Василий Молодяков
Тринадцать поэтов. Портреты и публикации

Полная версия

…Забыл меня здесь Аполлон,

И всеми позабыт я ныне.

Но верю: помнят про меня

Не знающие света дня

На берегах печальной Леты

Мои знакомые поэты

И ждут, молчание храня.

Александр Кондратьев

Иллюстрации из собрания автора

Научный редактор В. Резвый

Художник О. Сетринд

При поддержке: АНТОНИМ

© В. Молодяков, 2018

© В. Молодяков, собрание материалов, 2018

© О. В. Андреева, фотография автора, 2018

© Издательство «Водолей», 2018

От автора

Эту книгу составили «портреты» одиннадцати русских поэтов (плюс публикация текстов еще одного) и одного американского – от Серебряного века до наших дней. С большинством их у автора сложились некие личные отношения, которые в нескольких случаях «материализовались» в виде подготовленных мной собраний стихотворений.

Название книги восходит к заглавию сборника «Тринадцать поэтов» (1917), в котором участвовал один из ее героев и элементы обложки которого использованы в дизайне переплета, а также объясняется давним пристрастием к этому числу автора, родившегося и выросшего в квартире с таким номером.

Поэты вернулись к читателю, но многие ли их прочитали?.. Часть портретов была написана в виде предисловий или послесловий к собраниям стихотворений, поэтому здесь я дополнил их поэтическими текстами, в большинстве случаев приводимыми полностью, с целью дать представление не только о жизни, но и о творчестве своих героев. Надеюсь, теперь у них появятся новые читатели.

Во вторую часть включены произведения некоторых героев книги и сопутствующие историко-литературные материалы (в основном из моего собрания), часть которых появляется в печати впервые.

Приношу искреннюю благодарность Владиславу Резвому, принявшему на себя труд научного редактора книги и способствовавшего моей работе на всех ее этапах.

Василий Молодяков

13 декабря 2017

Токио

Портреты

Последний ученик Фета
Дмитрий Шестаков

Памяти Петра Дмитриевича Шестакова и Леонида Константиновича Долгополова

Петр Перцов. Инскрипт Дмитрию Шестакову на книге «Венеция и венецианская живопись» (1912). 30 января 1913

Научная и человеческая судьба Дмитрия Петровича Шестакова (1869–1937), филолога-классика, переводчика античной литературы и профессора Казанского университета, сложилась удачно, особенно на фоне жестоких реалий эпохи. Он прожил долгую, если не безмятежную, то спокойную жизнь, был счастлив в браке, занимался любимым делом, имел верных друзей и не пострадал ни от одного из «водоворотов века». Письма и немногочисленные воспоминания современников рисуют облик доброго, отзывчивого, скромного и порядочного человека, жившего просто и гармонично, в мире со всем, в том числе и с властями, которым он не сочувствовал, но и не противился открыто. Выпадавшие на его долю испытания переносил стойко, без жалоб и декадентского надрыва. Много лет переписывавшийся с ним Василий Розанов охарактеризовал Шестакова словами «удивительно негрязная душа», добавив: «Ему ничего не недостает. Это удивительно. Он вполне счастлив. Знаний – гора, и он честно и благородно к ним относится»^[1]. Эти черты определили характер его поэзии – наиболее ценной и долговечной части литературного наследия Дмитрия Петровича.

Сегодня это имя памятно немногим любителям стихов и специалистам-филологам, знающим его как поэта «второго ряда» 1890-х годов, литературной эпохи, которую называют «предсимволизмом» и которая вызывает интерес главным образом как пролог к символизму. Однако итоговая оценка Шестакова-поэта должна основываться прежде всего на его стихах 1920–1930-х годов – лучших из написанного им.

Чтобы представить героя в контексте эпохи, приведу биографическую справку, написанную критиком Петром Петровичем Перцовым, ближайшим другом Дмитрия Петровича на протяжении полувека, с гимназических лет и до смерти. В 1939 г., на основе имевшихся в его распоряжении рукописей и материалов, Перцов составил «изборник» покойного друга, оставшийся неизданным: 141 стихотворение, образующее циклы «Владивостокские ямбы», «Миги», «Из старых тетрадей», «На склоне дня» и «На встречные темы». Неизвестно, действительно ли Перцов надеялся на выпуск книги, прилагал ли какие-то усилия в этом направлении или предпринял свой труд исключительно «для истории»; сын поэта Петр Дмитриевич Шестаков считал, что «у составителя не было конкретной мысли об издании сборника» (письмо Л. К. Долгополову от 2 декабря 1969 г.).

Дмитрий Петрович Шестаков родился в городе Казани 29 октября (10 ноября) 1869 г.; скончался там же 17 (4) июня 1937 г. Отец его П. Д. Шестаков был известным в свое время педагогом: специалист по классической филологии, он перевел несколько трагедий Еврипида. Специальность отца избрал для себя еще с гимназической скамьи и сын. Дмитрий Петрович кончил курс второй казанской гимназии в 1887 г. (с золотой медалью) и Казанского университета по историко-филологическому факультету в 1891 г. Позднее занимался в Русском археологическом институте в Константинополе в 1907–1909 гг. Весной 1909 г. выдержал в Одессе экзамен на магистра классической филологии, а затем защитил в Петербургском университете магистерскую диссертацию на тему «Исследования в области греческих народных сказаний о святых» и, за отсутствием свободной кафедры в Казанском университете, занял кафедру по своей специальности в Варшаве. Пробыв там два года, он получил возможность перевестись в родную Казань, где и оставался почти всю остальную жизнь. В 1913 г. защитил докторскую диссертацию на тему «Опыт изучения народной речи в комедиях Аристофана».

Отдельными изданиями вышли переводы Дмитрия Петровича с латинского и греческого: «Героини» Овидия (Казань, 1902; этот перевод вызвал очень сочувственный отзыв поэта Блока в ежемесячнике «Новый путь», 1903); «Аякс», трагедия Софокла (Варшава, 1910) и три комедии Аристофана – «Лизистрата», «Бабья сходка» и «Лягушки» (Казань, 1914). Другие переводы, кроме появления в журналах, были помещены в известной хрестоматии В. А. Алексеева «Греческие поэты в биографиях и образцах» и также встретили лестные отзывы в печати как лучшие в книге. Такой ценитель, как Фет, писал Дмитрию Петровичу по поводу этих работ: «Сердечно благодарю Вас за прекрасные переводы гомеровских гимнов… Ваши переводы сделаны рукою умеющего нащупать несравненную красоту античных форм» (письмо от 31 марта 1892 г.). Переводами с древнего Дмитрий Петрович продолжал заниматься и в поздние годы (Симонид, Марциал); после него остался незаконченный перевод «Георгик» Вергилия.

Отдельными изданиями вышли работы Дмитрия Петровича: «Русские писатели в немецкой оценке» (Казань, 1901), «Владимир Иванович Даль» (Казань, 1902), «Памяти Т. Г. Шевченко» (Казань, 1902), «Александр Антипович Потехин» (Казань, 1902) и другие.

После Октябрьской революции Дмитрий Петрович не оставил научной и преподавательской деятельности. Он продолжал очень много заниматься в университете и других учебных заведениях г. Казани по различным предметам (филология и история). В половине 20-х годов Дмитрий Петрович поехал к сыну во Владивосток, где ему настолько понравилось, что он пробыл там целых шесть лет (1925–1931). И эти годы дали последний, самый богатый расцвет его поэтического дарования. По возвращении в Казань писал он уже мало, но не оставлял преподавания и палеографической работы по древним рукописям до самой смерти. Последнее десятилетие состоял академическим пенсионером РСФСР. Скончался почти внезапно от приступа грудной жабы на 68 году жизни.

Стихи Дмитрий Петрович начал писать с ранних лет и к студенческим годам был уже сложившимся поэтом распространенного тогда «фетовского» стиля. Величайший почитатель Фета, Дмитрий Петрович переписывался с ним в течение ряда лет (конец 80-х и начало 90-х годов) и посылал ему свои стихи, вызывавшие в общем весьма высокую оценку со стороны великого лирика. Переписка их, к сожалению, утрачена (за исключением лишь трех-четырех писем Фета). Позднее Дмитрий Петрович отошел от своего раннего жанра, выработав свой более оригинальный. В 1900 г. мною был издан в Петербурге в количестве 300 экземпляров небольшой сборник стихов Дмитрия Петровича (41 оригинальное стихотворение и 35 переводных), подведших итоги молодой его деятельности. По своей всегдашней скромности Дмитрий Петрович сам не делал никаких попыток к напечатанию своих стихов, и они попадали в печать лишь случайно, что и оставляло его в неизвестности. Между тем впечатление авторитетных ценителей было в его пользу. К таким, кроме Фета, принадлежал также Владимир Соловьев. Получив от Дмитрия Петровича сборник 1900 г., он писал ему, что стихи «проглотил с отрадою», и дополнил даже эти слова написанием известного своего стихотворения «Les revenants», первая редакция которого прямо указывала на этот генезис.

Хотя временами (особенно в конце 90-х годов) Дмитрий Петрович появлялся довольно много в текущей журналистике, но писал исключительно на литературные темы. Вообще «камерный» склад его таланта сказывался на всей области его интересов. Талант этот, однако, вполне очевиден, и не будет слишком смелым предположить, что, однажды признанный, он уже не исчезнет из русской литературы, так как, по слову Белинского, «каждый рано или поздно попадает на свою полочку».

 

Май 1939

Сказанное требует уточнений, что было сделано исследователем русского символизма Л. К. Долгополовым в биографической справке о Шестакове в томе «Поэты 1880– 1890-х годов» Большой серии «Библиотеки поэта»^[2] (далее сокращенно Поэты 1880–1890), однако, и она была дополнена сыном поэта. Именно Леонид Константинович, будучи одним из составителей тома, обратил внимание на сборник Шестакова 1900 г. и настоял на включении его стихотворений в книгу, что не было предусмотрено первоначальным планом.

Вот основные дополнения к сказанному^[3]. Педагогическая деятельность, исследование античности и литературные увлечения были семейной традицией Шестаковых. Отец поэта Петр Дмитриевич (1826–1889) – имена «Петр» и «Дмитрий» в семье передавались через поколение – переводчик и педагог, в 1865–1883 гг. был попечителем Казанского учебного округа и не только дослужился до чина тайного советника, но и снискал всеобщее уважение (на его смерть откликнулись даже столичные газеты). Старший брат Сергей Петрович (1864–1940) преподавал на историко-филологическом факультете Казанского университета, стал известным историком-византинистом и в 1916 г. был избран членом-корреспондентом Академии Наук; во втором издании «Большой советской энциклопедии» статья о нем есть, в третьем – уже нет.

Дмитрий Петрович окончил университет в 1891 г., но по неизвестным причинам от сдачи выпускных государственных экзаменов отказался: «из-за отвращения к формальностям», как вскользь сказано в одном из его писем, процитированных сыном без каких-либо пояснений. Судя по всему, в это время он всерьез задумывался о карьере профессионального литератора и начал активно печататься в газетах и журналах, не оставляя, впрочем, научную деятельность. Он продолжал публиковать статьи (с 1891 г.) и переводы (с 1890 г.) в «Ученых записках Казанского университета» (перечисленные Перцовым отдельные издания являются оттисками из «Ученых записок»; все они в настоящее время очень редки), но только в 1903 г. принял решение вернуться в науку и – с опозданием на 12 лет – сдал государственные экзамены в родном университете. К этому времени Дмитрий Петрович окончательно определился как ученый и, похоже, разочаровался в литературной карьере. С дипломом первой степени он был оставлен в alma-mater «для подготовки к профессорскому званию» по кафедре классической филологии и получил стипендию на три года, по истечении срока которой отправился в Константинополь.

Далее в хронологии Перцов допускает некоторые неточности. Весной 1909 г. Шестаков выдержал магистерские экзамены в Новороссийском университете в Одессе: «Я помню, что наша семья по дороге из Константинополя останавливалась в Одессе на месяц-полтора», – сообщил сын поэта П. Д. Шестаков в примечаниях к составленному им собранию стихотворений отца. Затем Дмитрий Петрович был назначен в Варшавский университет «исправляющим должность» (так как еще не имел необходимой ученой степени) доцента греческой словесности и приступил к преподаванию с началом 1909/10 учебного года. 3 апреля 1911 г. он защитил в Петербургском университете магистерскую диссертацию, ранее опубликованную в Варшаве. В печати о ней с похвалой отозвался Розанов, присутствовавший на защите, – это была их единственная личная встреча, которой предшествовали двенадцать лет переписки. Получив степень магистра (утвержден в ней 6 мая), Шестаков смог перевестись в Казань, где с 4 сентября 1911 г. был «исправляющим должность» экстраординарного профессора по кафедре классической филологии историко-филологического факультета. Получив 15 ноября 1915 г. степень доктора греческой словесности, 11 мая 1916 г. он был назначен ординарным профессором той же кафедры, пока в 1922 г. не был переведен профессором в Восточный педагогический институт в том же городе. К 1916 г. Дмитрий Петрович имел чин статского советника и был награжден орденами св. Анны третьей степени и св. Станислава второй степени.

Уехав летом 1925 г. с женой во Владивосток, где его сын Петр работал юрисконсультом в Дальневосточной краевой конторе Госбанка, Дмитрий Петрович был уволен в бессрочный отпуск без сохранения жалования. Во Владивостоке он работал ученым секретарем издательства и референтом по иностранной литературе библиотеки Дальневосточного государственного университета, а с 1926 г. получал академическую пенсию. «Могу засвидетельствовать, – писал П. Д. Шестаков, – что он даже с удовольствием занимался и в библиотеке университета, и в качестве ученого секретаря издаваемых университетом трудов. Вообще, должен сказать, к принятым на себя обязанностям отец относился всегда чрезвычайно добросовестно» (письмо Л. К. Долгополову от 23 марта 1970 г.)^[4]. В 1927 г. в «Ученых записках» ДВГУ увидели свет его последние публикации, включая перевод поэмы польского поэта XVI века Яна Кохановского «Отъезд греческих послов» и исследование о ней. По возвращении в Казань в 1931 г. (после того как Шестаков-младший был переведен по службе в Москву) Дмитрий Петрович работал нештатным профессором греческого языка в педагогическом институте, вел занятия для аспирантов и написал несколько небольших статей о древнегреческой трагедии, оставшихся неопубликованными. Он продолжал трудиться до самой кончины, последовавшей 17 июня 1937 г. «от припадка грудной жабы при явлениях упадка сердечной деятельности», как сказано в свидетельстве о смерти.

29 июля 1896 г. Шестаков женился и, по сообщению сына, «после женитьбы на девушке из бедной крестьянской семьи (по представлениям того времени, явный «мезальянс». – В. М.) деревни Малые Казыли бывшего Лаишевского уезда Казанской губернии Александре Никитичне Жураковой (1875–1969) всю последующую жизнь носил обручальное кольцо. С кольцом на руке он и похоронен». Сын поэта рассказывал: «У моих родителей было пятеро детей (в порядке старшинства): Наталья, Петр, Анна, Николай, Наталья. Двое умерли: Наталья (самая старшая) – в младенческом возрасте, Николай – подростком гимназистом. Мама пережила папу почти на 32 года. Она скончалась на 94-м году жизни 2 января 1969 г. Мои сестры живут в Казани» (письмо Л. К. Долгополову от 2 декабря 1969 г.). Таким образом, вдова поэта умерла всего лишь за несколько месяцев до начала «возвращения» его творчества. «Жалею очень, – писал П. Д. Шестаков, – что мама не дожила немного до этого. Она была бы счастлива узнать о ценителе стихотворений ее покойного мужа» (письмо Л. К. Долгополову от 4 января 1970 г.). По воспоминаниям детей, Александра Никитична играла особую роль не только в жизни, но и в творчестве мужа: она «была первой, кому Д. П. обычно сообщал свои новые стихотворения» (П. Д. Шестаков); «часто по утрам папа читал маме еще не записанное, только что ночью сочиненное стихотворение» (А. Д. Шестакова).

Деятельность Шестакова как ученого-филолога и переводчика предстоит оценить специалистам-античникам^[5]. «Светилом» в науке он не был, школы не создал, крупных открытий не сделал и не может быть поставлен наравне с Фаддеем Зелинским или Иннокентием Анненским, но коллеги и современники оценивали его работы, как правило, положительно. Переводческую деятельность Дмитрий Петрович рассматривал как часть научной, публиковал переводы из античных авторов в различных «ученых записках» и включал их в списки научных трудов, однако перепечатки в антологиях и хрестоматиях, вплоть до недавнего времени, говорят и о литературных достоинствах. В краткой рецензии Александра Блока на сделанный им перевод «Героинь» Овидия сказано: «В чеканных стихах чувствуется гибкость, сила и простота; слышно, что переводчик сам – поэт»^[6]. Перевод «Георгик» Вергилия, упомянутый Перцовым, Шестаков в 1912 г. предлагал московскому издателю Михаилу Сабашникову для серии «Памятники мировой литературы», в которой были выпущены переводы Анненского и Зелинского, сообщив, что почти завершил его^[7]. Однако этот труд, видимо, не был закончен (переговоры об издании продолжения не получили) и не сохранился. Выступал Шестаков и как переводчик европейской поэзии (Микеланджело, Я. Кохановский, И. В. Гёте, В. Скотт, Т. Готье, Ж. М. де Эредиа и др.). Переводов хватит на отдельный том, и я надеюсь, что он появится.

Отдельного исследования заслуживает деятельность Шестакова в качестве литературного и художественного критика, писавшего преимущественно о современных русских и европейских авторах. Лучшее из этого достойно не только внимания, но и переиздания. Составленная П. Д. Шестаковым библиография прозаических публикаций отца за 1891–1927 гг. насчитывает 280 позиций. В 1899–1900 гг. Шестаков регулярно печатался в литературном приложении к «Торгово-промышленной газете», в 1900–1904 гг. в журнале «Мир искусства» (24 статьи и рецензии), в 1906–1907 гг. в газете «Слово», откликаясь в частности на сочинения Соловьева, Розанова, Брюсова. Однако, несмотря на сотрудничество в «Мире искусства» и личные связи с некоторыми деятелями символистского круга, причем людьми одного с ним поколения, он так и не стал для них «своим». В этом специфика судьбы Шестакова-поэта.

Ровесник Зинаиды Гиппиус, в истории литературы Дмитрий Петрович остался в предшествующей эпохе, среди «предсимволистов», ставших связующим звеном между разношерстным поколением «восьмидесятников» (Минский-Надсон-Фофанов) и более монолитным поколением «декадентов» (Сологуб-Бальмонт-Брюсов). «Паспортный» возраст значил немного: по времени рождения и те, и другие принадлежали в основном к 1860-м годам, а их творчество так или иначе развивалось в русле «новых веяний» и «новых исканий». Однако родившиеся в первой половине 1860-х годов успели дебютировать в начале 1880-х годов, а наиболее талантливые и удачливые составили себя «имя» в литературе на протяжении этого десятилетия и к моменту дебюта «старших символистов» в первой половине 1890-х годов уже были «мэтрами». Показательна судьба Фофанова: в начале 1900-х «декаденты» относились к нему с подчеркнутым уважением, видя в нем не только популярного и признанного поэта, но и одного из своих предшественников, а он отзывался о них насмешливо и даже грубо. Родившимся в конце 1860-х годов и не ставшим «декадентами» выпала незавидная участь – уже в молодом возрасте оказаться если не «за бортом», то, по крайней мере, в стороне от «столбовой дороги». Исключение составил только Бунин (на год младше Шестакова), дебютировавший как поэт, но «вовремя» перешедший на прозу. Остальные – взять в пример хоть Владимира Лебедева, «благословленного» Майковым, – если и добивались признания, то лишь на короткое время, за которым следовало забвение.

С литературными, в том числе символистскими, кругами Шестакова связывал Перцов, не только друг, но и активный участник «литературного процесса». 14 апреля 1926 г., получив машинописный сборник его избранных стихотворений, Дмитрий Петрович написал жене: «Меня очень тронула <…> верная дружба П. П. Перцова. У меня вообще не так много было в жизни друзей, потому что я схожусь с людьми как-то тяжело (может быть, это и лучше: не обесцениваю дружбы). Но, когда были, то верные». Учитывая роль Перцова в жизни и литературной судьбе Шестакова, следует сказать о нем подробнее^[8].

К середине 1890-х годов Петр Петрович уже был известен в литературных кругах – сначала родной Казани, потом Петербурга – в качестве журналиста и критика, «сменившего вехи» от народничества к «новым течениям». Он переписывался с Фетом, бывал у Майкова и Полонского, дружил с Мережковским и в то же время не терял связей с народническими кругами. Именно широта взглядов и эклектичность литературных и эстетических воззрений позволяли Перцову выступать в качестве «собирателя» и даже «объединителя» разнородных литературных сил, пусть на короткое время. Результатом этой работы явилась составленная им антология «Молодая поэзия. Сборник избранных стихотворений молодых русских поэтов», увидевшая свет в 1895 г. В книгу вошли семь стихотворений Шестакова, но заметного внимания – ни доброжелательного, ни недоброжелательного – они не привлекли. Характерный пример – отзыв Брюсова в письме к Перцову от 12 марта 1895 г.: «Бывают люди и с прекрасным голосом, но без музыкального слуха – конечно, им не быть певцами. <… > Боюсь, нет ли той же болезни и у Шестакова, хотя он несомненно талантлив и меня очень интересует»^[9].

Хронологически поэтическое творчество Шестакова распадается на два периода – 1888–1914 гг. и 1925–1934 гг., разделенных одиннадцатью годами «молчания». Перцов сообщал, что Дмитрий Петрович писал стихи уже в гимназические годы, но самые ранние из сохранившихся датированы 1888 г., когда тот учился в университете. Набравшись смелости, юный автор 30 ноября послал шесть стихотворений в сопровождении почтительного письма Афанасию Фету, которого боготворил. В этих опытах немало банальных образов и даже погрешностей против формы и размера, но в целом их можно признать «выше ординара». Иначе пожилой, часто болевший и погруженный в собственные литературные труды Фет едва ли бы стал уделять им внимание, поправлять и рекомендовать в печать – не потому же, что там содержались посвящения ему…

 
Челнока моего никому не догнать…
    Далеко берега отошли…
Полнозвучна волна, на душе благодать…
    Где ты, бледная скука земли!..
И любуется далью лазурною взор,
    Полной всплесков играющих волн,
И навстречу заре в беспредельный простор
    Убегает ликующий челн!
То не челн, не волна, – это юность моя,
    Это крылья у песни росли,
Это пела душа, жажду счастья тая…
    Что мне бледная скука земли!
 

Маститый поэт не просто прочитал пробы пера безвестного казанского студента и сказал ему слова одобрения, но отнесся к присланным стихам серьезно и критично. Шестаков был счастлив и 12 декабря 1888 г. писал Фету: «Как, какими словами выразить мне ту глубочайшую благодарность, какою я обязан Вам за Ваш столь же скорый, сколько и обязательный ответ на мое письмо? Как передать радость, охватившую меня при чтении Вашего лестного отзыва о моих стихотворениях? То, что Вы изволили высказать о достоинствах содержания их, побудит меня к дальнейшему совершенствованию на поэтическом пути, дает мне новые силы, вдохнет новую смелость. <… > Я как драгоценность сохраню Ваше письмо не потому только, что оно содержит столь лестный отзыв одного из любимейших моих поэтов о моих стихотворениях, но еще более потому, что оно дает советы, необходимые для начинающего поэта».

Фет советовал «не торопиться» с публикацией (из отправленных учителю стихотворений Шестаков опубликовал лишь несколько, причем наиболее поздних), но уже в марте 1891 г. «дал добро» на издание отдельного сборника. Однако в отличие от большинства современников, стремившихся выпустить книгу при первой возможности, Дмитрий Петрович предпочел повременить и ответил, что на издание сборника пока не решается, хотя ему очень дорого «одобрение знатока, в эстетический вкус которого он вполне верит и произведениями которого восхищается». Около 1896 г. Шестаков послал свои стихи Полонскому, который вместе с Фетом и Майковым составлял «лирический триумвират», но тот подверг их «сокрушительному разносу». «Получилась коллизия авторитетов, которая смущала умы и требовала разрешения, – вспоминал Перцов. – В качестве суперарбитра оставалось привлечь последнего из триады. Я и обратился к Майкову с письмом, в котором просил возможности подвергнуть его суду создания новой музы. Ответ – и, конечно, любезный – не замедлил. <…> Поэт принял меня в кабинете и сам стал читать стихи молодого «экзаменующегося». Увы, его приговор был довольно строг и скорее приближался к отзыву Полонского, нежели Фета».

В 1898 г. Шестаков переписал 21 стихотворение в отдельную тетрадь и снабдил ее титульным листом, вероятно, задумавшись об издании книги. Его первый и единственный сборник, включавший 41 стихотворение и переводы, вышел в самом конце 1899 г. и открывался написанным в 1891 г. посвящением Фету («Твой ласковый зов долетел до меня…»): набранное курсивом, оно смотрелось как манифест.

 
Твой ласковый зов долетел до меня,
И снова душа пробуждается, —
Ей тихое счастье весеннего дня,
Ей вешняя ночь открывается.
 
 
Там нежные звезды плывут и дрожат,
Волна их качает пустынная…
Проснулась – и зноем наполнила сад
Бессмертная страсть соловьиная.
 
 
Так больно и властно вонзается в грудь,
Так робко и сладко ласкается, —
И к ярким созвучьям навеки прильнуть
Бессильно душа порывается.
 

Инициатива выпуска книги принадлежала Перцову, обозначенному на титульном листе в качестве издателя; он принимал участие в составлении и, возможно, правил тексты. Вкусу друга Шестаков доверял безусловно, сообщал ему стихи по мере написания и почти всегда соглашался с предложенными поправками. «И во владивостокский период отец продолжал по-старому посылать П. П. Перцову все свои новые стихотворения: на многих авторских подлинниках стихотворений этого периода имеются пометки: «П. П. П. заказным такого-то числа»» (письмо П. Д. Шестакова Л. К. Долгополову от 22 февраля 1972 г.).

Выпущенная тиражом 300 экземпляров, книга со временем стала редкостью. Когда Шестаков лишился последнего авторского экземпляра, Перцов в декабре 1931 г. послал ему свой (возможно, единственный) с надписью «Многоуважаемому автору на добрую память от неизменного поклонника П. П.» (цит. по письму П. Д. Шестакова Л. К. Долгополову от 4 января 1970 г.). К сожалению, местонахождение этой книги, хранившейся у сына поэта, неизвестно. Неизвестно и местонахождение экземпляра, подаренного С. П. Шестакову с надписью «Дорогому брату и собрату»: он находился у П. Д. Шестакова и был подарен им Л. К. Долгополову (у которого его видел пишущий эти строки), но пропал после кончины последнего в 1995 г.

На фоне поэтических новинок 1900 г. – «Иллюзий» Фофанова, «Тишины» Бальмонта и «Tertia vigilia» Брюсова – «Стихотворения» Шестакова потерялись, хотя о них с похвалой отозвался Владимир Соловьев в письме к автору: «Очень тронут Вашим напоминанием о Фете. Веяние его почудилось мне и в Ваших стихах, которые проглотил с отрадою». Шестаков посвятил Соловьеву два стихотворения: одно, видимо, послал вместе с книжкой, другое стало откликом на его безвременную кончину полгода спустя.

 
У могилы твоей, под печальным крестом
Не роняю я слез, не шепчу о былом,
И ревнивой судьбы я, собрат, не виню
За недолгую, грустную юность твою.
На печальном кресте всё мне грезится тот,
Кто всю кровь и любовь за людей отдает,
Чьи святые объятья от века зовут
Каждый алчущий дух, каждый искренний труд,
Кто незримый и нежный поникнул челом
Над могилой твоей, над печальным холмом.
 

Единственная опубликованная рецензия на сборник принадлежала самому издателю, приличия ради укрывшемуся за «прозрачным» псевдонимом «П. Казанский»^[10].

В 1900-е годы, живя в Константинополе и Варшаве, Дмитрий Петрович продолжал печататься как поэт и критик в столицах и на родине – от либерального литературного приложения к газете «Слово» (при посредничестве Перцова) до консервативного и антиреволюционного (по мнению некоторых современников – «черносотенного») «Казанского телеграфа»^[11]. Выберу просто наугад.

 
Ты в бледный туман от меня потонула, ушла, —
Лишь тихие-тихие светятся детские очи,
Лишь теплые звезды плывут и дрожат без числа,
И звучно-загадочен купол торжественной ночи.
Я знаю, я вижу, твоей мне стези не догнать,
Той юности пышной померкнули свежие краски…
К чему же бороться душой без конца и рыдать?
К чему молчаливо молить недостигнутой ласки?
Ты, нежная, светлая, светлой прощальной рукой
Возьми, погаси этот факел слабеющий, скудный!
Пусть чуткие звезды плывут над пустынной землей,
И купол глубокий мерцает загадочно-чудный.
 

С течением лет поэтическая активность пошла на убыль, и он нередко отдавал в печать старые тексты. С 1914 г. Шестаков перестал писать стихи на целое десятилетие – то самое, на которое приходятся едва ли не самые трагические события русской истории XX века. О его отношении к политическим реалиям мы почти ничего не знаем, а в поэзии они вообще не отразились.

Переезд во Владивосток к сыну и восхищение красотой природы Приморья, где Дмитрий Петрович решил остаться надолго, вызвали новый творческий взлет. В конце 1931 г. Петра Дмитриевича перевели в Москву. Отец уехал из Владивостока 26 ноября и, прогостив месяц в столице у сына, вернулся в Казань. В Москве он встречался с Перцовым, который как раз заканчивал книгу мемуаров. Память о прошлом навеяла несколько посвященных ему стихотворений, включая «Автору “Венеции”»:

 
Как живо мне напомнил ты
Мою «Венецию Востока»
У самой голубой черты
В лазурный край волны глубокой.
Хоть нет там пьяццы и гондол,
Но так свежо, но так просторно
Дрожат лучи, смеется дол,
И море ропщет непокорно.
 

Имеется в виду книга Петра Петровича «Венеция» (СПб., 1905), переизданная под заглавием «Венеция и венецианская живопись» (М., 1912). По выходе поэт получил оба издания с дарственными надписями: «Милому Дмитрию Петровичу Шестакову от старинного приятеля. Автор. 1906 30/I Спб.» (собрание А. Л. Соболева); «Дорогому Дмитрию Петровичу Шестакову на память о друге-авторе. Москва. 1913 г. 30/I».

Вспоминая друга в мемуарах (где был воспроизведен и его портрет работы художника Кубли), Перцов сообщил, что «на вечерней заре последовал новый расцвет его дарования». Эти строки были опубликованы в 1933 г., при жизни поэта, но ни до того, ни после, вплоть до 1970 г., ни одно из поздних стихотворений Шестакова не появилось в печати.