Татьяна Устинова
Саквояж со светлым будущим

– Здравствуйте, Валентин.

– Здравствуйте, Дмитрий! Рад вас видеть. – Рукопожатие у Маркова энергичное, ладонь сухая и прохладная. – Надеюсь, вы приехали нас порадовать?

Порадовать – это значит привезти рукопись. Разочаровать – это значит рукопись не привезти.

– Боюсь, что нет, – заблеял Родионов самому себе отвратительным тенорком, – я еще ее не закончил. Мне не слишком много осталось, но все-таки пока я не могу сказать, что дело идет к концу. Я стараюсь, но всякие обстоятельства…

Марков слушал, не перебивая. И про обстоятельства, и про то, что осталось немного, хотя на самом деле много, и про то, что на прошлой неделе у Родионова сделался насморк и из-за насморка он не мог полноценно трудиться, и еще про то, что в Москве жара, как обычно в конце мая, и про что-то столь же бессмысленное.

К концу речи Родионов себя ненавидел.

Марков же остался невозмутим, только чуть заметно пожал плечами под безупречной белой рубахой голландского полотна.

За это чуть заметное пожатие плеч, за странное выражение, мелькнувшее в лице издателя, за сигарету, которую он не торопясь вытащил и так же не торопясь прикурил, Родионов готов был его убить. Этот человек, почти одного с ним возраста и, насколько Родионову известно, не родившийся членом английской королевской фамилии, держался безукоризненно и очень продуманно – так, что тертый калач Родионов моментально начал чувствовать себя кругом виноватым и практически ни на что не годным.

– Я все понимаю, – произнес Марков и посмотрел на свою сигарету. – Но у нас план, и мы опоздаем, если вы продержите рукопись еще, скажем, месяц. А типография? Вы же бизнесмен, Дмитрий, и не можете не понимать, что такое… обязательства.

Родионов чуть не завыл.

Да, да, он отлично понимает, что такое обязательства! Да, он знает, что рукописи нужно сдавать вовремя! Да, он знает, что издательство на его задержках теряет время и деньги!!!

Ну, расстреляйте меня! Ну, спихните меня с Крымского моста!

Но, черт побери, что я могу поделать, если все мои герои до одного вдруг решили, будто история, которую я для них придумал, никуда не годится?! То есть, может быть, она годится для каких-то других героев, но эти отказываются маршировать дружными рядами в ту сторону, в которую я их направляю!! В один голос они вопят, что я должен изменить историю или придумать других героев, которые как раз пойдут куда надо, а у меня план, видите ли!

Кажется, Марков отлично понимал, о чем именно думает Родионов, потому что вдруг улыбнулся и смешно почесал затылок. У него, при всей внешней безупречности, была такая чудная манера, и это как-то примиряло Родионова с действительностью, с тем, что Марков все время его опережает, заставляет играть на своем поле.

И еще одна мысль была совершенно убийственной. Мысль, что Марков… прав.

Прав, и все тут. Рукописи нужно сдавать вовремя. Есть обязательства, и от них никуда не денешься. Если их невозможно выполнить, лучше всего их на себя не брать. И точка.

Отворилась матовая стеклянная дверь, сделанная в стиле хай-тек, вошла Катя и внесла подносик. На подносике стояли маленькая чашечка кофе, приятно запотевшая бутылка минеральной воды и вазочка с конфетами. Конфеты были как в детстве, в хорошо знакомых, вкусных бумажках: «Трюфели», «Столичные», «Вечерний звон». Те, что еще несколько лет назад невозможно было купить в магазине, их приходилось «доставать» или мечтать о том, что дадут в «заказе» – двести граммов.

Сердясь, Родионов взял «Трюфель», развернул бумажку и положил его в рот. Пальцы, испачканные коричневой шоколадной пылью, он вытер под столом о джинсы. Хорошо, что Марков не видел!..

– Так когда же?..

– Думаю, что недели через две, – невнятно из-за конфеты за щекой сказал Родионов. – Никак не раньше.

– Но через две недели рукопись будет точно?

– Думаю, что да.

– Дмитрий, мне хотелось бы все-таки знать совершенно точно!

Черт бы его побрал! Черт бы побрал все на свете рукописи, всех писателей и всех издателей!

Не отвечая, Родионов прожевал конфету и глотнул кофе из чашки. Кофе был скверный, слабый и теплый. Он любил горячий и крепкий.

– Через две недели книга будет.

– Может быть, вы пока пришлете редактору то, что готово на сегодняшний день, чтобы мы могли запустить в работу хотя бы обложку? Хотя бы.

– Пришлю, – обреченно пообещал Родионов. Интересно, за две недели он успеет собрать и вразумить героев?.. Или предстоит еще одна пытка и верчение ужом, будто на раскаленной сковородке?!

– Жаль, что вы не успеваете, – заметил Марков бесстрастно. – Мы же собирались выпустить новинку в конце зимы! Впрочем, сейчас об этом уже можно не говорить, мы все равно опоздали, а к лету никто никаких новинок не выпускает – мертвый сезон!

«Зачем только я стал писать эти романы, – думал Родионов обреченно. – Сидел бы себе дома, смотрел бы телевизор, пил пиво, плевал в потолок и разжирел бы, как средний американец, вес которого составляет в среднем килограммов сто десять! Или больше?..»

Одним глотком он допил скверный кофе и уже приподнялся, чтобы идти, и тут вдруг вспомнил, зачем он пришел.

Телефонный звонок, черт возьми! Он же явился к Маркову, чтобы рассказать ему про звонок и угрозы, а вовсе не затем, чтобы лепетать и оправдываться!..

Родионов несколько приободрился и вернул себя на стул.

– Валентин, у меня случилось небольшое чрезвычайное происшествие.

– Что такое?

– Нам позвонил какой-то ненормальный и сказал, чтобы я не ездил в Киев, – Родионов пожал плечами. – В Киев, как вы знаете, я улетаю послезавтра. Он сказал… со слов моей секретарши, потому что она подошла к телефону… чтобы я никуда не двигался из Москвы, иначе будут мне… «полные вилы». И еще угрожал ее детям, кажется. У нее даже истерика была.

– У Марьи Петровны? – не поверил Марков. – Истерика? Мне представлялось, что она слишком здравомыслящая для того, чтобы выходить из себя из-за каких-то сумасшедших!

– Она здравомыслящая, – буркнул Родионов. – Но она правда была напугана. Кроме того, вы же понимаете, что про Киев никто не знает! Кроме своих, конечно. Значит, этот сумасшедший – кто-то из своих?

Тут Марков задумался, и Дмитрий Андреевич с некоторым злорадством заметил, что, задумавшись, тот пришел как будто в растерянность.

– А… определителя у нее на телефоне нет, правильно я понимаю?

– Он звонил мне домой.

– А! – с непередаваемой интонацией воскликнул Марков и опять задумался.

– И дети, – подлил масла в огонь знаменитый детективщик. – Ее детям угрожали. Насколько я понял, он сказал, что… если она меня не остановит и я все-таки поеду, детям… придется плохо.

– Что значит – плохо?

– Валентин, она не говорит, а я не стал допытываться. Хотите, я ей позвоню, она поднимется и все сама расскажет?

– А где она?

– У Весника в отделе. Она даже ребенка из школы забрала сама, потому что боялась. Мы его сюда привезли.

– Все так серьезно?

Родионов пожал плечами.

Он был «равнодушный» и даже сам толком не мог ответить на вопрос, взволновало его Машино отчаяние или не слишком. Вот если бы в его личное, родионовское, ухо кто-нибудь наговорил гадостей, тогда другое дело! А так… Ну, он должен был что-то предпринять, вот он и предпринял – переложил все проблемы на Маркова. А там посмотрим.

Издатель еще подумал. Родионов съел вторую конфету.

– Вряд ли мы сейчас сможем установить, откуда был звонок. Я не уверен, что из звонка какого-то ненормального стоит делать выводы, хотя…

Он встал из-за стола, задумчиво выключил телефон, который вдруг затрезвонил и запрыгал на столешнице, среди многочисленных книг и бумаг. По столу Валентина Маркова было совершенно понятно, что он за ним работает, а не любуется на свое отражение в матовой двери. На нем было много ручек, папок, растрепанных и новых книг, аккуратных и совсем не аккуратных бумаг, зажигалок, блокнотов, и все это вылезало за отведенные каждой бумаге рамки, громоздилось, высилось, лезло друг на друга. Марков во всей этой чертовщине ориентировался отлично – стоило только Кате заглянуть и сказать, что главный редактор что-то там просит, как необходимая бумага моментально извлекалась из-под завалов, одним движением пролистывалась напоследок и отдавалась Кате.

Родионов так не умел, потому что был «неорганизованный».

Марков подошел к окну и посмотрел на улицу, словно там простирались невесть какие виды. Виды там, конечно, простирались, но совершенно обыкновенные, московские: дорога, скверик, в скверике лавочки, а за сквериком фанерно-панельные пятиэтажки, наследие Хрущева, пообещавшего всем, что скоро на месте пятиэтажек возведут дворцы, а пока и так сойдет, все лучше, чем в бараке!

Родионовская бабушка жила в бараке на Соколе, и не было у маленького Димы большей радости, чем поехать к ней «на чай». Бабушка была молодая, веселая, широким голосом пела песни, которых Родионов потом никогда не слышал. И места лучше, чем этот самый барак на Соколе, тоже не было на свете!..

– Звонок ерунда, конечно, но планируется, что в Киеве вы встретитесь с Тимофеем Ильичом, а это… меняет все дело.

Родионов изумился.

– С Кольцовым?

Марков кивнул и смешно сморщил нос.

– А я… ничего об этом не знал.

– И я не знал, – признался Марков. – Я только утром об этом Веснику сказал. Он с вами летит. Весник, а не Кольцов.

К этому Родионов был совсем не готов и моментально почувствовал себя оскорбленным.

«Выездные мероприятия» считались в издательстве делом совершенно обычным и проводились не реже двух раз в год.

Писатели – «гении наши» – и писательницы – «звезды» – направлялись в «глубинку» и там «давали гастроли». Направить «гениев» и «звезд» в эту самую глубинку было делом многотрудным и хлопотным, ибо сначала отдел Тани Табаковой делал рекламу, завозились материалы, просчитывались предполагаемые результаты и графики мероприятий, обговаривались условия и приглашались журналисты. Программой «гастролей» вместе с Табаковой занимался Весник, и, как правило, пять дней визита расписывались «от и до» – от момента схода с трапа самолета и до момента посадки в него же, дней через пять. Из аэропорта «гения» или «звезду» везли сразу на местное телевидение или радио, потом на встречу в книжный магазин, а затем уже журналисты шли непрерывным потоком, один за другим, и заканчивалось все поздно вечером, в гостинице. Родионов под вечер «на гастролях», как правило, уже почти не мог говорить от усталости и напряжения, распухший язык, не приспособленный молоть по двадцать часов без перерыва, не помещался во рту, и сам себе писатель напоминал спятившего поэта Бездомного с иконкой и свечечкой в руке. Маша доводила Дмитрия до двери его номера люкс и возвращалась к себе, где у нее еще продолжалась работа. Что-то она согласовывала, утрясала и решала на завтрашний день, который начинался, как правило, местной утренней программой, то есть в полседьмого утра, а вставать следовало в пять, чтобы продрать глаза, привести себя в порядок и вспомнить о том, что ты человек.

Нечто подобное планировалось и в Киеве, и Родионов был к этому готов, только вот о Тимофее Кольцове услышал впервые.

О том, что Весник летит с ним, Родионов тоже услышал впервые, и было это странно, и неприятно, и как-то слишком подозрительно. Начальник пиар-службы ни в какие такие командировки, ясное дело, с авторами никогда не ездил. Не по статусу ему это было вовсе, и непонятно, на кого оставить все дела в Москве, ибо заместителям Весник полностью не доверял никогда и приговаривал только, что «в случае чего», как на войне, спрос будет только с него и Марков, не поморщившись, спустит с него три шкуры.

Издатель на секунду оторвался от пейзажа, глянул на писателя Аркадия Воздвиженского и сказал, словно отвечая на его мысли:

– Мне Тимофей Ильич только вчера позвонил. Сказал, что собирается в Киев. Там же выборы скоро, а он дружит с одним из кандидатов.

– А… кто там кандидаты? – осторожно поинтересовался далекий от украинской политики Родионов.

– Головко и Мищенко. Еще какие-то есть, но они не в счет. Тимофей Ильич летит Головко поддержать.

– А я тут при чем, Валентин?

– Хочет с вами познакомиться, – выговорил Марков так, как будто признавался, что Тимофей Кольцов решил познакомиться с иранским дервишем, и недоумевал, зачем это ему нужно. – Говорит, что читает вас и любит.

– Он… книги читает?! – искренне поразился Родионов, и Марков засмеялся:

– Вы напрасно полагаете, что он совсем уж… от сохи, Дмитрий!

– А он откуда? Из дворца?

Всем в державе была известна биография данного конкретного олигарха – неблагополучная семья, детский дом, ПТУ, какие-то темные истории, какой-то мелкий и еще более темный бизнес, который постепенно укрупнялся и – от укрупнения, видимо, – все светлел и светлел, и нынче Тимофей Ильич, губернатор Калининградской области, член Совета Федерации, владелец всего, чем только можно владеть, был уж практически святой. Ну, если не святой, так уж точно просветленный.

Вон даже и книги взялся читать. С чего бы?..

– Он, кажется, только детективы и читает, – сказал Марков с усмешкой, – но много. Просил, чтоб я его с Марининой познакомил. А то, говорит, с королевой Английской Елизаветой я знаком, а с нашей – нет.

– Познакомили?

– Ну конечно. Он был так счастлив, как будто тендер выиграл на строительство Кольцевой дороги вокруг Москвы.

Родионов улыбнулся.

– А Маринина? Была счастлива?

Марков тоже улыбнулся:

– Да как вам сказать… Тимофей Ильич человек сложный, а Марина Анатольевна идолопоклонством не страдает. Сказала, что он лучше, чем кажется на первый взгляд, вот и все.

– Ну, и все-таки я при чем?

– У вас получается один выходной, и мы Головко и Кольцовых вписали в этот выходной. Надеюсь, вы не возражаете?

Ну, конечно, Родионов не возражал. Заодно он не возражал против того, что вечером над Патриаршими прудами взойдет луна. А хоть бы и возражал! Луна-то все равно взойдет!

– Так что в свете того, что вы должны встретиться с кандидатом в президенты Украины и с одним из самых влиятельных людей России, эти странные звонки в ваш адрес как-то все… усложняют.

Родионов и думать забыл про звонок.

Теперь его интересовали только Кольцов и Головко.

Кандидата в президенты Украины он в глаза не видел и сейчас соображал, как бы посмотреть его досье в Интернете, чтобы не опозориться при встрече.

Секретарше надо сказать. Пусть она ищет. Я «неорганизованный».

– Наша служба безопасности, конечно, проверит ваши звонки, но я думаю, что время уже упущено. А утечка информации могла быть откуда угодно.

Они еще помолчали. Марков думал, Родионов томился.

– А можно попросить Марью Петровну подняться ко мне? – спросил наконец Марков задумчиво. – Сам я вряд ли смогу что-то установить, а наш начальник службы безопасности, может, что-нибудь и выяснит…

Звонок шефа застал Машу и Сильвестра в пиар-отделе, где мальчика поили чаем, кормили пирогами, конфетами и орехами из большой железной коробки.

Маша выскочила в длинный и светлый коридор, очень просторный и чистый. Между прочим, она давно заметила, что самый главный показатель процветающего учреждения – это коридоры и туалеты. Если в коридоре узко и мрачно, вздыбленные полы и стены с обитой штукатуркой, а в сортирах фанерные дверки с оконными защелками, болтающимися на одном гвозде, чугунные раковины и развешанные по батареям чудовищные тряпки из мешковины, значит, пиши пропало. «Учреждение» никуда не годится, начальникам ничего не нужно, а подчиненные ходят на работу исключительно с целью время провести и из дома куда-нибудь смыться!

В издательских коридорах было чуть ли не краше, чем в кабинетах. На полу ковры, на стенах картины, на потолке светильники – благолепие и чинность.

Маша Вепренцева, когда бывала в хорошем настроении и в зоне видимости никого не оказывалось, по коридорам всегда бежала и подпрыгивала, просто так, от удовольствия быть здесь и от радости жизни.

Сейчас в коридоре маячил Весник, который издали распахнул руки ей навстречу, словно заранее приготовляясь обнять.

У него была внешность чудесного плюшевого мишки, которого хочется ласкать, почесывать по гладкой кофейной шерсти, прижиматься к его теплому боку и чувствовать себя защищенной.

Еще у Весника были глаза ястреба, хватка крокодила, быстрота ягуара и безжалостность тираннозавра. При всем этом он был порядочен, смешлив и очень хорошо образован.

– Машуня, – начал он задолго до того, как Вепренцева приблизилась, – Машунечка, как я рад! А где гений наш?

Они сошлись и смачно поцеловались. Они всегда целовались исключительно смачно, и это ровным счетом ничего не означало.

– Гений у Маркова.

– Ну-у, это серьезно.

– Серьезно, – подтвердила Маша.

– А ко мне вы когда?

– Вот сейчас я к ним поднимусь, а потом мы сразу к тебе.

– Гений-то готов к свершениям?

– Он всегда готов, ты же знаешь, Илья! Ну, ворчит немножко, что мы смерти его хотим, ты в особенности, но… готов.

Весник поправил и без того безупречно сидящие на носу очки и посмотрел на Машу заговорщицким взглядом.

– У нас там изменения в программе.

Маша Вепренцева знала Илью Весника уже давно, и она различала, когда он говорит «просто так», а когда «со смыслом». Сейчас пиарщик явно говорил «со смыслом».

– Что за изменения, Илья?

– Вот ты идешь к Маркову, и иди себе, иди. Вернешься, поговорим. А еще я тебя с таким парнем познакомлю – высший класс! У меня сидит.

– Илья!

– Да ладно, не век же тебе в девках куковать!

Маша махнула на него папкой и побежала дальше. Ее раздражало, когда взрослые и умные мальчики пытались устроить ее личную жизнь. Она мигом начинала чувствовать себя старой девой или, хуже того, матерью-одиночкой, как выражаются в собесе.

– Приходи скорей, – вслед ей крикнул Весник, – и гения приводи! У меня но-вос-ти!

– Да ну тебя с твоими новостями, – себе под нос пробормотала Маша Вепренцева и выскочила на лестничную площадку.

Здесь всегда было много народу – курили, стреляли друг в друга глазами, обсуждали последние новости, новых и старых авторов, мужей, жен и «шестой этаж», где сидело начальство.

Вот и сейчас тут стояла небольшая толпишка, центром которой был знаменитый на все издательство Лазарь Моисеевич Вагнер.

Никто толком не знал, за что именно в издательстве отвечает этот великий и всесильный человек, поэтому казалось, что он отвечает решительно за все. Может, так оно и было. Хотя по штатному расписанию числился он главным администратором. Вагнер был своего рода гуру – к нему обращались, ему плакались, у него просили помощи, поддержки и содействия, и его слово было истиной в последней инстанции. Все знали, что, если Лазарь считает, что дело не выгорит, к начальству «на шестой» идти бесполезно – на самом деле не выгорит! А если он тебя поддержит, значит, дело исключительно стоящее, и даже если его не одобрят «на шестом» с ходу, всегда можно будет «подключить» Лазаря Моисеевича, и помощь придет.

Можно даже сказать, настигнет!

– Милочка! – воскликнул Лазарь Моисеевич, едва увидев Машу, и вперил в нее цепкие глазки. В отставленной руке у него дымилась «беломорина», а галстук, несмотря на «беломорину», был как пить дать долларов за восемьсот. – Машенька! Опять ты мимо меня летишь! И хоть бы раз зашла, хоть бы один разочек навестила старика!

Маша Вепренцева Вагнера не любила.

Маша Вепренцева Вагнера обожала и нисколько его не боялась.

– Лазарь Моисеевич, вот клянусь вам, сегодня зайду!

– Ох, я не верю тебе, не зайдешь ты ко мне! Когда тебе заходить, если ты сейчас к Маркову бежишь, а потом сразу с гением твоим к Веснику!..

Непостижимым образом Лазарь всегда и все знал и никогда ни о чем не спрашивал.

– Клянусь вам, Лазарь Моисеевич, что сегодня точно зайду!

Схватив Машу за локоть и заговорщицки оглянувшись по сторонам, Лазарь увлек ее подальше от всех остальных и помахал у нее перед носом «беломориной». Таким образом он разгонял чужой сигаретный дым, который казался ему менее благородным, чем дым от его папиросы.

Папироса ужасно воняла и курилась желтым дымом, как химический завод.

Маша покосилась на нее и сморщила нос. Лазарь это заметил.

– Напрасно ты, милочка, выражаешь своим носом отвращение к моей папиросе, – заявил он и торжественно взмахнул «беломориной», – это настоящая классика жанра. Натуральный вкус, и никаких добавок!

– Вам бы на конфетную фабрику поступить, Лазарь Моисеевич, – высказалась Маша деликатно, – шоколадки рекламировать. Стабилизатор Е-124.

– Чего я не видал там, на вашей конфетной фабрике! – фыркнул Лазарь. – Все я там уже повидал!

– Вы работали на конфетной фабрике?!

– Разве мне, образованному человеку, нужно обязательно видеть ваши стабилизаторы своими глазами? Разве я не могу делать выводы? Вот я ничего не видел своими глазами, но я спрашиваю, Маша, – почему твой гений до сих пор на тебе не женился? Какой вывод я должен делать из этого?

Маша Вепренцева, двадцати девяти лет от роду, отличный работник, сдержанный профессионал, мать двоих детей, замечательно управлявшаяся с самим Аркадием Воздвиженским, покраснела как рак.

Впрочем, непонятно, почему – как рак. Вовсе и не как рак.

Видела она однажды этих самых раков. Вовсе они и не были красными. Какие-то невразумительные они были, бурые, с зеленцой. А когда их варили, стало уж совсем гадко. И в этом так много было инквизиторства и пытки, что Маша Вепренцева от угощения наотрез отказалась, ушла в машину и долго ждала там Родионова, мрачная и хмурая. Родионов пришел и первым делом спросил: «Что за номера?!» Он не видел, как раки лезли друг на друга, а если и видел, то это зрелище отнюдь не лишило его аппетита.

Итак, Маша стала красной, как гоночная машина «Феррари», на которой иногда любил приехать в издательство Илья Весник.

– Лазарь Моисеевич, вы знаете, как я вас люблю, но, честное слово…

– Ты совсем не можешь иметь на меня обиду! – воскликнул Лазарь. – Это так же глупо, как иметь обиду на свою мамочку только за то, что она кормит тебя манной кашей, когда ты любишь вовсе мороженое! Но от манной каши детки хорошо растут, а от мороженого могут простудиться и заболеть!

– Лазарь Моисеевич…

– Не говори мне за Родионова. Скажи за себя. Почему ты не можешь объяснить ему, что он должен на тебе жениться?

Маша перевела дыхание. Что за вздор?! Что за разговор на лестничной площадке издательства, где в двух шагах курят, смеются и громко разговаривают?! Сначала Весник со своим «классным парнем», а теперь еще и Лазарь!..

– Лазарь Моисеевич, я понятия не имею, откуда вы все это взяли, но мы вовсе не собираемся… жениться, и я не стану намекать на это Дмитрию Андреевичу. Мы просто коллеги.

– Ах-ах-ах, – прокудахтал Лазарь, затянулся в последний раз и энергично затушил свою «беломорину». – Пусть вы будете коллеги, но только не для меня! Мне все давно и хорошо известно! А ты говоришь, конфетная фабрика!

– Лазарь Моисеевич, мне нужно бежать. Марков вызвал.

– Ты должна бежать, и сию минуту ты побежишь. Валентин не любит, когда его заставляют ждать такие мелкие люди, как мы с тобой. – Всем прекрасно известно, что Марков относился к Лазарю с превеликим уважением и даже с некоторым пиететом, но тому нравилось прикидываться ничего не значащим стариком. – Но ты должна зайти ко мне, и мы обсудим создавшееся положение, пока оно не превратилось в угрожающее!

– Нет никакого угрожающего положения. И не будет.

И тут она вдруг подумала, как бы ей хотелось, чтобы оно стало именно таким – угрожающим. Чтобы Родионов хоть что-нибудь бы… почувствовал.

Какое нелепое слово, из романа – почувствовал!

Ничего и никогда он не чувствовал, к ней-то уж точно, и еще на заре их совместной работы он как-то объяснил ей, что является принципиальным противником любых «служебных романов». Он ни что не намекал, просто комментировал ситуацию, которую тогда мусолили во всех газетах – как некий министр-фрондер взял да и бросил свою старую жену и ничтоже сумняшеся женился на молодой секретарше.

«На работе надо работать, – сказал тогда Родионов, скомкал газету и швырнул огромный ком в корзину для бумаг. – Спать надо вне работы. Можно подумать, что эта его секретарша принципиально отличается от какой-то другой секретарши! Какая разница, с ней или с другой!»

Вот Лазарь, а? Привел ее в состояние душевного трепета, да еще перед самым визитом на «шестой этаж», в логово льва, царя зверей!

Когда Маша вбежала в приемную Маркова, Родионов ее уже покидал, и вид у него был очень недовольный.

– Маш, ты поговори с ним побыстрее и приходи, – распорядился он. – У нас серьезные изменения в программе.

Маша затормозила возле него, как кот возле миски со сметаной из мультфильма «Том и Джерри» – так, что из-под туфель пошел дым.

– Мне и Весник толковал про какие-то изменения. Случилось что-то, Дмитрий Андреевич?

Родионов хмуро глянул в сторону Кати, которая за своей конторкой негромко разговаривала по телефону и не обращала на великого писателя и его помощницу никакого внимания.

Молодец Марков. Он брал на работу исключительно профессионалов, и не только на большие должности, но и в секретари!..

– Откуда-то взялся Тимофей Кольцов, – проинформировал он. – И какие-то будущие украинские президенты.

– Кто?!

– Мы с ними встречаемся в Киеве, и мне все это очень не нравится, – заключил он. – Давай быстрей. Нам надо это обсудить!

– Обсудить все мы сможем только дома, – сказала Маша. – Здесь… негде.

У них был корпоративный закон – на двоих.

Он формулировался примерно так: мы всегда воюем на одной стороне. Издатели, журналисты, пиарщики могут быть попеременно то на нашей, то на противоположной, но мы – ты и я – всегда по одну сторону линии фронта. В этом весь смысл нашей совместной работы. Никакого другого смысла нет. Если исключить эту «фронтовую» составляющую, получится, что ты – просто хороший работник, а я хороший работодатель. А работников и работодателей полно, и среди них попадаются неплохие. Можно сколько угодно складывать их вместе в разных вариантах, но из них никогда не получится… боевая единица.

Из Маши Вепренцевой и Дмитрия Родионова получилась.

Поначалу Маша радовалась и недоумевала, почему великий так ей доверяет, а потом поняла – доверяет, потому что ему так удобно. Он выбрал ее совершенно рационально и расчетливо, и нет в его доверии ничего личного. Ничего… угрожающего, как это называл Лазарь.

Они делились друг с другом сомнениями, придумывали стратегии, обсуждали дела издательства и предложения журналистов – вдвоем. Потом принималось решение, которого придерживались оба – и он, и она, хотя это величины несравнимые, разнокалиберные – великий писатель и какая-то там секретарша!

Обсудить – означало переговорить без свидетелей и выстроить какую-то линию поведения, как всегда, одну на двоих.

В стенах издательства так поговорить было нельзя.

В нагрудном кармане его просторной летней рубахи зазвонил мобильный телефон, и Маша помедлила возле Родионова – если звонок неизвестно от кого, отвечать он не станет, сунет трубку ей.

Он посмотрел на номер и нажал кнопку:

– Да. Привет.

Маша все медлила. Он покосился на нее и махнул ей рукой, чтобы шла по своим делам.

Все ясно. Звонок личный, ее вмешательство не требуется.

У нее моментально испортилось настроение. Как будто столбик термометра упал сразу на несколько десятков градусов.

Было жаркое лето, грянула холодная зима. Ромашки спрятались, поникли лютики.

– Да, сейчас занят. Нет, я сам тебе перезвоню.

Он никогда не разговаривал о личном при ней – не из деликатности чрезмерной, а все потому же, почему и служебных романов не признавал. На работе только работа, все, что не работа, – только после и не имеет отношения «к персоналу».

«Персоналом» была Маша Вепренцева.

«Я должна его разлюбить, – подумала она мрачно. – Вот просто взять и разлюбить. Сегодня же. Сегодня я его разлюблю. Я не хочу терзаться и мучиться и все время мучаюсь и терзаюсь!..»

– Маша, что ты застыла?! Давай, давай, шевелись, тебя Марков ждет, нам надо к Веснику и еще поговорить!

Она сосредоточенно кивнула и повернула за угол. Родионов вызвал лифт.

Конечно, он ничего не понял. Машино лицо, моментально ставшее расстроенным, он заметил и решил, что у нее живот болит. Или из-за того полоумного переживает. Немного вроде успокоилась, а теперь вот опять начала.

Если бы кто-нибудь сказал ему, что Маша переживает из-за того, что вот сейчас по телефону ему позвонила любимая и она поняла, что это его любимая, и из-за этого расстроилась, он бы с чувством покрутил пальцем у виска.

Быть такого не может. Маша Вепренцева здравомыслящая и… нормальная. Уж он-то, Дмитрий Родионов, знает это точно!..

Он заглянул в пиар-отдел, где в данный момент все были заняты обычными делами и параллельным развлечением Сильвестра, сидящего за компьютером. Сильвестр что-то длинно и путано рассказывал из жизни компьютерных монстров. Родионов прислушался, но на «ламерах, юзерах и крякерах» понял, что ему ничего этого все равно не постичь, и тут Сильвестр заметил его.

– Здрасти, – внезапно поздоровался он с Дмитрием Андреевичем.

– Привет, – поздоровался и Дмитрий Андреевич.

– А у меня тут «Квейк-3».

– Что?

– Игра такая, «Квейк-3»! Вы что, не играете?!

Родионов вздохнул. Не мог же он на весь пиар-отдел признаться, что бывает с ним такое, играет он, особенно когда работа не идет!

– Правда не играете?! – Сильвестр сделал большие глаза, как если бы неожиданно узнал, что Дмитрий Родионов не умеет ходить на ногах и передвигается исключительно на руках. – Хотите, я вас научу?!

– Сейчас не хочу, – сказал Родионов. – Сейчас мне к Веснику нужно. А где ты взял этот Квейк? В Сети, что ли?

– Ну да, – кивнул Сильвестр и повернулся к компьютеру. Глаза у него блестели. – Это очень просто. Они нелицензионные и без диска идут. Так просто берешь, качаешь, а потом ставишь, и все дела. И коды я нашел.

– Да чего их искать-то, – проявил осведомленность Родионов, – они все на «гейм ру» и так есть.

– Так вы играете?! – вскрикнул Сильвестр радостно. – Играете, да?

Родионов понял, что попался, и затосковал. Хорош знаменитый детективщик, которого на мякине не проведешь! Да еще и репутация у него была, старательно лелеемая, человека, который в компьютерах вовсе не разбирается и без посторонней помощи ни один нужный файл отыскать не может! А тут – на тебе!..

Пропадающего ни за грош Родионова спас кто-то из ребят, работавших в отделе.

– Дим, Илья ждет, надо идти.

И Родионов позорно бежал, так и не признавшись, что в «Квейк-3» он очень даже играет!

У Весника в кабинете было прохладно и как-то гораздо более свободно, чем у Маркова. Свободно не в смысле мебели, а для души вольготнее.

Родионов вошел без стука, швырнул портфель в одно кресло и плюхнулся в другое.

Весник даже из-за стола не встал.

– Здорово, гений ты наш. Ну, как там, на шестом?