Ульяна Соболева
Легенды о проклятых 2. Непрощенная + Бонус
Глава четвертая. Рейн
Я смотрел на языки пламени в камине и жадно прикладывался к фляге с дамасом. В голове шумело и гудело. Моя комната напоминала ристалище. Я разнёс в ней всё, что попалось под руку. Сам не помню, как ломал и крушил полки, трюмо, картины. В замке воцарилась гробовая тишина. Каждая тварь тряслась от ужаса, ожидая, на кого обрушится мой гнев. Никто не смел сунуться ко мне в комнату. Только под окнами толпа зудела, как улей пчёл. Они ждали. Сегодня я ненавидел каждого из них. В эту секунду я не был валлассарским велиаром, я был тем, чью женщину собирались казнить. Вот эта свора людишек приняла решение за меня, и я обязан удовлетворить их желание, потому что не имею права пощадить убийцу валлассарского мальчишки. Потому что девочка-смерть подставилась, и я знал, кто победит во мне сегодня, и от этого хотелось биться головой о стены, что я и делал. Глотал дамас и бился лбом о железную каминную решётку, сжимая горячие прутья пальцами и не чувствуя ожогов. Выл от бессилия и проклинал ЕЁ за то, что поставила перед этим выбором.
Обломки, щепки, битое стекло и посередине я с застывшим взглядом и покрытым испариной лицом. Мертвецки пьяный и в тот же момент до безобразия трезвый. Не берёт жидкость адская, не пронимает мозг, не течёт по венам благодатным забытьем. Я Саанана наяву вижу, как скалится мне окровавленным ртом и манит пальцем прямо в адскую бездну.
С яростью двинул ногой по решётке камина и, вцепившись себе в волосы, зарычал. Идиотка! Подписала себе смертный приговор! И я ничего, мать её, не могу сделать! Только вынести окончательный вердикт. Этого от меня все ждут, и они правы – мои люди, уставшие и истерзанные войной, дававшие ей шанс за шансом вместе со мной. Нет больше шансов. Закончились. И права морального не имею пощадить убийцу Лютера. Свою я давно пощадил…пусть и не простил.
Я понял это тогда, когда мои кости трещали и ломались, рвались сухожилия и капала кровь из волчьей пасти с только что прорезавшимися клыками. Адская боль простреливала вдоль хребта и взрывала мне мозг ослепительными вспышками, пока не затихла на кончиках шерсти, и я не отряхнулся, разбрызгивая капли крови в снег, принюхиваясь к ее запаху, витавшему в воздухе. Теперь я чувствовал его так остро, что он пронизывал меня тонкими нитями, резал изнутри и дразнил своей насыщенностью. Из-под лап вылетали комья снега и грязи, а я бежал по её следу, чувствуя, как трещит под когтями лед и адреналин свистит в ушах. Волк чуял бойню и жаждал крови.
Я понимал только одно – не знаю, как, но я вкусил проклятие и испил его, оно до сих пор взрывается на языке мелкими искрами звериного наслаждения. Её кровь смешалась с моей. Мой хищник ощущал её внутри и триумфально рокотал победным утробным рычанием. Теперь ей не скрыться от меня. Я почую её за километры.
Ненависть смешалась с азартом погони и осознанием необратимости. Я бежал по снегу и чувствовал, как в воздухе воняет смертью. Мёртвая плоть мальчишки источала этот запах, и я потоптался у трупа несколько секунд, принюхиваясь и ощущая зловонное дыхание того, кто убил маленького Лютера, чтобы взять его душу в свой плен. Это не человек – это ОНИ, те твари бестелесные, которых я видел в своих кошмарах. Они утягивали меня на дно мерзлого болота, и я тонул в вязкой кровавой жиже из останков моих жертв. Некоторых из них я узнавал и дёргался каждый раз, когда на меня смотрели мёртвые глаза растерзанных мною людей. Их сотни и все они жаждут моей смерти, а мне не страшно, я смотрю на них и понимаю, что убивал бы их снова, потому что все они – лассары, а значит, виновны, и я лишь исполнял приговор. Я -оружие в руках Повелителя. Но разве не клялся Рейн дас Даал, что нет у него веры иной, чем вера в справедливость, и нет иного Повелителя, кроме собственной совести и чести валласского воина. Кровь за кровь. За каждую каплю валласской реки лассарской – вот она, правда дас Даалов. И пока не захлебнётся Лассар, я не остановлюсь.
Обнюхал тело ещё раз и яростно зарычал – из груди ребёнка торчала рукоять кинжала с гербом Ода Первого. Её кинжала. Или точь-в-точь такого, как был у нее. Но запаха ниады я не ощутил, он витал где-то далеко за пределами замка, и я бросился на него, как оголтелый. Найти раньше, чем ОНИ её настигнут, найти раньше, чем найдет дозор Валласа. Потому что смерть не в Адвере витает она за ней по пятам идет, шлейфом тянется, охотится, заманивает её в лес. Зверь почуял неладное, ощутил рядом иных хищников страшнее и сильнее себя.
Ещё никогда в своей жизни я не испытывал этот дикий страх потерять, он струился под моей шерстью адреналином и заставлял выть на луну, не совладав с отчаянием зверя, ощущавшим мою панику. Наш разум то тесно сплетался в одно целое, то прогибался один под другой, и моментами я ощущал себя человеком в волчьей шкуре, а моментами я становился всецело зверем и отпускал свою сущность на волю наслаждаться преимуществом над слабыми, драть на части добычу и вгрызаться в сочную плоть жертвы острыми клыками, вкушая свой триумф и чувствуя насыщение, наполняющее меня силой. Я не давал ему эту волю сейчас, подавлял его, как только мог, потому что хотел контролировать всё, что происходит вокруг меня. Мне нужен инстинкт человека и разум, а потом я дам чудовищу волю.
Сначала найти и тогда я буду ее проклинать, и наказывать, шкуру спущу, раздеру на ошмётки её плоть, но сначала найду и спрячу ото всех. Мою убийцу с красными волосами, вынесшую приговор нам обоим с особой жестокостью и равнодушием. Она убивала меня с соблазнительной улыбкой на губах, а я понимал, что это ложь, и всё равно хотел верить. Да, я, Саанан её раздери, хотел верить, что в ту ночь, несмотря на своё решение она всё же была честна! Потому что впервые её пальцы не обжигали меня, а глаза не смотрели с пронизывающей ненавистью, и я бы сдох тысячу раз, чтобы испытать это снова. Но я никогда не смогу ей этого простить. Я положил ей в руки своё собственное сердце, а эта сука раздавила его и выжала из него всю кровь. Я читал сомнения в её глазах, я видел борьбу и отчаянно ждал, кто же победит в ней: моя маалан или лассарская велиария. Маалан проиграла, я услышал её жалобный стон, когда она сдалась и протянула мне бокал. Только маленькая шеана не знает, что меня не так-то просто убить. Выскочил к берегу мёрзлого озера и почувствовал, как у самого шерсть встала дыбом. Я впервые увидел ИХ не во сне, а наяву. Но они даже не шелохнулись, пока я драл на части своих же собратьев, и не было мне ответа, почему я сильнее и почему Тени бездействуют. Все свои ответы я получу намного позже.
Три ночи я охранял её в проклятой яме, выжидая, когда Луна даст мне возможность снова стать человеком и увезти ее в хижину на окраине Адвера, чтоб никто не нашёл. Спрятать от всех. Вопреки здравому смыслу, вопреки собственным законам и чести дас Даалов. Не дать праведному гневу восторжествовать над лассарской детоубийцей. Я верить хотел, что не она убила ребенка. Я истово убеждал себя в этом, пока сидел с ней в яме, уткнувшись мордой ей в колени и отсчитывая секунды до рассвета, прислушиваясь к каждому шороху, готовый броситься на каждого, кто приблизится к нам.
Я убил своих дозорных, когда они обнаружили ее следы…рвал их плоть и выл от ненависти к себе, от презрения за эту одержимость и предательство тех, кто присягнул мне в верности, кто умирал под моими клыками, выполняя свою клятву до конца. Умирали, чтобы она жила. Чувствовал, как крепнет внутри меня зверь, как вливаются в меня души умерших и извивается под кожей мощная сила после каждого убийства. Я задирал к луне окровавленную морду и опять выл от отчаяния, и насыщения. Человек во мне сознательно разрешал зверю наслаждаться пиршеством плоти себе подобных.
Я возвращался к ней только тогда, когда был уверен, что поблизости нет никого, кто мог найти нас. Охранял её сон и снова шёл рыскать вокруг леса и возле озера. Оставалось самое малое – дождаться третьего рассвета и увезти её подальше отсюда.
Но пока корчился в муках и возвращался в человеческий облик, второй отряд дозорных, посланный по следу убийцы Лютера, ушел в лес. И я опоздал. Они обнаружили яму. Отряд во главе с Сайяром. Я был уверен, что это он повел их по следу ниады. Опытный охотник, он мог выследить любую добычу, и на этот раз он действовал без моего приказа. Я мог бы казнить его за это, но та часть меня, которая все ещё мыслила здраво, понимала, что он прав. Понимала, что он хотел положить этому конец и, пожалуй, это было бы самым лучшим выходом из ситуации. Но разве я дам этому произойти? Сколько раз я клялся себе и нарушал эту клятву снова и снова.
Когда нагнал их в чаще леса, все ещё содрогаясь от боли в костях и слабости после «возвращения», они уже окружали яму со всех сторон. Перепуганные, дрожащие от ужаса после увиденного, мои воины боялись подступиться к беззащитной ниаде, потому что видели вокруг неё останки тел, которые мой волк специально раскидал по периметру, чтобы вселить тот самый фанатичный страх, который сдержит их от первого порыва броситься в яму.
Никто, кроме меня самого не знает, как я прикидывал, скольких из них смогу убить. Скольким я отрублю голову прежде, чем они сунутся в моё убежище и заберут оттуда мою добычу. Сайяр смотрел мне прямо в глаза, и мы оба знали, что, если я нападу на свой собственный отряд, он позволит мне отсечь ему голову, но не станет на мою сторону. Я видел в его глазах суеверный страх… и он не боялся меня, не боялся смерти – он боялся моего предательства. Я сам его боялся, я дрожал похлеще, чем они все, то сжимая, то разжимая пальцы на рукояти меча. Раздумывал, чем это обернётся для нас с ней, если мои люди восстанут против меня. Прокручивал все варианты событий. За секунды выстраивая итог, который каждый раз убеждал меня в том, что мне не победить в этот раз. Бросил ещё один взгляд на Сайяра, вспотевшего от напряжения и ожидавшего моего приказа.
– Взять лассарскую суку, посадить на цепь и тащить до самого Адвера, – мой голос разнёсся по всему лесу и запутался в макушках елей. Хлопья снега слетели полупрозрачным покрывалом на трупы моих дозорных. Снежинки покрывали тонким слоем алые пятна, которые так напоминали цвет ЕЁ волос.
Я был слишком слаб, я бы не справился со всеми, мне оставалось только взять в плен сбежавшую рабыню. И я был готов сам разорвать её на части в этой яме. За то, что на долю секунды забыл о том, кто я, и ради неё мог убить своих друзей. Проклятая шеана лишила меня разума и чести. Ещё один оттенок в палитру моей ненависти. Черный мазок на ярко-красных разводах, переплетаясь в чудовищный рисунок, где я видел своих мертвых братьев у её ног, а на губах Одейи десы Вийяр играла та самая улыбка, с которой она протягивала мне кубок с ядом.
Она шла следом за моей лошадью, привязанная к луке седла, как и тогда, когда я только напал на них по дороге в Валлас. Спотыкалась и падала в снег, но я даже не оборачивался. Тянул сильнее, наслаждаясь её стонами и в то же время, чувствуя, как у самого саднит кожа на шее, словно это на мне железный ошейник, а не на ней. Бросал взгляды на бледного Сайяра, на воинов, которые держались от ниады на расстоянии. Видимо, думали, что разодранные трупы воинов – её рук дело.
Суеверия, небылицы, легенды… Глупцы! Все вы глупцы! Она всего лишь женщина. Слабая и немощная физически. Взгляда её бойтесь и голоса, потому что убивать она не своими руками будет.
Я посмотрел на собственные ладони, и они задрожали. Схватил поводья и пришпорил коня, чувствуя, как потянул пленницу по снегу. Сжал челюсти так сильно, что от боли перед глазами пошли разноцветные круги.
И снова улыбка её саананская, когда я смерть из её рук глотал, и осознание, что никогда эта лассарская сука не полюбит меня. Что бы я ни делал ради неё, что бы ни швырял к её ногам, она будет жаждать моей смерти. Даже если бы всех людей своих убил сейчас и спас её, она бы не оценила, а вонзила бы мне кинжал в спину и провернула три раза.
Когда отряд вошел в город, в ниаду полетели комья грязи и снега. Она прикрывала лицо руками и прятала голову, а я дергал за цепь, чтоб шла быстрее, и мне казалось, грязь в меня летит ошмётками. Я виноват! Я приблизил к себе. Я впустил в свою постель, и все они, мои люди, знали об этом. Не знали они только того, скольких я убил в попытке спасти её от их гнева. Лес усеян разодранными трупами моих дозорных, и я смотрел в глаза Сайяру и понимал, что он догадывается, кто это сделал. Но он будет молчать, преданный мне пёс. Будет молчать, пока я не потерял последние остатки чести из-за нее, а потом и он заговорит… и как я поступлю тогда? Ответ был до боли очевиден – Сайяр умрёт.
– Убийца! Грязная лассарская тварь! Детоубийца! Сукааа! Смерть шеане! Разорвать на части! – они кричали на лассарском, чтобы она понимала.
Воины обступили её плотным кольцом, не давая людям вершить самосуд, потому что я сказал, что сниму кожу живьем с каждого, кто позволит хоть волоску упасть с ее головы.
Теперь ниада была закрыта в клетке и ожидает вынесения приговора, а я с ума схожу здесь, и мне хочется сжечь дотла Валлас, но не дать им казнить ее. И за это я себя ненавижу так люто, что готов перерезать свою глотку. Дверь скрипнула, и я с трудом поднял голову, разглядывая Сайяра, который пнул носком сапога обломки картин. Он опустился на пол возле меня и сжал мне плечо сильными пальцами.
– Значит, это и есть её судьба и твоя, – тихо сказал он, а я, стиснув челюсти, думал о том, что если бы убил его там в лесу, то эта судьба была бы иной, и в тот же момент мне хотелось вложить в его руку кинжал и попросить его вырезать мне сердце за эти мысли. Резко встал с пола и подошел к окну, вглядываясь в толпу, собравшуюся на площади, повернулся к помощнику и хрипло сказал:
– Найди козла отпущения, Сайяр. Найди того, кто подойдет на роль убийцы мальчишки, и отдай на самосуд.
Отвернулся от него и снова глотнул из фляги, закатывая глаза от растекающегося по венам мгновенного жара, чтоб уже через секунду открыть их и стиснуть челюсти до хруста.
– Им будет этого мало, – он, Саанан его разорви, прав!
– Казню лассарского воина и её служанку.
– Мало! Мало, Рейн, этого мало!
Я в дикой ярости смел все со стола на пол, зарычал от бессилия.
– Достаточно! Я велиар, и мне решать!
– Уже не тебе. Поздно, Рейн. Ты не досмотрел. Ты позволил ей сбежать и убить пацанёнка. Теперь ты слаб в их глазах. У тебя нет выбора. Смирись.
Я резко повернулся к Сайяру и достал из ножен меч. Сделал шаг к нему и приставил остриём к горлу, глядя, как задрожал его подбородок и расширились глаза.
– Она меня отравила. Зелье подсыпала. В глаза мне смотрела, пока я пил. А я убить её не могу! И не дам вам этого сделать!
Медленно с шумом выдохнул и снова отхлебнул дамаса, продолжая держать меч у горла Сайяра.
– Мальчишку не она убила, но кто-то пустил слух…кинжал нашли в теле лассарский, а я не чувствовал её запах у трупа.
– Но этого не докажешь. Ты бессилен.
– Я никогда не был бессильным, Сайяр. Следи за своим языком.
Тот промолчал, стиснув челюсти и не смея шелохнуться. Я отвернулся и несколько секунд смотрел на огонь в камине, а потом отшвырнул меч и сжал руки в кулаки, а сам не узнал своего голоса:
– Служанку казнить с особой жестокостью. Ниаде двадцать плетей. Выживет – пойдет с нами на Талладас. Не выживет… отправить её голову Оду Первому.
Осушил до дна флягу и с яростью швырнул в огонь.
– Двадцать плетей слишком много, мой Дас. Скорей всего, не выдержит, – глаза Сайяра блеснули триумфом, а я был готов выдрать их ногтями на живую, чтоб умел скрывать свою радость. Он с облегчением выдохнул.
– Но это шанс, – я повернулся к нему, чувствуя, как раздирает грудную клетку от желания заорать, – шанс, что выживет. Понимаешь? Ни одна другая казнь не даст ей этого шанса.
Он всё понимал, а я его за это ненавидел так же сильно, как и себя. Мы не прощаем тех, кто видит нас слабым и помнит наши самые уязвимые места. Не прощаем тех, кто видит нас на коленях, а я стоял на коленях…Перед ней. Валялся у её ног, вынося ей приговор. Это не она моя рабыня, а я её раб, и он, Сайяр, он это знает. Знает, чего мне стоило принять это решение и чего мне будет стоить её казнь на рассвете.
– В убийстве мальчишки обвините её полководца. Перед казнью отрежьте ему язык, чтоб не крикнул лишнего. Скажешь, бежал из-под стражи. Отдашь его на растерзание толпе – пусть делают с ним, что хотят. Вместе с ним казнишь нескольких стражников за то, что упустили. Им смерть нужна сегодня. Жизнь за жизнь. Они должны верить, что не она это сделала. Не то, если выживет, они ее сами линчуют.
– Сколько ещё валлассаров умрёт, чтоб она жила? – тихо спросил Сайяр, и я так же тихо ответил:
– Ещё раз задашь этот вопрос – ты будешь следующим.
– Тебе станет от этого легче?
Взревел, вбивая кулак в стену с такой силой, что по ней трещины пошли.
– Утром выходим на Талладас. Войной идем. Собирать всё войско. Дозор выставить по всему периметру Адвера.
Я вышел из комнаты и тяжелой поступью пошел к лестнице, ведущей в подземелье. Хотел увидеть её в последний раз. В глаза суке этой посмотреть и сдохнуть там вместе с ней на грязном полу в проклятой клетке, а потом молиться Саанану или Геле, чтоб выжила после казни, или сойти с ума окончательно.
Глава пятая. Рейн
Я спустился вниз и теперь стоял напротив клетки, глядя в глаза той, кто превратила меня в проклятого предателя. Чувствовал, как по телу пробегают разряды статики и саднит под ребрами. Я физически чувствую, как она меня ломает, как кости трещат от понимания, что не могу от нее отступиться. Такая любовь сродни ненависти, иногда легче избавиться, чем гореть и поджариваться вечно, но я не мог. Я знал, что, убив её, не получу свободу. С её смертью ничего не изменится, я буду любить её и мертвой так же одержимо, если не сильнее. Легче не станет. Мне однозначно не станет, но это было бы справедливо по отношению к моему народу. Но с тех пор, как приблизился к ней, всё отошло на второй план. Народ, власть, государство. Стало вторичным. Зациклился на ней и не могу сбросить чары, не могу избавиться от наваждения. Проклятая лассарка вертит мной, как марионеткой, и я позволяю собой вертеть. Я уже почти ненавижу свой народ за то, что должен отступиться от неё ради них.
Сука. Смотреть на неё пытка, в глазах режет от этой красоты саананской. Даже босая в ободранном платье и с растрепанными волосами величественная, гордая и ослепительная. Услышала меня и поднялась с пола, придерживая тонкими пальцами подол платья. Не приближается, только смотрит, а я в её бирюзовых глазах себя ищу. Проклятое бездонное зеркало, где я уродлив настолько, что самого тошнит от собственного ничтожества. Шаг к решётке сделала, второй, а у меня её шаги бешеным биением сердца в висках отдают. Шагнул к ней, приблизился настолько, что камзол прутьев ржавых касается, и всё тело гореть начинает, покрывается вязкой паутиной. Обхватила решётку тонкими пальцами, смотрит на меня, и в бирюзе хрусталь рябит, мое отражение волнами расходится. Океан моей смерти и самого низменного падения. Я и сейчас готов плюнуть на все, содрать проклятый замок и вытащить её оттуда, спрятать подальше, не отдать никому. Рывком накрыл ее руки своими и сжал с бешеной силой, так что на бледном лице ниады отразилась гримаса боли, но она не вырвалась и не застонала… и не обожгла меня. Вот что сводило с ума – она меня больше не обжигала, и в голову лезли навязчивые слова мадорки, но я не хотел в это верить. Что она знает о ниадах? Ниады – тайна даже для астрелей, их создателей. Кому служит? О чем молится, по ком плачет и плачет ли?
– Делай то, что должен Рейн дас Даал, – тихо сказала, не отрывая от меня взгляда. Злит её решимость, бесит до дрожи. Если бы я делал всё, что должен, ты бы сейчас телепалась на позорном столбе, без кожного покрова, с развороченными внутренностями, и тебя бы живьем пожирали вороны. Валасский палач сделал бы всё, чтобы ты промучилась как можно дольше. Вот что я должен сделать. Притом давно. С того самого момента, как привез тебя в Адвер.
– Сделаю, девочка-смерть, можешь не сомневаться. – сжал пальцы ещё сильнее, а она подбородок вздернула и в глаза мне продолжает смотреть.
– Я не сомневаюсь в тебе…, – по щеке слеза катится и у меня внутри все переворачивается. Не могу видеть её слезы. Невыносимо. Пусть лучше кричит, как ненавидит, проклинает, обжигает. Что угодно, только не этот взгляд полный отчаянной боли.
– Боишься?
– Уже нет.
И пальцы с моими сплела, а я нахмурился, не понимая ни одного слова, сказанного ею. Всегда понимал. Между строк читал. А сейчас непонятна она мне. Я подвох чувствую и ложь ее каждой порой, как яд душу травит…только там, где сердце, боль становится невыносимой. Просунул руку и дернул ее к решётке так, что она щекой к прутьям прижалась.
– Напрасно. Умрёшь на рассвете. Страшной смертью умрёшь.
– Значит, так было нужно…это моя судьба. Тебе решать.
А мне пальцы на её шее сжать хочется, да так, чтоб прямо сейчас к моим ногам мертвая упала, чтоб не видеть с утра, как с неё кожу сдирать кнутом палач будет.
– Твоя судьба могла быть иной, – прохрипел я, зарываясь пальцами в её волосы, прижимаясь лицом к её лицу, накаляя прутья воспаленной кожей.
– Не могла…Рейн. Мы оба это знаем. Ещё с того момента, как первый раз увидела на берегу Тио, уже тогда не могла. И никогда не сможет.
Мое имя её голосом иначе звучит…мягко, жалобно. Что ж ты душу мне на куски кромсаешь, дрянь? Где ненависть твоя? Давай! Ну же выплесни на меня свой яд, отрави меня, разрежь на куски, вываляй в грязи! Дай возненавидеть в ответ, только не мучай больше.
– Зачем убила мальчишку? – шептал и сжимал её волосы все сильнее, а у самого руки дрожат, меня трясет от её близости, а ещё больше от этих перемен в ней, от того, что льнет ко мне. САМА. Саанан ее раздери! Сама! И разум понимает, что выжить хочет, а сердце хочет верить, что не лжет…что сломалось в ней что-то, когда узнала. Память картинки подбрасывает, где в глаза мне заглядывает, волосы перебирает, сама целует и шепчет на своем …шепчет мне о любви и о вечности.
– Я не убивала, – пальцы мои сильнее сжимает, – я тебя убить хотела. Не знала, кто ты. Чувствовала и не верила, – голос срывается, а мне сердце лезвием вскрывает крест-накрест, просовывая тонкие края прямо в рану и распарывая все глубже, короткими безжалостными ударами.
– Зачем сбежала? Всё было бы иначе.
– Как иначе? Принять участь любовницы? Никогда бы не приняла. Ты бы убил меня рано или поздно.
И мы оба знали, что она говорит правду.
– У меня было бы время, – простонал я, вдыхая аромат ее волос. Костром пахнет и лесом, волком моим. – маалан, что ты наделала?
Я больше не узнаю свой голос, он, как отголоски прошлого, принадлежит не мне, а тому мальчишке, который клялся вернуться к ней.
– То, что должна была, – а сама маску мою снимает, и я противиться не могу, позволяю развязать тесемки и швырнуть чужую личину на каменный пол. Жду, когда ужаснется, а она глазами расширенными на лицо мое смотрит, и по щекам слезы катятся. Пальцами по шрамам проводит, а меня дёргает от каждого касания. Больно. Адски больно чувствовать эту ласку сейчас и в глазах читать нечто иное, нечто давно забытое.
– Такой же красивый, – шепчет, а я глаза в изнеможении закрыл, давая этому поглощать себя, давая себе эту иллюзию мимолетного счастья, пуская ее по венам, чтобы уже через секунду, сжать волосы ниады пятерней и дёрнуть её голову назад.
– Лжёшь! Жить хочешь, да, девочка?!
– Нет, уже не хочу…убей меня сейчас, Рейн. Так будет правильно. Так надо и надо было с самого начала. Сделай то, что должен….
К губам моим потянулась, едва коснулась, и я судорожно выдохнул, сам не понял, как замок содрал и распахнул клетку, впечатал ее в себя, жадно впиваясь в эти дрожащие губы, толкая ее к стене в какой-то отчаянной лихорадке. Яд мой, мерида. Сама целует. Жадно, голодно. В волосы впивается и тянет к себе, шрамы губами обжигает, и я сжимаю её все сильнее, лихорадочно опуская корсаж платья, обхватывая грудь ладонями. Не лаская. Нет. Я слишком взбудоражен для ласк, я в каком-то отчаянном припадке голода по ней с пониманием, что возможно больше не увижу никогда. Не выживет. Слишком нежная, хрупкая. И меня уже заранее выворачивает наизнанку от мысли, что ее тонкой кожи коснется шипованная плеть.
Задрал платье, приподнимая ее ногу под колено, вдавливая в стену, опираясь на раскрытые ладони и уже через секунду врываясь в ее тело, а она в ответ целует в исступлении. И я насилую ее губы, жадно, бешено пью её стоны и всхлипы. Никогда не была такой…Только давно…много лет назад. В нашем прошлом, где шептала мне о любви и подставляла под ласки юное тело, умоляя взять её.
– Моар… Реееейн.
– Не смей! Никогда, – толчками все сильнее вдираясь в её тело, – называть меня так! Нет меня больше! Сдох… ты убила, – и ещё сильнее удар за ударом, глубже и яростней, – два раза сдох.
Ладонь на ее рот, чтоб молчала, чтоб с ума не сводила голосом своим и этой иллюзией, которая вернулась через десять лет и поселила жалкую надежду. Вбиваюсь в нее и ногти о стену ломаю. С каждым судорожным толчком удар по камням, костяшки сбивая в кровь и глядя в ее закатывающиеся, блестящие от слёз глаза. Смотрю, как голову запрокидывает, чувствую, как сжимается её плоть вокруг моего раскалённого члена, как стонет, а по щекам всё так же слезы катятся пока сам не излился в неё в каком-то адски болезненном оргазме, от которого все тело покрылось каплями холодного пота. Наслаждение дикое и отчаянное вперемешку с ненавистью к себе и к ней. Несколько дней назад эта тварь меня убивала, а я трахаю её и думаю о том, как забрать у всех…Ни гордости, ни самолюбия. Всё у её ног, всё в её руках. Знала бы, как крепко держит мое сердце, давно раздавила бы.
Тяжело дыша, замер, упираясь воспаленным лбом в каменную стену, чувствуя, как ладонями по лицу моему проводит, по волосам гладит. Отстранился от нее, глядя пьяными глазами в ее глаза, отступая назад, сжимая руки в кулаки, видя, как закрываются ее глаза, и глядя на медленно ползущий по голой ноге шелк подола, на сдернутый вниз корсаж платья и растрепанные волосы. Закрыл клетку, вешая замок, и в ярости дернул решётку. Развернулся, чтобы уйти и услышал вдогонку.
– Я ждала тебя почти десять лет. Каждый день…каждую ночь. Я звала тебя в моих мыслях, а ты не приходил. Ты меня бросил. Ты осуждаешь меня за то, что я сдалась через девять? Ты не пришел за мной! Ты был занят войной, Рейн дас Даал. Своей местью. А я научилась вас ненавидеть за это время. И ничего не изменится даже сейчас. Никогда не изменится.
Остановился, не оборачиваясь к ней и сжимая кулаки до боли в суставах. Решение пришло мгновенно. Схватил стражника и перерезал ему горло. Маалан бросилась к клетке, тяжело дыша и глядя на меня, пока я опять отпирал замок. Схватил за руку.
– Ты что делаешь, Рейн? – сжимает мою руку, поправляя корсаж платья, пытается сама заглянуть мне в глаза, но я ей не отвечаю. Тащу за собой. Ещё на ярус ниже.
Убил двух охранников ударами кинжала в горло. Она не кричит, только дышит тяжело, со свистом, глядя расширенными глазами, как они к ногам ее падают, заливая лестницу кровью. Да, маалан, за тебя умирают не только лассары. Сам не смотрю на них, не хочу видеть презрение в их глазах. Я и сам себя презираю.
– Рейн, – шепчет мне, впиваясь в мою руку, пытается остановить, а я не вижу ничего и никого. Я иду напролом, потому что времени у меня нет. Если увидит кто-то, то это будет и мой конец. Но я подумаю об этом позже. О масштабах этого безумия. Подумаю, когда спрячу ее так, что ни одна псина не найдет. А когда на Талладас уйдем, с собой заберу. Там уже всем не до нее будет. Война хорошо промывает мозги. Врагов не внутри ищешь, а беспощадно рубишь их на поле боя.
Когда подвел ниаду к клетке, в которой сидела ее служанка, Одейя с шумом выдохнула и закрыла глаза, а потом за руку меня схватила снова и второй рукой вцепилась мне в плечо.
– Не делай этого. Они тебе не простят, Рейн. Будет мятеж. Ты не имеешь права. Только не ради меня.
Я усмехнулся, а сердце дёрнулось и сжалось так сильно, что мне стало больно. За меня боится? Неужели? Не играет, а на самом деле боится. Я на дне глаз её вижу этот страх и меня начинает лихорадить новой волной, новым приступом истерического триумфа. Не отдам. Пусть горит всё синим пламенем: и Валлас и Лассар!
– Я разберусь.
Повернулся к замку, отпирая и видя, как на меня смотрит Моран. Лицо женщины в кровоподтеках и ссадинах, одежда изорвана и висит лохмотьями. Инквизиция уже с ней поработала. На рассвете от нее бы самой остались одни ошметки.
– Выходи, – подал ей руку, помогая подняться, – Давай, поторопись.
Моран выбежала из клетки и рывком обняла свою госпожу, поглядывая на мое лицо без маски с выражением искреннего ужаса.
Они не сказали ни слова друг другу. Только смотрели в глаза и… я впервые увидел, как глаза Одейи сверкают радостью, она улыбается сквозь слезы. Улыбается, когда мои руки по локоть в крови валласаров, моих людей. За последние дни я убил их больше, чем проклятые лассары за последний месяц.
Женщины пошли за мной, а у меня в голове лихорадочно отщелкивало время до рассвета. Пересыпались крупинами кровавого песка часы. Я хотел вывести их через запасной выход из подземелья к стене Адвера, спрятать у вышки, а дальше провезти на север в военной повозке, которую не станут досматривать, если я лично выпишу пропуск. Это будет похоже на побег, если отправить на поиски дозор с собаками, то они ничего не найдут, так как ниада останется в Адвере. Сжимая рукоять кинжала, я вел их за собой вниз, на самое дно, к узкому лазу под городом.
На лестнице раздались шаги, и я впечатал обеих женщин в стену, сжимая кинжал сильнее и приложив палец к губам. Кто-то спускался вниз с факелом в руках. И этот кто-то не мог не заметить наверху мертвецов. Как только показалась фигура в форме, я резким движением вогнал острие кинжала в шею стражника, и он мешком рухнул вниз, скатился по ступеням, хрипя и разбрызгивая фонтаны крови по стенам.
Но он спускался не один. Я слышал шаги по крайней мере двоих и был готов к броску, но замер, увидел Сайяра. Мы смотрели друг другу в глаза ровно несколько секунд, потом он перевел взгляд на мертвого охранника и снова на меня. Его пальцы сжали рукоять меча, а мои всё так же сжимали кинжал. Я уже мысленно видел несколько способов, которыми убью его. И видел по его глазам, что он знает об этом. Сайяр разжал пальцы, опустил руку и склонился в поклоне. Я выдохнул и выпрямился, чувствуя, как вдоль позвоночника прошла дрожь облегчения.
