Улана Зорина
Дар чужих Богов
Набатом сердце в горле бьётся ,
Стисни зубы и держись..
Под натиском Чужих крадётся
В наш мир, янтарная НеЖизнь..
Октябрь 1943 г.
От криков и бабьего воя у него уже сводило челюсти, звенело в ушах. Желваки тугими узлами ходили по тщательно выбритым скулам, натягивая и без того бледную кожу. В голубых водянистых глазах, казалось, поселилась печаль. Ему ой как надоела эта война. Гораздо с большим удовольствием он сейчас бы стрелял в лесу родного поместья пестрых куропаток, а не босоногих крестьян.
Сжав губы в тонкую линию, Курт снял фуражку и утёр ладонью потный лоб. Хоть на дворе и праздновал бал глубокий студёный октябрь, от пылающих всюду изб было нечем дышать. Пот стекал по лицу, оставляя влажные дорожки на овеянной пеплом коже. Пока отряд стоял с оружием на изготовке, двое солдат торопливо закрывали тяжёлую амбарную дверь. А внутри бесновалась толпа. Выли женщины, кричали дети, ругались и материли захватчиков старики.
И вот, когда массивный засов с натужным лязгом готов уже был навсегда перечеркнуть сотни жизней. Из узкой щели вывалился малыш. Рука Курта дёрнулась, но сердце молодого офицера предательски ёкнуло.
– Не стрелять! – рявкнул он так вовремя замешкавшимся солдатам. – Подайте его мне…
Мальчонка двух годочков отроду с зарёванным грязным личиком был грубо вздёрнут под мышки. Курт поморщился от густого амбре (пацан, видно, обгадился) и пристально вгляделся в ребёнка. Малыш испуганно замер, выпятив нижнюю губу и готовый вот-вот разреветься. Нахмурив брови, офицер долго осматривал вражеское семя и что-то прикидывал в уме. А вокруг творилась адская вакханалия. Окружив пылающий амбар, солдаты безжалостно добивали штыками сумевших выбраться из огня людей и швыряли обратно в голодное жаркое чрево бездыханные, а то и ещё вздрагивающие тела.
Не обращая никакого внимание на творящийся ужас, Курт приоткрыл рот ребёнку, осмотрев редкие зубы, потрепал чумазую щёку и по-хозяйски взъерошил светловолосую макушку. В распахнутых голубых глазёнках мальчика отражалось неистовство пламени, окрашивая яркую радужку в оранжевые тона. Малыш всхлипнул. Забрав дитя у солдата, Курт поднял над головой тщедушное тельце и повернулся к своим.
– На штыки его? – услужливо обронил рядовой.
Курт окинул подчинённого досадливым взглядом и покачал головой:
– Узрите, перед вами будущий герой великого Вермахта! Нарекаю тебя Гансом, дитя. – и уже тише добавил: – Но чем не истинный ариец? Накормить, привести в порядок. Заберём мальчишку с собой.
И уже совсем едва слышно буркнул себе под нос, передавая ребёнка обратно:
– Это Судьба.
Утерев со лба пот, офицер мельком взглянул на горящие останки села и, втаптывая в землю кровь высокими сапогами, пошёл прочь.
Одёрнув пальто и поправив ремень, Курт поморщился. Впереди раскинулась вечнозелёная Уральская тайга, край лесов, болот и чёртовой кучи раскиданных по ней деревень, которые ему предстоит уничтожить. Этот русский медвежий угол пугал немецкого офицера и притягивал одновременно. Сколько пугающих историй, переходящих из уст в уста несмышлёных солдат, он пресекал. Сколько легенд и беспочвенных слухов. А теперь он и сам здесь, заброшенный самолётом в глухую тайгу во главе тщательно подготовленной диверсионной группы.
По приказу Великого Фюрера они должны были как можно тщательней очистить леса. Подготовить почву для важной миссии, назначенной на февраль. Чем провинился он перед лидером? Чем не угодили вождю все члены группы, Курт не понимал, но подозревал, что это дорога в один конец. И сейчас, уничтожив очередную притаившуюся деревеньку, он почувствовал, что душу его будто накрыло гранитной плитой. Придавив и опустошив окончательно. Однако светлая мысль о спасённой крохотной жизни всё же согревала очерствевшее сердце немецкого офицера. И пусть от его руки пали сотни невинных людей, белобрысый мальчишка с наивными голубыми озёрами в глазах ещё поживёт. Долго ли, кто знает…
Лицо перекосила гримаса отчаяния. Как бы он хотел оказаться сейчас в своём старом поместье. Среди высоких дубов и цветущих пахучих лугов, в объятиях славной синеглазой, как этот русский мальчишка, Гретхен. Однако судьба распорядилась иначе.
Курт не понимал, чем, но этот ребёнок напомнил ему её. Такую же светловолосую, бледнокожую, почти прозрачную юную леди. Как хотелось ему быть сейчас с ней. Вместо того, чтобы месить грязь в опостылевшей русской глуши, вымораживающей до костей лютыми ветрами. А ведь ещё не зима даже.
***
Рвано раскачивались на ветру голые ветви деревьев, тонкие, чёрные, будто гниющие руки мертвецов неотмоленых. Хмурился капитан, жмурился от мутной хмари, но упрямо шагал вперёд. Лишь изредка вскидывая вверх руку обтянутую перчаткой, чтобы присечь вольные шепотки и прислушаться к лесу. А тайга жила своей жизнью. Немилосердно зудел перед лицом мелкий гнус, заунывно токал в высоких кронах, глухарь, шелестели в кустах упитанные тетерева. Богата тайга живностью. Даже, и в это суровое время она не умерила своей щедрости. Совсем рядом качнулась ветка и взвился вверх по стволу красный хохолок в чёрном мундире. "Торопится пичуга, нервничает" – усмехнулся про себя Курт и бросил быстрый взгляд на ковыляющего рядом мальчонку. Тот нелепо закутанный чем пришлось, в пуховом платке, да растоптанных ботах, неуклюже шаркал слабыми ножками по упругому мху, да сырой хляби, то и дело поскальзываясь. – Эх,– хекнул немец и подхватив того на руки, недобро глянул вокруг. Но никто даже бровью и не повёл, услужливо отводя взоры. Что думали его солдаты, Курту было не важно, главное, чтобы помалкивали и держали свои руки на автоматах.
