Ульяненко Елена
Море в складочку
К вечеру ветер усилился, и погода разыгралась. Море потемнело, вздыбилось бесконечными гребнями волн, стараясь захватить ими как можно больше берега. Тетя Люба сказала, что это зрелище просто необходимо посмотреть – не каждый день море дает такое представление. На Лёшика натянутой чей-то дождевик, он болтался до самой земли и был широк, словно тетьлюбин сарафан.
– Ничего, зато не промокнешь, – сказала тетя, увидев взгляд племянника.
Тетка положила руку на плечо, такую тяжелую и сильную, что Лешка поежился, но плеча, как он бы это сделал раньше, не одернул. Этой можно доверять, пусть она не такая мягкая, как мама, но точно хорошая.
Пляжный зонт не защищал от ветра, дождя и морских брызг, но какая-никакая, а все-таки защита. Да и что может случиться, когда рядом сильная тетя, добрая мама и теплый щенок – Лёшка расслабился и стал смотреть только на бушующую стихию.
Там далеко-далеко, наверное, в самой середине огромного моря сверкали молнии, они били серебряными стрелами в его глубины, от этого волны поднимались выше, стараясь в ответ задеть само небо. А все вокруг громыхало: небо разносило громы, а море с шумом и грохотом билось о прибрежные скалы.
Лёшка не любил шум, но это представление, где он главный зритель в первом ряду, было специально для него, и шум этого спектакля не резал слух, как клаксоны машин, а наоборот, завораживал, заставлял вздрагивать, и чувствовать. Когда совсем стемнело, и белая луна пыталась прорваться сквозь плотно сбившиеся друг к другу туч, маленькая компания отправилась домой, оставляя позади последнюю сцену спектакля – словно кто-то убаюкивал темную бездну, и сила ее начала угасать. Море устало бороться, а у неба кончились стрелы, ветер рвал плотные тучи и звуки становились все тише и тише. И только воздух сохранил в себе признаки недавней битвы – пахло озоном, солью, сыростью и рыбой. Лешик глубоко вдохнул, чтобы запомнить запах сердитого моря.
Солнце было запредельной ярким, море спокойным и ласковым и только мокрый до самой дорожки песок напоминал о вчерашнем безумии стихий. Весь пляж был заполнен кусками темно-зеленых водорослей, а в них блестели на солнце небольшие белые мячики. Сотни легких полупрозрачных кругляков привлекли внимание мальчика. Лёшка поднял одну, потрогал пальцем – кругляк пружинил, как застывший "лизун". Лёшка собирал их в подпол длинной майки, пока у одного не увидел тонкой фиолетовой звездочки по центру. Руки ослабли, и белые шарики попадали на песок. У Лёхи защипало в глазах, и он заорал. Первая прибежала Люба – она вообще все делала очень быстро. Лёха протянул ей руку и разжал ладонь. Люба взяла белый шарик и погладила по голове племянника.
– Да, брат, море, оно такое. И сила его не щадит ни большие корабли, ни маленьких медуз. Жаль, конечно, но мы не можем вмешиваться в ритм природы. Она одна знает, как правильно. Так что не реви. Просто прими, как должное, – Люба обняла его за плечи, и впервые в жизни ему это понравилось.
Шмыгая носом, он побежал к маме, схватил ее за подпол широкой пляжной юбки и протянул в сторону дома. Там, в маленьком контейнере, сидел Второй Бодун, он еще не знал, какая участь была у его братьев, и вряд ли подозревал, что вчера маленький мальчик спас ему жизнь. Бодуна второго выпустили в море, где он расправил свои крылья и радостно поплыл подальше от берега.
– Что ж, пора б собираться, пока музей не закрылся, – сказала тетушка, потрепала Лёху по волосам и села в машину.
Лёшка никогда не был в музее. Конечно, он слышал, как в телевизоре говорили, про Лувр и Третьяковку, про красивые галереи и мировые шедевры. Но ни разу он не повернул головы, чтобы посмотреть, что это за шедевры и какие они, галереи.
Дорога заняла минут пятнадцать, ну может быть больше. Просто Лёшка смотрел в окно, как убегало и вдруг приближалось море, как вдоль дороги качали ветвями густолистые деревья, а за ними прятались пожелтевшие, нет, скорее позолотевшие поля. На коленях у Лёшика спал, иногда вздрагивая и виляя хвостом, Бодун. Лёшка слушал рукой частое сердцебиение щенка и смотрел в окно – время не имело больше ни значения, ни власти. Время просто перестало существовать.
Машина остановилась в тени огромной кроны тутовника, спелые ягоды осыпались с дерева, и безмолвно гибли под ногами прохожих, оставляя надолго после себя неровный фиолетовый контур. Лёшка застыл, вглядываясь в отпечатки шелковичных ягод, мазнул по ним пальцем, нашел целую – понюхал ее, раздавил в ладони и попробовал на вкус. В его палитре все краски на вкус и цвет были одинаковы, но про себя Лёшка решил, что именно так и должен пахнуть и вкуснуть настоящий фиолет.
Тенистая аллея привела к яркому солнечному дому. Стены его окрашены настолько насыщенным оранжевым цветом, что казалось, само солнце прикоснулось к нему своей горячей щекой.
А напротив – шумело закованное в бетонные волнорезы море. И люди, их было много, тоже шумели.
– Ирусь, ты с собакой по набережной прогуляйся, мороженое съешь, вон там на развалины можешь глянуть, а мы с Лёшиком пойдем в галерею. Надолго, – тетя Люба бесцеремонно взяла племянника за руку и потащила в сторону длинного оранжевого дома.
На входе этой шумной и женщине в цветастом платке обрадовались, навстречу ей вышла билетерша и дама в строгом бордовом костюме с деревянной указкой в руке – все ее обнимали и вопросительно поглядывали на Лёшика
– Знакомьтесь, это Алексей, мой племянник и невероятного таланта парень, – женщины на это улыбнулись, а та, что с указкой хотела погладить Лёшика по голове. Лёха махнул головой и что-то невнятное промычал – дамы отступили на шаг и обе закачали головами – совсем недавно к ним приезжала группа из интерната, такие же спокойные и нелюдимые мальчишки с каким-то неживыми глазами.
Люба подвела племянника в открытой двери, и шепнула на ухо: «Ну, иди».
Лёшка сделал несколько шагов вперед и замер: комната была заполнена картинами.
Большими и маленькими, в простых деревянных рамках и в золоченых с витиеватыми узорами – все они сдерживали море. Лёшка стоял по середине галереи, он медленно поворачивался, внимательно вглядываясь в каждую издали – он стоял в самом центре морской стихии. Вот оно какое – море. Тихое и ласковое, залитое солнечным светом и бушующее в ночи; в нем тонут корабли и мирно плывут рыбацкие лодки; оно разбивается о скалы, и тихонько дремлет при луне. Время опять остановилось. Мимо проходили люди, останавливаясь возле картин, шепотом произносили названия, но Лёшка их не слышал – вокруг шумело море: легкие всплески, шорох песка, грохот огромных волн, скрип корабельных палуб – каждая картина оживала и рождала звуки, и только рамки сдерживали, чтобы эта стихия не выплеснулась прям на него.
