Вот я, писатель, еще честный, еще не продавший душу свою грязному развратнику, еще не потерявший святую способность болеть чужими скорбями, проклинать за чужие страдания, – я слежу изо дня в день за жизнью общества, того общества, к которому я прирос самыми чувствительными тканями моей писательской души. И каждый день приносит для меня тяжкие испытания.
Стезею крови и слез тянется передо мной длинная вереница давимых и раздавленных жизнью, той жизнью, что родилась красавицей, а превратилась для них в злобную ведьму. Идут они, неся страшное бремя горя и беспомощности, сгибая спину не столько под тяжестью проклятой ноши, сколько под ярмом собственного бессилия.
И я протягиваю им руки. Я хочу кричать, я хочу разрушить моим криком покой тупых и счастливых, хочу отравить кровью и желчью их звериное самодовольство. Я хватаюсь за перо, и мне кажется, сила слова готова совершить чудеса, как вера, двигающая горами, как любовь, преодолевающая смерть.
Но за моей спиной уже стоит «развратник хилый» – тот, который уже разучился любить, а потому разучился негодовать и бороться. Он давно уже успокоился на одной ценности жизни – на власти золота. Он знает только покупную любовь, только покупную мысль, только покупную красоту.