Вацлав Воровский
О М. Горьком
Однако трудно бороться с течением. «Легкомысленность» публики давно отметила автора всех этих «убийц, воров и пр.» и «вознесла» его даже на высоту, «еще, быть может, далеко им не заслуженную», по словам г-на Ляцкого (стр. 274). Пока он стоит на этой высоте, он слишком заметен, даже для читателей «Вестника Европы», – заметен, несмотря на упорную попытку закрыть его молчанием тридцатишестилетнего «солидного» органа. Волей-неволей приходится faire la bonne mine au mauvais jeu[3] и заговорить о неприятном человеке. И вот неблагодарная и трудная задача, – представить г-на Горького и его «сброд» читателям «Вестника Европы», – выпадает на долю г-на Ляцкого. Г-н Ляцкий, ничтоже сумняся, берется за этот искус и – выполняет его, надо признаться, блистательно.
Сколько неприятностей пришлось перенести почтенному критику, читатель легко себе представит. «Все эти Челкаши, Объедки, Кувалды, Кубари, Тяпы, Пиляи, – жалуется г-н Ляцкий, – пришли с М. Горьким и без всякого смущения расселись в гостиных и кабинетах „мыслящих“ и „читающих“ интеллигентов (т. е. у г-на Ляцкого), нимало не заботясь о принесенном с собой запахе трущоб и винного перегара» (стр. 287). Г-н Ляцкий, собственно говоря, ничего не имеет против этих бедных людей. Он даже любит народ. Правда, он любит тот народ, который «создал замечательную народную поэзию, эпос с его идеалами свободной, но гуманной силы, сказки и пословицы, проникнутые идеей торжества правды и добра на земле, и т. д.» (стр. 292); но он гуманен, потому что человеку, «причастному к литературе Пушкина, Тургенева, Льва Толстого», нельзя быть негуманным (стр. 285), он готов снизойти к этим пролетариям, он даже в состоянии «невольно залюбоваться ими, раскинувшись в комфортабельном кресле своего кабинета» (стр. 293), но – увы – «не мольбой об участии и подаянии зазвучали их речи, но гордостью независимости, едкой насмешкой людей, прошедших огонь, воду и медные трубы». После такого афронта оставалось только отбросить всякую сентиментальность и взяться за дело. И г-н Ляцкий взялся очень просто. Он вырезал своего рода морально-общественный шаблон, руководствуясь формулой, что для «развития нашего самопросветления» «нужным и важным деятелем» является только «писатель-гуманист» (стр. 285); объяснение же слова «гуманист» смотри в моральных прописях. Под эту морально-общественную марку г-н Ляцкий подводит по очереди всех своих посетителей из «сброда» г-на Горького и тут же сортирует их: подошел – хорошо, становись направо; не подошел – с Богом. Благодаря этой сортировке число допущенных в порядочное общество героев г-на Горького сошло почти на нет. По имеющимся у нас двум спискам (стр. 289 и 300), кроме автора, допущены: Кирилка, супруги Орловы, Мальва со своими поклонниками, пекаря из «Двадцать шесть и одна» и Наташа из «Однажды осенью». Они составляют, так сказать, издание М. Горького для благородных девиц.
Но и отверженных не оставил г-н Ляцкий на произвол судьбы. Он подзывает Коновалова и Тихона (из рассказа «Тоска»). «Инстинктом Коновалов чувствует, – говорит он, – в чем заключается эта „штука“, которой у него, бедного, нет, и он тянется к ней, как утопающий к берегу, еле видному за туманом. В знании, в грамоте „штука“, эта для всех Коноваловых…»[4] – восклицает г-н Ляцкий, перефразируя известную пословицу об учении-свете из того же сборника прописей. После этого он отпускает всех забракованных, снабдив их на дорогу изданиями «Посредника». В добрый час, г-н Ляцкий, им это хоть на папироски пригодится!
