Улана Зорина
Хроники закрытого города
– Товарищ командир? Не надо, отец! – кинулся было к нему Максим, но взбешённый мужчина небрежно его оттолкнул.
А в это время Мартынов поднял рацию, выпавшую из рук лейтенанта, и быстро заговорил:
– Гнездо. Гнездо. Я Птенец. Как меня слышно? – помехи шипели, не давали сосредоточиться, и боец завертелся на месте, стараясь поймать частоту.
Внезапно серая тень размазанным пятном метнулась за толстый ствол, и Мартынов от неожиданности едва не выронил рацию. Не раздумывая, он вскинул автомат и рявкнул:
– А ну выходи, тварь! Сюда, капитан! Здесь!
Дважды повторять не пришлось, и настороженные бойцы столпились возле дембеля. Михалыч и пара солдат медленным шагом двинулись вокруг ствола, не убирая пальцы с пусковых крючков.
Шаг, ещё шаг… Пот градом катился ему за пазуху. Шаг третий, четвёртый… И челюсти свело до хруста в ушах. Казалось, вот-вот, и зубы посыплются изо рта острым крошевом.
Пятый, шестой… Глаза защипали, словно под веки сыпанули песок, но он боялся моргнуть и увидеть перед собой уродливую морду чудовища.
Седьмой… Серая тень метнулась навстречу, растопырив когтистые руки. Последнее, что отразилось в расширенных зрачках Михалыча – клочья жёлтой пены на оскаленных клыках. Палец на курке дрогнул. Грохнули выстрелы. Так и не добравшись до очередной жертвы, тварь скрюченной куклой рухнула замертво, орошая кусты янтарными брызгами.
Михалыч всё давил и давил, яростно скрипя зубами. За Пашку, за всех пацанов, нашедших свою смерть в жутких объятиях чужеродной заразы, за своего сына и за себя! Он давил, пока не закончились патроны, а по бледным щекам текли слёзы.
– Птенец, ты меня слышишь? На связи Гнездо! Куда вы пропали? Птенец? Гнездо вызывает Птенца! – ожила рация, и, выронив бесполезную железяку, Михалыч без сил грохнулся на колени, пряча в ладонях лицо.
– Гнездо, я Птенец, как меня слышно? – опомнился Мартынов.
– Ну наконец-то! – облегчённо вздохнули на том конце. – Что там у вас?
– У нас двухсотые… Запрашиваем помощь…
– Повторите, Птенец, вас не слышно! – и, прежде чем Мартынов открыл рот, Михалыч вскочил и ловким движением выхватил у него рацию.
– Гнездо, я Птенец. Запрашиваю помощь огня! Нам нужен огонь, сожжем здесь всё к чёртовой матери!
– Не понял… – обескураженно отозвалась рация обиженным голосом.
– Что не понятного, боец? Немедленно доложи генералу «Красный код». Запрашиваем зачистку огнём. Выдвигаемся к базе.
На том конце произошла заминка, и уже другой голос басовито ответил:
– Капитан Вильнёв, на связи генерал Коршунов. Доложите обстановку!
Тяжело вздохнув, Михалыч печально повесил голову.
Когда он закончил свой сбивчивый рассказ, на том конце воцарилась гнетущая тишина. Ещё с минуту оба молчали, затем генерал недоверчиво хмыкнул:
– Принеси мне то, что вы курили, Михалыч. Забористая трава…
– У нас сорок двухсотых… – перебил его капитан. – Ты думаешь, я буду этим шутить? – несмотря на всю абсурдность ситуации, голос Михалыча звучал вполне серьёзно, и генерал поперхнулся своим смешком.
– Ну, раз ты настаиваешь, высылаю тебе взвод чистильщиков. Заразу следует уничтожить. Говоришь, этот последний отличается от других?
Михалыч взглянул на уродливый труп и согласно кивнул:
– Да, этот другой. Шарообразная лысая башка, миндалевидные чёрные глазищи, бесцветные тонкие губы и клыкастая пасть. Ушей и вовсе нет. Весь какой-то непонятный, тощий и складчатый. Худые длинные руки с когтистыми пальцами, тонкие ноги. Думаю, это и есть наш пилот.
– Кстати, что там с… Объектом?
– А что с ним будет? Лежит, мерцает… К нему не подобраться пока. Повсюду эта жёлтая мерзость.
– Интересно… Очень интересно, – прогнусавил задумчивый голос, перемежаясь с лёгким постукиванием, и Михалыч представил воочию, как генерал нервно стучит ручкой по гладкой столешнице. – Если верить твоему докладу, капитан, – а я, заметь, тебе верю – эта инопланетная жидкость как-то странно ведёт себя при контакте с человеческой кожей. Я бы на твоём месте хорошенько осмотрел своих бойцов. Да, – выдержав паузу, генерал невозмутимо продолжил: – И возьми-ка ты образец… – не дослушав, капитан вздрогнул, лицо его окаменело.
– Степан… Товарищ генерал, ты уверен, что хочешь впустить эту заразу в город?
– Не волнуйся, Михалыч, – поспешно, словно бы только и ждал этот вопрос, успокоил генерал подчинённого. – У нас в лабораториях гениальные умы прозябают без новых идей. Пора бы подкинуть им работёнку.
– Ну, как знаешь! Твоё дело приказать…
– Вот-вот, выполняй, капитан, пока чистильщики не подоспели.
– Есть выполнять! Конец связи! – отчеканил Михалыч и виновато покосился на парней.
Что ж, как бы ему ни хотелось оставить тут весь ужас сегодняшней вылазки, а приказ есть приказ. И, вылив остатки воды из своей фляжки, он брезгливо скривился и поднёс её горлышко к сочащейся ране неведомого существа.
– Подкинем работёнку учёным… – бурчал недовольно он, глядя на то, как тощая фигурка пришельца неумолимо тает, растворяясь в своей же мерцающей крови. – Ну, хоть тело они не получат. Безумные гении…
Вскинув голову, Михалыч увяз в осуждающем взгляде родных серых глаз.
Но приказ есть приказ!
Месяц спустя
Теперь он смотрел сыну вслед, не зная, что и сказать. Со стыдом понимал, что Максим прав, это целиком и полностью их вина. Не притащи они тогда эту чуждую янтарную жидкость – ничего бы сегодня не произошло. Но что толку жалеть, знал бы, где упадёт – соломки бы постелил. Ничего, перебесится парень, переживёт. Как и тогда пережил. Хоть и стал он немного угрюмым, всё же держался молодцом.
Тяжело вздохнув, Михалыч одёрнул тёплую куртку и, обречённо понурив голову, поплёлся в генеральскую палатку на доклад. Ну почему все парни как парни, а у него не солдат родился, а кисейная барышня…
Взлохматив ежик волос – когда-то блестящих, подобно крылу дикого ворона, а сейчас густо присыпанных ранним пеплом – он судорожно сглотнул подкативший к горлу колючий ком и мимолётно смахнул с ершистых ресниц скупую мужскую слезу.
Глава 6
А утром ждал новый удар.
Из глубокого сна его вырвал настойчивый звонок в дверь. Матерясь на все лады, в одних трусах, не потрудившись даже одеться, Михалыч распахнул дверь. Максим промчался мимо отца как торнадо: взбешённое, дёрганое, возмущённое.
– Вот, вот, смотри! Да как? Как они могут? Это же неправда! Всё ложь! Кругом одна ложь! – тыча газетным листком в лицо ещё не совсем проснувшемуся отцу, Максим взбудоражено брызгал слюной.
Михалыч взял протянутую газету и, проморгавшись, внимательно прочитал:
«Ужасная трагедия в Североуральске-19 унесла множество жизней. Редакция газеты "Таёжный Искрень" скорбит вместе с родственниками погибших.
Вчера, примерно в 22.15 на газонефтеперерабатывающем заводе произошло внезапное возгорание, приведшее к взрыву огромной силы. Предположительно, всему виной человеческий фактор. Взрыв унёс жизни работников целой смены, буквально испепелив тела и изувечив до неузнаваемости.
Расследование ещё ведётся. Мы будем держать вас в курсе событий по мере поступления новостей с полей».
– Ты понимаешь, отец? Какой взрыв? Мы их просто убили! Перестреляли и заживо сожгли под землёй! Какой ещё завод? Почему везде ложь! Как жить дальше, отец? Я не могу! Не хочу так! Я пойду и скажу, скажу всем, что это не так, не правда! Скажу, что это мы, мы принесли в город заразу, мы сожгли тех людей, и пусть нас осудят, пусть! Это мы, мы, отец… – и, спрятав в ладонях мокрое от слёз лицо, Максим упал на колени.
Глухое рыдание сына ранило душу родителя, и он, присев рядом, обнял вздрагивающие плечи своего уже большого, но всё ещё несмышлёного ребёнка.
– Нельзя, Максимка, нельзя говорить это. Надо молчать. Понимаешь? Иначе ведь нам не жить с тобой! Иначе ведь смерть.
– И пусть, пусть лучше смерть, чем так жить! Они тоже хотели, а мы их…
И Михалыч вдруг с ужасом осознал: слабая психика сына не выдержала зачистку лаборатории. Не стоило его брать туда. Ох, не стоило! Что же он, старый дурак, натворил? Как теперь быть? Как уберечь своё единственное чадо от трибунала? А ведь он не будет молчать, просто не сможет. И тогда… они заставят… Они умеют заставить молчать…
Понимание пришло резко и так внезапно, что старый вояка вздрогнул.
– Максим, тебе надо бежать.
– Что? Как? – отстранился от широкой груди худенький срочник.
– Сейчас оставайся тут, тебе нельзя возвращаться в казарму. Сиди тихо, не шуми. Кто придёт, дверь не открывай, на телефон не отвечай. И свой отключи. Понял?
– Понял, – шумно всхлипнул парнишка, растирая по щекам слёзы. – А ты куда?
– Готовить нам с тобой побег в большой мир, – усмехнулся Михалыч и озадаченно почесал подбородок, глядя на то, как в глазах сына запылал совсем другой огонёк.
«Господи, – пронеслось в голове, – какой же он всё ещё ребёнок!»
***
Когда за окном потускнели краски и монохромная пелена опустилась на город, Максим успел уже успокоиться и как следует выспаться. Отца дома ещё не было.
Слоняясь из угла в угол, он мял в руках злосчастный листок и раз за разом прокручивал в голове памятные картины. И каждый раз, как и тогда, желудок его конвульсивно сжимался.
Перед глазами возбужденного юноши так ясно вставали живописные сцены того страшного дня, что он от волнения буквально забывал, как дышать. И только когда лёгкие вспыхивали невыносимым жаром, он судорожно вздрагивал и беззвучно глотал воздух ртом.
«Мучнистые, рыхлые лица сослуживцев, блестящие антрацитом глаза. Серая морщинистая кожа… Голодные рты с щебёнкой острых зубов и пена… Везде жёлтая, мерцающая искрами чужой жизни, жижа: на траве, на кустах, на одежде солдат… Она как живая ползла по штанинам, заползая под брюки, под кожу, под плоть…»
Как же больно смотреть на то, как у тебя на глазах с солдатами происходят разительные перемены. Ужасные метаморфозы искажают черты, превращая товарищей в жутких монстров. Как вообще это возможно?
В наше время передовых технологий такой первобытный анахронизм… В душе просыпаются древние страхи перед монстрами под кроватью или в шкафу, или в огромной и чёрной пещере. Стоишь перед входом и не знаешь, что тебя ждёт. Смотришь на то, как впереди дышит тьма, а ледяные мурашки колючими стайками скачут по телу. А затем ты всей кожей, всем существом своим чувствуешь взгляд: тяжёлый, внимательный злобный – взгляд твари из бездны. Ноги слабеют, становятся ватными, и тебе уже не убежать.
Максим тяжело задышал, с головой погрузившись в омут жутких фантазий. Безвольно упал в кресло и глухо завыл, прижав лоб к коленям и обхватив взмокшими ладонями бритую голову.
Так и застал сына Михалыч. Жалкого, скрюченного и чертовски похожего на покойную мать. Сердце сурового вояки ёкнуло, пропустило удар и вновь упрямо забухало в рёбра.
Михалыч склонился над поникшей фигуркой и лишь слегка коснулся плеча, как парень испуганно вздрогнул.
– Ну-ну, сын, не глаши, это я, – до чего же он нервный. – Вот, – он сунул сыну пакет в руки и отступил к окну. – Переодевайся, живее. Я всё обдумал. Сейчас пересменка на КПП. Надо успеть. А там, сам понимаешь, – Михалыч замялся.
– А как же ты, отец? Тебя же посадят! – искра разума вспыхнула в покрасневших глазах паренька. Только сейчас до него стал доходить весь ужас последствий его поведения.
– Не дури, Максимка, – нахмурился Михалыч. – Кому нужен старый побитый конь? А вот тебя могут и вовсе того… Это же тайна, понимаешь, сын? Государственная тайна. Мы с тобой и подписку давали о неразглашении, что, позабыл? А ты на весь свет… Эх, – махнул Михалыч рукой, – Зачем ты поднял в части шум? Шёл бы сразу ко мне. А теперь тебя ищут. С особистами не пошутишь. Уходить тебе надо, Максимка, и как следует прятаться, даже там, – метнул заблестевший солёной влагой взгляд отец поверх кедров и сосен, за ночной горизонт. Потупился виновато солдатик и торопливо стал стаскивать ненавистную форму с тщедушного тела.
***
Улица встретила их ночной свежестью. Лишь едва ощущался привкус химии на губах, оседал на волосках в носу, поскрипывал на зубах сухим пеплом.
Закутавшись в чёрный пуховик и натянув шапочку до самых глаз, Максим зябко ёжился, невольно стискивал челюсти, чтобы не дай бог громко не клацнули. Подоспевший апрель в тайге не спешил радовать своим благодатным теплом. Хотя снег уже растаял, и молодая травка нет-нет, да и тянула к солнышку свои изумрудные пёрышки, всё же по ночам ещё было довольно студёно.
Михалыч в привычном военном бушлате и вовсе не чувствовал холода, его до костей пробирал страх за сына. В своей родной части сейчас он чувствовал себя чужаком, хитрым, преступным лазутчиком.
Быстрыми короткими перебежками они добрались до КПП. Стараясь избежать столкновений с коллегами, Михалыч хмуро следил за периметром.
– Так, вроде тишина. Тебя не должны тут искать. На вот, спрячь, – и, сунув сыну полиэтиленовый свёрток, поспешно того обнял. – Давай, Максимка, не поминай лихом, – шёпот родителя сорвался глухим всхлипом, а глаза наполнились влагой.
– Ты чего, бать? Не на войну ж провожаешь, – попытался разрядить обстановку Максим, но затих, сдавленный в медвежьих объятиях.
– Чай не увидимся больше! – затараторил Михалыч. – На первой тебе хватит. Заляг на дно, пока всё не утихнет. Долго искать не будут, если будешь молчать. Не мути воду, сын. В большом мире тебе не поверят, а если и поверят, то быстро закроют болтливый рот. Иди с Богом, Максимка, и не забывай, кто воспитал тебя. Мамку помни и живи, как учили, по совести. Ну всё, хватит сырость тут разводить, – лёгким движением Михалыч коснулся холодной щеки сына, ловя на палец горячую каплю. – Вон, гляди, пересменка. Сейчас я их всех отвлеку, а ты ступай потихоньку.
Незаметно подкравшись к приземистому зданию контрольно-пропускного пункта, Максим скинул тяжёлый рюкзак с плеч и прижался спиной к бетонной стене. С ноющей болью в груди в последний раз взглянул в глаза сына Михалыч и, проглотив застывший ком в горле, скупо кивнул. Поймав робкий ответный кивок, он гордо выпрямил спину и уверенно отвернулся от сына.
Он знал, что бросает его, делает именно то, чего пытался всегда избежать. Выпускает своего мальчика – единственного родного человечка – одного в большой и безжалостный мир. Лишь только мысль, что тем самым он даёт сыну шанс, грела разбитое отцовское сердце. Шанс на жизнь без оков милитаризма, без строгих рамок системы замкнутого, погрязшего в своих склочных интригах закрытого мира. Что ждёт его там? Это зависит теперь лишь от него самого.
– Дежурные? – командный окрик заставил вальяжно развалившихся в тесной каморке парней испуганно дёрнуться.
Спешно похватав оружие, они выскочили за дверь и, торопливо поправляя сбившиеся бушлаты, вытянулись в струнку.
– Дежурный Ковальчук по вашему приказанию прибыл! – доложил первый.
И так далее, все по одному, четверо парней отчеканили речитативом. Капитан слушал, кивал, а сам провожал взглядом метнувшуюся в распахнутые двери тень, запечатывая в душе каждый изгиб хрупкой фигурки.
Ещё чуть-чуть, и он навсегда потеряет из виду родной силуэт, но зато Максим будет свободен. Будет жить и, может быть, вспоминать иногда своего старого батю. Плотно сжатых губ коснулась улыбка.
Рыжий Ковальчук беспокойно всмотрелся в лицо командира и без задней мысли проследил его взгляд.
– А ну, стоять! – Михалыч вздрогнул и вывалился из размышлений в тот самый момент, когда дежурный уже лихорадочно вскидывал автомат.
– Нет! – из груди вырвался крик и, ни минуты не сомневаясь, отец заслонил грудью исчезающую в тайге спину сына.
Сухая очередь слилась с отчаянным криком, резанула слух, и голова взорвалась резкой болью. Срубленным кедром рухнул Михалыч на землю лицом к настежь распахнутым сквозным дверям КПП, и сквозь алый горячий туман в угасающем мире ему мерещилась благодарная улыбка спасённого сына. Уголок губ капитана судорожно дёрнулся, и наступила тьма.
Глава 7
Беглеца тогда так и не поймали. Да и кому было ловить, когда четверо молодых солдатиков соляными столбами испуганно замерли над недвижимым телом своего командира, вместо того чтобы торопиться за помощью и докладывать старшему по званию о произошедшем ЧП.
Конечно, ребят наказали, но это было потом, а сейчас…
Максим, услышав выстрел, резко остановился. В душе его боролись два противоречивых желания: вернуться и помочь отцу или бежать что есть сил в надежде уйти от погони. Победило второе. Отец не какой-то там рядовой и сумеет сам постоять за себя. Тем более выстрелов больше не слышно.
Нащупав за пазухой полиэтилен, Максим вытащил свёрток и посветил телефоном, только на это сейчас и годился кусок чёрного пластика. Свою симку он выбросил ещё в городе.
Что ещё ему сунул отец? Разорвав шелестящую плёнку, Максим уставился на знакомые, до боли раздирающие юную душу, строки лживой, продажной заметки. По иронии судьбы старый вояка именно в новый выпуск местной газеты «Таёжный искрень» и завернул все свои сбережения.
Толстая пачка новеньких хрустящих банкнот на ранящих сердце абзацах. Как безумный пялился беглец на прощальный подарок, а глаза щипали от слёз. Дрожащими пальцами он бережно завернул купюры обратно и медленно спрятал за пазуху. Только тогда Максим понял, что всё это время он не дышал.
И тут парня накрыло. Неподъёмным грузом на плечи легло осознание произошедшего. Чувства вины, опустошения и потери с чудовищной силой пригнули к земле. Сжали и придавили, скрючили и скрутили все мышцы, жилы и суставы. Дикий крик сумасшедшей боли исторгла горящая грудь. Срывая саднящее горло, кричал Максим, пока не закончился воздух, и даже тогда он продолжил тихо скулить, свернувшись жалким калачиком на колючей перине холодной безразличной хвои.
***
Как ни странно, но Михалыч смог выкарабкаться, правда, всё же не без последствий. Злополучная очередь прошла по касательной, лишь незначительно поразив мозг и частично лишив памяти государственного преступника. Однако за заслуги перед отечеством и безупречную долгую службу под трибунал его не отдали, а просто по-тихому вышвырнули вон, обеспечив, опять-таки, неплохой пенсией.
Своего непутёвого сына старый вояка позабыл напрочь, как и те жуткие события, приведшие его на больничную койку.
Лежа беспомощным овощем на застиранных простынях, он неожиданно обзавёлся друзьями.
Чернобровый амбал Петро и щупленький Сява от нелёгкой житухи подрабатывали тут санитарами. Они-то и помогли выкарабкаться Михалычу из нахлынувшей вместе с потерей памяти унылой тоски.
Семьи у него не осталось, армия отказалась. Лишь единственный раз тучный генерал с бегающими глазками посетил пациента. А как выяснил анамнез безумной выходки бравого капитана, бесследно исчез без объяснения причин. Что взять с седого, поникшего старика, не помнящего даже своё имя?
Так и оказался потомственный военный и заботливый отец на обочине жизни в уютной компании здоровенного детины Петро и вертлявого, тщедушного Сявы.
Тем не менее, нет-нет, да и защемит усталое сердце рано одряхлевшего мужика при взгляде на КПП. Будто бы что-то зовёт его, манит в большой неизвестный мир за кордоном. Будто бы кто-то ждёт его там, в переплетении тысяч дорог, помнит и словно скучает.
В такие моменты душа Михалыча наполнялась меланхолией и апатией. Но долго хандрить ему не давали, вытягивая буквально за уши из депрессивного состояния.
Жизнь, конечно, не искрилась яркими красками, но всё же была довольно-таки сносной до тех самых пор, пока внезапно у Сявы не остановилось пропитое сердце…
Часть 3
12 лет назад
Максим бежал сквозь тайгу, изредка подсвечивая телефоном себе под ноги. Мысли об отце не давали ему покоя. Как он там? Сумел ли избежать наказания? Справился ли?
Под ногами хлюпнуло раз, другой, третий, и беглец в ужасе замер. Только сейчас Максим осознал, что сбился с пути и совсем не имел понятия, куда привело его бездумное бегство.
Телефон выскользнул из вспотевшей ладони и упал на землю. Лихорадочно зашарив вокруг себя, Максим нашел его и дрожащими пальцами надавил кнопки.
Экран вспыхнул, скупо выхватывая из густой темноты пышный багульник.
Значок батареи предательски замигал, и у парня защемило в груди.
Как же так? Он же заряжал его буквально перед выходом. Что за непруха такая?
Под ногой снова чавкнуло, и, будто по команде, заголосили лягушки.
– Боже! – облизав ставшие сухими и шершавыми губы, парень стянул с головы шапку и прижал её к взмокшему лицу.
Несмотря на холодную ночь, Максима прошиб пот.
За всю свою жизнь в ненавистном городе он столько наслушался баек об уральских гиблых местах, непроходимых топях, болотных наваждениях, что теперь у взрослого парня сводило скулы от кислого привкуса первобытного страха.
Вот тебе раз, ни с того ни с сего угораздило же его самому оказаться посреди этой пыхтящей, зловонной мерзости. Хорошо ещё, что апрельские ночи не кишат мелким гнусом, а то бы вообще… Врагу не пожелаешь.
Напялив вязаную шапочку обратно на стриженый затылок, он ещё раз посветил вокруг, внимательно приглядываясь к очертаниям скудного пейзажа.
Глаза жгло от напряжения, но, кроме обширной поляны с редким багульником, ничего интересного он не увидел.
Когда густую тайгу успело сменить болото, Максим не заметил и теперь искренне удивлялся, глядя назад, где, кроме чахлых голых веток, торчавших из гнилостной жижи, и болотных жиреющих кустиков, не было ничего.
– Мистика, не иначе, – прохрипел он и сам испугался своего голоса.
Недалеко шумно захлопала крыльями птица. Максим испуганно вздрогнул и невольно шагнул в сторону.
Нога тут же по колено провалилась в трясину. Не удержав равновесия, парень упал навзничь, увязая руками в ледяной воде. Прикусив до крови губу, он кое-как поднялся, поднатужился, но вырвать ногу из цепких оков топи не смог, лишь сильнее увяз. Воя раненым зверем, Максим задёргался, затрепыхался в кисельном зловонии, отчаянно пытаясь освободиться, тщетно нащупывая второй ногой мало-мальски твёрдую землю. Бессильные слёзы текли по щекам, капали с подбородка в бурлящее варево, а жадная трясина всё плотнее стискивала добычу, всё глубже утягивала в безмолвную бездну. Вот и вторая нога, соскользнув, провалилась вслед за первой. Сорвав с головы шапку, Максим яростно закричал, молотя кулаками по вздувающимся пузырям. Но тем хоть бы хны. Радужным жемчугом всплывали они над болотом и радостно лопались под сведёнными судорогой пальцами. Брызги орошали искажённое от ужаса лицо обречённой жертвы. И Максим надрывно вопил, срывая глотку. Вытаращив в панике глаза, он лихорадочно рвал на себе короткие волоски. Казалось, вот-вот и пальцы крепко уцепятся, дёрнут и, словно Мюнхгаузена, спасут его из проклятой пучины. Но это не сказка, и Максим не барон, а ледяная жижа всё выше ползла вверх по окоченевшему телу. Вот уже куртка болоньевым пузырём надулась вокруг тщедушной груди, а руки бессмысленно зацарапали ткань, загоняя ту в вязкую глотку болота. Бессильно крича, он скалил зубы в гримасе отчаяния, проклиная свою роковую беспечность.
С отчаянной безысходностью Максим вдруг осознал, что это конец!
Стоило ли так неистово биться за правду, чтобы окончить свою жизнь вот так?
Да, понял он, стоило! Лучше умереть с чистой душой, чем дальше жить с ложью.
Внезапно он перестал дёргаться в попытках спастись, на него снизошло озарение. Это расплата. Да-да! Расплата за то, что случилось в подвале. За всех тех несчастных, что молили о помощи и в ужасе падали замертво у его ног. За то, что, стремясь спасти свою шкуру, он бросил в опасности батю.
Скрюченными негнущимися пальцами Максим судорожно подтянул к себе куртку и нащупал в кармане полиэтиленовый свёрток. Последний подарок отца незримыми волнами тепла согревал сердце, и, стиснув его в отчаянном порыве, Максим порывисто вздохнул. Глаза вновь наполнились влагой, но он закусил онемевшие губы и с силой зажмурился.
Тело его словно застыло, одеревенело в вонючей грязи. Ног он уже и вовсе не чувствовал. Холодные тиски сжали рёбра, обхватили шею. Ледяная вода залила уши. Максим вскинул руки и задрал голову, чтобы лицо как можно дольше оставалось на поверхности. Его пустой взгляд упал на луну, такую огромную, почти круглую, но неумолимая топь, жадно чавкая, добралась и до глаз. Опустошённая, обречённая душа парня сжалась и приготовилась к неминуемой смерти. В последний раз втянув носом зловонный, но сейчас такой желанный воздух, Максим ощутил краем сознания, как вязкое месиво хлынуло в нос. Темнота. Шум и клёкот в забитых ушах.
Хоть разум и понимал, что это конец, тело подчинялось рефлексам. Конвульсивно задёргавшись, оно забилось в прочных оковах, топь забурлила, заходила ходуном, но отпускать свою добычу не спешила.
Лёгкие загорелись, невыносимо захотелось вздохнуть, открыть слипшиеся веки, закричать склеенным ртом! Перед мысленным взором вдруг возник давно позабытый образ умершей матери. Её бледное лицо сияло девственной красотой. Синие, как безбрежное небо, глаза смотрели ему в самую душу, печально и жалостливо.
– Что же ты, сыночек, бросил папку своего? Али не ведаешь, что государство ваше с предателями делает? Мал ты ещё да глуп, Максимушка. Рано ты одной ногой на Калинов мост ступил да вторую за ней тянешь. Не время ещё, сыночек, не время…
Во все глаза смотрел Максим на родительницу, а разум его поглощала голодная тьма.
Он уже не осознавал себя, когда чьи-то крепкие руки обхватили его торчащие из трясины запястья и с силой рванули вверх, вырывая из недовольной чавкающей глотки уже проглоченную добычу.
Глава 8
Сознание возвращалось медленно. Оно то всплывало из небытия, выхватывая обрывки чужих фраз, то вновь уплывало за горизонт событий. Сломленный разум и вовсе закрылся в спасительной скорлупе, не желая воспринимать мучительную реальность. Тем не менее, в один прекрасный момент всё же глаза его распахнулись.
Яркий свет ослепил до головной боли. Максим застонал и зажмурился.
Во рту было сухо, чувствовался тошнотворный привкус гнили. Желудок конвульсивно дёрнулся и изверг из себя горькую желчь. Горло вспыхнуло саднящей болью. Знать уж не раз его выворачивало наизнанку, хоть он этого и не помнил.
Спасительное забытьё медленно, но верно отступало, возвращая измученного парнишку в жестокий мир безумия.
– Смотри-ка, бать, наш водяной очухался! – резанул по ушам радостный возглас. И тут же тело его легонько двинули.
– Да не крути ты его, окаянная! Чай, не захлебнётся ужо, – проскрипел старческий бас.
– Почём знать. Вон из него по сей час течёт, – обиженно пискнула девчонка.
– Утякло уж всё, а енто так, трохи.
– Так он и трохами могёт…
– Уймись, егоза! Жив твой топляк! – сурово гаркнул папаша, и девчонка притихла.
– Где я? – едва шевеля сухими губами, просипел Максим.
– В Гатчине ты, в нашей хате. Я хваталки твои заприметила, да батька вытянул.
– Спа… – начал было парнишка, да сознание его решило иначе. Подхватило, закружило и унесло в приятное забытьё.
***
Следующее пробуждение было столь же внезапным. Вокруг стояла звенящая тишина, ни звука, ни шороха, лишь тяжёлое дыхание с натужным сипом рвалось из груди. Распахнув глаза, Максим долго таращил их, но так ничего и не увидел. Густая тьма ворочалась и дышала, давила на уши, вызывала мурашки на липкой от холодного пота коже.
– Пить… – Сухие губы треснули, и из крошечных ранок выступила сукровица. – Пить, – повторил он, медленно проваливаясь в бездонную хмарь.
– Сейчас, сейчас. – Губ коснулась прохладная влага, и рассудок облегчённо померк.
Сколько раз порывался он к жизни, того сам Бог не ведает, во всяком случае, Максим не считал. Но вот пришёл час, когда сознание его прояснилось окончательно.
В хате было тихо. Подняв слабые веки, Максим уставился на низенький потолок, а точнее, на серебряный шар, заменяющий в горнице лампочку. Хотя он больше походил на ёлочную игрушку, сомнения у парня всё-таки были. Ну зачем вешать на потолок новогоднее украшение? Причём не гирлянду, а шар? Странно всё.
Жутко хотелось пить, и, превозмогая головокружение, Максим опасливо приподнялся.
Хозяев нигде не было видно.
Комнатушка оказалась очень маленькой, скромно обставленной. Лишь две лавки у срубленных стен и, видимо, стол, на котором он и лежал. Ни кроватей, ни стульев, ни окон. Странный домишко. Само помещение было узким и вытянутым, а заканчивалось в тупичке глухой дверью.
Где ж искать воду…
Тихо скрипнула половица, и парень испуганно дёрнулся. Растерянно обернулся и утонул в озорной синеве чужих глаз.
Глупо хлопая ресницами, Максим пытался понять, где же минуту назад скрывалась девчонка. Да тут просто негде спрятаться. Не под лавкой же, в самом деле?
– Чего уставился? – пискнула та, сверкая глазищами. – Али боишься меня?
– Ещё чего удумала. С чего это мне бояться какую-то пигалицу? – выпрямив спину, расхорохорился парень.
– А с того, что у тебя по лику страх плещется, да по всей хате летает. Не боись, водяной, не кусаюсь я, – и, откинув за спину длинную косу, заговорщически прошептала: – Только если попросишь.
И, приблизив точёное личико ближе к Максиму, громко клацнула жемчужными зубками.
От неожиданности тот отшатнулся и неловко грохнулся на пол. Хитрая лиса залилась громким смехом.
Дверь тихонько скрипнула, и в горницу молодецким шагом ступил мужик. Могучий, широкоплечий медведь, весь белый, как лунь, и девчонка такая же. Голубые глаза хозяина походили на хитрые щелки, а белёсые усы забавно топорщились над доброй улыбкой.
– А ну, егоза, принеси ключевой гостю да поторапливайся.
Недовольно зыркнув на мужика, девица капризно фыркнула, махнула подолом цветастого сарафана и с гордо вскинутым носом скрылась за дверью.
Присев на лавку напротив Максима, хозяин хмыкнул:
– Вот плутовка. Дочь моя, – пояснил он, поймав удивленный взгляд гостя. – Ещё и девятнадцати нет, а уже туда же… Хвостом вертеть…
– Спасибо вам, – поперхнулся Максим и закашлялся. Сухое горло нещадно саднило. – Если бы не вы…
– Ну, будет тебе, будет, – отмахнулся мужик. – Знать не время тебе ещё за Калинов мост. Ну а мы завсегда тут. Нет нам ходу с болот – Мужик запустил широкую лапищу в белые космы. Взгляд его погрустнел, лик осунулся.
– А чего так?
– Да вот так. Есть причина. Тебе, соколик, пока не понять.
Дверь распахнулась, и в горницу влетела девчонка. Щёки её раскраснелись, губы пунцовыми розами расцвели. Кружку она белыми рученьками Максиму протягивает, да сама в глаза ему смотрит. Длиннющие ресницы, словно крылья бабочки-альбиноса, тихонько подрагивают, силясь сдержаться и не вспорхнуть. Максим смотрит, и взгляд отвести нету мочи. Что за диво такое дивное?
– Оставайся у нас, водяной, почто тебя на ту сторону тянет?
– Цыц, девка! – рявкнул мужик, оттаскивая её от Максима. – Ужель не знаешь, раз не сам к нам пришёл, знамо не время ещё.
