Ульяна Эсс
Анна. Тайна Дома Романовых

Полная версия

Глава 3

Стоя в толпе гостей, Анна вместе со всеми ожидала выхода государя. Рядом стояли ее отец и младшая сестра Прасковья. Мачеха Ани, Екатерина Лопухина, на бал прибыть не могла, ибо была на сносях. Другая сестра Ани, Катя, стояла неподалеку, но отдельно от членов семьи, потому что в прошлом году, в возрасте пятнадцати лет, она сумела привлечь внимание знатного и богатого дворянина Григория Демидова, получить от него предложение руки и сердца и выйти замуж. Аня иногда испытывала к сестре нечто вроде ревности: ну почему ей такое счастье? И страстно мечтала о том же. Может быть, здесь, на балу, она встретит его, своего суженого?

Ее размышления прервали громкие звуки марша. Взгляды всех были прикованы к высоким дверям в дальнем конце зала. Вот они распахнулись, и показалась невысокая, но стройная, подтянутая фигура государя в синем камзоле и белоснежном парике. Все присутствующие склонились в глубоком поклоне. Павел, проходя, милостиво кивал головой по сторонам, приветствуя собравшихся. Не доходя до середины зала, он остановился, и оркестр тут же смолк. Император обвел взглядом столпившихся вокруг него людей, при этом у него был вид, словно он кого-то искал. После чего Павел слегка улыбнулся и произнес:

– Но отчего я вижу мало веселья? Разве у нас сегодня не бал?

Вопрос самодержца не мог остаться без ответа, и князь Куракин, стоявший рядом с ним, ответил:

– Да, ваше величество, нынче у нас бал.

– Так пусть же будет бал! – провозгласил государь. – Музыка!

Грянул оркестр, люди зашевелились, задвигались, кавалеры спешили пригласить дам. Первым танцем был менуэт. Надо заметить, что в европейских столицах менуэт, равно как и экосез и другие танцы прежних времен, уже выходил из моды, уступая дорогу вальсу. Этот танец уже проник и в Россию, приезжие иностранцы, прежде всего эмигранты, бежавшие из охваченной революцией Франции, знакомили с ним русское дворянское общество. Надо заметить, что вальс сразу понравился русской публике, причем одинаково и женской, и мужской ее части. Ни в каком другом танце не было возможности находиться так близко к интересующему тебя предмету, стиснуть ручку, шепнуть несколько слов на ушко… Казалось, вальс, наряду с пришедшей из Польши мазуркой, совершенно вытеснит чинные движения прежних времен. Но тут неожиданно последовало повеление из Зимнего дворца – императорская чета, и в первую очередь сам император, нашла вальс танцем слишком дерзким и опасным для нравов, а потому в высшем свете он был запрещен. Новый танец продолжали танцевать, но только в частном порядке, в домах и поместьях, и то тайком.

Итак, оркестр заиграл менуэт, и кавалеры направились в сторону дам, приглашая их. Аня замерла в ожидании: пригласят или не пригласят? Может быть, вот тот статный гвардеец? Или этот молодой поручик-улан? Кажется, он направляется как раз в их сторону… Ах, нет, прошел мимо…

Она высматривала, ждала – и не дождалась. Никто ее так и не пригласил. Впрочем, сестру Прасковью тоже не пригласили, да и некоторых других дам, и это служило некоторым утешением. «Ничего страшного, – говорила себе Аня. – Это всего только первый танец, весь бал впереди».

На императора она при этом вовсе не смотрела. Не то чтобы девушка испытывала к нему какие-то неприязненные чувства или он ей не нравился, нет, она просто не думала о нем как о кавалере. Аня Лопухина, в отличие от многих из числа приглашенных, не боялась государя, имевшего репутацию самодура, обладающего бешеным нравом, с чего бы она стала его бояться? Просто они жили в разных мирах.

Однако, хотя она и не смотрела на Павла, все же заметила, что на первый танец он не пригласил никого из дам, а продолжал стоять в сторонке, посматривая на танцующих. А еще заметила стоящего рядом с государем господина в богатом камзоле с тремя орденскими лентами. Человек этот, склонившись, все шептал что-то на ухо императору, а тот при этом поворачивал голову, словно высматривал кого-то в толпе. Причем Ане показалось, что Павел почему-то смотрит в ее сторону. У нее даже возникло странное ощущение, что спутник императора шепчет ему именно о ней. Она встряхнула головой, отгоняя глупую мысль. Почудится же такое!

Между тем оркестр на время смолк, отчего стал слышен говор толпы. А потом заиграл снова, на этот раз экосез. Анна приняла небрежный вид, приличествующий для девушки, которая не хочет показать, как она ждет приглашения, но при этом внимательно поглядывала по сторонам. Ах, если бы ее пригласил вон тот высокий юноша! Или…

И тут она с нарастающим удивлением заметила, что император покинул свое место в боковой части зала и направляется в ее сторону. Анна оглянулась вокруг себя: интересно, кто мог привлечь внимание его величества? Отца, сенатора Лопухина, рядом с ней давно не было: он с самого начала бала увивался вокруг молодой баронессы Полонской. Может, император хочет пригласить на танец одну из стоящих рядом с ней дам или девиц? Например, вон ту блондинку, чье платье украшено жемчугом? Или даму постарше, брюнетку? Да, скорее брюнетку – блондинка не такая высокая, а государь, говорят, предпочитает дам выше его…

Тем временем Павел подходил все ближе, ближе… И, прежде чем Анна с ужасом поняла, куда именно он направляется, государь оказался рядом с ней, и она услышала его голос, говоривший:

– Не согласитесь ли вы, сударыня, составить мне партию для экосеза?

Ах, ведь что-то надо отвечать! И как-то поклониться! Она толком не знала ни того ни другого – ведь ее не учили. Она что-то пробормотала – сама не могла понять, что именно, но смысл был: да, согласна. Подала руку и тут, в последнюю секунду вспомнив, что, кажется, полагается сделать реверанс, изобразила этот реверанс, как смогла. Не успела опомниться, как ее уже вели к центру зала, люди вокруг расступались, и все взоры были обращены на нее, на них.

Партнер сделал первый поворот… И в этот момент ее волнение немного улеглось, ведь она умела танцевать, все домашние признавали, что танцует она неплохо, хорошо двигается. Мачеха, Екатерина Николаевна, особенно хвалила умение падчерицы точно следовать за движениями партнера. Вот и теперь она, словно в зеркале, повторяла все па, все наклоны и повороты своего партнера.

В середине танца был момент, когда танцующие сближались и делали несколько движений совсем рядом. Не так близко, как в вальсе, конечно (ах, она обожала вальс!), но достаточно. И она услышала, как человек в синем комзоле, повелевавший всей империей, произнес:

– А вы хорошо танцуете! И так милы! Почему никто не пригласил вас на первый танец?

Этот человек, перед которым все трепещут! Невысокий, некрасивый, со слишком большими глазами и маленьким слабым ртом! Тот, по чьему велению бал начался – а может и закончиться, если он того захочет! И Он говорит с ней! Да, но ведь надо что-то ответить!

– Я не знаю, ваше величество, – произнесла Анна, стараясь, чтобы голос не дрожал и не звучал слишком тихо, – вероятно, здесь есть дамы достойнее меня.

– Какой прекрасный ответ! – восхитился Павел.

Он перестал улыбаться, совсем перестал, смотрел на нее испытующе, словно что-то старался понять. Хотел еще что-то сказать, но подошла следующая фигура танца, и надо было расходиться. И они разошлись, и снова начались поклоны, повороты… А потом вдруг стало тихо, и человек в синем камзоле взял ее за руку. Что случилось? Ах да, ведь танец кончился! Он должен проводить ее обратно. Вот, проводил, любезно поклонился (теперь она не ударила в грязь лицом: согнулась в низком реверансе) и пошел обратно, где ждал его тот, с орденскими лентами.

Только сейчас, оставшись одна, она осознала значение случившегося. Осознала по тому, как на нее смотрели окружающие. Собственно говоря, такое случилось впервые в ее жизни – чтобы на нее смотрел кто-то, помимо членов ее семьи и дворовых слуг. А тут… Величественные дамы, чьи платья были украшены жемчугом и бриллиантами, их важные спутники с орденскими лентами на шее, статные офицеры в красивых мундирах, с замечательными усами, девицы, ее ровесницы, – все они глядели на нее, словно на какую-то диковину. В их взглядах читалось изумление, зависть, желание понять случившееся. Ах, она сама хотела бы это понять! Ясно было только одно: государь, который редко удостаивал дам своим вниманием, почему-то выбрал ее. Значило ли это, что она хороша? Вероятно, да. Даже наверняка – да. Иначе почему бы он направился именно к ней? Выходит, что она, которую отец с мачехой считали дурнушкой (а за ними и сестры туда же), – красива, настолько красива, что может заинтересовать разборчивого императора.

Этот вывод нашел подтверждение уже в следующую минуту, когда оркестр снова заиграл контрданс, и к Анне с разных сторон устремились сразу два кавалера – тот самый белокурый юноша, о котором она думала, и высокий статный офицер. Она отдала предпочтение офицеру. Потом ее пригласил важный господин с пышными бакенбардами, по всей видимости, в больших чинах, и снова офицер, но уже другой… И так до самого конца бала она оставалась в центре внимания. Теперь ей уже не приходилось скучать и выискивать в толпе – кто же ее пригласит? От постоянного движения она раскраснелась, похорошела и больше уже не сомневалась, что император выбрал ее именно что за красоту.

За всеми этими приглашениями Анна и не заметила, в какую именно минуту человек, так стремительно изменивший ее положение среди приглашенных, покинул бал. Император ушел незаметно, а веселье продолжалось. Впрочем, очень долго оно длиться не могло: все знали, что государь ложится рано, встает ни свет ни заря и не любит ночного шума. Поэтому спустя час после ухода Павла распорядитель скомандовал оркестрантам сыграть последнюю мелодию и покинуть зал. Публика тоже стала расходиться.

Заслуживают внимания два разговора, состоявшиеся в этот вечер в разных местах Москвы.

В доме Лопухиных шла беседа между супругами: Петр Васильевич делился впечатлениями от прошедшего бала, а жена его внимательно слушала.

– Государь был сегодня в весьма хорошем расположении, – заметил Лопухин. – Признаться, мне еще не доводилось видеть его величество столь покойным, он даже изволил несколько раз улыбнуться, а это редко бывает.

Петр Васильевич знал, что говорил: ведь его служба протекала успешно, он часто бывал в Петербурге, государь остался им доволен. Хотя особо и не отличил, но ни разу не распекал.

– Тебе лучше знать, ты государя часто видел, – сказала на это Екатерина Николаевна. – Но почему ты не говоришь о главном событии? Мне о нем поведала твоя младшая, Прасковья. Я, признаться, даже ушам своим не поверила, когда услышала. Правда это, что государь изволил станцевать экосез с Анной?

– Да, такое действительно было, – подтвердил Лопахин. – Признаться, я не слишком хорошо наблюдал этот танец, ибо был отвлечен… беседой с князем Чарторыжским.

Это было правдой только отчасти: Петр Васильевич действительно был отвлечен, но беседой с баронессой Полонской. И добился в ходе этой беседы нужного результата – они с баронессой условились о свидании в ее подмосковном имении.

Екатерина Николаевна догадывалась, что супруг обманывает, но оставила это без внимания – ведь она сама занималась тем же самым. К тому же сейчас ее волновало другое.

– Эка важность – беседа с князем! Тут твоя родная дочь танцует с государем, а он глазами хлопает! Да ты понимаешь, что это может означать? Внимание всех знатных людей Москвы, самых богатых родов! Признаться, мы с тобой не слишком занимались судьбой твоей дочери. Но государь за нас исправил наше упущение. Теперь к нам в дом могут пожаловать молодые люди, которые будут интересоваться Анной. А знаешь, что еще может сделать государь? Его величество может приблизить Анну к себе. И там, при дворе, она легко составит себе самую лучшую партию.

– Что ж, да, такое не исключено… – согласился сенатор.

– Таким образом, мы будем избавлены от хлопот по поиску ей жениха. Да и приданое большое не потребуется. Правда, было бы еще лучше, если бы государь приблизил к себе не только Анну, но и тебя, и всю нашу семью. Но такое вряд ли возможно…

Екатерина Лопухина не говорила бы таких слов, если бы могла подслушать разговор, состоявшийся двумя часами ранее в Александрийском дворце. Это был разговор между императором и его верным камердинером Иваном Кутайсовым. Царедворца Кутайсова настолько волновали впечатления, вынесенные государем с бала, что он прогнал всех слуг и сам начал раздевать Павла и готовить его ко сну. Попутно осмелился задать волнующий его вопрос:

– Ну, что, государь, как вам показалась юная Анна Лопухина? Я видел, что во время танца вы изволили сказать ей несколько фраз…

– Да, мы поговорили, – кивнул Павел. – Всего несколько фраз, ты прав. Но как по одному когтю или по одному рыку можно без ошибки узнать царя зверей, так и по нескольким словам можно угадать душу человека. И знаешь, что мне показалось? Что эта девушка – натура тонкая и изящная, она обладает возвышенной душой. А кроме того, еще и весьма мила.

– О, ваше величество, как я рад таким вашим словам! – воскликнул Кутайсов. – Я знаю, что в устах вашего величества такая похвала является наивысшей. Вы никогда не хвалите женщину за ее стать, за фигуру, а только – за богатство души. И если нашли в вашей юной партнерше изящную душу, стало быть, она вам воистину понравилась!

Кутайсов говорил истинную правду. Павел, при всей его некрасивости, даже уродстве, не был обделен женским вниманием: был женат вторым браком, имел несколько любовниц. Он, конечно, ценил женскую красоту и понимал в ней толк. Но выше красоты – гораздо выше! – ставил душевные качества партнерши.

Между тем «творец и создатель» новых императорских пассий вел свою интригу дальше.

– Жаль только, что ваше величество не смогут часто видеть эту милую девушку, – заметил он. – Ведь вы не так часто бываете в Москве, а юная Анна никогда не посещает Петербург…

– Да, я уже думал об этом, – с важностью кивнул Павел. – И, знаешь, нашел выход. Я переселю эту девушку в столицу. Разумеется, не одну: ведь я не какой-то восточный владыка, который набирает себе рабынь для своего гарема. Нет, я дам отцу этой девушки, сенатору, хорошую должность. Например, назначу его генерал-прокурором – сейчас этот пост у меня не занят. Тогда он переедет в Петербург со всей семьей, и я смогу видеться с этой милой Анной так часто, как захочу.

– Прекрасная мысль, ваше величество! – воскликнул Кутайсов. – Достойная такого человека, как вы, – человека с благородной душой и щедрым сердцем!

– Ладно, ладно, ты же знаешь, я не люблю лести, – слегка поморщился Павел. – Ступай, я хочу спать. Да скажи там, чтобы заканчивали танцы. Ведь все участники этого бала – люди служивые, и завтра им надо быть на службе.

Кутайсов с поклоном удалился.

Глава 4

Тем майским вечером жизнь Анны Лопухиной круто изменилась. Вокруг нее словно бы закрутился некий вихрь, вовлекавший в себя, по мере его разрастания, все новых и новых людей. Но, как бывает и в случае с настоящими, природными вихрями, в самом центре этого грозного явления царило спокойствие: сама Анна до времени не знала о том, что вокруг нее затеваются важные перемены.

Разумеется, она размышляла о событии, произошедшем на балу, о неожиданном внимании к ней государя, однако, будучи о себе довольно низкого мнения, не придала этому поступку Павла особого значения. «Верно, взгляд его величества вдруг остановился на моем лице, – думала она, – и он решил начать танец со мною, простой девушкой, чтобы тем поощрить всех простых, незаметных девушек, бывших на балу. Или еще какая причина могла им подвигнуть, о каковой я никогда не узнаю. У него, верно, не было ко мне особого интереса – ведь больше он не подошел, даже, как мне кажется, ни разу не взглянул в мою сторону. Однако я всегда останусь ему благодарна – ведь после его поступка на меня сразу обратили внимание другие кавалеры, и я не оставалась одна до самого окончания бала».

И Анна стала вспоминать этих других кавалеров, танцевавших с нею. Особенно запомнился один – высокий статный офицер, показавшийся ей удивительно красивым. Она уже успела узнать его имя, это был юный князь Павел Гаврилович Гагарин. И их танец произвел на нее куда большее впечатление, чем экосез с императором.

Между тем этот экосез имел свои последствия – те самые, что предвидела ее мачеха. В дом сенатора Лопухина на Пречистенке стали наезжать молодые люди, представители знатных родов. Разумеется, они не объявляли о намерении непременно вступить в брак с дочерью сенатора, но этого и не требовалось – по обычаям того времени у визита молодого человека в дом, где имелась девушка на выданье, был только один смысл. Кроме того, Лопухиных стали чаще приглашать на званые вечера и балы. Так что теперь Анна уже не сидела в четырех стенах – она, что называется, была нарасхват.

Екатерина Дмитриевна настояла, чтобы ее скуповатый муж выделил дополнительные средства на покупку для Анны нарядов, так что в течение июня в доме сенатора постоянно бывали модные портные, Анне одновременно шили три платья, тачали башмаки, выходные и бальные. А тут еще подоспело другое событие в жизни семьи – в конце июня Екатерина Николаевна разрешилась от бремени, родив девочку, названною Соней.

И среди всех этих хлопот, радостных для Анны и немного утомительных для сенатора Петра Васильевича, как гром среди ясного неба прозвучало известие из Петербурга. Император Павел Петрович, успевший в течение июня завершить свою поездку по России и вернуться в столицу, призывал Петра Лопухина также прибыть в Петербург. Своим именным указом государь назначал сенатора Лопухина столичным генерал-прокурором, с присвоением ему чина тайного советника. Особым пунктом указа новому генерал-прокурору предписывалось прибыть к месту службы не одному, но со всем семейством. Ему даже был определен особняк для проживания семьи – просторный дом на Литейном проспекте, являвшийся собственностью короны.

Когда сенатор, обрадованный, но слегка растерянный неожиданно свалившимся на него новым назначением, явился к супруге, чтобы сообщить о случившемся, Екатерина Николаевна воскликнула:

– Вот оно, то самое, что я тогда говорила!

– Что говорила? – удивился Лопухин.

– А ты разве не помнишь? Тогда, в мае, когда государь на балу обратил внимание на твою дочь, я сказала, что он мог бы призвать тебя в столицу, чтобы чаще видеться с Анной. Так оно и случилось!

– Ты что же, считаешь, что своим назначением я обязан Анне? Обязан одному танцу?

– Истинная правда! И чего тут удивляться? Разве ты не знаешь подобных историй в прошлые царствования? Как возвысился князь Потемкин при императрице Екатерине? И другие приближенные? Один танец очень многое может изменить! Очень многое! Но знаешь, что я тебе скажу?

– И что же?

– Что с этого дня ты должен совершенно изменить свое отношение к дочери. Тебе надлежит относиться к Анне со всем возможным почтением, равно как к особе знатной и могущественной.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать… – пробормотал новоиспеченный генерал-прокурор. – Но все это так неожиданно…

– Ничего, привыкнешь. Если не хочешь стать дурнем, не понимающим своей удачи, привыкнешь. Через Анну мы сможем получить весьма многое.

– Да, но все это будет лишь в том случае, если она захочет… если она тоже поймет свою выгоду. А я боюсь, что моя дочь… недостаточно развита, и хотя лет ей немало, душой еще совсем ребенок. Она может не понять…

Петр Лопухин хотел сказать «она не захочет стать любовницей Павла», но постыдился это выговорить. Впрочем, жена отлично его поняла.

– Напрасно ты считаешь Анну глупой, – сказала она. – Хотя я ей и не мать, но успела достаточно изучить ее натуру. Возможно, она не разбирается в государственных делах, да ей это и не надо. Зато она вполне разбирается в вопросах житейских.

В тот же день Петр Лопухин сообщил дочери о своем новом назначении и предстоящем переезде в Петербург. Анна восприняла это сообщение с интересом, но без восторга. И никак не связала возвышение своего отца и его приближение к императорскому двору с тем майским вечером в Александрийском дворце, с несколькими фразами, которыми она обменялась с самодержцем.

Одной из особенностей характера Павла – надо признать, тяжелых особенностей – была его всем известная нетерпеливость. Всякое желание государя, всякая его прихоть, вплоть до самых причудливых, должна была исполняться немедленно, и без разговоров. При малейшем промедлении он впадал в бешенство, и горе тем, кто в эту минуту попадался ему под руку. Так было и в этот раз. Не успел Петр Лопухин начать сборы в дорогу (а ведь перевезти целую семью было делом чрезвычайно хлопотным), как из Петербурга прискакал гонец с царским повелением ускорить переезд и быть на новом месте никак не позже середины июля. Повеление было составлено в таких выражениях, что Петр Лопухин, уже успевший изучить характер самодержца, не посмел ослушаться. Все обстоятельные сборы тут же забылись, и Петр Васильевич с женой и двумя дочерьми, Анной и Прасковьей, с самым малым числом слуг, почти без вещей, всего в трех каретах, уже на следующий день отправился в Северную столицу.

Ехали почти без остановок и уже спустя четыре дня достигли столицы империи. Тут Петр Васильевич тоже не дал себе отдыха: еще на заставе, узнав, что государь нынче пребывает в своей летней резиденции в Петергофе (Павел летом старался не жить в городе, находясь то в Царском, то на берегу моря, в Петергофе, то в милом его сердцу Павловске), он велел скакать туда. К вечеру семья, порядком уставшая, прибыла к воротам царской резиденции, и Петр Васильевич потребовал доложить государю о своем прибытии.

Новый генерал-прокурор надеялся, что уж тут, что называется, его душу отпустят на покаяние. Но ошибся. Не успел дежурный офицер добежать до дворца (при Павле дежурные все бегали – такой он установил порядок), как на дорожке показалась целая процессия. Впереди свиты из блестящих генералов и разряженных дам вышагивал маленький человек в мундире Преображенского полка. Узнав государя, вся семья Лопухиных вышла из карет и с поклонами приветствовала его.

– Приехали наконец, вот славно! – произнес Павел, подходя, а вернее, подбегая к прибывшим. – А это твоя супруга? Рад, сударыня, весьма рад. Устали? Голодны? Ничего, это все пустяки. А где милая девица, украшение московских балов?

– Разрешите, государь, представить вам мою дочь… – начал Лопухин.

– Да, вижу, вижу, вот она!

Он неожиданно шагнул к Анне, она с некоторым опозданием догадалась протянуть руку, и государь запечатлел на ней свой поцелуй. Потом еще раз взглянул пытливо и произнес:

– Ну, теперь езжайте скорей, отдыхайте. Завтра чтобы уже приступил к службе, непременно! И через два дня жду с докладом. А вас, сударыня, – повернулся он к Екатерине Николаевне, – завтра же жду с дочерью на чашку чая. В Павловске, в моем дворце. Непременно! – После чего повернулся и так же стремительно двинулся обратно. В этом был весь Павел, таков был его стиль.

Так началась жизнь семейства Лопухиных на новом месте. Первые дни, пока не прибыл обоз со всеми вещами, слугами, поварами, припасами и посудой, жить во дворце на Литейном было диковато: не хватало самой необходимой одежды, нечего было есть, не на чем спать. Вся мебель во дворце стояла в чехлах, а в некоторых комнатах вообще отсутствовала. Во всем огромном дворце их было, включая слуг, не больше дюжины; пустота помещений пугала, особенно по ночам. Однако делать нечего, приходилось терпеть.

Петр Васильевич, как ему было предписано, на следующий день отправился на Васильевский остров, где размещалась прокуратора. А Екатерина Николаевна с дочерьми, захватив все деньги, какие привезли с собой из Москвы, отправились по магазинам: покупать кружева, чепцы, ленты, а еще мази и притирания, без которых ни одна уважающая себя женщина не могла выйти в свет, не то что отправиться к самому императору.

Едва успели все купить, примерить, пристроить, а уже надо было ехать в Павловск. Впрочем, эта суета их ничуть не утомила. У всех троих было хорошее настроение и предчувствие каких-то необыкновенных, радостных событий. Причем больше всех радовалась супруга генерал-прокурора Екатерина Николаевна, так радовалась, что всю дорогу напевала себе под нос какие-то песенки из французских оперетт. Какой взлет! Из московского общества – пусть знатного, но провинциального – она переходила в самый высший свет, в окружение самого императора! А Екатерина Николаевна не сомневалась, что она, со своим умом и знанием людей, сможет закрепиться подле падчерицы.

Младшая Лопухина, Прасковья Петровна, тоже была рада перемене в своем положении. Впрочем, она, по молодости лет, еще не вполне понимала всю важность этой перемены.

Что же касалось виновницы всех этих событий, Анны, то она прежде всего любовалась пейзажем, открывавшимся за окном кареты. Когда они миновали окраины Петербурга и въехали в обширный павловский парк, она, что называется, прилипла к окну и глядела во все глаза. Как тут было красиво! Деревья росли не просто так, а по замыслу парковых мастеров, образуя живописные группы. От главной аллеи, по которой они ехали, в стороны отходили дорожки, посыпанные красной крошкой. То здесь, то там среди деревьев открывались площадки, на которых стояли мраморные или бронзовые статуи. Вот слева мелькнула речная гладь – то была речка Славянка, покрытая кувшинками и лилиями.

Что же касается человека, по чьему велению была создана вся эта красота и по чьей воле их семья тронулась с места и оказалась на берегах Невы, – о нем Анна думала мало. Она вовсе не сознавала своей роли в произошедших переменах. Да, она знала, что на балу удостоилась внимания государя и, кажется, даже успела ему понравиться. Но чтобы из-за этого танца ее отца назначили на генеральскую должность, вызвали в Петербург – это ей не приходило в голову. А Екатерина Николаевна не сочла нужным разъяснить падчерице это обстоятельство.

Но вот наконец карета выехала на открытое пространство, и перед глазами Анны предстал строгий, полный скрытой красоты дворец. Слуги распахнули двери, и дамы проследовали в любимую летнюю резиденцию императора. В вестибюле, отделанном каррарским мрамором, их ожидал мажордом, и с ним – тот самый человек, что был с императором на балу в Москве, – граф Кутайсов.

Отвесив положенный поклон Екатерине Лопухиной, он затем обратился к Анне:

– Рад приветствовать особу, что стала подлинным украшением московских балов, а теперь призвана стать таким же украшением гостиных Северной столицы! Идемте, государь ждет вас. Чаепитие состоится в Итальянском зале. – И двинулся по анфиладе зал, один прекраснее другого, указывая гостьям дорогу.