Во время революционных событий в Москве проходит военную подготовку в Красностуденческом батальоне, участвует в уличных боях, позже в составе отряда Красной Гвардии охраняет делегатов IV чрезвычайного Съезда Советов в марте 1918 года.
Конечно, весь этот пьянящий воздух свободы, вся эта музыка революции – все это пока было в рамках приключений увлекшегося политикой юнца.
Цветочки стали ягодками с началом Гражданской войны.
Вот тогда закончились митинги, лозунги, ораторы и хорошие лица вокруг.
И поперла реальная жесть.
Юрий Рожков вступил добровольцем в Красную Армию сразу же после создания, в 1918 году.
Воевал на Южном фронте, под Новочеркасском попал в плен. Белые казачки никакого долгого дознания учинять не стали – расписали ему спину металлическими шомполами, оставив шрамы на всю жизнь, и кликнули желающих «шлепнуть краснопузого».
А дальше было как в кино – «исполнить» расстрел вызвался повзрослевший одноклассник по Флеровской гимназии, выбравший в русской Великой Смуте другую сторону.
Друг детства вывел обреченного в балку, посмотрел тоскливыми глазами, и в память о совместно читанных выпусках «Пещеры Лейхтвейса» и кинолентах, просмотренных в «Синематографе Брокша» – пальнул из «винта» в воздух. «Сховайся здесь пока, а по темноте – уходи» – буркнул бывший друг, нынешний враг, не взявший грех на душу. Забросил винтовку за спину и ушел – навсегда.
Больше они не виделись.
Вскоре Гражданская война для красноармейца Рожкова закончилась – он был демобилизован после того, как в госпитале врачи обнаружили у него туберкулез. Который по тем временам означал смертный приговор с невнятной отсрочкой исполнения.
Демобилизованный юный большевик возвращается в Москву и за невозможностью воевать начинает бороться за новый мир другими способами – партия командирует его в «литературно-инструкторский поезд ВЦИК им. В.И. Ленина» на должность с шикарным названием «пропагандист пролетарского революционного движения».
«Положение о литературно—инструкторских поездах» принято Президиумом ВЦИК в январе 1919 года, был даже создан отдел агитпартпоездов во главе с большевиком Яковом Буровым, который получил право прямого выхода на вождя и мог обращаться непосредственно к Ленину «ввиду важности стоявших перед ним задач».
«Литературно-инструкторский поезд им. В.И. Ленина» был первым из агитпоездов, созданным в августе 1918 года. Он тут же отправился в Казань, только что отбитую у белочехов. Поезд был оборудован радиостанцией, типографией, библиотекой, киосками и магазинами, реализующими прессу, один из вагонов превращен в кинозал, другой – в редакцию газеты. Несколько вагонов, разумеется, занимал так называемый «политотдел», который составляли штатные агитаторы ЦК РКП(б), одним из которых и стал бывший гимназист и бывший красноармеец Юрий Рожков.
«Литературно-инструкторский поезд им. В.И. Ленина» колесил по стране до 1920 года, то объезжая Украину, то откочевывая в Сибирь.
Любопытно, что попытка использовать в качестве наглядной агитации плакаты, оклеивая ими вагоны, оказалась неудачной из-за недолговечности бумаги. Поэтому вагоны стали расписывать масляными красками, подрядив на это «декоративную подсекцию секции изобразительных искусств Отдела просвещения при посредстве Союза художников-живописцев нового искусства и художников-графиков». А ее составляли Казимир Малевич, Владимир Татлин, Марк Шагал, Кузьма Петров-Водкин, Игнатий Нивинский, Дмитрий Моор, Михаил Черемных и другие будущие классики русской живописи двадцатого века и русского авангарда в частности. Наверное, в этих рисунках с загибающимися строками и лежат истоки творчества Юрия Рожкова, о котором чуть позже.
Оформлением поезда, в котором жил и работал наш герой руководил художник Александр Осмёркин – участник художественной группы «Бубновый валет» и будущий профессор Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина. Но в те годы, как и все «валетовцы», он был изрядным хулиганом, и в оформлении поезда оттянулся вовсю. Один из вагонов, например, был расписан на тему «Четыре злых вампира», а, чтобы хоть как-то подтянуть Носферату и Дракулу к пролетарской агитации, им в компанию был добавлен карикатурный поп.
После нескольких лет работы агитпоезд поставили на прикол, а коммунист Рожков, как хорошо себя проявивший, был отправлен на повышение.
Восемь лет, с 1920 по 1928 год, он отработал в ЦК ВКП(б) заведующим отделом информации. В его обязанности, помимо прочего, входило и ежедневное составление аналитической сводки по материалам российской и зарубежной прессы, а классическое образование позволяло обходиться без переводчиков. Кроме того, Юрий Рожков являлся членом организационных комиссий всех съездов партии c IX по XV включительно.
Чувствуя, что гимназического образования ему уже недостаточно, Юрий Николаевич поступает на физмат МГУ и учится там почти три года – с 1922 по 1924. Курс не закончил – совмещать учебу и работу в ЦК все-таки не получилось.
Я вообще не понимаю, когда он все успевал, но он успевал. И не только составлять аналитические справки для вождей и проводить съезды партии. Подлинным его увлечением стало революционное искусство. Еще в 1921 году, инспектируя деятельность «Окон РОСТа», Юрий Рожков знакомится с Маяковским. И вскоре его с головой затянуло революционное искусство и в этой «буче боевой, кипучей» он бы счастлив.
В нерабочее время Юрий Рожков активно участвует в студенческих диспутах, все больше увлекается поэзией Маяковского и не пропускает ни одного публичного выступления «горлана-главаря». Поддерживает организованное поэтом творческое объединение ЛЕФ. Профессионально увлекается фотографией и пробует себя в технике фотомонтажа, делая иллюстрации к поэме Маяковского «Флейта-позвоночник», которые к сожалению, не сохранились.
А в 1924 году создает свое лучшее творение— фотомонтажи к поэме «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского». Помните коллажи, которые я использовал в первом томе для иллюстрации истории про охоту на Курскую магнитную аномалию? Это он, Юрий Рожков, сегодня считающийся одним из самых интересных художников русского авангарда, работавших в жанре фотоколлажа.
А в 1929 году происходит крайне странное по нынешним временам событие – начальник отдела ЦК партии, на наши деньги – высокопоставленный и близкий к верхам кремлевский чиновник начинает жизнь заново.
Юрию Рожкову пошел уже четвертый десяток, он был солидным семейным человеком (в 1925 году женился на Зинаиде Петровне Матиссен, актрисе Шаляпинской студии и театра Пролеткульта, а через год у них родился сын Кирилл) – но это ничему не помешало.
Коммунист Рожков увольняется с работы и в составе парттысячников поступает на геологический факультет Московской горной академии, который заканчивает досрочно. Ну вы помните – переход на обучение по системе «взлет-посадка», а у Юрия Николаевича было еще и три года физмата МГУ за плечами. В общем, поступив на учебу в 1929-м, уже в 1931-м он получает диплом по специальности «геолог-разведчик». По распределению института Юрий Рожков направлен на работу в Казахстан.
И началась совершенно новая жизнь – летом маршруты, шурфы и шлихи, зимой – камералка и отчеты.
Стране, проводящей индустриализацию, как воздух, требовалось золото, и именно этот рыжий металл и искал геолог Рожков.
В 1931–1936 годах он трудится инженером-разведчиком, а позже – начальником Геологоразведочного отдела треста «Каззолото». В 1936 году назначен начальником геолого-экономической партии треста «Золоторазведка». За эти годы им было открыто тридцать три промышленно ценных месторождения рудного золота в Северо-Восточном Казахстан, в том числе такие крупные, как Бес-Тюбе и Джеламбет.
И вроде бы все было хорошо – даже Большой Террор зацепил его только краешком: геолог Рожков был на недолгое время отстранен от работы и исключен из партии, но вскоре восстановлен.
Но…
Но туберкулез никуда не делся, он медленно и неотвратимо убивал нашего героя.
В 1938 году состояние Юрия Рожкова резко ухудшилось, он больше не может заниматься полевой работой. Ученый в 1939 году возвращается в Москву, работает дома, занимается научно-исследовательской работой для Научно-исследовательского горно-разведочного института золота (НИГРИЗолото)
Умер 2 февраля 1940 года в подмосковном санатории «Кратово».
Уже после смерти рукопись его работы по анализу материалов геологопоисковых работ легла в основу дальнейших разработок института «НИГРИзолото».
Вот, собственно, и вся история жизни Юрия Рожкова – гимназиста и солдата, агитатора и чиновника, парттысячника и художника, ученого и геолога.
Еще одна «обыкновенная биография в необыкновенное время».
Ему удалось почти невозможное. Проклятие людей искусства в том, что они всегда стоят рядом, всегда смотрят со стороны, и никак не могут влиться в само действие. Они никогда не выходят на сцену, всегда оставаясь в зале.
Юрий Николаевич Рожков – один из немногих, кто смог вырваться из этой невидимой клетки, и из иллюстратора поэмы стать ее героем.
Поэма Маяковского, напомню, посвящена тем, кто обеспечил индустриальное возрождение России, дал стране сталь и уголь, нефть и золото.
Поэтому финальные строки стихотворения – это и о нем тоже.
Вас
у опер
и у оперетт в антракте,
в юбилее
не расхвалит
языкастый лектор.
Речь
об вас
разгромыхает трактор -
самый убедительный электролектор.
Гиз
не тиснет
монографии о вас.
Но зато -
растает дыма клуб,
и опять
фамилий ваших вязь
вписывают
миллионы труб.
Двери в славу -
двери узкие,
но как бы ни были они узки,
навсегда войдете
вы,
кто в Курске
добывал
железные куски.
Стрелок
В составе парттысячников в Горную академию пришло много студентов с интересной биографией. В те годы в отделах кадров люди часто писали автобиографии, которые могли посрамить любой синопсис приключенческого романа. Но все-таки мало у кого бурная стихия Революции закрутила судьбу такими впечатляющими узлами, как у следующего героя моего рассказа. Бог любит троицу, встречайте еще одного парттысячника, первокурсника МГА образца 1929 года.
Когда я копал информацию по Мелкому Бесу, то бишь Вахтангу Тиграновичу Тер-Оганезову из первого тома, мне попался… Уже хотел произнести слово «любопытный», но на самом деле – нет. Совсем не любопытный документ попался, тривиальный и скучный. Это приказ № 192 по Московскому геологоразведочному институту от 23 октября 1931 г.: «Утвердить с 22/X 31 г. Методическое Бюро Геофизического Отделения в следующем составе: Думпис М.Ф. – председатель Методбюро; Шпигель С.А. – секретарь Методбюро; члены Методбюро: Заборовский А.И.,Тер-Оганезов В.Т., Бончковский В.Ф., Баранов В.И., Левшин В.Л., Сорокин Л.В., Малышев Н.П. и два представителя от студорганизаций. И.О. директора МГРИ Митрофанов».
Ну и что в нем интересного, спросите вы? Интересное в нем – фамилия председателя, отвечу вам я. Когда я написал в Википедию статью про Макса (он же Марк) Франциевича (он же Фрицевич) Думписа (он же Думбис и Думпеис), то сразу под фамилией мне пришлось выдать перечень плохо стыкующихся между собой профессий:
Думпис, Макс Францевич – известный советский революционер, военачальник, востоковед, дипломат, разведчик и геофизик.
И все это чистая правда. В биографии этого человека «генерального консула СССР в Кашгаре» мирно сменяет «студент Московской горной академии», «резидент советской разведки в Мазари-Шарифе» ничуть не мешает «ректору Московского горного института» а «комбриг 170-й бригады 57-й стрелковой дивизии четвертой армии Западного Фронта РККА» вполне себе сочетается со «старший научный сотрудник АН СССР по группе технической физики».
Это время, уважаемые читатели. Это было такое время и такие люди.
Сюжет первый. Воин
«Берзини, Споргисы, Клявини…»
Родился товарищ Думпис в Курляндской губернии Российской империи в небогатой латышской семье. Впрочем, слово «небогатой» в данном случае излишне – неприличную поговорку про латыша, у которого лишь хрен да душа, все, думаю, слышали. И поговорка не врет – словосочетание «богатый латыш» тогда было оксюмороном, чем-то вроде «горячего снега» или «честного банкира». Дело в том, что испокон веков и до начала XX века во всех нынешних прибалтийских странах всегда и всем рулили остзейские немцы. Именно они всегда занимали все более-менее приличные должности и места. А латыши…
На исходе XIX-го Достоевский в «Преступлении и наказании» писал: «…сестра моя скорее в негры пойдет к плантатору или в латыши к остзейскому немцу, чем оподлит дух свой и нравственное чувство …».
И лишь в начале XX века что-то стало меняться…
Макс Думпис, как и подавляющее большинство латышей, с малых лет батрачил, и к юности смертельно устал от этого действительно неблагодарного занятия. Устал настолько, что, заработав хоть какие-то деньги, в возрасте 19 лет удрал в Ригу, где поступил на политехнические курсы – Макс Францевич всегда хотел стать инженером.
Так началась долгая одиссея Макса Думписа – человека, который всегда хотел большего. Иногда мне кажется, что сама фамилия, на русский переводящаяся как «Бунтарь», в полной мере определила его судьбу.
Выучиться на инженера у паренька не получилось, помешала Вторая Отечественная война – так тогда называли Первую Мировую. Призыв, фронт, окопы, брустверы, вши… Толкового и образованного паренька заметили, и отправили учиться на унтер-офицера – так Макс стал курсантом Гатчинской военной школы. По выпуску унтер-офицер Думпис воевал в 4-м Латышском Видземском стрелковом полку – во время войны, как известно, по предложению командующего Северо-Западным фронтом Михаила Алексеева и по призыву депутатов Государственной Думы Яниса Голдманиса и Яниса Залитиса из латышей начали формировать национальные воинские соединения.
Бойцы этих батальонов получили название, которое вскоре навсегда останется в российской истории – «латышские стрелки».
Вот фото военнослужащих этого полка. В центре – отец-командир нашего героя, кадровый офицер русской армии, выпускник Виленского пехотного юнкерского училища полковник Антон Петрович Зельтин.
Мама с папой, правда, звали Антона Петровича Ансисом Зелтыньшем. По этой причине офицер Пограничной стражи, получивший три ордена в русско-японскую и Владимира с бантами за бои в Галиции в новой войне и был переведен в пехоту, на должность командира стрелкового 4-го Видземского стрелкового батальона. Командиром, кстати, был хорошим, своих солдат берег и за их спинами не прятался, за что подчиненные сначала наградили его Георгиевским крестом IV степени, а потом, став красными латышскими стрелками, несколько раз отбивали Зелтыньша у чекистов, желавших непременно арестовать застрявшего в России по ранению «золотопогонника».
Вообще, конечно, латышские стрелки – так и не объясненный до конца феномен. Латыши всегда были на редкость мирным народом, эдакими провинциальными небогатыми, но домовитыми хоббитами, вручающими сыновьям лопату, а не шашку, и никогда не воспитывающими из мальчиков джигитов или самураев. Но именно русская революция прославила их в веках, а словосочетание «латышские стрелки» выучила вся бывшая империя – от Тихого океана до Буга, от Мурманска до Ашхабада. Они были везде – самые верные, самые дисциплинированные и самые боеспособные части большевиков, именно латышей бросали на самые тяжелые участки. И они – вытягивали.
Эти молчаливые круглоголовые парни, все эти споргисы и калныньши с непроизносимыми фамилиями мало что видели в жизни, кроме своих убогих хуторов, да бесконечной крестьянской работы от света до темноты. Но в Великую Мечту, исповедуемую большевиками, они поверили так, как могут поверить только недоверчивые упрямые крестьяне – безоглядно и навсегда. Крестьянин тех времен по образу жизни мало отличался от скотины, но человек потому и превосходит животных, что иногда поднимает голову и смотрит в небо.
Построение Царства Справедливости на всей территории этого поганого мира было великой миссией. Делом, достойным того, чтобы отдать за него всю кровь по капле. Эти флегматичные хуторские парни были готовы умереть в любую минуту и поэтому их боялись все – и буйные «братишки» с балтийских крейсеров, и бешеные басмачи с их курлыкающим говором, и нахрапистые малороссийские «батьки» с обрезами и тачанками.
Берзини, Споргисы, Клявини…
Годы людей переплавили.
Перемололи. Прославили.
Перетряхнули. Расслабили.
И разделили их на двое:
не по богам,
не по нациям,
не по семейным симпатиям,
а по фронтам и по партиям.
Кровью и вьюгами кашляя,
время спросило у каждого:
«Ты за кого?»
Ленцманы, Лепини, Крастыни
шли, будто в молодость, -
в красные!
И застывали – помолвленно –
то в караулах у Смольного,
то на простреленном бруствере…
Сжав кулаки заскорузлые,
шли батраки и окопники
в краснознаменные конники.
Не за церковными гимнами,
не потому, что прикинули:
где посытней…
Макс Думпис тоже поверил. Поверил раз и навсегда и после этого уже не жалел – никого не жалел, и себя в первую голову. Унтер Думпис стал большевиком задолго до революции, еще в феврале 1917 года. А уже через год товарищ Думпис был назначен московским губернским военным комиссаром. На этой должности, кстати, вообще побывало много латышей – Берзин Оскар Михайлович, Пече Ян Яковлевич, Берзин Эдуард Петрович…
Они честно дрались везде, куда их посылала Революция, а в конце 1918 года пошли отбивать себе свою Латвию, образовав из латышских полков 1-ю стрелковую дивизию Армии Советской Латвии. Он тоже был там – членом Реввоенсовета Латармии и Рижского ревкома, потом военком оперативного управления Штаба Западного фронта. Он дрался так, как никогда прежде, но немцы, эстонцы и поляки все-таки выдавили их с Родины, заставили уйти обратно в Россию.
Впрочем, у Революции нет национальности, и он служил ей в меру своих сил – дрался с Деникиным, потом командовал 10-й и 170-й бригадами на Польском фронте. Всё было как в песне:
На Дону и в Замостье
Тлеют белые кости,
Над костями шумят ветерки.
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны
Конармейские наши клинки.
Финалом его военной жизни стал приказ Реввоенсовета Республики № 68 которым комбриг 170 бригады 57 стрелковой дивизии Думпис Марк (так в указе – ВН) Францевич был награжден орденом Красного Знамени. Тогда это было даже не Герой Советского Союза, а гораздо круче. Как писал наш летописей Вася Емельянов, «в те времена орденами награждали вообще не часто».
А во второй половине 1921 года наш орденоносец был отозван из армии и направлен на работу в Народный комиссариат иностранных дел. Даже не с корабля на бал, а из окопа – на паркет.
Сюжет второй. Дипломат
«Когда персидское казачество восстало…»
В новой, дипломатической, ипостаси его кинули как щенка в воду. Бросили, как в реку, в Большую Игру.
Термин «Большая игра» (Great Game), кстати, сначала употреблялся исключительно англичанами, впервые появившись в письмах английского офицера Артура Конолли, одного из самых знаменитых участников этого конфликта Российской и Британской империй в Центральной Азии. Русские же обычно именовали Большую игру «Турниром теней» – так назвал эту многолетнюю схватку засекреченных агентов, дерзких полевых разведчиков и внешне невозмутимых дипломатов тогдашний министр иностранных дел Российской империи граф Карл Нессельроде.
У русских не нашлось своего живописателя Турнира Теней, а у англичан был великий скальд империи Редьярд Киплинг, воспевший Большую игру в своем самом знаменитом романе «Ким». Помните пророческие слова одного из героев романа: «Только когда все умрут, кончится Большая игра»?
Конолли, кстати, права на копирайт не предъявлял: к моменту издания «Кима» прошло уже более полувека с того трагического для Британии дня, когда на главной площади Бухары полковнику Чарльзу Стоддарту и капитану Артуру Конолли, просидевшим в зиндане более года, отрезали их кишащие вшами головы. Именно отрезали – в Туркестане головы никогда не рубили, как в варварских Европе или России, а всего лишь аккуратно отделяли тонким ножом один позвонок от другого.
Я не буду рассказывать обо всех перипетиях возобновившейся в первые годы Советской власти Большой Игры, для этого нужна книга, если не многотомник. Лишь вскользь пройдусь по тем эпизодам, в которых принимал непосредственное участие мой герой.
Первым его дипломатическим местом службы стала должность генерального консула РСФСР в Тебризе, которую Думпис занимал с сентября 1921 г. по январь 1923 года. Тебриз – это в Персии. Персия еще в имперский период стала честно разделенной «страной-буфером», северную часть которой контролировала Россия, а южную – Великобритания. Но революция все похерила.
Большевики в своей ненависти к имперской политике и прочим буржуазным колониализмам вывели из Ирана русские экспедиционные войска и аннулировали все российско-иранские соглашения. Обрадовавшиеся англичане в полном соответствии с главным принципом пригородных электричек «задницу оторвал – место потерял!» быстренько оккупировали бывшую зону русского влияния, использовали ее как плацдарм для интервенции на Кавказ и закаспийские области Туркестана.
«Ах вот вы как?» – обиделись большевики и организовали персидскому марионеточному режиму Гилянскую Советскую Социалистическую республику. Я о ней немного писал в своей книге «Жил-был художник один», рассказывая про «дервиша Революции – поэта Велимира Хлебникова.
Двуязычная стенгазета «РОСТА»: Да здравствует Мирза Кучек-хан, 27 июня 1920 года
Сейчас этого уже тоже никто не помнит, а тогда Орджоникидзе и Раскольников вышли из Баку на судах Волжско-Каспийской военной флотилии и взяли курс на порт Бендер-Энзели, где стояли корабли, угнанные при эвакуации проигравшими белогвардейцами. Тогда приплывшие из Баку трудящиеся Советского Закавказья устроили резню с британскими и белогвардейскими войсками, контролировавшими иранский город, и таки выбили их из порта, вернув себе корабли. А иранские коммунисты под шумок заняли город Решт – столицу провинции Гилян, объявили Персидскую Советскую республику и начали создание Персидской Красной армии.
И во всем этом бардаке чем дальше, тем выше всходила звезда Реза-хана Пехлеви.
Чистокровный перс, Реза родился в семье мелкого помещика-офицера, а в 1900 году поступил на службу рядовым пулеметчиком в Персидскую казачью дивизию. Дело в том, что во время англо-русской борьбы за влияние в Персии была создана Персидская казачья бригада. Командовали «иранскими казаками» русские офицеры и урядники. Одним из самых знаменитых «казачков» и стал перс Реза-хан, начавший службу рядовым «пластуном» и дослужившийся до полковника. В силу этой особенности своей биографии будущий персидский монарх свободно говорил по-русски, и в беседах с советскими дипломатами бывший пулеметчик, а ныне основатель династии Пехлеви очень любил красиво, по-казацки, завернуть отборным русским матом.
За пулеметом – лихой казак Реза Пехлеви.
Впрочем, ко времени появления в Персии нашего героя веселуха начала потихоньку стихать. Реза-хан, который в 1920 году сместил русского командующего казачьей дивизией и занял его место, год спустя с помощью сослуживцев-казаков с боями занял столицу Персии город Тегеран, и был назначен военным губернатором и главнокомандующим, а через некоторое время – военным министром.
Город Тебриз, консулом в котором стал наш герой, имел давние и славные традиции бунта. Не далее как в апреле 1920 года во всем Северном Иране под руководством шейха Мохаммеда Хиабани поднялось восстание против правящих страной «британских прислужников», которое было разгромлено в сентябре этого же года в городе Тебриз. Впрочем, и в 22-м активная борьба за власть в Иране даже и не думала стихать. В ней и принял посильное участие бывший латышский стрелок Макс Думпис.
Вот что пишет в своей диссертации «Коммунистическая партия Ирана, её деятельность и взаимоотношения с Коминтерном» Юрий Александрович Дёмин:
В начале февраля 1922 года в Тебризе началось восстание жандармов в главе с майором Лахути, присутствовавшим в свое время в Баку на Съезде народов Востока. Восставшие потребовали изгнания из Ирана англичан и смещения Реза-хана с поста военного министра. … Но когда жандармы разбили казачьи части и взяли город, то коммунисты решили примкнуть к движению и взять руководство им в свои руки. Консул РСФСР в Тебризе Думбис (так в тексте – ВН), очевидно на свой страх и риск, дал согласие на присоединение коммунистов к восстанию и пообещал им помощь военным снаряжением.
Восстание, естественно, потерпело поражение, Реза-хан предательства советского консула не забыл и в 1923 году, когда Пехлеви стал премьер-министром, Думпису пришлось покинуть Персию. Впрочем, несомненная польза от поездки в Персию была – позже Думпис написал несколько работ о национальных меньшинствах Ирана, которые сделали его видным советским востоковедом и цитируются до сих пор.
В феврале 1923 года произошла очередная победа советской дипломатии – было создано Генеральное консульство СССР в Мазари-Шарифе (Афганистан). Вскоре туда был назначен первый советский консул – Макс Францевич Думпис. В то время советской колонией в Афганистане правили полпред СССР Федор Раскольников (тот самый флотоводец) и его жена Лариса Рейснер – сводящая с ума мужчин «валькирия Революции», прототип женщины-комиссара в «Оптимистической трагедии» и «самый красивый большевик».
Впрочем, живший на отшибе в Мазари-Шарифе Думпис с супругами почти не знался, а вскоре и власть переменилась – сначала Рейснер сбежала от мужа, а потом и Раскольников был отозван на родину и сменен в должности Леонидом Николаевичем Старком.
Но Думпис, повторюсь, от всех этих интриг был далек. Во время нахождения на посту консула в 1924 году он активно помогал экспедиции академика Н.И. Вавилова, который очень тепло отзывался о нем в письме академику Ольденбургу. Сотрудничество с Вавиловым продолжалось и позже – в 1927 г. М.Ф. Думпис прислал академику богатый материал семян хлопка и льна, собранный им в Кашгарии. Позже эти семена были высеяны на южных опытных станциях ИПБиНК, а растения внимательно изучены Вавиловым перед путешествием в Синьцзян вместе с ботаником М.Г. Поповым в июне–августе 1929 г.
В Афганистане произошло еще одно важное событие – находясь на должности консула в Мазари-Шарифе, Макс Думпис стал официальным резидентом советской разведки, приняв предложение, исходившее от кадрового работника Иностранного отдела ОГПУ Г.С. Агабекова.
Тот работал в Афганистане под прикрытием должности помощника заведующего бюро печати Полпредства СССР в Кабуле. Занятно, что на решение Думписа совмещать дипломатию со службой в другом ведомстве мог повлиять и национальный фактор. Агабеков-то был армянином, а вот высшее руководство разведки на восточном направлении как специально подбирали.
В 1922 году при НКВД РСФСР был создан Восточный отдел в составе Секретного оперативного управления ГПУ. Его начальником был назначен отозванный из Ташкента полномочный представитель ВЧК в Туркестане Якобс (Яков Христофорович) Петерс, заместителем – Волдемарс (Владимир Андреевич) Стырне. Второе отделение Восточного отдела ГПУ, курировавшее Средний Восток и Среднюю Азию (в т.ч. Афганистан) возглавил Теодорс (Федор Иванович) Эйхманс.
Агабеков, ставший позже невозвращенцем (как и Раскольников, кстати), утверждал в своих вышедших в Берлине мемуарах, что Думпис в Мазари-Шарифе никакой разведывательной деятельности не проводил, а «исключительно занимался потреблением кокаина»:
«Я сообщил об этом Старку, и он обещал принять меры к замене Думписа другим лицом. Действительно, спустя месяц после нашего прибытия, Думписа отозвали в Москву» – утверждает Г.С. Агабеков. Это утверждение, однако, плохо согласуется с дальнейшими событиями, так как после Мазари-Шарифа Думпис не только не понес никакого наказания, но и получил назначение на пост генерального консула в Кашгарии. А эта должность, в отличие от только что появившегося консульства в Мазари-Шарифе, всегда считалась одной из ключевых в Центральной Азии – еще с дореволюционных времен. Не случайно первым кашгарским консулом еще в царское время стал матерый волк разведки и дипломатии (и бывший политзэк) Николай Петровский, которым англичане пугали молодых офицеров.
Именно Макс Думпис стал советским наследником русских консулов: по прибытии ему сдал имущество последний оставшийся в Кашгаре сотрудник консульства Российской империи, бывший фельдшер консульской амбулатории А. Ф. Яковенко.
За время нахождения Думписа в Кашгаре (июль 1925 – март 1928) наибольшую известность получила его деятельность по участию в Центрально-Азиатской экспедиции Николая Рериха. Той самой пресловутой «экспедиции про махатму Ленина», которая до сих пор вызывает в Сети ожесточенные дискуссии на тему «Нашли ли Шамбалу, продался ли Рерих ОГПУ и кто был первый слева внизу – чекист Блюмкин или ладакец Рамзана?».
