В. Г. Васильевский
Лекции по истории средних веков

В этом отношении особенно важна судебная власть, которую получили епископы даже в делах светских. Еще до Константина и Миланского эдикта христиане предпочитали судиться у своих единоверцев, а не у язычников. Грациан в 376 году издал эдикт, по которому преступления духовенства против порядка и дисциплины духовной судятся епископами. Но судебная власть епископа далеко заходила за церковные границы: не только два клирика обычно судились перед ними, но и клирик с мирянином и даже два мирянина, если были согласны на это. Сам апостол Павел порицал, если кто из общины идет на суд «неверных, а не святых». Константин нашел этот обычай уже существующим и только санкционировал право суда епископов по церковным делам христиан. Он смотрел на епископа как на обыкновенного третейского судью; применяя к нему светские римские законы, Константин постановил, что если стороны раз доверились его суду, то уже не имеют права на какую-либо дальнейшую апелляцию.

Но и этого мало: епископ имел право разбирать дела и по наследству (следовательно, чисто светские), и брачные: почти всякое деяние, наконец, которое государство наказывало, было и в религиозном смысле безнравственно и в силу этого подлежало духовному суду. Характер процесса заключался в следующем: судья произносил приговор на основании более или менее явных фактов обвинения. Епископ – судья совести: перед ним должно быть открыто самое тайное. Существовал даже церковный закон, говоривший, что «всякий, кто знает о тайном преступлении и не доносит епископу, подлежит такому же наказанию, как и преступник». Подобное расширение епископских прав отчасти может быть объяснено неудовлетворительным состоянием тогдашнего судебного состава. Аммиан Марцеллин отзывается весьма дурно о судьях и в особенности об адвокатах того времени.⁶²

Одни, говорит он, осаждают деятельно дома богатых вдов и сирот, сеют недоразумения и вражду, распространяют и увеличивают до бесконечности маловажные ссоры и друзей и родных; они исполнены ненасытного формализма, в длинных проволочках оттягивают время судебного разбирательства и употребляют всякую хитрость, наглость и целый поток болтливой риторики, чтобы одурачить судью или провести его.

Другие принимают в высшей степени почтенный и сдержанный вид; на лице их – глубокомысленные складки; это ученые, глубоко посвященные в таинства науки, которая вследствие противоречивых постановлений находилась в страшном беспорядке. Едва раскрывали они свои почтенные уста, из них так и сыпались названия давно забытых законов, что должно было внушать особенное уважение к их неисчерпаемым знаниям. Но едва они пронюхают богатого клиента, как тотчас же тайком сообщают ему тысячи юридических уверток и обещают ему счастливый исход его дела, даже если бы он сам донес на себя, что убил свою мать.

Третьи приобретают клиентов криком, бранью и лаем, навязываются ко всякому процессу, отрицают и покрывают своим криком самую ясную истину, умеют навязать процесс самому миролюбивому человеку и запутывают дело на суде в такой неразрешимый клубок, что самые правдивые и благонамеренные судьи не могут добиться никакого толка.

Четвертые – глупые, но по-своему хитры. Низкой местью они умеют приобрести себе место за столом богатых и здесь обжираются, сколько возможно. Они едва прочитали один какой-нибудь кодекс, и когда заходит речь об авторе, они принимают его имя за название какой-либо заморской рыбы или другого лакомого блюда. Все их искусство состоит в уловлении доверчивых клиентов, процессы которых они потом под тысячей предлогов протягивают от одного года до другого.

Очевидно, что при подобном состоянии римской адвокатуры епископский суд являлся учреждением благодетельным как для христиан, так и для язычников.

С другой стороны, епископская власть усиливается вследствие некоторых имущественных привилегий и освобождения церкви от многих повинностей. По закону Грациана 377 года «не только епископы, но и пресвитеры, дьяконы анагносты (чтецы), экзорцисты (изгонятели бесов) и привратники освобождаются от принудительных должностей в городских куриях и от личных повинностей». Сверх того, имения духовенства также освобождены от многих повинностей: военного постоя, дорожных и натуральных повинностей. Земли духовенства были обложены только поземельной податью. Нет сомнения, что подобные льготы вели и к злоупотреблениям, которые в свою очередь вызывали эдикты, несколько ограничивавшие права церкви. Блаженный Иероним, упоминая про последние, говорит, что следует досадовать не на стеснение прав духовенства, а на те причины, которые вызвали новые постановления, то есть на злоупотребления самого духовенства.

* * *

К концу IV века относится распространение в христианской церкви новой силы, которая сохранила важное значение во все Средние века, именно – монашества.

Свое начало монашество ведет со времени гонения Диоклетиана, когда многие христиане искали убежища в пустынях Египта, которые можно назвать настоящей митрополией монашества. Беглые христиане собирались толпами около знаменитого Антония,⁶³ одного из первых христианских пустынников; первые монашеские общины образовались недалеко от Красного моря и в Египте. Песчаные пустыни и бесплодные холмы покрылись многими колониями; монахи жили в тесных хижинах друг возле друга.

Примеру Антония последовал Аммон, образовавший общину близ Меридова озера, Макарий⁶⁴ – к северу от него и Пахомий – на острове Нила – Тавенне. Пахомий, умерший в 348 году, восемью годами раньше Антония, был законодателем новых общин. Он учредил первые киновии, распределил должности и обязанности между монахами и соединил их в большие общества с определенным уставом. Безусловное послушание, вера, молитва и труд были главными правилами иноческой жизни первых монахов. В Тавенне был центр монашества; там их начитывалось до 50 000 человек. В Палестине и Сирии их можно было считать миллионами. «Сирийские монахи столь же многочисленны, сколько египетские», – говорит Созомен. Из основателей сирийских общин заметим святого Илариона в пустыне около Газы и святого Василия Великого в Каппадокии.⁶⁵ Вместе с мужскими основаны были и женские киновии. Так, Пахомий устроил киновию для сестер Антония, к которым вскоре присоединилось множество других христианок. Вокруг монастырей селились анахореты в кельях или пещерах и составляли так называемые лавры.

Помимо громадного количества пустынников распространились и странствующие монахи, скитавшиеся в горах, не имеющие никакого жилища, являвшиеся в места обитаемые, чтобы просить милостыню, показать свое благочестие, проповедовать тайны веры. Ничего не было для язычников ненавистнее монахов. Они избегали их, как род людей, бесполезных для государства и в мирное, и в военное время. Но, прибавляли они злобно, их жадность успела захватить большие пространства земли; под предлогом, что они все делают для бедных, они всех сделали бедными. Они извращение человеческой природы – ведут жизнь свиней и совершают заведомо много позорных преступлений. Но их считают угодными Богу, и кто наденет черную одежду и не боится в грязном виде являться перед народом, тот получает тираническую власть.

Нет сомнения, что в обвинениях этих есть доля преувеличения. Быть может, потребность отшельнической жизни была сильна в гонимых христианах того времени, но точно так же вероятно, что большой процент поступивших в монахи руководился желанием отстраниться от государственных должностей и повинностей. На вопросе о монашестве более здесь мы не останавливаемся.

Итак, для нравственного обновления и возрождения Рима принцип христианства был полезен и благотворен, но на государственный строй гибнущей империи он не во всех случаях оказывал хорошее влияние. Важнее всего то, что с появлением и распространением его возрастает посреди Римской империи новая социальная и религиозная сила, которая захватывает в свои руки многие функции государственного управления. Сила эта оказывает потом громадную услугу, являясь посредницей между древней культурой и новой цивилизацией.

III. Борьба двух миров. Образование варварских государств на римской почве

Мирная колонизация германцев на римской территории

Обращаясь к рассмотрению вопроса о германских поселениях на почве Римской империи, мы непременно должны иметь в виду основную мысль, что гораздо раньше, чем началось насильственное вторжение германских племен на римские земли и их занятие, варвары проникали в большом числе на римскую территорию и мирным путем, с согласия императорского правительства, и эти-то мирные поселения, основанные под непосредственным наблюдением императорских чиновников, мы разумеем под названием германской колонизации.

Знаменитый натуралист Дюбуа-Раймонд говорит,^[56] что Римская империя пала под напором варварской силы потому, что в то время недостаточно развиты были естественные науки. Если бы римляне, полагает он, знали употребление пороха и умели обращаться с огнестрельным оружием, то империя могла бы стать в совершено иные отношения к варварам. Но он упускает из виду ту сторону дела, что если бы все это даже было, то огнестрельное оружие, которому он придает такое великое значение, было бы и в руках тех самых германцев, против которых империи пришлось бы стоять. Рим побежден не набегами варваров, не насильственными вторжениями отдельных племен, а той германской силой, которая мало-помалу просачивалась на римскую почву в виде массы колонистов, селившихся там с соглашения римского правительства.

Поселения германские имели различный характер.

Прежде всего римляне селили на своих землях военнопленных, взятых после удачных войн. Правда, что они не всегда в полном составе отправляемы были на поселение. С некоторыми, даже многими, поступали очень жестоко: часть военнопленных обыкновенно предназначалась для кровавых зрелищ в цирках. Так, Константин Великий (мы уже говорили об этом) после победы над бруктерами в 306 году отправил в трирский цирк двух конунгов и множество простых пленных. То же самое повторилось в Трире еще раз, уже после Миланского эдикта. Христианская церковь препятствовала этим жестоким и унизительным для человеческого достоинства зрелищам, но они все-таки прекратились не скоро. После Никейского собора Константин Великий издал эдикт, в котором он высказывал неодобрение кровавых зрелищ и гладиаторских боев, впрочем в довольно общих выражениях. Также Валентиниан I в 371 году отправил в Рим множество пленных саксов на съедение зверям, и когда некоторые их них лишили себя жизни, не дождавшись страшного дня, то знаменитый философ Симмах с негодованием отзывался об этом поступке низких варваров, лишивших благородных римлян давно ожидаемого удовольствия видеть их на арене цирка добычей голодных зверей. После победы, одержанной Клавдием (Claudius Gothiens, 268–270 гг.), все римские провинции оказались наполнены рабами-варварами.

В IV веке, в период постоянной борьбы с германцами на границах, число германских рабов должно было постоянно возрастать. Галатские купцы занимались выгодным ремеслом – торговлей невольниками, набиравшимися из военнопленных, и развозом их во все концы империи. В конце IV века едва ли нашелся бы хоть один состоятельный дом, вообще имевший возможность держать рабов, в котором не было бы германца, служившего в комнатах или работающего в саду или на поле. На дальнем востоке, в Антиохии, Иоанн Златоуст встречал белокурых рабов в богатых домах.

Факт существования огромного количества рабов германцев может быть подтвержден тем обстоятельством, что при нашествии готов на Рим в начале V века 40 000 их, недовольных римлянами, присоединились к Алариху. При Феодосии и его сыновьях множество иноплеменников на римской территории вызывало опасения со стороны благомыслящих людей. Синезий, знаменитый писатель времен Аркадия, говорит: «Огромное количество рабов-германцев тем более опасно, что многие родичи их занимают места в войске нашем».

Кроме этих рабских поселений, которые можно было найти даже в глубине Азии, существовали еще поселения другого характера, рассмотреть которые следует несколько подробнее.

Весьма часто случалось, что огромное количество германских пленных, а иногда и целые племена сдавались после сражения на волю римлян безусловно.

Они назывались «dediticii» (то есть сдавшиеся на милость) и были также поселены на римских землях. Припомним здесь взгляд Савиньи на происхождение колоната.¹ Мы не можем согласиться с теорией знаменитого юриста, который доказывает, что учреждение это обязано своим происхождением исключительно поселениям германцев, но вместе с тем не отрицает и того, что после образования его множество варваров селилось в качестве колонов: они делались крепкими земле хлебопашцами, должны были обрабатывать землю, чаще всего государственную, а иногда и частную. Римское государство владело многими выморочными землями, оставшимися после смерти владельцев, и также приобретало много земельных имуществ посредством конфискаций. На этих огромных землях, принадлежащих фиску, и селились военнопленные. Сведения о таких поселениях находим мы у некоторых римских писателей-панегиристов, которые вообще служат довольно важным источником для изучения данной эпохи. Безымянный панегирист Констанция Хлора рисует нам такую картину после победы его над франками и фризами: «Мы теперь видим, как под городскими портиками сидят пленные толпы варваров; под жестоким ударом розог смирилась их свирепая натура, взрослые мужчины дрожат от страха, возле них старухи, которые с жалостью смотрят на своих испуганных детей, и молодые жены, которые разделяют уныние своих супругов; связанные вместе одной и той же цепью, мальчики и девочки шепчут друг другу привычные ласковые речи; и все они будут распределены между провинциалами империи; все они сидят здесь в ожидании того, что их отведут на те земли, которые их трудом из пустынь превратятся в цветущие поля». Представляя военнопленных обрабатывающими землю, он говорит: «Хамавы и фризы, блуждающие прежде на наших границах, теперь, покрытые потом и грязью от деревенских работ, обрабатывают наши поля, являются на еженедельную ярмарку с продажным скотом, и вот варварский земледелец понимает цену хлеба»^[57].

Наконец следует третья картина, где германский варвар превращается в усердного и верного слугу императора при военном наборе: «Если его позовут к набору, он спешит на зов с готовностью, скоро обтирается на службе; его спина безропотно подвергается обычным наказаниям: ибо он гордится именем воина».^[58]

Городские общины, а равно и отдельные земледельцы нередко получали германцев на условиях крепостного права. Это подтверждается также и эдиктом Аркадия и Гонория (409 год), изданным по поводу пленных германцев из племени сциров (sciri); в этом эдикте он приглашает землевладельцев заявлять свои требования, если они хотят получить рабов для обработки земли.

Колоны были ценны не только потому, что они обрабатывали землю и вносили ежегодно огромное количество податей государству, но и потому, что из них набирались рекруты. Рабы не могли служить в войске, так как военная служба считалась почетом, зато колоны для пополнения военных сил были вполне пригодны. Владельцы больших имений (latifundia) должны были ставить известное количество рекрутов со своей земли. Если землевладелец имел мало земли и не мог ставить рекрутов, то с ним соединялись другие и ставили вместе. Но земледельцы часто поставляли в рекруты самых плохих людей не только в нравственном, но и в физическом отношении.

Тогда развилась известная система заместительства. Она состояла в том, что земледельцы освобождались от обязанности ставить людей, если внесут деньги – 25 золотых монет за каждого; потом уже само государство восполняло ряды войска. Сенаторские дома были освобождены от обязанности ставить рекрутов; по отношению к ним за правило принят был взнос денег.

Таким образом, очевидна двойная выгода германских поселений для государства: 1) от освободительных взносов землевладельцев составлялись значительные суммы, которые шли в казну; 2) из германцев же набирались сильные, полезные рекруты. Оттого-то в Риме, когда поднимался вопрос о принятии германских племен, просивших позволение поселиться на римской земле, или же просто о принятии германцев в военную службу, все единогласно решали его в положительном смысле.

Итак, множество германских колонов поселено во всех провинциях в виде людей, прикрепленных к земле, которые платили поземельную подать и отправляли государственную повинность, служа в рядах войска.

Франки получили земли при Максимиане; при Констанции Хлоре хамавы и фризы поселены на правах колонов в области прежних кельтских племен; германские поселенцы в северо-западной Франции и на верхней Сене, вследствие движения вперед салических франков, в V веке опять соединились со своими единомышленниками. Указание на поселение фризов, например, заключает название «Frisione-curtis» (теперь Friscourt к северу от Амьена), находимое в грамоте 798 года. В северной Бургундии немецкие поселения еще долго сохраняли свою особенность. Германские поселения существовали во всех провинциях; в большом количестве находим мы их в Галлии, где они граничили с поселениями свободных варваров – федератов. Очень важно, что занятию, например, Галлии франками предшествовала мирная германская колонизация, притом колонизация в двояком смысле, так как германцы явились тут колонистами, то есть поселенцами на чужой территории и колонами, то есть прикрепленными к земле хлебопашцами; колонизация подготовляла успех будущего германского завоевания.

Другой ряд поселений встречается преимущественно в Галлии, но существовал также и в других провинциях. Это так называемые поселения лэтов (laeti). Название некоторые ученые считают германским, так как у германцев (франков, фризов и саксов) был класс полусвободных людей, которые назывались литами. Другие же производят слово от латинского «laetus» – веселый, радостный. Скорее можно предположить, что ни то ни другое толкование не верно и что происхождение слова до сих пор неизвестно.

Такие поселенцы существенно разнятся от колонов и федератов. Лотами назывались те, которые добровольно селились преимущественно на государственной земле, не платили поголовной и поземельной податей, но обязаны были нести военную службу; им давали землю, которую они должны были возделывать и без позволения римского правительства не имели права оставить (эти лэтские поселения представляют, до некоторой степени, аналогию с нашими аракчеевскими военными поселениями). В определеное время, в определенных местах лэты занимались военными упражнениями; специально для них существовали школы, где их, конечно, учили латинской грамоте и приучали быть римлянами.

Звание лэтов наследственно. Право раздачи лэтских земель (terrae laeticae) принадлежало императору. Однако к концу IV века были лэты, занимавшие земельные участки без императорского annotatio (письменная пометка), – должно быть, как следствие послабления со стороны городских властей. Эти злоупотребления хотели уничтожить изданием законов.

Резюмируем вышесказанное для того, чтобы еще яснее показать различие между колонами и лэтами.

1. Колоны обрабатывали землю, не владея ею, а в качестве крепостных; лэты владели землей как хозяева и могли даже иметь рабов.

2. Из колонов вербовались рекруты посредством набора; лэты не подвергались набору, ибо каждый из них обязан был уметь обращаться с оружием и быть постоянно готовым к призыву.

Составлялись целые лэтские округа или префектуры, которых особенно много было в Галлии. В «Notitia Dignitatum utriusque» (самое лучшее издание О. Seeck, недавно вышедшее),² любопытном памятнике конца IV века и начала V века, представляющем нечто вроде альманаха или имперского адрес-календаря с перечислением военных отрядов, гражданских и военных чинов и так далее, сохранились названия лэтских префектур. Число их простирается до 12; из них 7 находятся в Галлии и преимущественно в Шампани, Нормандии и Бретани. В северной части Галлии они предназначались для защиты границы от варваров, а на западе охраняли Галлию от грозных морских набегов саксов.

Не лишним будет заметить, что некоторые из лэтских поселений в Галлии находились в непосредственном соседстве с большими поселками германских колонов Констанция Хлора, так что во многих местах Галлии образовалось почти сплошное германское население. Все это в значительной степени способствовало позже успеху франкского завоевания.

Кроме колонов и лэтов упоминаются еще третьего рода поселения, а именно поселения так называемых gentiles (слово это, в сущности, значит «иноплеменник», «язычник», но здесь ему придано совершенно другое значение). В определении характера и отличия поселений гентилов мнения ученых расходились; некоторые предполагали, что это были только военные отряды, состоявшие из пленных варваров, размещенные в разных местах. Но Leotard,³ выпустивший в свет свое «Essai sur la condition les barbares établis dans l’empire Romain au IV siècle», полагает, что гентилы были то же, что и лэты; он говорит, что они так же получали во владение различные участки земли с правом обработки их в свою пользу, но с тем только различием, что должны были составлять в римском войске не пехоту, как лэты, а конницу. Упоминаются даже два отряда гентилов, служившие в императорской гвардии (они служили в ней только представителями своего войска, как у нас, например, гвардейские казачьи и гренадерские полки). Отряды гентилов встречаются в Африке и Азии, но особенно много их (так же как в Галлии) в Нормандии. Следует заметить, что отряды составлялись не из одних германских племен, а преимущественно даже из сарматов; к германцам принадлежали только четыре. В позднейшее время имя сарматов придавали скифам, которые в памятниках являются безразлично под этими двумя именами, а иногда носят и третье имя – киммериан. Но в изучаемое нами время под скифами разумели только живущих в степях южной России готов, так что, вероятно, общее название сарматов, объединявшее в одну группу разнообразные народы, быть может, заключало в себе и славян.

Главным же образом мы должны видеть в их составе аланов, которые славились как смелые и неутомимые наездники, и ясно, почему из них-то и состояли конные отряды гентилов.

Кроме трех охарактеризованных нами родов германских поселений, на римской почве существовали еще поселения целых племен – федератов, свободных союзников, сохранивших свое государственное устройство, свое вече, даже своих князей. Таковы были в древнее время батавы, отчасти франки и вандалы в Паннонии.

Кроме того, наплыв германцев продолжался в виде отдельных, часто весьма многочисленных отрядов, поступавших на службу Риму. Этому служит примером большой 40-тысячный корпус готов в римской армии при Константине (первые федераты).

Поселения германцев дают нам возможность объяснить тот относительно спокойный переход от римского господства к варварскому, которой совершился в истории человечества на рубеже древних и Средних веков. Германцы, повторяем, восторжествовали не победой над легионами Рима, не бурным завоевательным нашествием, а постоянным, неутомимым просачиванием на почву империи, работой на римских виллах, огромным количеством своих соплеменников в рядах римского войска и даже значительным числом их на высших ступенях церковной иерархии. Колонизация германцев особенно усилилась со времен Константина Великого. При императоре Феодосии это делается особенно заметно: природное римское население начинает тяготиться присутствием такого огромного количества варваров. Фактов, подобных известным действиям готов в Солуни,⁴ можно насчитать несколько, но, несмотря на все это, мы видим, что даже такой умный, дальновидный и энергичный правитель, как Феодосий, не может отказаться от системы варварских поселений и наплыв германцев все продолжается.