В. А. Волков
Распря великая. Московско-галичские войны второй четверти XV века
Рис. 3. Поход Юрия Дмитриевича на волжские татарские города. Миниатюра из «Истории о Казанском царстве».
ОРРГБ.Ф. 173. № 98. Л. 13.
Враги тоже надолго запомнили тот поход, так рассказывая о нем в своих сказаниях и опасливо называя Юрия Дмитриевича «князь-урус, рыжий, как лис»:
«…Там, где травы были густы,
Растоптал Токтамыш цветы,
Вторгся в страну, ему вослед,
Князь-урус, рыжий, как лис,
С бородою обросшим ртом.
Разорил он, разграбил наш дом,
Наш священный город Булгар,
И ему подчиненный Сивар,
И высоковратный Казан,
Джуке-Тау над гладью речной
И Сабы в глубине лесной,
И земель Ашлы закрома, —
Он спалил, сломал все дома,
Загребал лопатами хан
Множество монет золотых.
Разгромил во владеньях моих
Он четырнадцать городов,
Превратил их в пепел и дым…»
Татарская эпическая поэма «Едигей». 12 песнь[47].
В 1411 году звенигородский князь возглавил поход московской рати на Нижний Новгород, после нападения Едигея временно захваченный двумя представителями старой местной династии Данилой и Иваном Борисовичами. Братья быстро ушли за реку Суру, а Юрий Дмитриевич без боя занял город, «не сътвори зла» никому[48]. Нижегородцы это запомнили и впоследствии охотно поддерживали и принимали князя.
В 1417 году по просьбе старшего брата, рассорившегося с Великим Новгородом, Юрий Дмитриевич отправился завоевывать Двинскую землю. И, действуя быстро и решительно, покорил ее[49]. Примечательно, что во всех договорах того времени имя звенигородского князя неизменно ставилось вместе с именем Василия I, отдельно от «младшей братьи» — Петра, Андрея и Константина Дмитриевичей[50].
Оценивая деятельность Юрия Дмитриевича в своем уделе на рубеже XIV–XV веков, И. Б. Греков пришел к интересному выводу: она «выходила за рамки обычной “карьеры” русского удельною князя той поры и по сути дела представляла собой хорошо продуманную и умело организованную подготовку к политическим акциям весьма широкого (отнюдь не “удельного”) масштаба. В частности, это была подготовка к тому “скачку”, который попытался совершить князь в 1425 г. и который он совершил в начале 30-х годов XV в., став реальным обладателем Великого Владимирского княжения, а вместе с тем и одним из активнейших участников политической борьбы, развернувшейся тогда в Восточной Европе»[51]. Юрий Дмитриевич все долгое княжение брата ждал своего часа, «скачка» к власти, выражаясь словами Грекова, и готовился возглавить Московское государство.
Помимо Юрия Дмитриевича военными талантами обладал еще один сын Дмитрия Донского, самый младший – Константин. В 1407 году, будучи наместником в Пскове, он совершил поход на запад, захватив ливонский город Явизну[52]. Считается, что со времен князя Довмонта русские рати не прорывались столь глубоко в немецкие земли. Это отметил псковский летописец, подчеркнувший, что Константин был тогда еще юн годами, но умом совершенен[53].
Рис. 4. Памятник Юрию Дмитриевичу и Савве Сторожевскому в Звенигороде. Скульптор: А.Н. Ковальчук. 2005
Рис. 5. Константин Дмитриевич с псковичами захватывает город Явизну. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.
А вот Василий Дмитриевич, старший из сыновей Дмитрия Донского (выживших) и его наследник, родившийся 30 декабря 1371 года, не имел ярко выраженных достоинств. Новый московский государь оказался в тени очень сильной натуры – своей супруги Софьи Витовтовны, на которой женился «по обещанию» в 1391 году. Похоже, именно литовка и стала если не правительницей великокняжеского домена, то первым (главным) советником мужа… Этим неизменно пользовался ее отец, великий князь литовский Витовт, укреплявший свое влияние в русских землях[54]. Возможно, поэтому Василий I, по словам своего биографа, «незаметный в жизни…, не оставил яркого следа» в истории[55].
Единственным успехом Василия I стало получение в Орде в 1392 году ярлыка на Нижний Новгород, Городец, Муром, Тарусу и Мещеру: впрочем, он их просто купил[56]. Причем инициатива продажи этих волостей исходила от самого хана Тохтамыша, отчаянно нуждавшегося в средствах для войны с Тимуром, в то время самым опасным для него врагом.
Рис. 6. Изображение Василия I и Софьи Витовтовны на большом саккосе митрополита Фотия (нач. XVв).
В дошедших до нас летописных сводах сообщается, что 1 6 июля 1392 года Василий Дмитриевич отправился к хану Тохтамышу. Там он удостоился впечатляющих знаков внимания: «многу честь от царя прием и дары… Толику же честь прият от царя, якоже ни един от прежних великых князей не прият тако ни у которого царя». Обласканный властителем Орды, 25 октября 1392 года он вернулся в Москву с ярлыком на Нижний Новгород, Муром, Городец, Мещеру, Тарусу. Менять власть в новых владениях отправились прибывший от Тохтамыша татарский посол и московские бояре, как полагает Д. А. Селиверстов, из числа тех, кто был с Василием в Орде[57]. Вскоре после этого великий князь выехал в Нижний Новгород (6 ноября 1392 года), на тот момент – самый восточный город Руси. Там московский государь пробыл «до Рождества Христова» (25 декабря 1392 год), принимая под свою руку новые владения. «Урядив» все дела, Василий I вернулся в Москву. Его нижегородским наместником стал боярин Дмитрий Александрович Всеволож (Всеволожский), происходивший из рода смоленских князей[58].
Подробнее о приобретении Москвой Нижнего Новгорода сообщают летописи, связанные с тверской летописной традицией. Видимо, потому что эти своды известны критичным отношением к деяниям московских князей. И оттого более информативны. Так, в Симеоновской и Тверской летописях, а также в Рогожском летописце упоминаются огромные подношения, выплаченные Василием I ордынскому владыке за ярлык на Нижегородское княжение. Как было сказано выше, хан Тохтамыш готовился тогда к большой войне с Тимуром и, соответственно, нуждался в средствах для комплектования войска. Воспользовавшись его затруднительным финансовым положением, московский государь поспешил приобрести земли (возможно, впрочем, их ему навязали[59]), как следует опустошив свою казну. Стоит признать, сведения тверских летописей – уникальная и, по-видимому, точная информация. Если принимать ее как достоверную, становится понятным происходившее тогда взыскание «черного бора» (чрезвычайного налога) с Великого Новгорода и, очевидно, других городов. «Злато и серебро» за выгодное для московского князя решение вопроса об округлении его владений собирала вся Русь. В Твери, похоже, с опаской следили за случившимся в Нижнем Новгороде, оценивая как действия людей московского князя и прибывших с ними татар Тохтамыша, так и поведение местных бояр и горожан, видимо, примеряя эту ситуацию и к своему княжеству. Оптимизма она не внушала. В решительную минуту нижегородского князя Бориса Константиновича покинули все, даже самые доверенные советники во главе со старейшим нижегородским боярином Василием Румянцем. Именно на него обрушивают гневные обвинения тверские книжники, называя и «ненавистником Божиим» и другом дьявола, достойным многих казней, сравнивая боярина с легендарным воеводой Блудом, предавшим князя Ярополка Святославича (в 978 году). Между тем, все прегрешение Василия Румянца состояло лишь в прямом ответе князю Борису, потребовавшему защитить его от москвичей и татар: «Княже, не надеяся на нас. несть есмы с тобою, но на тя есмы»[60]. В. Н. Татищев, правда, пишет о коварных замыслах нижегородского боярина, который «льстя господина своего, и ссылашеся с великим князем Васильем, хотяще господина своего выдати ему»[61]. Но это сообщение Василия Никитича, в сочинении которого есть и очень точная информация (например, указано, что сам Василий I в Нижний Новгород не поехал, отправив туда ханского посла и своих бояр), все же сомнительно и излишне оценочно.
Впрочем, и в наше время некоторые историки разделяют эту точку зрения. Так, В. А. Кучкин высказал предположение о реальном существовании в Нижнем Новгороде промосковского заговора, возглавленного Василием Румянцем[62]. Но подобное утверждение все же сомнительно. Нижегородские бояре стали заложниками ситуации, так как присоединение к Москве оказалось не только санкционировано ханом, но и поддержано на вече. В этой ситуации признание решения Тохтамыша, пусть и оплаченного московским златом и серебром, стало единственным выходом для нижегородцев – хотя, конечно, и не совсем красивым из-за прежнего крестоцелования Борису Константиновичу. Но оснований утверждать о заговорщицкой деятельности Василия Румянца и других нижегородских бояр нет никаких.
Ошибочным следует признать и тезис Л. В. Черепнина, утверждавшего, что хотя присоединение «Нижнего Новгорода и других упомянутых выше русских городов было подготовлено дипломатически (во время визита в Орду, совершенного Василием I во второй половине 1392 г.)», в конце того же года состоялся поход московских войск во главе с великим князем и «старейшими боярами» на Нижний Новгород. Таким образом дипломатическая победа, по Черепнину, была подкреплена военным путем[63]. С вполне обоснованным возражением против такого утверждения выступил упомянутый выше В. А. Кучкин[64]. Большой поход великокняжеской рати на Нижний Новгород в тот год не зафиксирован ни в Московском летописном своде, ни в сочинениях очень внимательных к действиям московских князей тверских книжников. Более того, в то время, когда бояре, сопровождаемые татарским послом, брали власть в Нижнем Новгороде в свои руки, Василий I находился в Москве[65].
Однако с другим наблюдением Черепнина – что одной из причин выдачи ярлыка на Нижний Новгород, Городец, Мещеру и Тарусу (помимо намерений ордынского хана пополнить свою казну) стало желание Тохтамыша обезопасить свои владения от нападений новгородских и устюжских ушкуйников[66], пожалуй, следует согласиться. За год до произошедших событий эта удалая вольница «выидоша в насадех и ушкеех (ушкуях. – В. В.) рекою Вяткою на Низ и взяша Жукотин[67] и Казань и, вышедше на Волгу [и] пограбивше гостей, възвратишася»[68]. В результате не только в Москве, но и в Орде, и, вполне вероятно, в самом Нижнем Новгороде и других городах этого края торгово-посадское население было кровно заинтересовано в прекращении нападений ушкуйников и установлении твердого порядка в Среднем Поволжье. Что и произошло быстро и достаточно безболезненно осенью-зимой 1392 года. В дальнейшем, однако, на свой утраченный надел будут с переменным успехом нападать князья из старой суздальско-нижегородской династии. Как правило, с помощью татар, безжалостно разоряя и грабя и город, и округу. Первое нападение случилось в октябре 1394 года. Привел войско «царевича» Ентяка князь Семен Дмитриевич[69]. 25 октября татары захватили город (благодаря ложному обещанию пощадить жителей) и опустошили. Впрочем, Семен Дмитриевич смог продержаться в Нижнем Новгороде всего 2 недели и бежал оттуда вместе с татарами Ентяка, узнав о выступлении против него московской рати[70]. Ответом на этот набег и стал знаменитый поход Юрия Звенигородского, о котором рассказано выше. В 1401 году воеводам Василия I удалось захватить жену и детей Семена Дмитриевича. После чего тот покорился и был отправлен с семьей в Вятку, а по пути туда в том же году умер[71]. Но на Нижний Новгород еще долго претендовали другие его родичи.
Присоединение нижегородских, муромских и мещерских земель заметно усилило Московское княжество, но решиться на большее и вступить в открытое противоборство со старыми врагами (Ордой), подобно великому отцу, князь Василий не собирался. По этому поводу известен горький упрек в его адрес Н. М. Карамзина: «Дмитрий (Донской. – В. В.) оставил Россию готовую снова противоборствовать насилию ханов; юный сын его, Василий, отложил до времени мысль о независимости и был возведен на престол во Владимире послом царским Шахматном»[72]. Видимо, сказались не только старые страхи. Василий Дмитриевич хорошо помнил и о бегстве от татар Тохтамыша в 1382 году (в ту пору ему еще не исполнилось и 11 лет)[73] и о четырехлетием пребывании в заложниках в Орде у того же Тохтамыша. Но и понимал, что московские и в целом русские силы слишком слабы для противоборства с Востоком.
В 1408 году татарское войско «окаянного» эмира Едигея, фактически правившего тогда Ордой[74], совершило не набег, а настоящее вторжение в московскую землю. Утверждение об этом бесспорно, так как неприятель пришел тогда на Русь «в полной силе». С Едигеем под Москву явились 4 «царевича» и 9 князей ордынских[75]. Как полагали И. Б. Греков и Б. Р. Рахимзянов, ссылаясь на авторов восточных хроник, нападение было совершено с целью захватить сыновей Тохтамыша, укрывавшихся тогда в Москве[76]. Рахимзянов отмечает, что в русских источниках нет никаких упоминаний об их пребывании у великого князя, но полагает, что это держалось в строжайшей тайне[77]. Видимо, не в такой уж и строжайшей, если в Орде смогли об этом узнать. Греков же считал, что скрывавшихся тогда на Руси «царевичей» летописцы не указали, потому что один из них – Джелал ад-Дин (Зелени-Салан) – позже стал «злым недругом Москвы», что исключало прямое упоминание о нем, как о «политическом партнере»[78]. А. А. Горский объяснял начало войны другим обстоятельством: Василий I задолжал Орде «выход» (дань) за 13 лет. Эта сумма составила 91 000 рублей[79]. Ю. В. Селезнев обратил внимание еще на одно обстоятельство – пытаясь использовать ордынскую помощь для давления на Литву, московский князь и его советники не признавали ханов-марионеток, от имени которых Едигей правил Улусом Джучи[80].
Рис 7. Татарин-доброхот сообщает Василию Дмитриевичу о намерении Едигея напасть на Москву. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.
Василий I был застигнут врасплох. Едигею удалось его обмануть, заверив, что собранное им большое войско пойдет войной на Литву, что возглавит эту армию номинально правивший Ордой хан-чингизид Булат-Салтан, что тоже оказалось ложью[81]. Когда обман вскрылся, великий князь предпочел действовать от обороны, надеясь на крепкие стены своей столицы. Все окрестные города и волости он оставил на разорение врагу. Были захвачены и разграблены Коломна, Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец и Курмыш[82]. В Софийской летописи упоминаются еще 2 разоренных татарами города – Юрьев и Верея[83]. И. Б. Греков полагает, что татарские «загоны» овладели Можайском и Звенигородом, а также Рязанью – столицей союзного тогда Москве княжества[84]. Разорение государства было страшным. Чтобы пополнить оскудевшую тогда казну, Василий I в следующем 1409 году вынужденно пошел на снижение веса чеканившихся монет[85]. О бедствии, постигшем Московское княжество, свидетельствуют признания летописца: «зла много оучинися всему християнству грех ради наших, вся бо земля пленена бысть, и не избысть месть нигде же, иде же не бысть татарове, и оубыток велик бысть тогда везде, иде же не бысть, но все мегцугце бегаху…»[86]. Земли были разорены до тверского рубежа[87]. Но Москву ордынцы взять не смогли и после трехнедельной безрезультатной осады ушли, получив от городских властей выкуп в 3 тысячи рублей. Надо отметить, что сам Василий Дмитриевич в Москве не остался, уехав в Кострому. Обороной столицы руководил его дядя, Владимир Андреевич Храбрый. Но помешать разграблению и опустошению московских городов и волостей, он, естественно, не мог. Равно как и попытке татар изловить Василия I – когда Едигей узнал о его бегстве, то немедленно отправил в погоню свою избранную тысячу воинов. Но настичь быстро удалявшегося на север великого князя те так и не смогли.
Рис. 8. Нашествие Едигея на Москву.
Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.
Ситуация становилась все более тревожной и могла привести к установлению литовского протектората над ослабевшим Московским княжеством. По счастью, Витовту было не до проблем зятя – он оказался втянут в войну с Тевтонским орденом[88]. До Грюнвальдского триумфа Польши и Литвы оставалось еще долгих полтора года. Да и после поражения Ордена Витовту мешали европейские дела, особенно начатый чехами мятеж против императора Сигизмунда Люксембурга[89].
Тем не менее обстановку на литовско-русских рубежах нельзя считать спокойной. Пользуясь уступчивостью Москвы, великий князь литовский Витовт в 1404 году окончательно подчинил себе Смоленск. Та же участь постигла и так называемые верховские княжества: небольшие владения, расположенные в верхнем течении реки Оки. Это были княжества Новосильское, Белёвское, Воротынское, Одоевское, Перемышльское и Мезецкое. Именно в то время владения Витовта достигли на юге Черного моря. В фарватере литовской политики следовали Тверь, а позднее и Рязань.
В числе примечательных событий того времени отметим еще и последний набег на владения поволжских татар (булгарские земли) новгородских ушкуйников. Возглавил поход боярин Анфал, командовавший флотилией из 100 насадов. Новгородцы захватили и разграбили Жукотин, перебив там «много бесермен». Видимо, ушкуйники планировали действовать и дальше, ожидая прибытия подкрепления – 150 кораблей, но татары, объединившись, смогли разгромить флотилию Анфала. Самого боярина, взятого в плен, отправили в Сарай. Там он, по одним сведениям, был казнен, а по другим, спустя некоторое время отпущен. Как полагает А. Г. Бахтин, за выкуп[90].
Возвращаясь к долгой и непростой истории присоединения к Москве Нижнего Новгорода, отметим, что удержать эти территории Василию I оказалось совсем непросто. Землями при первой возможности то и дело овладевали потомки прежних государей. Так, воспользовавшись походом Едигея, в Нижнем засели Данила Борисович и его брат Иван Тугой Лук, сыновья нижегородского и городецкого князя Бориса Константиновича. По образному замечанию Л. В. Черепнина, вели они себя «совсем по-разбойничьи»[91]. По отношению и к «собственному» Нижегородскому уделу, основательно разоренному[92], и к другим русским городам. Особенно в этом плане отличился Данила Борисович, вместе с татарами организовавший набег на Владимир и разоривший его. Как полагал И. Б. Греков, главной целью нападения был захват митрополита Фотия, находившегося тогда в городе[93]. Возможно, чинимые ими бесчинства связаны с неудачей этого замысла. Фотий уже покинул Владимир, а нагнать его также не удалось.
По словам автора Симеоновской летописи, в набеге участвовал в общем-то небольшой отряд налетчиков (150 русских дружинников и 150 татар «царевича» Талыша), которым командовал боярин Семен Карамышев. Он «приидоша…лесом безвестно» и смог беспрепятственно разграбить древний город. Сказались не только внезапность нападения, но и плачевное состояние укреплений Владимира и отсутствие наместника Юрия Васильевича Щеки. Нападавшие ударили в полдень, когда большинство горожан по старорусскому обычаю спали. Сначала они захватили городское стадо, пасшееся за Клязьмой, а потом ворвались во Владимир. Были ограблены все церкви, в том числе и Успенский собор и «град весь и люди поплениша, иных изсекоша, огнем град запалиша и много множество богатства, злата и сребра вземше, отъидоша… а денги мерками делиша межи собою»[94].
Как всегда, в годину бед находилось место и подвигу. И не только ратному. В летописи рассказано о геройском поступке ключаря соборной церкви Святой Богородицы (Успенского собора) попа Патрикея. Узнав о нападении, тот успел собрать все храмовые сокровища и ценности и спрятать – «вознесе на церковь» (вероятно, в тайники, устроенные на стропилах или под кровлей). Туда храбрый священник поднялся по приставным лестницам, которые были убраны, когда он спустился обратно. Поп Патрикей также успел показать ищущим в соборе убежища горожанам тайники, где те смогли укрыться. Когда враги ворвались в собор, «высекоша двери церковным», то первым делом стали расспрашивать ключаря, где ценности. Тот наотрез отказался говорить со святотатцами, с оружием в руках пришедшими в храм. Патрикея жестоко умертвили – запытали до смерти, но он не выдал ценности и спрятанных людей[95]. С тех пор во Владимире Патрикей почитался как святой мученик, хотя поначалу и не был канонизирован. Только позже он оказался прославлен в чине священномученика с определением местной памяти 3 июля (день его подвига и кончины). Расправившись со священником, разозленные неудачей захватчики сорвали оклады и ризы с икон, в том числе и с чудотворного образа Пречистой Богоматери[96].
В 1411 году в Орде произошел переворот. Власть захватил сын Тохтамыша Джелал-ад-Дин (Зелени-салтан). Едигей, начавший войну с Тимуром, ушел в Среднюю Азию (в Хорезм). Несмотря на это его ставленникам Даниле и Ивану Борисовичам в 1412 году удалось получить в Орде ярлык на владения предков уже у нового хана. Впрочем, выдавший им грамоту на Нижний Новгород Джелал-ад-Дин в том же году умер, и его пожалование потеряло силу. Но братья Борисовичи Нижний Новгород не покинули и покидать не собирались. Чтобы изгнать их оттуда, Василию I пришлось прибегнуть к военным дарованиям брата Юрия. Во время зимнего похода 1414/1415 годов суздальские князья были выбиты из Нижнего Новгорода и бежали за Суру, но и в дальнейшем неоднократно пытались вернуть владения. Хотя время от времени мирились с Василием I. В результате они, как метко отметил К. В. Базилевич, «остались сидеть на обломках своих вотчин, потеряв всякую самостоятельность[97]. Потомки суздальско-нижегородских князей получат знаменитую в царский период фамилию Шуйские.
Настало время поговорить о семейных делах московского государя. Счастлив ли был Василий Дмитриевич в браке? Наверное, да. Его жена Софья Витовтовна родила мужу 9 детей. У них было четыре дочери. Старшая, Анна, стала первой женой византийского императора Иоанна VIII Палеолога, но умерла, не подарив мужу детей (впрочем, как и две другие его жены, что вызывает сомнение в репродуктивной возможности самого василевса). Вторая дочь Василия и Софьи Анастасия в 1417 году была выдана замуж за киевского князя Олелька (Александра) Владимировича. Третья, Василиса, в 1418 году обвенчалась с суздальским князем Александром Ивановичем[98]. Наконец, Мария, предположительно, была женой князя Юрия Патрикеевича.
Сыновей у великокняжеской четы было пять! Но четверо из них – Юрий, Иван, Данила (Даниил), Семен – отца не пережили. Старший сын Юрий умер в возрасте пяти лет. Его брат Иван прожил 21 год и даже успел жениться, получив в удел Нижний Новгород, но 20 июля 1417 года скончался, не оставив детей. Д. А. Селиверстов высказал предположение, что Витовт, не имевший наследника мужского пола, возможно, собирался (во всяком случае, обещал Василию Дмитриевичу) оставить Литву именно этому своему внуку[99]. Еще два сына Василия и Софьи – Данила и Семен – умерли в младенчестве. При этом у младшего брата московского государя Юрия Дмитриевича рождались и крепли многочисленные сыновья, которых ни частые моровые поветрия, ни детские хвори не забирали… Было о чем задуматься и горевать в Москве и Василию, и жене его Софье. Ей – особенно, так как в случае смерти мужа участь вдовствующей княгини при новом правителе была бы, как той наверняка представлялось, незавидной. К их счастью, Бог или расчёт Софьи Витовтовны дал им еще одного сына – Василия, который родился 10 марта 1415 года. Его появление на свет породило слухи, порочащие честное имя великой княгини. Их зафиксировал в своем сочинении австрийский посол Сигизмунд фон Герберштейн. Процитируем тот любопытный текст: «Этот Василий Димитриевич оставил единственного сына Василия, но \не любил его, так как\ подозревал в прелюбодеянии свою жену Анастасию[100][101] от которой тот родился; поэтому, умирая, он оставил великое княжение Московское не сыну, а брату своему Георгию. Но большинство бояр примкнуло все же к его сыну, как к законному наследнику и преемнику»^. Версия сомнительная, учитывая усилия Василия I, которые тот приложил, чтобы именно этому, якобы нелюбимому, сыну обеспечить преемство в правлении Московским государством. Чего стоят 2 (!) написанных завещания в его пользу[102]. Так что если прелюбодеяние Софьи и случилось (доказательств чему, кроме слов австрийского дипломата, нет), то с полного согласия мужа, пытавшегося хоть так получить крепкого здоровьем наследника. Интересно, что другая информация о событиях рубежа XIV–XV веков, приведенная Герберштейном, достоверна. О документальном подтверждении воли Василия I оставить государство единственному из оставшихся сыновей немецкий дипломат, скорее всего, не знал – вряд ли его допустили в Казну, где тогда хранились докончальные (завещательные) грамоты. А между тем еще в 141 7 году, сразу после кончины сына Ивана, Василий I написал новое завещание (второе из трех), назначая наследником двухлетнего Василия. При этом, справедливо опасаясь реакции Юрия Дмитриевича, великий князь в случае своей смерти «приказывал» (поручал опеку) над сыном и женой «брату и тистю» Витовту[103].
