Вацлав Воровский
В подземном царстве

Гром аплодисментов. Эксперты осматривают японца и подтверждают его подлинность.

Но вот встает защитник – Меньшиков.

И тотчас же голова Меньшикова-Цербера обращается к нему и начинает повторять всю его мимику.

– Справедливые и неподкупные, как я, судьи, – говорит он. Велик грех этого старца. Что может быть ужаснее, как сговариваться с японцем о мире, когда наша победоносная армия завтракает у ворот Токио? И язык патриота не повернется на защиту этой измены. Но, братие! Иногда одна ложка дегтя может испортить бочку меда, одна гнусность может загадить многолетнее безгрешное житие. И я хочу привести одну ложку дегтя в защиту бочки меда преступлений этого человека. Братие! Когда я однажды плакал в умилении крокодиловыми слезами над березками Нестерова, из которых сотни поколений вязали веники розог, – этот старец пришел и братски облобызал меня… слезы душат меня… я не могу говорить…

Он плачет. Плачет и другой Меньшиков.

Три миллиона пар глаз не знают, плакать ли им или бить.

Судьи шепчутся – совещаются.

Потом встает Минос и говорит:

– О милые исчадия адовы! Да будем милостивы. За этот евангельский поцелуй отпущаем мы старца с миром. Но творения его предаем сожжению. Все, что написал он со дня зачатия своего, да погибнет в огне адовом. Только одно письмо к Меньшикову да уцелеет. И это письмо отпечатать с портретом Иудушки в 125 миллионах экземпляров, чтобы получили его всяк муж, и всяка жена, и всяко детище!