Ульяна Бисерова
Верхом на Сером
– Спасибо, Римма Михайловна, – выдавила Сашка и, помолчав, все же решилась задать мучивший ее вопрос. – Сейчас, наверное, все это уже не имеет никакого значения, но мне важно знать: победа в турнире уже ничего не решала, да? Путевка все равно досталась бы Кире – при любом раскладе?
Римма Михайловна пристально посмотрела на нее, удивленно приподняв бровь.
– Кто тебе это сказал?
– Неважно. Важно лишь, правда это или нет.
– Что ж… Да, распределение мест в турнирной таблице уже не играло решающей роли, – Римма Михайловна опустилась на стул, где еще пару минут назад сидела Сашкина мама. – Потому что мы еще вчера, после прогона, включили тебя в состав сборной. У тебя есть техника, выправка, стиль, а главное – бойцовский характер, девочка моя. Ну, а что касается Киры… Она действительно полетит в Англию. За деньги можно купить многое – например, путевку в престижную конно-спортивную школу. Но не все. Далеко не все. К примеру, дружбу старого больного тренера.
Сашка порывисто обняла Римму Михайловну и та, явно не привыкшая к телячьим нежностям, по-мужски похлопала ее по спине.
– Ну, вот и хорошо, что все прояснилось. Как только встанешь на ноги, приходи в клуб – поможешь мне малышей к седлу приучать, пока рука срастается. Да и Фридрих без тебя затоскует. Все, не прощаюсь! – и Римма Михайловна торопливо вышла, боясь не выдержать полного непролитых слез взгляда Сашки.
Вынырнув из забытья после операции, Сашка поморщилась от боли и с удивлением заметила притулившегося на стуле Айрата. Он медленно раскачивался, глядя в пространство перед собой, что-то жалобно приговаривал и комкал несвежий клетчатый носовой платок.
– Дядя Айрат? Ты как здесь?
– Прости меня! Это все моя вина!
– О чем ты говоришь?
– Кто ж знал, что вот так все обернется… – Айрат развернул платок и шумно высморкался. – Я только когда в конюшню вернулся вечером, понял, что он пропал.
– Да кто пропал-то? Говори толком!
– Свисток! Свисток пропал, которым я Мухтара подзывал.
Сашка закрыла глаза и в изнеможении откинулась на подушку. Все сразу стало ясным, как день: и дикие выкрутасы Фридриха, и секрет спокойной самоуверенности Киры.
Свисток… Надо сказать, это был не совсем обычный свисток. Издаваемый им звук, совершенно неразличимый человеческим слухом, прекрасно улавливали собаки. Как, впрочем, и лошади. В Англии такие свистки используются во время лисьей охоты для подачи команд своре гончих. Его в подарок Айрату, заядлому охотнику, привезла в свое время из Англии Римма Михайловна. Айрат дорожил подарком, но применение ему нашлось лишь пару месяцев назад.
Одинокий конюх пригрел приблудного щенка – мальчишки нашли у помойки, дрожащего, со слезящимися гнойниками вместо глаз и перебитой лапой. Старый башкир долго выхаживал его, кормил с рук овсяной кашей с тушенкой – и тот окреп, превратился в добродушного и жизнерадостного, но малость бестолкового пса. Он вечно путался под ногами, оглашая округу таким звонким веселым лаем, что лошади шарахались в стороны. И особенно невзлюбил неугомонного пса норовистый и привыкший к почтительному отношению Фридрих. И надо же было такому случиться, что в один злополучный день Кире пришлось пересесть на Фридриха, потому что ее лошадь чуть потянула связки. Чувствуя чужого и не слишком опытного седока, конь нервничал и всхрапывал, а Кира, стремясь обуздать его, слишком жестко затягивала повод. И вот, когда измочаленный конь уже направлялся в конюшню, под ноги ему бросился, заливаясь приветственным лаем, Мухтар. Фридрих шарахнулся в сторону и понес. Кира, болтаясь в седле, как тряпичная кукла, истошно верещала. Все, кто был в конюшне, бросились к ограде поля для выездки. «На круг, заводи его на круг!» – орал конюх Серега, но Кира в тот момент не слышала ничего, кроме бешеного стука копыт. Было очевидно, что она вот-вот вывалится из седла и покалечится. Айрат бросился наперерез, каким-то чудом ухватил коня за уздечку и обвис на поводе, вынуждая замедлить бег. Фридриха била нервная дрожь. Айрат разжал побелевшие пальцы Киры, сжимавшие повод, и помог ей спуститься на землю. Но вместо благодарности она смерила старого конюха, только что поставившего на карту свою жизнь, ненавидящим взглядом.
– Ты! Твой паскудный щенок! Отец вас всех тут закопает! – и, грубо оттолкнув его, убежала.
К счастью, Антону Станиславовичу каким-то образом удалось успокоить Киру и замять скандал. Но Римма Михайловна, которая сама неровно дышала к собачьему племени, держала летучее семейство русских борзых, а потому скрепя сердце терпела на конюшне неунывающее брехливое безобразие, категорично заявила: с глаз долой! Айрат горевал: была у него комната где-то в городе, но он сам там показывался редко – конюшня стала его настоящим домом, и ночевать он обычно оставался тут. Но слово Риммы Михайловны – закон.
Щенок пропал, и в конюшне стало непривычно тихо. Впрочем, тайну его чудесного исчезновения Сашка разгадала уже через пару дней. В свободные вечера, чтобы скоротать время, Айрат обучал Мухтара по условному свисту выполнять несложные фокусы. И попав в опалу, щенок быстро освоил новый сигнал: заслышав переливчатый свист, он стремглав бросался за большой стеллаж с упряжью, чтобы затем, когда минует опасность быть обнаруженным, выскочить с радостным лаем. Только Фридрих, заслышав свист, предвещающий появление лохматого горлопана, всякий раз злобно прижимал уши и бил копытом, предостерегая приближаться к его деннику.
Так вот что передала во время перерыва Кире ее подружка, вот ее талисман на удачу! Тайком подавая свист, она нервировала и сбивала с ритма Фридриха. Оставалось лишь верить, что она и сама не предполагала, что все это обернется такими серьезными последствиями. Хотя с полной уверенностью утверждать это Сашка бы не стала…
Глубоко вздохнув, она открыла глаза, улыбнулась и провела левой рукой по щеке Айрата, поросшей редкой седой щетиной.
– Дядя Айрат, уж кто-кто, а ты точно тут не при чем, – заверила Сашка. – Рука заживет очень быстро, вот увидишь. И в Англии я еще обязательно побываю. Ну, было бы из-за чего так убиваться, в самом деле!
Старый конюх поймал ее смуглую узкую ладонь и тихо поцеловал.
– Храни тебя Аллах, дочка, – прошептал он.
Потянулись долгие-долгие безрадостные дни в больничной палате. Мама прибегала каждый день, приносила клюквенный кисель и солнечные апельсины. Засиживаясь до лиловых сумерек, она в лицах пересказывала Сашке все забавные истории, которые произошли на репетиции. После того, как припозднившуюся посетительницу прогоняла ворчливая медсестра, тоска наваливалась с новой силой. Сашка уже запомнила каждую трещинку на выбеленном потолке больничной палаты и часами безнадежно смотрела, как ветер треплет деревья за окном.
В один из таких вот безрадостных дней в дверь палаты тихо поскреблись.
– Да, входите! – крикнула Сашка, недоумевая, кто бы это мог быть: мама предупредила, что задержится на репетиции, а для вечернего обхода еще рано.
В дверь снова робко постучали. Сашка вскочила с кровати, распахнула двери и застыла от изумления. На пороге стояла Кира!
– А ты-то что здесь делаешь?! – воскликнула Сашка, менее всего ожидавшая увидеть соперницу, так жестоко отнявшую у нее победу в турнире.
– Пришла попроведовать, узнать, как ты, – залепетала Кира, растерявшая свой привычный высокомерный вид.
– Как видишь, лучше некуда, и все благодаря тебе! – выпалила Сашка.
У Киры, которая так и стояла на пороге, не решаясь войти, слезы брызнули из глаз.
– Прости, я так виновата, – расслышала Сашка сквозь всхлипы. Она села на кровать и отвернулась к окну. Слезы Киры не вернут ей мечты о кубке, о поездке в Англию. Да что там – о конном спорте придется забыть на целый год!
– Можешь быть спокойна: из-за падения я еще год не смогу тренироваться. Так что победы в турнирах тебе обеспечены, – съязвила Сашка.
– Ты не знаешь? – удивилась Кира. – Римма Михайловна выперла меня из школы. Да я бы и сама ушла. Девчонки шушукались за спиной, и на конюшне все смотрели как на прокаженную.
– Вот как? Ну, не беда – найдешь себе другую школу. С папочкиными деньгами и связями это не проблема, разве нет?
– Отец избил меня, – тихо сказала Кира. – Когда узнал, что произошло на турнире.
– Избил?! – вытаращила глаза Сашка.
Кира медленно подняла свитер. На худой спине с остренькими лопатками отчетливо виднелись багровые кровоподтеки.
– Но это же… ужасно, – Сашка просто не находила слов.
– Ерунда. На мене заживает, как на кошке. Так-то он хороший. Только вот когда выпьет…
– Кирка, – прошептала Сашка и обняла бывшую соперницу. Ее вдруг захлестнула волна острой жалости к Кире, которая так умело прятала под маской высокомерной избалованной девицы свое одиночество. Не такой уж радостной была ее жизнь, похожая на картинку из глянцевого журнала.
В день выписки Сашка не могла усидеть на месте в ожидании врачебного обхода. Наконец-то она вернется домой!
Поднявшись с мамой по лестнице парадного, они обнаружили, что дверь квартиры распахнута, и в замке деловито ковыряется незнакомец довольно неотесанной наружности.
– Вы кто? – в ужасе спросила мама.
– Так я это.. слесарь из ЖЭКа. Замок вот меняю. Сами же вызывали.
– Я никого не вызывала!
– Это я вызывала, – в дверном проеме возникла дородная тетка в цветастом халате. – Ну, что стоять на пороге?.. Заходите, будем знакомиться.
Онемевшая от такого гостеприимства мама молча вошла и, не раздеваясь, прошла вслед за ней на кухню.
– Звать меня Лариса Сергеевна. Приехала сегодня поездом из Тамбова. Я получила телеграмму. Анне Петровне, покойнице, – Лариса Сергеевна скорчила постную мину и поискала глазами икону, чтобы перекреститься, и, не обнаружив, так и опустила собранную в щепоть ладонь, – я прихожусь внучатой племянницей и, выходит, единственной наследницей ейной. Так жалко, что на похороны не успела. Вам спасибо большое за хлопоты. Чужие люди, а такое участие проявили… Через пару дней сюда переберутся мой сын со снохой и детьми, так что комнату, как вы понимаете, придется освободить. Ремонт еще придется делать, чтобы дух стариковский перешибить… – Лариса Сергеевна, крякнув, поднялась. – Ну, не буду мешать сборам. Если из обстановочки что-то желаете прикупить на память – думаю, сторгуемся.
– Да как вы смеете тут распоряжаться, как у себя дома! – закипела Сашка.
– Сашка! – резко оборвала ее мама. – Иди, сложи свои вещи.
Уже через полчаса они стояли с двумя чемоданами у подъезда.
– Куда теперь? – устало спросила Сашка.
– К Николь, на Петроградскую сторону. А там видно будет, – зябко поведя плечами, ответила мама, и они побрели в сторону метро.
Николь, разглядев их в свете полуслепой лампочки подъезда, лишь всплеснула руками и уже готова была, по обыкновению, вылить на их головы бурный поток французского с нижегородским, но мама остановила ее:
– Потом, Ники, потом… Давай-ка лучше чаю завари – замерзли как дворняжки.
И воздушная гимнастка, похожая в шелковом халатике на радужную колибри, упорхнула на кухню.
Дом был старый, еще дореволюционный, и расселять этот коммунальный муравейник никто не собирался. Николь ютилась в крохотной комнатке. Вероятно, когда-то, в стародавние времена, это был чуланчик для домашних припасов.
– Спать придется на полу! – с улыбкой сказала она и достала старенький «гостевой» матрас. Обстановка комнаты напоминала шкатулку с драгоценностями: всюду были разбросаны яркие перья, воздушные шарфики, блестящие украшения, туфли, помады, всевозможные коробочки и скляночки. Ничуть не смущаясь царившего тут полнейшего беспорядка, Николь потянула их на кухню пить чай с гренками.
Проснувшись среди ночи, Сашка увидела, что при свете луны комната-шкатулка приобрела и вовсе фантасмагоричный вид. Она на цыпочках вышла в длинный коридор и пошлепала на кухню, чтобы выпить стакан воды. Но когда она, сонно щурясь, почти вступила в полосу желтого света, который отбрасывала лампа, вдруг услышала такое, что заставило ее вновь отступить в темноту коридора и вслушиваться, затаив дыхание, в каждое слово.
– Ники, да не стоит убеждать: я и сама прекрасно понимаю, что такой шанс выпадает раз в жизни – и то при сверхестественной удаче. Цирк Дю Солей – да еще полгода назад я бы горы свернула, лишь бы только попасть на прослушивание. А тут – контракт на целый сезон! Но видишь, как все переменилось за последнее время… Не стало Анны Петровны, за Сашкой некому присмотреть, да что там – и дома-то больше нет. А тут еще ее рука… Тащить с собой ребенка в полную неизвестность, в чужую страну, где и сама-то пока на птичьих правах… Нет, нет, невозможно! Ты-то поезжай, конечно, даже и не вздумай отказываться! Потом, глядишь, через пару лет, когда станешь заокеанской звездой, замолвишь и за меня словечко при случае…
– Ты мне это бгось! Свои эти вот… упадки духа! Неужели совсем некому за гебенком пгисмотгеть?
– Одна Анна Петровна на всем белом свете и была. Я ж детдомовская. Имя, фамилия, дата рождения – придуманы от и до. Знаешь, – мама горько усмехнулась, – все, абсолютно все из наших мечтали: вот станут взрослыми и отыщут своих родителей. И вопреки всему, всей этой ужасной серости и убогости, верили: родители ни за что на свете не бросили бы их, просто так сложилась судьба. В это свято верили даже самые пропащие, на которых все воспитатели уже давно махнули рукой. Однажды на новогодних каникулах нас привезли в цирк. Это был совершенно другой, удивительный мир, наполненный радостью, музыкой, смехом. Там была девочка-гимнастка, она выступала вместе с родителями – бесстрашно взлетала прямо под купол. На ней был, знаешь, такой искрящийся костюм с воздушной юбочкой. Она была вся такая хрупкая, неземная, тонкая, звонкая… Я готова была полжизни отдать, чтобы вот так, как она парить в воздухе… Мечтала: вот, вырасту и стану известной на весь мир цирковой гимнасткой… И родители узнают обо мне из газет. Потом, конечно, оказалось, что цирк – это праздник только для зрителей. А на нашу долю остаются пот, боль и изматывающие репетиции. Но я все равно не хотела бы иной судьбы. Там, под куполом, я чувствую, что живу.
Сашка услышала, как мама усмехнулась.
– Я после школы собиралась в цирковое поступать. Девчонки – кто на дискотеку, кто на свидание, а я в спортзал. Но вот влюбилась без памяти. Дышать забывала, когда он рядом был. Там уж не до цирка – поступила, куда пришлось. Так что быть бы мне сейчас швеей-мотористкой в пыльном ателье заштатного городишки. И я бы ни о чем не сожалела, если бы он был рядом.
– Он тоже… гос в детдоме?
– Нет, что ты!.. Саша был из приличной семьи, не ровня мне, подкидышу детдомовскому. Мне сразу дали это понять. Мать у него строгая, завуч в школе. Она с первого взгляда меня невзлюбила. Твердила, что я камнем повисну у него на шее и всю жизнь ему загублю. Может, в чем-то она была права… Кто знает, как все сложилось бы, если бы мы не встретились?
– Что гадать-то тепегь?! Мало ли что могло бы быть! Пгошлого не вегнуть. Они живы? Они вообще в кугсе, что у них есть внучка?!
– Нет. Доходили слухи, что отец ушел следом за сыном через пару лет – сердце не выдержало. Ах, Ники, да как я объявлюсь-то после стольких лет молчания…
– Позвони ей! Завтга же! Как только пго внучку услышит, сгазу гастает, и все стагые обиды забудутся! Лет-то сколько пгошло!
– Ох, Никольчик, не знаю, не знаю…
Сашка поднялась, на цыпочках прокралась обратно в комнату и долго лежала, всматриваясь в темноту. Оказывается, у нее есть бабушка…
Глава II
По пути в аэропорт Сашка отмалчивалась. Мама поначалу пыталась хоть как-то разрядить обстановку, но она лишь буркала в ответ, и эти междометия можно было истолковать как угодно, но самым верным было бы, пожалуй: «Оставь меня в покое».
Обычно еще за несколько дней до намеченной даты вылета в груди Сашки зрело радостное беспокойное ожидание: уже совсем скоро, уже завтра! Словно перелетная птица, она предвкушала искрящееся счастье нового полета. И огромное здание аэропорта, в любую погоду, в любой час дня заполненного муравьиной суетой, подчиненной невидимому строгому порядку, казалось порталом в новый мир, в новую жизнь.
Но в этот раз все было иначе. Их ждало не море, а запыленный шахтерский городок, затерянный где-то в Уральских горах, чужая бабка и долгая, долгая разлука. Они обе это знали, как и то, что иначе – невозможно.
– Шуня, – Сашка вздрогнула от неожиданности: мама звала ее этим детским нелепым и ласковым именем только в исключительных случаях. – Послушай, дочка. Когда я увидела тебя там, в больнице, такую слабую, хрупкую – я так ясно осознала, что никакая потеря в мире не сравнится с той, если я потеряю тебя. Мы скоро увидимся. Ты должна пообещать, что будешь осторожна. Что не будешь не носиться очертя голову. И никаких – слышишь – ни-ка-ких! – скачек!
– Да, мама, – вяло пробубнила Сашка.
Мама сняла с пальца старинное кольцо с крупным зеленым камнем и вложила в руку дочери.
– А это тебе талисман на удачу, – сказала она.
Сашка удивленно заморгала. Все цирковые артисты суеверны до ужаса, и ни разу на ее памяти мама не расставалась с кольцом, не разрешала даже примерять его, считая, что это забирает силу талисмана. Сашка не раз видела, как в волнительные моменты – за кулисами перед выходом на манеж или во время важного разговора – мама бессознательно крутила его на пальце. Ощутив приятную тяжесть кольца в ладони, Сашка склонилась, чтобы получше его рассмотреть. Металл тускло поблескивал в приглушенном освещении салона, а камень цвета бутылочного стекла напоминал воду старого пруда. Сашка примерила кольцо и вздохнула – оно было слишком велико: даже мама обычно носила его на большом пальце левой руки. Сашка сняла с шеи кулон, продела кожаный шнурок в кольцо и спрятала под джемпером, наглухо застегнув молнию на воротнике.
– Пристегните ремни безопасности, приведите спинки кресел в вертикальное положение, наш самолет готов к взлету, – бодро протараторила заученную скороговорку стюардесса.
Сашка уткнулась носом в иллюминатор, чтобы в последний раз окинуть взглядом город, где все было таким родным и знакомым. Самолет развернулся на взлетной полосе, набрал скорость и легко взмыл в ночное небо. Мириады огней огромного города мелькнули под крылом и тут же скрылись за плотной завесой облаков. Все попытки разглядеть хоть что-то в этой клубящейся мгле были обречены, но Сашка словно прилипла к иллюминатору. В толстом стекле отражались, дробясь, ее полные слез глаза. Сама того не заметив, она уснула, измотанная тревогами последних дней, и открыла глаза, лишь когда стюардесса попросила ее поднять спинку кресла – самолет разворачивался, заходя на посадку.
Челябинск встретил их моросящим осенним дождем.
– Видишь, привезли питерскую погоду с собой, – улыбнулась мама. Даже беглого взгляда хватило, чтобы в сумерках зарождающегося дня увидеть, как она измучена – скулы заострились, а у глаз залегли грустные тени. И Сашка вдруг ясно осознала, что каждый шаг дается маме ценой невероятных усилий. Что она готова развернуться, вот прямо здесь, сейчас, бросить эту затею и улететь хоть на край света, только бы избежать неминуемой встречи с прошлым, к которому нет и не может быть возврата. Еще секунда промедления – и будет поздно. Сашка не могла допустить, чтобы мать пожертвовала своей мечтой в угоду ее интересам и – тем более – каким-то глупым страхам. С напускной небрежностью она перехватила ручку чемодана из прохладных ладоней матери и буркнула:
– Ну что, идем искать такси, что ли? Торжественной встречи с оркестром и цветами, как я поняла, ждать не стоит.
Таксист сразу же предупредил, что до Копейска в это время – двойной тариф: в обратную сторону придется пустым ехать. Заметив, что пассажирки совершенно не настроены на разговоры, он прибавил громкость радио. «Интересно, почему всегда одни и те же песни? – устало подумала Сашка. – Может, знание шансона – обязательно при устройстве таксистом?». И ей живо представилось собеседование: «Образование? Водительский стаж? Прошлое место работы? Город хорошо знаете? Так, прекрасно, а теперь главный вопрос: кто автор и исполнитель песни „Владимирский централ“? Что, молчите? Вы что, думаете, мы абы кого готовы взять? Идите вон улицы мести или лекции студентам читать, а водитель такси должен быть культурным человеком – как-никак встречает гостей города». Вообразив эту сценку, Сашка невольно улыбнулась – может быть, впервые за последнюю неделю.
«Все как-нибудь образуется. Ну не конец же света, в самом деле… Может, не такая уж она и ужасная, эта досточтимая Вера Георгиевна… Да и год когда-нибудь закончится, а там уж…», – она, как учила Анна Петровна, попыталась найти в ситуации хоть что-то хорошее.
Между тем за окном такси в рассветной дымке выступали причудливые очертания заводских труб и цехов, похожие в тумане на скелеты гигантских ископаемых. «Как они тут еще не задохнулись, в этом промышленном гетто?», – с тоской подумала Сашка, вспомнив прохладу невского простора.
– Приехали, – таксист нетерпеливо глянул на часы, давая понять, что и с места не сдвинется, чтобы помочь выгрузить багаж, и умчал, оставив хмурых пассажирок в пыльном дворе типовой пятиэтажки.
– Еще и семи нет… – взглянув на часы, пробормотала мама. – Для визитов рановато. Давай посидим немного на лавочке, отдышимся…
– Да уж, кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро…
Город просыпался. Собачники с питомцами всех мастей, которые обычно просыпаются первыми, окидывали их любопытными взглядами.
– Ну ладно, сколько не оттягивай приятный момент, он все равно наступит, – сказала, наконец, мама и со вздохом поднялась со скамейки. – Я пойду, а ты пока посиди тут. Кто знает, какая нас ждет встреча… Ни шагу со двора, ясно?
Сашка кивнула и проводила взглядом хрупкую фигурку матери, пока она не скрылась в сумраке подъезда.
От скуки она стала машинально пинать пыльное колесико чемодана. Из соседнего подъезда вышел смуглый худой мальчишка, по виду – ее ровесник. Вихрастый, со сбитыми коленями, он бросил на нее быстрый взгляд и побрел к искореженной спортивной площадке. Под натиском неуемной удали местной шпаны устояла только металлическая конструкция с турником и рукоходом. Паренек, видимо, решил покрасоваться перед незнакомой девчонкой – с лету он повис на турнике, подтянулся раз десять для разминки и крутнулся солнышком. Сашка, которая искоса наблюдала за его гимнастическими этюдами, усмехнулась: нашел, чем удивить цирковую… Было заметно, что парень изо всех сил старался не ударить в грязь лицом, но в итоге именно это и произошло, причем в самом прямом смысле: при очередном перехвате его рука неожиданно соскользнула, и он нелепо брякнулся прямо в лужу, оставшуюся после ночного дождя. Вид у него был настолько обескураженный, что Сашка с трудом сдержала улыбку. Но когда она подбежала, чтобы помочь ему подняться, он только сердито глянул исподлобья и скрылся в подъезде.
Пожав плечами, Сашка вернулась на лавку. Прошло, как ей показалось, еще около часа. Она почти задремала, уронив голову на выдвижную ручку чемодана, как вдруг дверь подъезда распахнулась и оттуда выскочила заплаканная мама.
– Я все уладила… Я… Мне нужно успеть еще в пару мест, а в три – уже самолет… Долгие проводы – лишние слезы. Мы с тобой каждый день будем созваниваться по скайпу. Каждый день, слышишь, дочура? А сейчас мне нужно ехать – вон, уже и такси ждет.
Она порывисто стиснула Сашку, зарывшись мокрым лицом в ее волосы, и побежала к машине.
– Первый этаж, сразу направо, пятьдесят третья. Вера Георгиевна, не забудь. Она ждет. Все будет хорошо, – это донеслось уже из отъезжавшей машины, которая через мгновение скрылась за углом дома.
Уже отчаявшись хоть что-то понять во всей этой истории, Сашка стала затаскивать чемодан по лестнице. У двери с облезлой коричневой обивкой и латунным номерком она в нерешительности остановилась. Нажала кнопку звонка – ни звука. Сашка робко постучала – и дверь бесшумно открылась. Она оказалась в темной и тесной прихожей, потопталась в смятении и тихо позвала:
– Вера Георгиевна…
Тишина.
– Эй, есть тут кто-нибудь?..
– Ну, и чего ты тут раскричалась?! Заходи, коли уж свалилась на мою голову…, – раздался из глубин квартиры властный голос.
Сашка прошла в комнату – судя по обстановке, гостиную – и увидела в кресле у окна женский силуэт. Подойдя ближе и привыкнув к яркому солнечному свету, который заливал комнату, она рассмотрела незнакомку. Белоснежные волосы, высоко зачесанные ото лба и скрученные в тугой узел на затылке, придавали ей строгий и надменный вид. Сашка видела, что ее тоже внимательно изучают, и от волнения не знала, куда деть руки, чувствуя себя простолюдинкой на приеме у монаршей особы.
– Нда, ну, этого и следовало ожидать, – пробормотала спустя пару тягостных минут старуха, постучала высохшими длинными пальцами по подлокотнику, видимо, укоренившись в самых неприятных предчувствиях. – Ну что ж, бери свой баул и иди за мной.
В квартире, где коротала свой век Вера Георгиевна, как в музее, сохранилась обстановка советских времен. Сашке сложно было избавиться от ощущения, что она оказалась в старом фильме. На кухне в приемнике день и ночь монотонно бубнило радио, в серванте пылилась армия хрустальных ваз и разнокалиберных бокалов, а на стене в гостиной висел ковер с восточным орнаментом. Вера Георгиевна считала покупку новых вещей в своем преклонном возрасте и к тому же на скромную учительскую пенсию бессмысленным расточительством. Старенький холодильник утробно урчал и трясся, словно жадно переваривая все, что неосмотрительно в нем было оставлено на ночь, но морозил на совесть. Телевизор Вера Георгиевна включала лишь для того, чтобы посмотреть вечерние новости по первому каналу. После окончания выпуска новостей «окно в мир» занавешивалось чуть пожелтевшей от времени ажурной салфеткой. На ночь и во время грозы все электроприборы, кроме холодильника и радио, выключались.
В обстановке квартиры старой учительницы, которую сложно было заподозрить в набожности, выделялась старинная икона – совершенно потемневшая от времени, с тяжелым окладом. Спаситель смотрел грозно и испытующе, словно проникая взглядом в самые потаенные мысли, и Сашка, когда оказывалась в гостиной, не могла избавиться от тревожного чувства, что он наблюдает за каждым ее шагом.
Раз в неделю, по четвергам, к Вере Георгиевне заглядывал на чай ее старинный знакомый Илья Ильич, коллекционер всевозможных редкостей и антикварных вещей. Уже лет восемь он безуспешно уламывал Веру Георгиевну уступить икону, которую та привезла из затерянного среди карельских лесов скита. Но Вера Георгиевна, виртуозно увиливая от прямого отказа, всякий раз давала понять, что эту икону вынесут из дома, только отправляя ее саму в последний путь.
Сашка не встревала в закостеневший с годами распорядок жизни неожиданно обретенной родственницы. Пожелав спокойной ночи и погасив свет, она по-партизански засиживалась за буком до глубокой ночи, болтая с Кирой или просматривая новые фотки друзей из прошлой, питерской жизни. И еще острее ощущала свое одиночество.
…Серый дождь, который зарядил еще ночью, так и лил без передышки. Казалось, весь мир вылинял до грязно-серого цвета под бесконечной холодной моросью. Сашка уже битый час с тоской смотрела, как капли сползают по оконному стеклу. В квартире было так тихо, что можно было различить тиканье старых ходиков в гостиной. Часы простуженно тренькнули четыре раза. Вера Георгиевна, наверное, вяжет или читает. Подумать только, они живут под одной крышей почти два месяца, но за это время едва ли перекинулись и десятком слов. И Сашу это вполне устраивает: по крайней мере, не лезет с расспросами, как там в школе дела – и на том спасибо.
Да и было б что рассказывать, в самом деле! Школа как школа. Все та же ненавистная алгебра и всякие там законы Ома. В первый день, конечно, новенькая из Питера, да еще и с загипсованной рукой, произвела в классе настоящий фурор.
– Привет, меня Лена зовут. А ты навсегда переехала или на время?, – сразу же спросила ее соседка по парте.
– На год, – ответила Сашка.
– Круто, всегда мечтала побывать в Питере. Белые ночи, и все такое, – мечтательно прикрыла глаза Лена. – А с рукой что?
«Вот ведь привязалась, все-то ей интересно», – мысленно возмутилась Сашка. Ей не хотелось рассказывать новой однокласснице про занятия конным спортом и свое падение – все это было слишком личным, болезненным.
– Ой, да глупо получилось: бесились с подругами в бассейне, подскользнулась на дорожке и ка-а-ак грохнулась, – на ходу привычно сочинила Сашка.
– Да, бывает, – сочувственно вздохнула Лена, разглядывая автографы, которые на прощанье оставили Сашке на гипсе питерские друзья.
Другие одноклассники тоже приняли ее дружелюбно, но Сашка держалась обособленно и не особо стремилась завязывать с кем-то тесные отношения. По-настоящему они сдружились, пожалуй, только с Дамиром. Вспоминая, как в первую их встречу он выпендривался, пока не свалился с турника в грязь, Сашка всякий раз невольно улыбалась. Хороший парень оказался. Он был из многодетной семьи: еще четыре младших брата и сестра, хоть по росту вставай и «веселые старты» устраивай. Мать – вечно по уши в заботах о том, как накормить эту ораву и простирать гору грязного белья. Дамир, как самый старший, летом помогал отцу на стройке: таскал тачку, мешал раствор и гордо отдал матери первый заработок. Когда он в этом бедламе и гомоне умудрялся уроки делать – уму непостижимо.
В первое время Сашку удивляло, что он, молчаливый, худощавый и далеко не самый крепкий парень в классе, пользовался признанным авторитетом. Именно он чаще всего становился арбитром мальчишеских потасовок, хотя сам никогда не лез в драку без веских причин. Не сразу Сашка поняла, в чем секрет: он всегда был на стороне правого, а не сильного, не теряя ясной головы, даже когда все вокруг бесновались. И даже легкое заикание, которого он страшно стеснялся, чертовски ему шло, считала Сашка.
Наступили осенние каникулы. Накануне Сашка с Дамиром условились прогуляться в сквере у фонтана. И вот, как назло, с самого утра зарядил противный дождь. В сотый раз с тоской взглянув в небо, Сашка заметила прорехи в грязной вате облаков, через которые нехотя просачивался тусклый солнечный свет. Схватив плащ, она выскочила из дома. Дамир открыл дверь, еле передвигая ногами: на нем гроздьями висели младшие братья, вереща от восторга. Судя по их раскрасневшимся потным лицам, минуту назад здесь была замечательная куча-мала.
«Мам, я с Сашкой немного погуляю?!», – крикнул он в сторону кухни, откуда доносились шкворчание раскаленного масла и дух домашней выпечки. «Хорошо, только хлеба и молока не забудь купить!», – отозвалась мать. Дамир достали из-под лестницы в подъезде старенький велик, Сашка забралась на раму – и они помчали, разбрызгивая лужи.
