Виорэль Ломов
Архив
VIII
Георгий очнулся, в комнате был полумрак. Он лежал на диване, на котором после бессонной ночи и всех приключений проспал весь день. Ему приснился какой-то сон, но он выскользнул из памяти, а с ним и что-то важное, что-то… нет, не вспомнить.
Георгий со свечой в руке обследовал весь дом. Окно в комнате, где обычно спал брат, зияло пустотой, на полу валялись стекла, щепки от притолоки, на подоконнике бурела высохшая кровь. В дереве застряла пуля. Значит, Лавр спасся, а с ним ушла и Софья. Неужели она тоже спрыгнула отсюда? Георгий перегнулся через подоконник – на земле что-то темнело. Он спрыгнул вниз, поднял пистолет. Это был маузер с полным магазином патронов. Скорее всего, запасной пистолет Лавра, отдававшего предпочтение нагану.
В доме осталось много еды и питья. Георгий пообедал и расположился на диване, под которым брат прятал шкатулку. «У нас самое надежное место – карман или пазуха. Вот тебе и пазуха», – вздохнул он и приложился к горлышку бутылки, которую захватил с собой.
Из соседней угловой комнаты донесся странный звук, вроде как растворили окно, расколов при этом стекло. Георгий хорошо помнил, что там окно было открыто, а пол усыпан осколками стекла. Он встал с дивана, взял в руку маузер и направился в соседнюю комнату.
Комнату заливал лунный свет. На ветру трепетали просвечиваемые насквозь луной занавески. Никого в комнате не было, хотя не оставляло ощущение, что только что кто-то побывал здесь. Этот кто-то угадывался на уровне инстинкта. Суворов быстро оглянулся, ему показалось, что за дверь скользнула тень.
– Стой! – крикнул Георгий и выскочил за дверь. Сердце его страшно колотилось. Никого. «Нервишки сдают», – подумал он и, собрав волю, вернулся в угловую комнату и подошел к окну. Глядя на синий простор ночи, он успокоился. Вдали мелькали какие-то тени, но он не придал им никакого значения. «Что тени, – подумал он, – надо остерегаться людей».
Нет, там были люди! Два силуэта вышли на дорогу и стали удаляться по ней под гору. Георгий опять спрыгнул на землю и поспешил за ночными прохожими.
Он потерял их из виду, но безотчетно следовал каким-то маршрутом. Ноги сами несли его. Внизу зашумела река, он спустился к воде и увидел в отдалении две фигуры. Они стояли в воде, и вроде как умывались. Во всяком случае, наклонялись к свинцовой воде и погружали в нее руки. Изредка перебрасывались словами. До слуха донеслось слово «брат». Русские. Он стал пробираться ближе к ним, сделал круг, но их на месте уже не застал.
Опять наугад выскочил на дорогу и вскоре увидел их. Когда подошел к ним ближе, они свернули к дому, поднялись на крыльцо и постучали в дверь. Никто не открывал. Постучали еще. Дверь открылась, появился мужчина размером с дверной проем, с керосиновой лампой в руке, осветил гостей… Это был Лавр с Софьей!
– Лавр! – закричал Георгий. – Лавр!
Он вскочил с дивана, и ошалело уставился на стену с покосившейся картиной. Надо же, уснул. И тут он вспомнил, что именно этот сон видел днем. Точно так же увидел две тени, выпрыгнул из окна, устремился за ними вдогонку, нагнал возле реки, потерял из виду, снова нагнал возле дома, так же закричал: «Лавр!» Нет, он тогда закричал не Лавр, он тогда закричал: «Софья!»
Приближался рассвет. Там, где должно было взойти солнце, небо стало окрашиваться в голубовато-морковный цвет. Дома и деревья вдруг почернели, точно вырезанные из угля. Георгий спрыгнул в третий раз на землю. Но теперь он взглянул наверх, поднял камень и швырнул его в окно. Камень, звякнув, упал в комнате на пол. «Не снится», – подумал Георгий и сильно дернул себя за мочку уха. Не глядя по сторонам, он отдался воле ног, которые привели к тому самому месту, где он увидел брата с Софьей, а затем уже по памяти (его не оставляло чувство необычайности происходящего)он вышел к дому с высоким крыльцом.
Остановившись возле дома, Георгий с трудом перевел дыхание. «Надо же, всю дорогу бежал, и бежал со всех ног, сердце вон едва не зашлось. Во рту пересохло. Неужели я нашел их? Господи, неужели нашел?»
Поднялся на крыльцо (здесь семь ступенек) и постучал. Никто не отозвался. Постучал в другой раз. Дверь открылась внезапно, в дверях стоял громадный, как медведь, мужик с ружьем наперевес. Он направил на Георгия дуло. В это время за спиной Георгия раздался голос:
– Вахтанг, это мой брат.
Георгий оглянулся – Лавр с пистолетом. Из-за Вахтанга появилась Софья. Она кинулась Георгию на шею. Лавр хохотнул, похлопал брата по плечу, и все четверо зашли в дом.
– Ради бога, дайте воды, – были первые слова Георгия.
– Как ты нашел нас? – спросила Софья. – Ты ему говорил про этот дом?
– Я и сам только что узнал про него, – ответил Лавр.
– Как ты нашел нас? – допытывалась Софья.
– Сам не знаю, – в смущении ответил Георгий. – Приснилось, и пошел.
Он рассказал им свой двойной сон.
– Это удивительно, – сказала Софья. – Странно, что ты его увидел дважды.
– Если б не дважды, я бы и внимания на него, может быть, не обратил. А то кряду! – воскликнул Георгий.
– Это Господь, – сказала Софья.
Лавр хохотнул, судорожнее, чем обычно.
– Он. Он, – подтвердил он.
Вахтанг в задумчивости вышел и через несколько минут пришел вместе с женой.
– Вера вот говорит, что такой сон бывает, когда человек очень сильно любит кого-то. Ты, как видно, очень сильно любишь своего брата, – сказал он, насупив брови.
Лавр вздохнул и поглядел на Софью.
– У него двойной сон, – заметил он.
За завтраком Георгий узнал о том, что прошлой ночью Залесский с приспешниками напал на Лавра. Лавр был ранен в плечо, но, слава Богу, не смертельно, кость не задета. Им с Софьей удалось убежать, но шкатулка похищена. Сам Георгий поведал о своем кратковременном заточении. О Залесском и его письме Георгий при всех решил не рассказывать, зато во всех подробностях рассказал о своих приключениях, слегка присочинив о побеге из сарая.
– Это Залесский! Его почерк! – то и дело восклицал Лавр, хотя тут же осаживал себя: – Эту бы весточку да вчера! Я бы его, мерзавца, тепленьким взял! Сейчас ищи его. Найду, непременно найду. Это дело чести. Это дело семейной чести, чести Суворовых! – глаза Лавра налились кровью.
Вахтанг, глядя на него, тоже засопел. Брови его стали в два раза гуще.
– Разве не Бахметьевых? – сняла накал Софья. Все рассмеялись.
После завтрака Лавр попросил оставить их с Георгием наедине и спросил:
– Я знаю, это он. Покажи мне то место.
Георгий начертил на бумаге путь от того места до дома Софьи.
– Если напрямик, вот так, это не так уж и далеко отсюда, – сказал Лавр. – Наверняка должны остаться следы. Мне показалось, Жорж, что ты очень уж подробно рассказал про свой побег. Что-то тут не так? Перебор, милый. Раскалывайся. Залесского видел?
– Видел, – сознался Георгий и протянул брату письмо.
Тот прочитал его, хохотнул и, сложив вчетверо, опустил в карман.
– Благодарю, Жорж. Вот это, поистине, неоценимый факт. Теперь я точно знаю: шкатулка у него. Ну а про перл я поговорю с ним особо, при встрече. Прощай, брат. Если найду шкатулку, свидимся. А нет, так нет.
– Я с тобой, Лавр.
– Брось, Георгий. Тебе не хватало мараться в нашем дерьме. Один управлюсь.
– Их там четверо. Даже пятеро. Один азиат – мысли читает.
– Анвар? Знаю. Он-то мне и поможет. Прощай.
– У меня твой пистолет, – Георгий достал маузер.
– Вот как? Где нашел? Ну да ладно, оружие негоже терять, это не дамские побрякушки.
Лавр обнял Георгия, поцеловал его и выскочил в окно. Георгий едва сдержал себя, чтобы тут же не выскочить следом. «Пойду через пять минут», – решил он. Спустя минуту он посмотрел в окно. Зашла Софья, быстро подошла к окну.
– Где Лавр? – спросила она. – Это он на повороте? Пошли!
– Я ему вернул пистолет.
– Ружье возьмем.
– А Вахтанга?
– Нет, брата нельзя, он за версту начнет реветь и палить.
Софья дала Георгию ружье, сама взяла кинжал, обернув его большим платком. Они вылезли в окно и направились к дому на окраине города.
– Какой он безрассудный! Весь горит, рана-то страшная! – досадовала Софья.
Георгий отмалчивался. Он соображал, как незаметнее подойти к дому.
Стало темнеть. Никто не встретился по дороге. Очень скоро они оказались на том самом месте: справа дом на возвышении, а слева, через дорогу, хозяйственные постройки, где удерживали Георгия. Как ни спешили, Лавра догнать не удалось. Провалился как сквозь землю. Оставив Софью под акацией, Георгий осторожно приблизился к дому. Ни звука. Поднялся на крыльцо, открыл дверь, зашел.
– Никого?! – Георгия поразило отчаяние в голосе Софьи.
– Никого.
– А там? – указала Софья на постройки. – Пошли, посмотрим.
Дверь в пристройку была открыта, в самом помещении пусто. Георгий потоптался, решил взглянуть, нет ли кого в яме. Подцепил крышку и приподнял ее. Осторожно заглянув в яму, крикнул:
– Есть кто?
– Что-то шевелится, – сказала Софья, вцепившись Георгию в рукав. – Погоди.
Она нашла жердь, Георгий пошарил ею в яме. Из ямы донесся стон.
– Кто ты? Отвечай! – крикнул Георгий. – Буду стрелять!
– Георгий? – неожиданно прозвучало снизу. – Это Анвар.
– Это знакомый Лавра, – сказал Георгий. – Дай-ка кинжал.
Он спустился в яму, едва не наступив на связанного Анвара. Разрезал веревку.
– Кто это такой мастак вязать узлы?
– Кто же? – хмыкнул Анвар. – Капитан.
– Чего это он так с тобой?
– Не понравилось ему, когда я ему его же мысли сказал.
– Вы чего там, зимовать решили? – крикнула сверху Софья.
Она помогла им выбраться из ямы и ушла в дом в поисках еды. Анвар сел на скамейку возле сарая и стал разминать руки и ноги.
– Давно он ушел? – спросил Георгий.
– Вчера.
– А тебя что, вот так и оставил?
– Вот так и оставил. Мог бы и хуже оставить. Пожалел в последний момент. Подумал, если кто из моей родни найдет мой труп, ему несдобровать. Правильно подумал. Но сделал неправильно.
– Шкатулка у него?
– У него. Глупый человек. Чужое добро только укорачивает век. Благодарю тебя, ты мне теперь побратим. Лавр мне побратим. И ты побратим.
– С Лавром давно знакомы?
– С германской. Друг без друга нам не жить.
– А что ж ты не помог ему сейчас?
– Я капитану дал слово помочь ему в деле. Откуда я знал, что эта шкатулка Лавра? Я исправлю свою ошибку.
– Как? Ты знаешь, где Залесский?
– Конечно, знаю. Катит в Питер. Там у него дела. А потом за кордон.
Из дома вышла Софья и позвала мужчин ужинать. На столе их поджидало вино, овощи, полкружка сыра, хлеб.
– Капитан впопыхах забыл свой любимый сыр, – заметил Анвар. – Вы ведь Софья? О вас я знаю много хорошего.
– Надо же, в этой кутерьме даже не познакомились друг с другом! – засмеялась Софья и тут же помрачнела.
– Лавр тоже едет в Питер, – сказал Анвар.
– Георгий, ты будешь сопровождать меня? – решительно спросила Софья.
– Хоть на край земли! – вырвалось у Георгия.
– Я покажу, где край земли, – пообещал Анвар.
IX
Елена сидела перед окном и глядела во двор. Двор застыл осенним серым квадратом и напоминал старика. Тополя, потеряв листву, стали безжалостно одинокими. Серая и красная крыши двух домов напротив отпугивали самим цветом своим – на них не садились даже птицы. Елене так хотелось еще хоть раз увидеть Николая. Когда уколы перестали снимать ему боль, он стал жалеть, что не живописец.
– Я бы сейчас писал этот вид из окна во множестве вариаций, – говорил он. – Во все времена года и при любой погоде. Для этого достаточно вон тех деревьев да пары крыш, выше которых только небо…
Сегодня у нее выдался печальный вечер. Всё валилось из рук. Ничего не хотелось делать. Выпить хотелось. Елена выпила водки и залезла в кресло с ногами.
Вспомнились вдруг далекий, какой-то нереальный семейный вечер, когда ее отец с матерью впервые пришли в гости к сватам. Прикатили из пригорода. Как она тогда переживала за их простоту. Как волновалась, произведут ли они на Суворовых должное впечатление или не произведут. Ей было стыдно и неловко за их лица, за их безыскусную речь, за образ их жизни, манеры, за их одежду… За сам факт их существования. «Какая же я была безмозглая дура! Что я так переживала? Будто эта встреча что-то могла изменить!»
Елена вздрогнула. Из окна противоположного дома на нее смотрел кто-то. Елене стало неприятно. Ей до того сильно захотелось, чтобы в том окне, отделенным от нее непреодолимым пространством двора и чужой жизни, появился Николай. Силуэтом, тенью, колыханием гардин…
– Милый ты мой, милый ты мой, – шептала она, – ты слышишь меня, ты слышишь меня?
– Слышу, – почудилось ей.
Елена отдавала себе отчет, что не может слышать его голоса, но она слышала его! Она с отчаянием вперила взор в то окно. Он должен появиться там. Должен!
Николай появился в окне и помахал ей рукой.
Она перестала видеть двор, дома, то окно… Всё вдруг поплыло у нее перед глазами…
* * *
– А вот и край земли, – сказал Анвар, указывая на Неву. – За ним для нас земли нет.
– А почему ж ее все там ищут? – спросила Софья.
– Это надо у них спрашивать.
– Где же нам искать его? – Георгий вертел головой, соображая, к кому мог завернуть на постой или нагрянуть в гости брат. У Лавра знакомых полгорода.
– Надо достать городскую карту и на ней отметить вероятные места его нахождения, – предложила Софья.
Дореволюционную карту Георгий нашел у дальнего родственника, к которому заглянул на минуту, перепугав его насмерть.
– Я думал, вы того…
– Умер, что ли, Алексей Федорович?
– Типун вам на язык! Я думал, вы уже там. В Бразилии или Австралии, не помню уж, куда там собирался ваш брат.
– Скучно там. Одни австралопитеки. Лавр, кстати, не заходил?
На лице Алексея Федоровича отразилось, что Лавр очень кстати не заходил к нему.
– Я верну карту через неделю-другую.
– Не надо, не надо! – с умоляющим видом произнес дальний родственник.
«Сколько же сейчас порушилось родственных связей, – подумал Георгий. – Ради чего?»
За чаем они решили, что поиски надо вести не долее трех дней, поскольку через три дня искать будет некого. Залесский дольше не задержится, а Лавру без него тут тоже делать нечего.
– Я его найду завтра, – пообещал Анвар. – Мне только надо в четыре утра сосредоточиться. Только чтоб мне никто не мешал. По меньшей мере часа два.
Софья восторженно посмотрела на Анвара. Георгию захотелось тоже заслужить такой взгляд, и он сказал:
– А я найду Залесского.
Анвар улыбнулся, а Софья испуганно посмотрела на Суворова.
– Жаль, что здесь всего две комнаты, – сказала Софья. – Мы с Георгием будем в этой проходной, а вы, Анвар, занимайте ту маленькую. Мы вас не побеспокоим.
У Георгия застучала кровь в висках и смешались мысли. Анвар похлопал его по руке.
– Хорошо, – сказал он. – Быть посему. Пора спать. Через полчаса отбой.
– Располагаемся валетиком, – скомандовала Софья, расстилая постель, – тебе подушку большую, мне маленькую. Выйди, сначала лягу я.
Георгий постучал и зашел в комнату к Анвару. Тот сидел у открытого окна.
– Свежо у тебя. Не простынешь?
– Было бы интересно, – не оборачиваясь, ответил Анвар. – В последний раз я простыл в семь лет. В прорубь упал. Долго выбирался. Вот посмотри, – обернулся Анвар, – видишь ночь?
– Вижу, – ответил Георгий.
Он подождал разъяснений, но не дождался. Через пару минут он вздохнул и сказал:
– Я пошел. Красивая ночь.
– Красивая. Доброй ночи, – не оборачиваясь, сказал Анвар.
– Как он там? Смотрит в окно?
– Да. А ты откуда знаешь?
– Лавр рассказывал. Говорил, у Анвара одна возлюбленная – ночь.
– Это он тебе когда рассказывал?
– Тогда! – рассмеялась Софья. – Ложись. Туда головой. Осторожней, тут я.
Георгий вытянулся на самом краю постели. Он ощущал себя подростком, в первый раз оказавшимся рядом с женщиной. Ему тогда не было еще и четырнадцати. Он также вот лег на самый край постели, вытянулся, как струнка, и затаил дыхание. Юлия колдовала возле зеркала, поглядывала на него (он чувствовал это) и мурлыкала популярный мотивчик. Жорж (его тогда впервые так назвала женщина) ощущал, как на него поочередно накатывают волны то жара, то озноба, то робости, то необычайного восторга… А потом от зеркала пошла волна, наполненная теплом, мягкостью и светом, она накрыла его, пленительная волна забвения… Георгий понял, что сжимает руку Софьи. Его охватила дрожь, как тогда с Юлией. Софья села, наклонилась к нему, легонько прикоснулась своими губами к его губам и сказала:
– Георгий, я всё еще его.
Георгий не мог уснуть до утра и чувствовал, что Софья тоже не спит, но нарушить ночное молчание хоть одним словом или движением он считал святотатством. Он слышал, как в соседней комнате поднялся Анвар, открыл окно, на цыпочках прошел туда-сюда через их комнату, расположился, по всей видимости, напротив окна, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, очевидно, делая какие-то гимнастические упражнения. Потом в его комнате всё затихло. Георгий задремал. Часов в шесть утра Георгий услышал шепот:
– Я благодарна тебе, Георгий.
Георгию, как умудренному жизнью человеку, стало ясно в этот момент, что он находится на седьмом небе. Умиление и восторг бывают только там, где же еще?
Не взглянув на них, на цыпочках прошел Анвар.
– Анвар, – окликнула его Софья. – Мы не спим.
– Я нашел его, – сказал Анвар.
– Как? – изумился Георгий.
– Молча. Как собака. Я ж говорил, мы с ним в обнимку дважды ушли от смерти, а уж в жизни друг друга не потеряем.
X
Когда вернулись из свадебного путешествия, Елена думала, что вечером это дело как-то отметится. Настал вечер, но движений никаких. Елене показалась странной атмосфера всеобщей занятости. Георгий Николаевич весь в своих неустанных трудах, а вот Надежда Алексеевна, хоть и не в трудах, но вид у нее такой, что не подступись. Николай же, и вовсе как не муж, сел на диван и часа два задумчиво листал философский справочник.
– Соскучился по книгам, – сообщил он ей радостную весть.
– Может, отметим как-то? – робко спросила Елена.
– Что? – Николай отложил справочник.
– Ну, наш приезд… и вообще…
– Это излишне. В нашей семье отмечаются семь дней: Новый год, Пасха с Рождеством, День Победы да три дня рождения. Теперь будет четыре.
– А Первое мая, Женский день? – недоуменно спросила Елена. – Вся страна отмечает.
– Вот и хорошо, что вся страна отмечает. Нам тогда зачем?
– Ты словно и в комсомоле не был.
– Не был. Это важно для семейной жизни?
– Нет, – неуверенно ответила Елена. – А как же тебя тогда на кафедре оставили?
– Суворовых не оставляют, Суворовы остаются сами, – монотонно произнес Николай.
– Может, еще скажешь, что и Георгий Николаевич беспартийный?
– Скажу, – засмеялся Николай. – Не жена, а отдел кадров!
– А жена и есть отдел кадров, чтоб ты знал.
– Хорошо, раз ты заняла такой ответственный пост, надо это дело как-то отметить.
Николай пошел к отцу, и они вдвоем осадили мать. В зале стол накрывать не стали, но и на кухне сойдет, для начала. Елена торжествовала: это была ее первая маленькая победа. Коньяк три звездочки, колбаса, сыр, шпроты, яблоки – джентльменский набор стола заказов советской интеллигенции – что еще надо?
– Какой у Лёли чудный голос, – Георгий Николаевич начал свой тост так. – Правда?
Николай кивнул головой. Надежда Алексеевна держала в воздухе рюмку.
– Какой у человека голос, такой и он сам. Помните актрису Марию Бабанову? Пьесу «Таня»? Вот голос! Я знал людей прекрасных душой, у которых был замечательный голос.
Надежда Алексеевна опустила рюмку на стол.
– И мне кажется, среди нас ваш голос, Лёля, самый чистый, самый звонкий и самый красивый. Так что вам в нашей семье и запевать. Prosit.
– И самый молодой, – добавила Надежда Алексеевна.
– Да, и самый молодой! – обрадовался Георгий Николаевич, но, взглянув на жену, несколько помрачнел.
Елена поддержала тост свекра:
– Если продолжить, Георгий Николаевич, вашу мысль, в хоре (а семья – это хор) важны также слаженность, темп, художественный вкус, а это зависит в первую очередь от хормейстера. Я в вашей… в нашей семье сегодня фактически первый день и мне кажется, что у нее есть прекрасный дирижер. За вас, Надежда Алексеевна.
Надежда Алексеевна от неожиданности выпила свою рюмку, не чокнувшись ни с кем. Георгий Николаевич иронично улыбнулся и чокнулся своей рюмкой с рюмкой невестки и сына, а потом прикоснулся к пустой рюмке жены:
– Свекровь от здравицы никак не оправится, – заметил он. – Надежда Алексеевна, вам повторить?
После ужина, довольно непринужденного, Надежда Алексеевна, как истый дирижер, предложила Елене на правах запевалы убрать со стола, а Николаю выбросить мусор. Георгий Николаевич в приятном расположении духа ушел за свой стол, где стал несколько иронично, под слегка изменившимся градусом, смотреть на то, что написал два часа назад. Надежда Алексеевна уселась перед телевизором. Она не пропускала никаких новостей.
Когда Елена управилась с посудой, Георгий Николаевич позвал ее и сына к себе.
– Хочу показать вам портрет одной моей хорошей знакомой. Она была любовницей Лавра, моего брата. Он погиб в двадцать первом. Так у нее, Лёля, голос, не поверите, один к одному ваш. И тембр, и высота, и окраска. И смеетесь вы как две сестры.
– У меня сестры нет, только братья, – засмеялась Елена.
– Вот, пожалуйста. Фотопортрет.
Елена с любопытством стала рассматривать старую фотографию, на которой была выхвачена навеки из унесшегося непонятно куда потока времени черноглазая красавица с красиво изогнутым тонким носом. Но какие печальные глаза! У Георгия Николаевича потеплел взгляд, а на лице появилась легкая грусть. «Сейчас появится Надежда Алексеевна», – подумала Елена.
– Фотографию всё показываешь? – зашла в кабинет свекровь. – Папанову народного артиста СССР дали.
– Ему не дали, – пояснил Георгий Николаевич. – Он его сам получил.
«Вот оно откуда: Суворовых не оставляют, Суворовы остаются сами», – подумала Елена и положила руку на плечо Николаю.
В первый же вечер по возвращении молодых из свадебного путешествия положение гувернантки-француженки Жаннет стало двусмысленным, и она исчезла через два дня, а обязанности гувернантки были переложены на домработницу Евгению Петровну. Через пару месяцев под тем предлогом, что теперь женщин в доме хватает, Надежда Алексеевна рассталась и с Евгенией Петровной, к которой и Георгий Николаевич, и Николай привыкли как к родному человеку. Когда вечером они поинтересовались, где Евгения Петровна, Надежда Алексеевна ответила, что теперь придется жить без домработницы, так как та слишком слаба, чтобы вести хозяйство. «Пора ей на покой», – сказала она. Все обязанности Евгении Петровны свекровь свалила на плечи Елены, оставив себе стратегию, маршальский жезл свекровей.
Разумеется, Надежде Алексеевне домашнее хозяйство доставляло тоже немало хлопот, но она ни разу не попросила мужа помочь ей в чем-либо. Николай же положительно не знал слов «домашние дела», поскольку в эстетике, которой он посвятил жизнь, их просто не было.
Елене было не привыкать управляться с хозяйством. У Гусевых оно было тоже не малое. Но вот чистить зубным порошком столовое серебро, которым пользовалось семейство Суворовых, и отстирывать и крахмалить кружевные салфеточки, которые лежали везде, как листья в осеннем саду, было ей горше пареной редьки. Тем не менее она предложила как-то:
– Хотите, Надежда Алексеевна, я сошью и вышью новые салфетки?
– Новые? – спросила свекровь. – Да и эти еще не старые. Этим салфеткам, Елена, скоро шестьдесят лет, а они переживут еще и нас. Не надо новых. Старых достаточно. Займитесь лучше столовым серебром. На двух вилках третий зубчик почернел, – в этой реплике главным было «займитесь»: множественное число снох означало крайнюю степень неудовольствия снохой единственной. – Да, пока не забыла, – вспомнила свекровь. – Николенька, наверное, запамятовал. В нашем доме заведен определенный порядок. Мы одна семья, protanto,единая касса.
