Василий Васильевич Огарков
Григорий Потемкин. Его жизнь и общественная деятельность
Мы в крупных чертах в этой главе старались обрисовать как характер “великолепного князя”, так и те главные деяния, в которых выразился его гений. Но было и еще много вопросов и сфер деятельности, которые захватывались его всемогущим влиянием. Нам не раз еще придется в дальнейшем изложении указывать на черты этой замечательной личности, исполненной резких противоречий, громадных пороков и крупных талантов, – личности, окруженной массой легендарных сказаний, поклонением одних и страшной ненавистью других. Жизнь князя до того необычайна своими эпизодами, его могущество до того подавляло, а роскошь ослепляла, и, наконец, само время, с его людьми и событиями, в которое он жил, настолько заинтриговывают, что понятным кажется факт появления князя как в русской, так и в иностранной литературах в качестве одного из любимейших персонажей романов и сказаний.
Во всяком случае, повторяем, даже из того, что здесь сказано, видно, что этот человек был совсем не чета другим временщикам, появлявшимся у трона и оставившим память о себе только жадным хватанием царских милостей. Но, кроме того, в личности Потемкина есть много и других интересных подробностей, о которых мы скажем в следующей главе, – вместе с указанием частностей его отношений к государыне, насколько они выясняются из их переписки и рассказов современников.
Глава IV. Могущество, причуды, капризы и романы Потемкина
Власть князя. – Письма к нему Екатерины. – Ничто не обходится без него. – Отношения к государыне. – Обращение с посланниками и знатью. – Анекдот об оригинальной помощи. – Отзывы Гельбига и Ришелье. – Безнаказанность действий князя. – Низкий уровень общества. – Романы князя. – Отношения его к племянницам. – “Надежда безнадежная”. – Письма к “Вареньке”. – Отрывок из письма С. Р. Воронцова. – Устранение князем счастливых соперников. – Пустота души князя и его пресыщение. – Припадки меланхолии. – “L'enfant gate de Dieu”. – Сцена за обедом. – Выходки и причуды. – Эполет в 400 000 рублей. – Забавники у князя. – Рассказ о Спечинском. – Нежелание платить долги. – Часовщик Фази и 1400 рублей
Как мы уже сказали ранее, Потемкин гигантскими шагами шел к беспримерному могуществу и в самое короткое время опередил в доверии и милостях государыни всех ее приближенных. По рассказам современников, как упомянуто выше, он в первые 2 – 3 года своего возвышения получил несколько миллионов рублей на наши деньги и десятки тысяч душ крестьян. И это могущество продолжалось непрерывно почти до самой смерти “великолепного князя”: его власти не могли сломить ни время, ни происки многочисленных врагов, ни сила появлявшихся у трона Екатерины новых приближенных. Трудно даже сказать, в какое время значение князя достигло своего апогея: во время ли первых годов его близости к императрице, в последующий ли период, в годы приготовлений к осуществлению “греческого проекта” или тогда, наконец, когда князь томился под стенами Очакова и Измаила. Это могущество тянется широкой ровной полосой до самой смерти Потемкина. Завадовский, Зорич, Ланский, Корсаков, Ермолов и Дмитриев-Мамонов интересовали двор только временно, и деятельность их не могла иметь высокой цены, тогда как на “своего князя” Екатерина надеялась, как на каменную гору, и обращалась к нему за советами по всем делам государственным и своим личным.
Появившаяся за последнее время в исторических журналах обширная переписка Екатерины с Потемкиным ясно говорит о том, как дружелюбно относилась государыня к князю и как высоко ценила его дарования. Есть целый ряд ее записочек к нему, относящихся к первым годам их знакомства. Самый нежный букет изысканно ласковых слов достается на долю князя. В письмах последующих периодов хотя и слышатся отголоски нежных дружеских чувств, но эти письма уже более солидны и в них трактуется о всех важнейших вопросах современной внешней и внутренней политики. Мы не можем, конечно, приводить многих выдержек из этих интересных исторических документов, – так их много, – но укажем хотя бы на следующее место из письма к Потемкину (1783), когда последний был в Новороссии, озабоченный вопросом о присоединении Крыма и устройством пустынного края, которого он был генерал-губернатором. В это время на юге России свирепствовала чума. Потемкин от усиленных занятий, а также, вероятно, и от беспорядочной жизни опасно заболел. И вот в каких выражениях императрица обращалась к князю о том, чтобы он был осторожнее и берег свое здоровье.
“Всекрайно меня обеспокаивает твоя болезнь, – писала государыня, – я ведаю, как ты не умеешь быть больным и что во время выздоровления никак не бережешься; только сделай милость, вспомни в настоящем случае, что здоровье твое в себе какую важность заключает, благо империи и мою славу добрую; поберегись, ради самого Бога, не пусти мою просьбу мимо ушей, важнейшее предприятие в свете без тебя оборотится ни во что…”
Да не подумает читатель, что подобное письмо является исключением, – нет, почти все они таковы, везде видна забота о здоровье Потемкина, везде надежда на его ум, на светлое соображение и преданность. Обо всем пишет ему государыня: она просит рекомендовать ей людей в сенат, командиров в полки; спрашивает мнение его по польскому вопросу, об Австрии, Пруссии и т. д. Даже вопрос о награждении клобуками архиереев оставляется нерешенным до присылки ответа князя.
В высшей степени трогательны письма Екатерины к князю во время первых месяцев второй турецкой войны и осады Очакова. Престарелая государыня в них дала пример бодрости своего духа подданному. Не знавший до того неудач, баловень счастья, все желания которого исполнялись вскорости, испытывал страшный упадок духа во время медленно и неудачно шедших военных действий. Екатерина обнадеживала его, просила не тужить о потерях и находила массу нежных слов утешения для этого колоссального ребенка.
Из всего этого мы видим, что отношения Екатерины к Потемкину, составлявшие основу его могущества, были так дружески прочны, что их не могло ничто нарушить. Это были отношения людей, которых связывало воспоминание о светлом прошлом и, может быть, об испытанных совместно огорчениях; союз людей, лелеявших сообща широкие планы, знавших слабости друг друга и умевших взаимно прощать их; дружба монархини с человеком, испытанному уму которого и преданности она доверялась, – с человеком, облагодетельствованным ею и потому питавшему к ней искреннюю благодарность.
О проявлениях могущества князя можно было бы исписать целые тома, – оно было легендарным. После кратковременных размолвок Потемкина с государыней порой многим казалось, что князь терял силу: он удалялся из дворца (хотя его комнаты постоянно оставались за ним), но наступала минута, князь опять являлся во дворец, козни, начатые против него, рушились как будто бы каким-то волшебством, противники его прятались по углам, и он, с надменно поднятой головой, опять царил над приниженной толпой, сгибавшейся перед ним в три погибели. Он устранил и сильных когда-то Орловых, Панина, Чернышева. Даже такой опасный соперник, как богатый, образованный и умный А. Р. Воронцов, постоянно осуждавший за глаза во время отсутствия князя, его проекты, притихал, когда тот появлялся. Сношения с иностранными дворами велись с ведома князя, как и почти все внутренние дела: он противодействовал Пруссии, решал финансовые вопросы (не всегда только с пользой для государства), способствовал примирению Екатерины с “молодым двором” и участвовал в подготовке событий, поведших ко второму разделу Польши. Перед ним лебезил юркий Сегюр, кланялся гордый Гаррис (лорд Мальмсбюри), ухаживали коронованные особы. Он ни с кем не стеснялся: приезжавшие к нему в расшитых золотых мундирах, орденах и лентах иностранные послы встречали князя часто босым, в халате и в страшном, невозможном дезабилье. Это ставило в большое затруднение посланников, олицетворявших собой целые нации и своих повелителей. Юркий Сегюр выпутывался из затруднения тем, что сам начинал амикошонствовать с князем: он подсаживался к нему на диван, хлопал князя по плечу и спрашивал его: “Ah, mon prince! Comment ca va, mon prince?”[3]
Что же касается русских сановников, то с ними великолепный князь еще меньше церемонился. Они постоянно толпились в его приемных, а князь часто к ним и не показывался, – а если и являлся, то в невозможном виде и не говорил ни слова. Немногим он позволял быть с собой на короткой ноге. К числу последних принадлежал и известный Гарновский, ловкий доверенный князя, чудесно обделывавший и его, и собственные дела. Этот мог являться к нему даже в халате, тогда как в то же время пред небрежно валявшимся властелином стояли навытяжку министры и покрытые лаврами побед воины. И часто случалось так, что князь, при приходе Гарновского, говорил этой раззолоченной толпе:
– Подите вон, нам дело есть!
Иногда обращавшиеся с просьбами к князю люди получали в очень оригинальной форме удовлетворение, доказывавшее могущество князя. Мы приведем здесь рассказ, находящийся в числе известных анекдотов у Пушкина.
Безбородко собирался пожаловаться на напроказившего Ш. государыне. Перепугавшаяся родня бросилась к Потемкину за защитой. Князь велел Ш. быть на другой день у себя и приказал: “Чтоб он со мной был посмелее!” Ш. явился в назначенное время. Потемкин вышел из своего кабинета и молча сел играть в карты. В это время является Безбородко. Князь принимает его как нельзя хуже и продолжает играть. Вдруг он подзывает к себе Ш.
– Скажи, брат, – говорит Потемкин, показывая ему свои карты, – как мне тут сыграть?
– Да мне какое дело, ваша светлость, – отвечал Ш., – играйте, как умеете!
– Ах, мой батюшка, – возразил Потемкин, – и слова нельзя сказать тебе: уж и рассердился!
Выходка подействовала. Безбородко, увидя, что Ш. не церемонится даже с князем, раздумал жаловаться.
Для того чтобы показать, как думали о силе Потемкина современники, приведем мнение о могуществе его двух из них, в достоверности показаний и справедливости взгляда которых нет поводов сомневаться.
“Вся Россия, – говорит Гельбиг, – и соседние государства должны были трепетать при страшной мысли, что судьба целых поколений зависит от каприза этого человека”.
“Положение Потемкина, – писал в 1790 году герцог Ришелье, – превосходит все, что можно вообразить себе в отношении к могуществу безусловному. Он царствует во всем пространстве между горами Кавказа и Дунаем и разделяет власть императрицы в остальной части государства”.
Для Потемкина не существовало ни законов, ни сената, ни министров: уже через 3 – 4 месяца после своего возвышения, он, по сообщению английского дипломата Гуннинга, собственной властью и вопреки сенату распорядился винными откупами невыгодным для казны способом. Не забудем, что свое могущество князь порой неразборчиво употреблял на самые недобросовестные цели. Так, мы знаем, что он взял себе винный откуп, а его доверенный Гарновский без церемонии просил Безбородко, приготовившегося к пересмотру таможенного тарифа, запретить ввоз стекла и изделий из него в Россию. Это бы дало громадные выгоды Потемкину, которому, как известно, принадлежал стеклянный завод.
Только человек, уверенный в своем могуществе и безнаказанности, мог проделывать то, что делал Потемкин: он брал отовсюду, где хотел, казенные деньги, – ему не смели сопротивляться, – и не давал в них никакого отчета. В Новороссии и Крыму он сам и его генералы раздавали громадные участки земли и даже с населением, находившимся там… Нам понадобилось бы исписать целые тома, чтобы перечислить все то, в чем проявлялась необыкновенная власть князя.
И как отвратительно было то общество, в котором пришлось жить Потемкину и которое наложило на него свой отпечаток! Унижавшееся перед находившимся в силе временщиком, оно бесцеремонно бросало его, едва только замечая собиравшуюся над ним немилость. В “Записках” Энгельгардта встречается следующий рассказ, относящийся к 1783 году. Императрица была недовольна князем, и уже готовились экипажи для его заграничного вояжа. Князь не показывался во дворце, перестал видеться с государыней. Знать перестала бывать у него, а за ней и прочего звания люди, так что Миллионная улица, прежде запруженная экипажами, не оставлявшими места для проезда, была совершенно пуста. Но немилость императрицы продолжалась короткое время: она убедилась в несправедливости наговоров на князя и вернула ему свое благоволение. И опять, через два часа после этого, Миллионную запрудили экипажи, и сотни лиц снова спешили расшаркиваться перед князем… Было бы большим ригоризмом требовать со стороны Потемкина, чтобы он, в свою очередь, не платил надменностью и презрением подобному обществу.
Могущественный, роскошный и богатый, – а в цветущем возрасте и красавец, – князь представлял лакомую приманку для женщин, в особенности для искательниц приключений и тщеславных дочерей Евы, пленявшихся мыслью – приобрести земные блага через привязанность временщика. И действительно, конец XVIII века, так отличавшийся обилием ловеласов и развратниц, имел в нем одного из самых блестящих и счастливых Дон Жуанов. У князя были десятки романов с женщинами всевозможных наций и рангов. Страсть к женщинам, бывшая вместе с честолюбием преобладающей стороной его натуры, не щадила даже родственных связей. Недаром в одной брошюре современного ему автора Потемкин был назван “князем Тьмы”.
