Уле Кристиан Лёйнинг
Мой друг Пират
Расскажи мне про Мальдивы
Мы поели, и я снова ушел в комнату, а Пират остался на кухне. Было слышно, как он гремит в мойке мисками, кастрюлями и стаканами. Я сидел на табуретке и изучал обстановку.
Полки были заставлены разнообразными бутылками – темными и прозрачными, обычными винными и вычурными; все они были пыльные, и в каждой внутри топорщил паруса маленький кораблик. На картинах на стенах тоже были сплошь моряки да парусники. А посреди комнаты, прикрепленный к самой широкой потолочной балке, висел гамак, похожий на большую сеть.
Через пару минут из шуршащей завесы вынырнула голова Пирата со словами:
– Какой же это все-таки напряг!
– В смысле?
– Да посуду мыть! В море у нас для этого специальные люди имеются, а тут изволь сам… А ты, парень, едок еще тот, я смотрю. Тебе не понравилось?
– Нормально, – ответил я и сглотнул предательски поднявшийся к горлу ком сала с горохом.
– Просто я удивился, что ты отдал мне доесть почти полную банку.
Я достал с полки один из корабликов в бутылке, чтобы сменить тему.
– Где ты их взял?
– Я их сам делаю, когда в море больше нечем заняться.
– Суперские.
– Верни его на место лучше.
Пират повернулся и внимательно оглядел свой гамак, словно проверяя, не подпортил ли я его, потом наконец улегся в него и растянулся. Я спросил, не думает ли он спать, уже ночь вроде. Вместо ответа он вытащил откуда-то курительную трубку и сунул ее в рот. Пуф-ф, пуф-ф… – пыхнул он, и трубка разгорелась.
Папа курил сигареты, и прилично так, штук по восемь, а то и двенадцать в день, а потом в одночасье бросил. Я до сих пор помню приятный запах, когда он чиркал зажигалкой. Но вообще-то от сигарет одна мерзкая вонь.
Дымок, поднимавшийся из трубки Пирата, казался чернее сигаретного, вот как штормовые облака выглядят более грозными, чем обычные. Но запах оказался получше. Слаще и не такой удушливый.
* * *
Следующий день прошел так же, и еще один, и еще. Они все были одинаковые. Если мы не сидели на кухне, то шли в комнату, а когда комната нам надоедала, снова переходили на кухню. Я мучился со слуховым аппаратом, никак не мог к нему природниться. Он плохо сцеплялся с ухом, как будто был выгнут в неправильную сторону.
Рубен торчал в кемпинге на пляже в Февике – его приемные родители повернуты на автотуризме. И я злился на него: после того как меня выписали из больницы, он звонил всего один раз.
Я скучал по Рубену, лучший друг как-никак, но это была мелочь по сравнению с тоской по маме с папой. Поначалу я даже запах их чувствовал, стоило только закрыть глаза. И по нашим семейным завтракам я очень скучал. Как мама налегала на бутеры с сыром, а папа по воскресеньям непременно жарил колбаски. Стоило чуть расслабиться – и сразу рекой воспоминания: летние каникулы в Хамресандене, прохладные июльские вечера, когда мы с папой искали крабов, мамина улыбка, когда мы возвращались домой…
Но чем дальше шло время, тем сложнее было спасаться хорошими воспоминаниями; хвататься за них стало ненадежно, они будто погружали в вязкую кипящую смолу. Я стал изводить себя идиотскими вопросами: а кого бы я выбрал, если бы один из них мог выжить? Лучший способ растравить больную совесть и поехать крышей, это я точно могу сказать.
Я думал, прикидывал.
Завис на этом, как больной.
Мысли обрели голоса: Мама была самая добрая… А вспомни, сколько всего папа для тебя сделал! Ты помнишь ваши рыбалки?.. Рыбалки? Да сколько их там было?.. Ну, во всяком случае, компьютерные игры тебе покупал папа, а мама – никогда. Уж 16+ точно не покупала… А папа… Зато мама… И кого ты выбираешь? Давай решай уже!..
Я изо всех сил отгонял эти мерзкие мыслишки, но они тут же приползали назад.
Спал я на полу – если мне вообще удавалось уснуть, потому что над головой болтался в гамаке Пират и храпел на весь дом. А если не храпел, то бормотал что-то во сне или издавал странные звуки, да еще всю дорогу ворочался, как лыжной мазью намазанный.
Как-то мы сидели на кухне и пили газировку, и вдруг Пират сообщил, что собирается оборудовать для меня отдельную комнату.
– Думаю, мой бывший кабинет вполне сгодится, – сказал он, доставая молоток из ящика с инструментами. – Не спать же тебе на полу до двадцати годков.
– А куда ж ты денешь все свои карты и прочие штуки, которыми кабинет забит? – спросил я.
– Всего и делов – отсортировать ненужное да выбросить, – бодро ответил Пират.
Старый кабинет имел не менее моряцкий вид, чем остальной дом, если не более. Только здесь были собраны не бутылки с корабликами, а всякие практичные вещи: глобусы, астролябии, компасы и горы свернутых в рулоны карт.
– А эти мотки веревок тебе зачем? – спросил я.
– Вижу, ты портовый краб. В море не особенно выходил? – ответил Пират вопросом на вопрос.
Я объяснил, что стоит мне подняться на борт, как мой желудок начинает жить своей собственной жизнью и все, что должно было двигаться вниз, устремляется вверх.
– Что я и подозревал, – ухмыльнулся Пират. – А много стран ты повидал?
– Во-первых, Норвегию, – отрапортовал я. – Во-вторых, я дважды был в Дании.
– И все? Ну ты даешь! Бедный ребенок.
– А ты?
– Я? Я во всех бывал. Могу ошибиться, но вроде так.
– Докажи! – потребовал я.
– Запросто! Назови любую страну.
– Венгрия, – выпалил я первое, что пришло на ум.
– Венгрия?! Из всего мира ты выбрал Венгрию? А не хочешь вместо этого сказать: расскажи мне про Мальдивы? Или про острова Вест-Индии?
– Расскажи мне про Мальдивы. И про острова Вест-Индии, – откликнулся я.
– Да уж расскажу – и про Мальдивы, и про мытарства мои на Карибах…
В тот день мы так и не успели разобрать кабинет, поэтому вечером я улегся на свое привычное место на полу в большой комнате.
– Ну рассказывай, – я посмотрел на гамак надо мной.
– А?
– Ты разве не собирался рассказывать мне о своих путешествиях?
– Собирался, еще как! Просто не знаю, с чего начать.
– Начни с начала, – ответил я, поправляя калечную ногу, а то металлические штыри цеплялись за пододеяльник.
– Хорошо, парень. Представь себе россыпь цветущих зеленых островов, песчаные отмели, пальмы, пляжи с белым песком. Море – как синее стекло. Я впервые очутился там в тысяча девятьсот… – начал он и быстро разговорился.
Я ничего особенного не ожидал. Думал, сейчас он станет восторженно и бессвязно ахать-охать или, наоборот, спотыкаться на каждом слове. Но нет: Пират не говорил чересчур громко, не размахивал руками, не дергался в гамаке. Его голос звучал тепло и мягко, как мед, и в первый раз после аварии я почувствовал, что на душе у меня спокойно, а в голове роятся хорошие мысли, совсем как раньше.
Как я на самом деле?
В середине августа начался новый школьный год. Я не был к нему готов; я чувствовал себя так, будто вторую половину лета провел на тяжелых работах в лагере для русских бандитов – где-то у черта на куличках, в точке, существующей только в сибирской части моей головы.
И все же в означенный день я, как положено, явился в школу в половине девятого. И что я там увидел? Те же постные лица, что и на похоронах. То есть лица в этот раз были другие – учеников и учителей, но все при виде меня так же поджимали губы в ниточку и по-дурацки кивали. И всем хотелось поболтать со мной об аварии.
– Вы крашнулись, и че было? – спросил Андерс.
– Когда умерла моя бабушка, я плакала днем и ночью, – сказала Ригмор с брекетами.
– А я слышал, что после аварии человек обратно нормальным не становится, – сообщил Эрик, одновременно чавкая пончиком в глазури.
Рубен стоял вместе с тремя парнями из «Б». Было видно, что за лето он близко сошелся с ними. Он поздоровался и спросил, как моя нога, но ребята его позвали, и он бросил мне через плечо «Пока-пока!» – и отвернулся к ним.
Всем надо было поговорить со мной по душам.
Непременно поговорить.
Снова и снова поговорить.
И с каждым днем планка поднималась и серьезность мероприятия возрастала. Разговор. Беседа. Обсуждение в малой группе.
Сначала наш классный, потом школьная докторица. А когда у нее иссякла фантазия, директор школы спросил, не хочу ли я поговорить с кем-нибудь еще.
«Как ты на самом деле?» Они как сговорились, непременно спрашивали так слово в слово.
Иногда еще свечку предлагали зажечь, для задушевности.
И что-то я постепенно разлюбил школу.
Я скучал по маме.
По папе.
По Рубену.
А тут опять: «Давай мы с тобой зажжем свечку».
Белую.
Дурацкую.
И снова-здорово:
– Как ты… на самом деле?
И поскольку Пират особо ко мне не приставал, да еще все время забывал поставить будильник, то школу я постепенно забросил.