Уильям Хьёртсберг
Сердце Ангела. Преисподняя Ангела
Глава 26
Епифания и Маргарет вышли из дома вместе и прошли еще квартал по направлению к Пятьдесят седьмой улице. Я двигался по другой стороне, держась на одном уровне с ними. На углу Маргарет с чувством поцеловала Епифанию в щеку: ни дать, ни взять старая дева с любимой племянницей.
Дождавшись зеленого света, Епифания перешла на мою сторону. Маргарет Крузмарк отчаянно махала рукой проезжающим такси.
Заметив новенькую машину с шашечками на борту и огоньком на крыше, я остановил ее и запрыгнул внутрь, прежде чем Епифания заметила меня.
– Куда едем? – спросил щекастый водитель, опуская флажок.
– Хочешь два бакса сверх счетчика?
– А что надо?
– На хвост кой-кому сесть. Остановись-ка вон у «Русского кафе».
Водитель притормозил у входа и обернулся ко мне. Я открыл бумажник и мельком показал ему значок.
– Видишь дамочку в твидовом пальто? Вон в такси садится у Карнеги-холл. Надо за ней проследить.
– Сделаем.
На перекрестке с Пятьдесят седьмой такси с Маргарет Крузмарк развернулось и поехало в обратную сторону. Мой водитель, чуть повременив, повторил тот же маневр. Такси свернуло на Седьмую и двинулось к центру города. Мы держались на расстоянии в полквартала, чтобы не вызывать подозрений.
Щекастый перехватил мой взгляд в зеркале заднего вида:
– Так что, пятерка сверху будет?
– Будет, если не погоришь.
– Да вроде не первый день за рулем.
Мы добрались по Седьмой до Таймс-сквер, проехали мимо моей конторы и вслед за такси свернули на Сорок вторую. Виртуозно ныряя между машинами, мой водитель держался близко, но не чересчур. Потом чуть прибавил, чтобы проскочить на зеленый на Пятой авеню, иначе мы бы их потеряли.
Между Пятой и Центральным вокзалом была такая пробка, что машины еле ползли.
– Видел бы ты, что тут вчера творилось, – заметил водитель. – Они тут парад устроили в честь Дня святого Патрика, так весь вечер не протолкнуться было.
Такси перед нами снова свернуло в сторону жилых кварталов на углу Лексингтон-авеню и остановилось напротив Крайслер-билдинг. Загорелся огонек на крыше. Маргарет Крузмарк собиралась выходить.
– Давай здесь, – сказал я водителю.
Щекастый притормозил у Ченин-билдинг. Счетчик показывал доллар с половиной. Я дал щекастому семь бумажек.
– Сдачу оставь себе.
Хоть он и вымогатель, но деньги заработал честно.
Я перешел Лексингтон-авеню. Второе такси уже уехало, и Маргарет нигде не было видно. Ну и бог с ней. Ясно было, куда она пошла. Я толкнул вращающуюся дверь и оказался в холле из хрома и мрамора с великим множеством углов. Если верить перечню контор, то «Морские перевозки Крузмарка» располагались на сорок пятом этаже.
Всю дорогу я намеревался поговорить с Мэгги и ее папашей начистоту, но когда поднялся наверх, то вдруг передумал. Рановато еще пожинать плоды: уцепиться как следует пока не за что.
Итак, дочка узнала, что я ищу Джонни Фаворита, и побежала к папочке. Очевидно, разговорчик будет интересный, иначе она бы ему просто позвонила. Я как раз прикидывал, сколько бы я заплатил за возможность поприсутствовать на семейном совете, когда на глаза мне попался мойщик окон, направляющийся к месту службы.
Это был лысый дядя лет сорока с вдавленным носом удалившегося на покой боксера. Он веселенькой походочкой шел по сияющему коридору и, фальшивя на полтона, насвистывал «Воларе». Помнится, прошлым летом все с ума сходили от этой песенки. На нем был грязный зеленый комбинезон, а его страховочная сбруя болталась сзади, как отстегнутые подтяжки.
– Эй, друг, есть минутка?
Он оборвал мелодию на полуноте и повернулся ко мне. Губы его были все еще сложены трубочкой, словно в ожидании поцелуя.
– Знаешь, кто нарисован на полусотенной бумажке? Спорим, что нет?
– Чего это? Передача «Скрытой камерой», что ли?
– Никаких камер. Я тебе говорю: спорим, ты не знаешь, кто нарисован на полусотенной?
– Вот пристал. Ну Джефферсон нарисован.
– А вот и нет.
– Ну и пес с ним. Что тебе надо-то?
Я достал из бумажника сложенную полусотенную бумажку (я всегда ношу с собой пятьдесят долларов на случай дачи взятки или других непредвиденных обстоятельств) и показал ему так, чтобы была видна цифра.
– Да так. Я думал, может, ты захочешь сам узнать, чей там портрет.
Дядя прокашлялся и мигнул.
– Ты что, псих?
– Ты сколько получаешь? Да говори уж, не государственная тайна…
– В час четыре с полтиной: профсоюз расстарался.
– Так. А хочешь без профсоюза десять раз по столько?
– И что ж я должен сделать за такие бабки?
– Ничего. Дашь мне напрокат свой комбинезон, а сам пойдешь прогуляешься, выпьешь пивка.
Мой собеседник потер лысину, хотя в дальнейшей полировке нужды не было.
– Ты псих, да? – В голосе его звучало неподдельное восхищение.
– Тебе-то что за печаль, псих я или кто? Давай мне свои обноски и помалкивай. Я тебе полсотни даю за то, чтобы ты час ничего не делал. Что тебе еще-то надо?
– Ничего. Договорились. Как говорится, дают – бери…
– Ну вот и молодец.
Мойщик мотнул головой, мол, пошли, и отвел меня в конец коридора, где возле пожарного выхода была узкая дверь в чулан.
– Потом оставишь все здесь, понял?
Он отстегнул сбрую и вылез из грязного комбинезона.
– На, держи.
Я повесил пальто и пиджак на ручку швабры. Комбинезон был жесткий и попахивал аммиаком, как пижама после оргии.
– Только галстук сними, а то у нас одни кандидаты перед выборами так наряжаются.
Я сунул галстук в карман пальто и попросил показать, как действовать со сбруей. Выходило довольно просто.
– А ты часом не наружу собрался? – поинтересовался мойщик.
– С ума сошел! Я над знакомой хочу подшутить. Она тут на этаже в приемной работает.
– Бога ради. Только тряпье потом в чулан забрось.
Я сунул сложенные полсотни ему в карман:
– Ну все, иди. Примите там по маленькой с Улиссом Симпсоном Грантом.
По дядиной физиономии я понял, что это имя ничего ему не говорит.
– На портрет посмотри.
– А-а.
Насвистывая, он неспешно удалился.
Я сунул дипломат под бетонную раковину, предварительно достав из него «Смит-Вессон». Хорошая модель: ствол всего пять сантиметров и без курка, станешь доставать – ни за что не зацепится. А то еще был случай: я его вынуть не успел, пришлось через карман стрелять. Пиджак, естественно, с концами, но уж лучше дырявый, чем без спины, как на покойников надевают.
Я переложил микрофон в другой карман и сунул свой миниатюрный пятизарядник в комбинезон. Затем, вооружившись ведром и щеткой, я направил свои стопы к внушительной стеклянно-бронзовой двери, отделявшей «Морские перевозки» от остального мира.
Глава 27
В приемной лежали ковры, вдоль стен стояли модели танкеров в стеклянных витринах и висели гравюры, изображающие клипера. Дама за конторкой посмотрела сквозь меня. Я подмигнул ей, но она отвернулась от меня в своем крутящемся кресле. Двери из матового стекла, ведущие в святая святых, вместо ручек были украшены бронзовыми якорями. Напевая песенку про сундук мертвеца, я толкнул их и вошел внутрь.
Предо мной простирался длинный коридор с кабинетами по обе стороны. Покачивая ведром, я разбитной походочкой двинулся вперед, попутно читая таблички на дверях, но имена все были не те.
В конце коридора была большая комната, где, словно механические секретарши, стрекотали два телетайпа. У одной стены стоял большой деревянный штурвал, а по другим висели все те же клипера. Возле стеклянного столика, пестревшего журналами, стояли удобные кресла, а за конторкой в форме буквы L восседала бойкая блондиночка, вскрывавшая конверты. Тут же была дверь из полированного черного дерева. Резные бронзовые литеры, прибитые на уровне глаз, гласили: Итан Крузмарк.
Блондинка подняла глаза, улыбнулась мне и с мушкетерской лихостью пронзила конверт ножом для бумаг. Перед ней высилась полуметровая стопка деловых писем. Мои надежды уединиться под дверью с микрофончиком, можно сказать, вылетели в окно – метафора довольно опасная, учитывая грядущие события.
Блондинка, занятая своим несложным делом, не обращала на меня никакого внимания. Я пристегнул ведро к поясу моей сбруи, открыл вертикальное окно и зажмурился. У меня вдруг застучали зубы, и, увы, неожиданно нахлынувший холод был тут ни при чем.
– Скорей, пожалуйста, а то мне все сдует! – крикнула секретарша.
Вцепившись в подоконник, я подлез под нижнюю раму и уселся спиной к улице, свесив ноги внутрь. Затем пристегнул ремень сбруи к внешней раме. От блондинки в спасительных пределах приемной меня отделяло лишь тонкое стекло, но мне казалось, что до нее теперь миль сто. Я перехватил руки и пристегнул второй ремень.
Теперь нужно было встать. На это ушло все мое мужество. Я попробовал было думать о войне, о своих приятелях-десантниках: у иных бывало по триста прыжков и ни одной царапины… Увы, все это мне ничуть не помогло, а мысли о парашютах повергли в еще больший ужас.
На карнизе едва хватало места, чтобы стоять на цыпочках. Я закрыл окно, и порывы ветра заглушили успокоительное потрескивание телетайпов. Я приказал себе не смотреть вниз и тут же посмотрел.
На дне раскинувшегося внизу темного каньона Сорок второй улицы, ползали муравьишки-пешеходы и железные жуки автомобилей. К востоку, за коричневым в вертикальную белую полосу зданием редакции «Дейли ньюс» и блестящей зеленой глыбиной Секретариата ООН, по реке пыхтел крошечный буксир, а за ним в серебряной полосе пены тянулась череда барж.
Резкий ледяной ветер хлестал меня по лицу, по рукам, он трепал широкие отвороты моих брюк, и те хлопали как паруса. Ветер хотел сорвать меня с фасада и потащить за собой над крышами, мимо кружащих голубиных стай и пышущих паром труб. От холода и страха у меня дрожали ноги. Суставы побелели от напряжения. Если даже ветру не удастся отодрать меня от окна, участь моя решена все равно: как всякое вибрирующее тело, я, в конце концов, сам съеду с немилосердно узкой поверхности подоконника… Господи! Я тут погибаю, а секретарша сидит себе и вскрывает конверты как ни в чем не бывало! Она и думать-то обо мне забыла.
Мне вдруг стало дико смешно: Гарри Ангел, человек-муха! В памяти всплыли цирковой шпрехшталмейстер, громовое «алле», какие-то «небесные ангелы». Я рассмеялся в голос. Слегка подавшись назад, я с радостью убедился, что сбруя держит меня. Значит, не так уж все и плохо. В конце концов, мойщики каждый день так висят – и ничего.
Я чувствовал себя альпинистом, совершающим свое первое восхождение. На высоте нескольких этажей надо мной на углах химерами лепились архитектурные выступы. Еще выше игла из нержавеющей стали, венчающая здание, блестела на солнце, как непокоренная вершина.
Пора. Я отстегнул правый ремень и прицепил его к тому же кольцу, что и левый. Потом, по шажочку продвигаясь вдоль карниза, отстегнул левый и вслепую протянул руку к соседнему окну. Пошарив по кирпичному простенку, я нащупал кольцо на соседней раме и пристегнул ремень.
Теперь я был прицеплен к обоим окнам. Так. Теперь шаг левой – отстегнуть – пристегнуть – шаг правой. Все. Есть.
Мои перемещения заняли пару секунд, не больше, но мне показалось, что прошло лет десять.
Пристегивая левый ремень, я заглянул внутрь. Моему взору предстал кабинет Итана Крузмарка. Это была большая угловая комната. На моей стороне было еще два окна, три других выходили на Лексингтон-авеню. Рабочий стол с непомерной овальной столешницей из цельной глыбы пентелийского мрамора был абсолютно пуст, если не считать начальнического телефона о шести кнопках и бронзовой статуэтки, изображающей Нептуна, простершего трезубец над волнами. Бар в нише неподалеку от входной двери сиял хрусталем. На стенах висели картины французских импрессионистов. Сразу видно кабинет босса: никаких тебе дохлых клиперов.
Отец и дочь сидели на длинной бежевой кушетке у дальней стены. На низком мраморном столике поблескивали два коньячных бокала. Крузмарк был похож на свой портрет: краснорожий стареющий пират с аккуратно расчесанной пышной серебряной шевелюрой. На мой взгляд, он смахивал скорей на капитана Флинта, чем на Кларка Гейбла.
Маргарет сменила мрачную черную хламиду на крестьянскую блузку и баварскую вышитую юбку с корсетом, но кулончик-звездочку оставила.
Я вынул микрофон, завернул его в большую тряпку и сделал вид, что вытираю стекло. Когда отец или дочь взглядывали на меня, я принимался возить перед лицом мыльной губкой.
Голоса в наушнике звучали так ясно и четко, словно я сам сидел на кушетке рядом с говорящими.
– …и он знал дату рождения Джонатана? – спросил Крузмарк.
Маргарет нервно теребила кулончик.
– Да, он все точно назвал.
– Ну это, в общем, нетрудно узнать. Ты уверена, что он детектив?
– Дочь Евангелины говорит, что да. Он приходил к ней и спрашивал про Джонатана. Для этого нужно что-то о нем знать.
– А врач из Покипси?
– С врачом все. Я звонила в лечебницу: он несколько дней назад покончил с собой.
– Теперь не узнаешь: говорили они или нет.
– Мне это все не нравится. Столько лет прошло… Ангел уже сейчас знает слишком много.
– Ангел?
– Да, Ангел. Такая фамилия. Слушай, пожалуйста, когда с тобой говорят!
– Я слушаю, Мэг, просто мне нужно все это переварить. – Крузмарк отхлебнул коньяка.
– Почему ты не хочешь от него избавиться?
– А что толку? Таких дешевых сыщиков как собак нерезаных. Дело не в Ангеле, а в тех, кто ему платит.
Маргарет обеими руками схватила отца за руку:
– Он же вернется! Ангел вернется за гороскопом.
– Так составь ему гороскоп.
– Уже составила. Там все, как у Джонатана, только место рождения другое. Я могла бы по памяти составить.
– Ну и хорошо. – Крузмарк осушил свой бокал. – Если он хоть что-то соображает, то к тому времени уже выяснит, что никакой сестры не существует. Поиграй с ним, потяни время. Ты же умная девочка. Если так не проболтается, брось ему что-нибудь в чай. Мало ли что можно сделать, чтобы человек разговорился. Нам нужно знать, кто его нанял. Пока мы не узнаем, кто за этим стоит, Ангела трогать нельзя.
Крузмарк поднялся на ноги.
– Мэг, меня ждут, важные встречи намечаются, так что если это все, то…
– Да, это все. – Маргарет встала и оправила юбку.
– Ну и славно. – Он приобнял ее за плечи. – А как только этот Ангел объявится, сразу звони мне. На Востоке я научился искусству убеждения. Посмотрим, на что я еще гожусь.
– Спасибо.
– Я тебя провожу. Чем займешься?
– Не знаю, думала сначала в «Сакс»[34] зайти, а потом…
Конец фразы пропал за тяжелой дверью черного дерева.
Я сунул микрофон вместе с тряпкой в карман комбинезона и попробовал окно: не заперто. Небольшое усилие, и оно открылось. Я отстегнул один ремень и перекинул дрожащие ноги через подоконник. Так, теперь второй, и вот уже я в относительной безопасности. Получается, что не зря я рисковал. Восточное искусство убеждения! После такого прогулка по стене кажется пикничком.
Я закрыл окно и огляделся. Очень хотелось тут порыться, но не было времени. На мраморном столике Маргарет оставила едва пригубленный бокал с бренди. Сюда-то уж точно ничего не подсыпали. Я вдохнул фруктовый аромат и отпил немного. Бархатное пламя разлилось у меня в горле. Я прикончил бокал тремя быстрыми глотками. Конечно, старый и дорогой коньяк заслуживал более уважительного обращения, но, увы, я спешил.
Глава 28
Выходя из кабинета, я громыхнул дверью, но секретарша едва взглянула на меня. Может, она привыкла, что мойщики окон запросто захаживают в кабинет к ее боссу. В длинном коридоре я повстречал самого Крузмарка. Он вышагивал, выпятив грудь так, словно его серый фланелевый костюм был увешан медалями. Проходя мимо меня, он недовольно хрюкнул. Очевидно, ожидал, что я паду ниц. Вместо этого я послал его куда подальше, но он со своих высот ничего не услышал. Как с гуся вода.
На обратном пути я послал смачный поцелуй вяленой вобле в приемной. В ответ она скорчила такую рожу, словно набрала полный рот червяков, зато два рекламных агента, поджидавшие своей очереди в одинаковых креслах стиля баухаус, по достоинству оценили мою эскападу.
Молниеносно переодевшись в чулане (Супермен умер бы от зависти, честное слово), я за недостатком времени распихал пистолет и микрофон по карманам пальто, сунул комбинезон с упряжью в побитое ведро и вышел на свет божий. Уже в лифте я вспомнил про галстук и кое-как, вслепую, завязал кривой узел.
Я вышел на улицу, огляделся, но Маргарет нигде не было. Она что-то говорила про «Сакс», наверно, взяла такси. Ну, может, еще передумает и поедет домой. Надо подождать.
Я пересек Лексингтон-авеню, через боковые двери вошел в здание Центрального вокзала, спустился по пандусу в Устричный бар[35] и заказал себе дюжину устриц. Мигом покончив с ними, я допил сок из раковин и спросил еще полдюжины. За этих я принялся уже основательно и с чувством. Двадцать минут спустя я отодвинул опустевшую тарелку и двинулся к телефону-автомату. У Маргарет Крузмарк никто не ответил. На десятом гудке я повесил трубку. Значит, она в «Саксе». Может, зайдет и еще в пару шикарных магазинов.
Поезд метро доставил мою нафаршированную устрицами тушку на станцию «Таймс-сквер», где я пересел на Бруклин-Манхэттенскую линию и поехал в центр, в сторону Пятьдесят седьмой улицы. На углу дома Маргарет была телефонная будка. Я позвонил и снова услышал долгие гудки. Проходя мимо дверей, я заметил, что в холле трое дожидаются лифта. Я прогулялся до угла Пятьдесят шестой и вернулся. На сей раз путь был свободен. Я сразу прошел на черную лестницу: лифтер мог узнать меня, а это не входило в мои планы.
Одиннадцатый этаж – пустяк, если вы готовитесь к марафону. Если же внутри у вас кувыркаются восемнадцать моллюсков, то это испытание не из легких. Поэтому я не стал торопиться и через каждые два-три этажа останавливался передохнуть под какофонию фортепьянных, скрипичных и прочих уроков.
К тому времени, как я добрался наконец до двери Маргарет Крузмарк, я все же изрядно запыхался и сердце мое стучало как взбесившийся метроном. Холл был пуст. Я открыл дипломат и натянул резиновые хирургические перчатки. Замок был стандартной конструкции. Я пару раз позвонил, потом достал свою связку дорогих вездеходов и принялся подбирать нужную серию.
Третья попытка увенчалась успехом. Я взял дипломат, вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Воздух был пропитан запахом эфира. Летучий и терпкий, он напомнил мне о больнице. Я достал револьвер и медленно двинулся вдоль стены. Не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что случилось что-то очень и очень скверное.
В тот день Маргарет Крузмарк все-таки не пошла в «Сакс».
Она лежала навзничь на низком кофейном столике в залитой солнцем гостиной среди пальм и прочей растительности. Кушетка, на которой мы недавно пили чай, была отодвинута к стене. Маргарет была распята посреди комнаты, словно на алтаре.
Из разорванного ворота ее крестьянской рубашки смотрели маленькие бледные груди. Картина была бы довольно приятная, если бы не рваная рана, разъявшая грудь до самой диафрагмы и до краев полная крови. Кровь ручейками стекала по ребрам, собиралась в лужицы на столе. По крайней мере, одно было хорошо: глаза Маргарет были закрыты.
Я убрал револьвер и кончиками пальцев тронул ей шею. Сквозь тонкие перчатки еще чувствовалась тающая теплота ее кожи. Лицо Маргарет было спокойно, почти как у спящей. Мне показалось даже, что на губах ее играет легкая улыбка.
Часы на каминной полке пробили пять.
Орудие убийства лежало тут же под столиком. Это был ацтекский жертвенный нож. Блестящее лезвие из вулканического стекла помутнело от засыхающей крови. Я не стал его трогать.
В комнате не было никаких следов борьбы. Нетрудно было представить себе, как все произошло.
Маргарет передумала идти в «Сакс» и вернулась домой. Убийца уже ждал ее в квартире. Когда она вошла, он – или она – подкрался к ней сзади и прижал к ее лицу марлю, смоченную эфиром. И Маргарет не успела ничего сделать: она потеряла сознание.
У двери валялся смятый молельный коврик – значит, ее тащили из прихожей в гостиную. Бережно, почти что нежно, убийца положил ее на стол и отодвинул всю мебель, чтобы расчистить место.
Я как следует осмотрелся, но как будто ничего не пропало. Все оккультные штучки на своих местах, кроме жертвенного ножа, но с ножом все ясно. Ни открытых ящиков, ни переворошенных платьев в шкафах. Никаких попыток инсценировать ограбление.
У высокого окна между филодендроном и дельфиниумом меня поджидала небольшая находка. В чаше, венчавшей бронзовый треножник в античном стиле, лежал блестящий, напитанный кровью мышечный ком размером с теннисный мяч. Собаки иногда притаскивают с улицы такие вот жуткие штуковины. Я долго смотрел на него и, наконец, понял. Нарядные сердечки в День святого Валентина навеки будут связаны у меня с этим воспоминанием. В чаше лежало сердце Маргарет Крузмарк.
Какая простая штука – человеческое сердце. День за днем и год за годом оно гоняет кровь по жилам, а потом приходит некто, вырывает его, и вуаля: кусок из собачьей миски. Все восемнадцать устриц разом ринулись на выход. Я поскорей отвернулся от затихшего моторчика Уэлслейской ведьмы.
Немного потыкавшись по углам, я обнаружил тряпку с эфиром в плетеной мусорной корзине в холле. Пусть лежит. Будет с чем поиграться деятелям из отдела убийств. Отвезут ее в лабораторию вместе с трупом, исследуют, накатают отчеты в трех экземплярах. Это все их работа, не моя.
В кухне ничего интересного не обнаружилось. Стандартный набор: поваренные книги, ложки-поварешки, полочка с приправами и полный холодильник остатков. Еще мусор в пакете, но и тут ничего такого: кофейная гуща да куриные кости.
А вот спальня – другое дело. Кровать не покрыта, мятые простыни испачканы спермой. У нашей ведьмы был, значит, знакомый колдун. Рядом, в маленькой ванной, я обнаружил пластиковую коробочку из-под диафрагмы. Если у Мэгги утром были гости, значит, она ее так и не вынула. Вот еще одна находка для полиции.
Настенная аптечка не могла вместить все пузырьки и пузыречки, и они разбежались по полкам, с двух сторон обрамлявшим зеркало над раковиной. Зубной порошок, взвесь магнезии, аспирин и другие лекарства пытались выпихнуть долой банки с вонючими зельями, украшенные этикетками с непонятными алхимическими значками. В жестяных коробочках-близнецах хранились ароматические травы. Я понюхал, но по запаху узнал только мяту.
На пачке салфеток лежал скалящийся череп. На тумбочке рядом с тампонами помещалась ступка с пестиком. На крышке бачка – обоюдоострый кинжал, модный журнал, щетка и четыре толстые свечи из черного воска.
За банкой крема для лица я обнаружил засушенную человеческую кисть. Почерневшая и сморщенная, как выброшенная перчатка, она оказалась такой легкой, что я от неожиданности едва не выронил ее. Тритоньего глаза я, правда, не нашел, хотя и искал.
В стене спальни был небольшой альков – что-то вроде кабинета. Шкаф, набитый гороскопами клиентов, ни о чем мне не говорил. Я проверил отделения с литерами «Л» и «Ф» – Либлинг и Фаворит, – но ничего не нашел. Тут же рядком стояли книги по колдовству и глобус. Книги подпирала запечатанная алебастровая урна размером с сигарную коробку. На крышке был вырезан трехглавый змей.
Я перелистал книги, надеясь найти какой-нибудь спрятанный листок, но там ничего не было. Роясь в путанице бумаг на столе, я заметил небольшую карточку с черным обрезом. Поверх пентаграммы в круге была нарисована козлиная голова. Внизу крупным затейливым шрифтом было напечатано: MISSA NIGER и еще что-то по-латыни. По нижнему краю шли цифры: III.XXII.MCMLIX. Дата, значит. Вербное воскресенье – это через четыре дня. Рядом лежал конверт с тем же символом, адресованный Маргарет Крузмарк. Я убрал в него карточку и сунул его в дипломат.
Бумаги на столе по большей части составляли астрономические расчеты. Еще было много недописанных гороскопов. Я просмотрел их без особого интереса и вдруг наткнулся на собственное имя. Вот подарочек для Стерна! Надо было сразу сжечь, но я, как дурак, сунул его в дипломат.
Гороскоп навел меня на мысль проверить настольный календарь, и вот пожалуйста: понедельник, шестнадцатое, Ан. Гар. 13:30. Я вырвал листок и положил в дипломат к остальным бумажкам. Сегодня у Маргарет была назначена встреча на полшестого. Мои часы немного спешили, но, в общем и целом, было где-то пять двадцать.
Уходя, я оставил дверь немного приоткрытой. «Кто-нибудь наткнется на тело и позвонит в полицию. Мне в эти дела лезть необязательно», – думал я. Как же! К тому моменту я увяз уже по самые уши.