Уилки Коллинз
Деньги миледи
Глава IV
Оставшись один в гостиной, Муди взглянул на незапечатанный конверт на столе.
Принимая во внимание ценность вложения, имел ли он право заклеить конверт в целях сохранности? Подумав об этом, Муди решил, что не имел права запечатывать письма. Леди Лидиард могла найти нужным сделать какие-нибудь изменения или прибавить постскриптум к написанному. Кроме этих соображений, было ли благоразумно поступать так, как будто дом леди Лидиард был отель, всегда отворенный для всякого входящего? Вещи, стоившие вдвое более пятисот фунтов, были разложены вокруг на столах и в незапертых шкафах. Без дальнейших рассуждений Муди удалился, чтобы велеть слуге подать мистеру Свитсэру просимый им напиток.
Слуга, который принес кюрасао в картинную галерею, нашел Феликса развалившимся на диване и восторгающимся картиной Хоббемы.
– Не мешай мне, – сказал он брюзгливо, заметив, что слуга остановился, устремив на него глаза. – Поставь бутылку и иди!
После запрещения смотреть на мистера Свитсэра, глаза слуги, когда он выходил из картинной галереи, невольно обратились с изумлением на знаменитый ландшафт. И что же он увидел? Он увидел вверху на небе большую тучу, которая грозила дождем, два поникших дерева, которые, казалось, ждали дождя, пыльную дорогу, которая стала еще хуже от бездождия, и маленького бродягу, который спешил домой, испугавшись приближения дождя. Такова была картина на взгляд слуги. Возвратясь в людскую, слуга выразил нелестное заключение о состоянии умственных способностей мистера Свитсэра.
– На чердаке не в порядке у бедняги! – так выразился слуга о блестящем Феликсе.
Тотчас же после ухода слуги тишина в картинной галерее была нарушена голосами, доходившими в нее из гостиной. Феликс приподнялся и сел на диван. Он различал голос мастера Гардимана, который говорил: «Не беспокойте леди Лидиард» и голос Муди отвечавший: «Я только постучу в двери комнаты миледи, сэр. Вы найдете мистера Свитсэра в картинной галерее».
Портьера на арке распахнулась и открыла фигуру высокого худощавого человека с коротко остриженною головою, несколько плотно посаженною на плечах. Неподвижная важность в лице и манере, какую приобретает, по-видимому, всякий англичанин, постоянно живущий в обществе лошадей, – таково было выражение джентльмена при входе его в картинную галерею. Он был хорошо сложенный мускулистый человек с резкими правильными чертами. Если б он не был вполне и исключительно занят лошадьми, он мог бы иметь большой успех в обществе женщин. Алфред Гардиман был в своем роде замечательный человек. Ему предлагали вступить на обычную стезю младших сыновей лордов – церковную или дипломатическую службу, но он отказался от того и другого. «Я люблю лошадей, – говорил он, – и хочу добывать себе средства к жизни лошадьми. Не говорите мне о положении в свете. Заботьтесь о положении моего старшего брата, к которому перейдет наследство и титул». Начав жизнь с этими благоразумными взглядами и небольшим капиталом в пять тысяч фунтов, Гардиман занял свое место в той сфере, которая вполне удовлетворяла его. В то время, к которому относится этот рассказ, он был уже богатым человеком и одним из величайших авторитетов по части коннозаводства в Англии. Богатство не изменило его. Он остался все тем же важным, спокойным, настойчивым и решительным человеком, верным немногим друзьям, с которыми сблизился, и чересчур откровенным в выражении своих чувств к людям, которым он не доверял или которые ему не нравились. Когда он вошел в картинную галерею и остановился на минуту, смотря на Феликса, сидевшего на диване, его большие, холодные серые глаза остановились на маленьком человеке с равнодушием, граничившим с презрением. Феликс, напротив, вскочил на ноги с торопливою вежливостью и приветствовал своего друга с преувеличенною любезностью.
– Добрый старый друг! Это очень любезно с вашей стороны, – начал он. – Я это чувствую, уверяю вас, я чувствую это!
– Вам нечего беспокоиться чувствовать, – последовал спокойный и неприветливый ответ. – Леди Лидиард пригласила меня сюда. Я пришел посмотреть на ее дом и на собаку. – Он окинул галерею своим важным внимательным взглядом. – Я ничего не понимаю в картинах, заметил он с видом покорности. – Я пойду назад в гостиную.
После минутного размышления Феликс последовал за ним.
– Ну, – сказал Гардиман, – что же?
– То дело? – сказал Феликс вопросительно.
– Какое дело?
– Вы знаете. Можно до будущей недели?
– До будущей недели нельзя.
– Можно до завтра?
– Да.
– В какое время?
– Между двенадцатью и часом пополудни.
– Между двенадцатью и часом, – повторил Феликс.
Он опять взглянул на Гардимана и взялся за шляпу.
– Передайте мои извинения тетушке, – сказал он. – Вы можете сами представиться ей. Я не могу больше ждать.
Он вышел из комнаты, с избытком отплатив Гардиману за его равнодушную презрительность тою же монетой на прощанье.
Оставшись один, Гардиман взял стул и взглянул на дверь, которая вела в будуар. Управляющий постучался в эту дверь и исчез за нею, но не являлся назад. «Как долго еще гостю леди Лидиард придется оставаться незамеченным в ее доме?»
Пока этот вопрос складывался в его уме, дверь будуара отворилась. В первый раз в жизни самообладание оставило мистера Гардимана. Он вскочил на ноги, как всякий обыкновенный смертный, пораженный совершенною неожиданностью.
Вместо мистера Муди, вместо леди Лидиард, в отворенных дверях показалась смущенная молодая девушка, появление коей заставило сильнее забиться сердце Гардимана, когда взгляд его остановился на ней. Была ли особа, которая при первом взгляде повергла его в смущение, лицом особенно значительным? Ничего подобного не было. Это была Изабелла по фамилии Миллер. Даже в имени ее не было ничего особенного. Просто Изабелла Миллер. Могла ли она иметь право на отличие по своей наружности?
Ответить на этот вопрос нелегко. Женщины (дадим прежде слово худшим судьям) давно уже нашли, что ей не достает того изящества фигуры, которое обусловливается тонкостью талии и длиной рук и ног. Мужчины (лучше понимавшие в этом) смотрели на ее фигуру со своей точки зрения, и, находя ее необыкновенно миловидною, не желали ничего большего. Может быть, светлый цвет ее лица или сильный блеск глаз (так думали женщины) ослеплял мужчин и делал их неспособными различать ее недостатки. Но в ней были и несомненно привлекательные черты, которых не отрицали самые строгие критики. Улыбка ее, появляясь на губах, мгновенно разливалась по всему лицу. Очаровательная атмосфера здоровья, свежести и добродушия, казалось, окружала ее, куда бы она ни шла и что бы она ни делала. Наконец ее темно-русые волосы низко спускались на широкий белый лоб и были прикрыты маленьким белым кружевным чепцом с темно-лиловыми лентами. Прямой воротничок и манжетки окружали ее нежную круглую шею и полные руки с ямочками. Мериносовое платье, покрывавшее, но не скрывавшее очаровательных линий ее бюста, было одного цвета с лентами и было украшено белым кисейным фартуком, кокетливо собранным складочками около карманов – подарок леди Лидиард. Краснея и улыбаясь, она затворила за собою дверь, и, застенчиво приблизясь к незнакомцу, сказала своим тихим ясным голоском:
– Позвольте узнать, сэр, вы – мистер Гардиман?
Обычная важность знаменитого коннозаводчика оставила его при первых ее словах. Он улыбнулся, отвечая утвердительно, что он мистер Гардиман, улыбнулся, подавая ей стул.
– Нет, благодарю вас, сэр, сказала она с легким грациозным наклонением головы. – Меня послали сюда только затем, чтобы передать вам извинение миледи. Она посадила собаку в теплую ванну и не может оставить ее. Мистер Муди не мог прийти вместо миледи, потому что я была очень испугана и не могла ничем помочь, так что ему пришлось держать собаку. Мы бы очень желали, сэр, знать, полезна ли ей теплая ванна. Пожалуйста, войдите в комнату и объясните нам.
Она направилась обратно к двери. Гардиман, естественно, не спешил следовать за ней. Когда человек очарован прелестью молодости и красоты, понятно, что он не станет спешить перенести свое внимание на больное животное в ванне. Гардиман воспользовался первым представившимся ему предлогом, чтоб удержать ее в гостиной.
– Мне кажется, что я буду в состоянии скорее помочь вам, – сказал он, – если вы прежде расскажете мне кое-что о собаке.
Даже его манера говорить несколько изменилась. Спокойный, сухой, монотонный голос, каким он говорил обыкновенно, несколько оживился под влиянием настоящего возбуждения. Что касается Изабеллы, то, будучи слишком озабочена состоянием Томми, она и не подозревала, что становится жертвой стратагемы[3]. Она отошла от двери и вернулась к Гардиману. Во взгляде ее выражалось нетерпеливое желание узнать, что он скажет.
– Что я могу рассказать вам, сэр? – наивно спросила она.
Гардиман безжалостно воспользовался представившимся ему случаем.
– Можете вы сказать мне, какой породы эта собака?
– Да.
– Сколько ей лет?
– Да.
– Как ее зовут? Какой у нее нрав? Чем она больна? Какие болезни бывали у ее матери и отца? Как…
Голова Изабеллы начинала кружиться.
– Не все сразу, сэр! – прервала она его с умоляющим жестом. – Собака спит на моей постели, и так беспокоила меня, что я дурно провела ночь, боюсь, что от этого я сегодня очень глупа. Ее зовут Томми. Нам приходится так звать ее, потому что она не откликается ни на какое другое имя, кроме того, каким ее звали, когда миледи купила ее. Но мы пишем его с i – e в конце, в отличие от обыкновенного имени на y. Мне очень жаль, сэр, что я забыла, что еще вам нужно знать. Пожалуйста, войдите и миледи все вам расскажет.
Она попыталась вернуться к дверям будуара. Гардиман наслаждаясь видом красивого подвижного личика, которое смотрело на него с таким невинным доверием к его авторитету, вернул ее от дверей единственным средством, бывшим в его распоряжении. Он возвратился к расспросам о Томми.
– Пожалуйста, подождите минутку. Скажите мне, какой породы собака?
Изабелла снова вернулась. Описывать Томми было ее любимым делом.
– Это самая красивая собака в свете! – начала девушка и глаза ее заблистали нежностью. – У нее самая прекрасная курчавая белая шерсть с двумя светло-коричневыми пятнами на спине и такие милые черные глаза! Ее называют шотландским терьером. Когда она здорова, аппетит у нее поистине изумительный, она ест решительно все, сэр, начиная с paté de foie gras[4] и кончая картофелем. Но вы, может быть, не поверите, что у нее есть и враги. Люди, которые не хотят простить ей, что она иногда кусается (есть же на свете такие дурные характеры!), называют ее чудовищем. Не правда ли, как стыдно! Но войдите, пожалуйста, и посмотрите на нее, сэр, миледи, вероятно, уж наскучило ждать, – за этими словами последовало новое путешествие к двери, встретившее новое препятствие.
– Постойте минутку! Вы должны сказать мне, какой у нее нрав, иначе я ничего не могу сделать.
Изабелла опять вернулась, чувствуя, что на этот раз дело серьезно. Важный вид ее был еще очаровательнее ее веселости. Когда она подняла свое лицо с широко открытыми серьезными глазами, выражавшими сознание ответственности, Гардиман отдал бы любую лошадь из своих конюшен, только бы иметь право взять ее на руки и расцеловать.
– У Томми ангельский нрав с людьми, которых он любит, – сказала она. – Если он кусается, то это обыкновенно значит, что ему не нравятся чужие. Он любит миледи, любит мистера Муди, любит меня. Теперь точно все. Пожалуйте сюда, сэр, мне кажется, я слышу, что миледи зовет меня.
– Нет, – сказал Гардиман со своим непреодолимым упрямством. – Никто вас не звал. Так каков нрав у собаки? Пойдет она ко всякому чужому? Каких людей она обыкновенно кусает?
Красивый ротик Изабеллы начал складываться в улыбку. Последний неразумный вопрос Гардимана начинал открывать ей истину. Но все-таки участь Томми была в руках этого странного джентльмена, она считала своею обязанностью помнить это. Кроме того, Изабелле не каждый день случалось очаровывать знаменитого человека, к тому же красивого и прекрасно одетого. Она рискнула потерять еще минутку-другую и вернулась к воспоминаниям о Томми.
– Я должна вам признаться, сэр, что он ведет себя несколько неблагодарно, даже с теми из чужих, кто хочет ему помочь. Когда он выбегает на улицу (что случается довольно часто), он садится на тротуаре и воет, пока не соберет вокруг себя кучку сострадательных людей. Когда кто-нибудь пытается прочитать на ошейнике его имя и адрес, он бросается на них. Слуги обыкновенно находят его и приносят домой, тогда он возвращается к дверям и бросается на слуг. Но я думаю, что это он шутит. Посмотрели бы вы на него за обедом, как он сидит на своем кресле, ждет, чтоб ему подавали, положив передние лапки на край стола, – как руки джентльмена на публичном обеде, когда он говорит спич. Но теперь, – воскликнула Изабелла, прерывая себя со слезами на глазах, – я так говорю о нем, а он так ужасно болен! Одни говорят, что у него бронхит, другие – боль в печени. Вчера еще я выпустила его на улицу немножко освежиться, и он остановился на тротуаре и был сам не свой. В первый раз в жизни он не бросился ни на кого из прохожих и бедняжка не имел даже охоты пойти понюхать фонарный столб!
Едва Изабелла успела рассказать это последнее печальное обстоятельство, как воспоминания о Томми были внезапно прерваны голосом леди Лидиард, которая на этот раз действительно звала ее из-за дверей будуара.
– Изабелла! Изабелла! – кричала миледи. – Что вы там делаете?
Изабелла подбежала к дверям будуара и отворила их.
– Войдите, сэр! Пожалуйста, войдите!
– Без вас? – спросил Гардиман.
– Я приду вслед за вами, сэр. Мне надо прежде кое-что сделать для леди Лидиард.
Она продолжала держать отворенную дверь, указывая вход в будуар.
– Меня будут бранить, сэр, если вы не войдете.
Это заявление не оставляло Гардиману другого выбора.
Он без промедления вошел к леди Лидиард.
Затворив за ним дверь гостиной, Изабелла остановилась, поглощенная своими мыслями.
Теперь она вполне сознавала, какое впечатление произвела на Гардимана. Тщеславие ее, надо сознаться, было польщено его восхищением – он был так знаменит и так высок, и у него были такие красивые большие глаза. Стоя с опущенною головой и разгоревшимся лицом и улыбаясь про себя, девушка казалась красивее, чем когда-нибудь. Часы на камине, пробившие полчаса, вывели ее из задумчивости. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него и подошла к столу, за которым писала леди Лидиард.
Методичный мистер Муди, призванный помогать делать ванну Томми, не забыл об интересах своей хозяйки. Он напомнил миледи, что она оставила незапечатанным письмо с вложенным в него банковым билетом. Занятая собакой леди Лидиард отвечала:
– Изабелла ничего не делает, пусть она запечатает его. Попросите мистера Гардимана сюда, – продолжала она, обращаясь к Изабелле, – и потом запечатайте письмо, которое найдете у меня на столе.
– И когда запечатаете, – добавил заботливый мистер Муди, – положите опять на стол. Я возьму его, когда миледи меня отпустит.
Таково было поручение, удержавшее теперь Изабеллу в гостиной. Она зажгла восковую свечу, закрыла и запечатала открытый конверт, не полюбопытствовав даже взглянуть на адрес. Мистер Гардиман был главным предметом ее мыслей. Оставив запечатанное письмо на столе, она вернулась к камину и стала внимательно осматривать свое миловидное лицо в зеркале. Время проходило – Изабелла была занята своими мыслями. «Без сомнения он встречает многих красивых дам, – думала она, колебаясь между гордостью и смирением. – Удивляюсь, что он нашел во мне?»
Часы пробили час. Почти в то же мгновение дверь будуара отворилась и Роберт Муди, освободившийся, наконец, от забот о собаке, вошел в гостиную.
Глава V
– Что, – спросила Изабелла с жадным любопытством. – Что говорит мистер Гардиман? Надеется ли он, что может вылечить Томми?
– Мистер Гардиман, кажется, умеет обращаться с животными, сказал Муди. – Он приподнял веки собаки, посмотрел ей в глаза и сказал, что ванна была не нужна.
– Продолжайте! – сказала Изабелла нетерпеливо. – Я думаю, он сделал что-нибудь, кроме того, что сказал, что ванна не нужна.
– Он вынул из кармана ножик с ланцетом…
Изабелла всплеснула руками со слабым криком ужаса.
– О, мистер Муди! Он поранил Томми?
– Поранил? – повторил Муди негодуя на интерес, какой она чувствовала к собаке и на ее равнодушие к человеку (т. е. к нему). – Поранил, действительно! Мистер Гардиман пустил кровь скоту…
– Скоту! – повторила Изабелла, и глаза ее засверкали. – Я знаю некоторых людей, мистер Муди, которые действительно заслуживают этого ужасного названия. Если вы не можете сказать «Томми», когда говорите о нем в моем присутствии, то, будьте так добры, говорите просто «собака».
Муди уступил с неудовольствием.
– О, очень хорошо! Мистер Гардиман пустил кровь собаке и тотчас же привел ее в чувство. Мне поручено сказать вам…
Он остановился, как будто данное ему поручение было в высшей степени неприятно ему.
– Что же вам поручили сказать мне?
– Я должен сказать вам, что мистер Гардиман даст вам наставление как обращаться с собакой на будущее время.
Изабелла поспешила к двери, торопясь получить наставление. Муди остановил ее прежде, чем она успела отворить дверь.
– Вы очень спешите увидеть мистера Гардимана, – заметил он.
Изабелла оглянулась на него с удивлением.
– Вы только что сказали, что мистер Гардиман ждет меня, чтобы сказать мне, как обращаться с Томми.
– Может подождать, – угрюмо заметил Муди. – Когда я оставил его, он был достаточно занят выражением своего лестного мнения о вас.
Бледное лицо управляющего побледнело еще более при этих словах. С прибытием Изабеллы в дом леди Лидиард «время его пришло», как предсказывала женская прислуга. Наконец-то бесчувственный человек испытал влияние женщины, наконец-то он узнал муки любви, безнадежной любви к девушке, которая по летам годилась ему в дочери. Он уже не раз говорил с Изабеллой в таких выражениях, которые могли вполне открыть его тайну. Но тлеющий огонь ревности, раздутый в пламя мистером Гардиманом, обнаружился теперь в первый раз. Его взгляды, еще более, нежели слова, предостерегли бы всякую женщину, знающую натуру таких людей, чтоб она была осторожна в своем ответе. Молодая, безрассудная и неопытная Изабелла поддалась внезапному увлечению минуты, не думая о последствиях.
– Со стороны мистера Гардимана очень любезно хорошо говорить обо мне, – проговорила она с веселым коротким смехом. – Надеюсь, вы не ревнуете к нему, мистер Муди?
Муди не был расположен переносить необузданную веселость молодости и хорошего расположения духа.
– Я ненавижу всякого человека, который восхищается вами, – сказал он с порывистою страстностью, – кто бы он ни был!
Изабелла взглянула на своего обожателя с непритворным изумлением. Как не похож он на мистера Гардимана, который с начала до конца относился к ней, как к леди.
– Какой вы странный человек! – сказала она. – Вы не понимаете шутки. Поверьте, что я не желала оскорбить вас.
– Вы не оскорбляете меня, вы делаете хуже: вы делаете меня несчастным.
Изабелла начала бледнеть. Веселость сошла с ее лица, она серьезно посмотрела на Муди.
– Я не люблю, чтобы меня незаслуженно обвиняли, что я делаю других несчастными, – сказала она. – Лучше будет, если я уйду. Пустите меня, пожалуйста.
Сделав одну ошибку, оскорбив ее, Муди сделал другую, пытаясь примириться с нее. Под влиянием страха, что она действительно уйдет, он грубо взял ее за руку.
– Вы всегда стараетесь уходить от меня, – сказал он. – Желал бы я знать, как могу я сделаться приятным для вас, Изабелла.
– Я не позволяю вам называть меня Изабелла! – возразила она, делая усилие освободиться. – Пустите мою руку. Вы делаете мне больно.
Муди выпустил ее руку с коротким вздохом.
– Я не знаю, как обращаться с вами, – сказал он просто. – Пожалейте меня хоть немного.
Если б управляющий имел какое-нибудь понятие о женщинах (в такие юные годы), он никогда не обратился бы к ее жалости в таких прямых словах и в такую неудобную минуту.
– Пожалеть вас? – повторила она презрительно. – Это все, что вы имеете сказать мне, после того как повредили мне руку? Какой вы медведь!
Она пожала плечами и кокетливо заложила руки в карманы своего фартука. Вот как она жалела его! Его лицо становилось все бледнее и исказилось страданием.
– Ради Бога, не смейтесь надо всем, что я говорю! – воскликнул он. – Вы знаете, что я люблю вас всем сердцем и душой. Много раз я просил вас стать моею женой, и вы смеетесь надо мной, как если б это была шутка. Я не заслужил, чтобы со мной обращались так жестоко. Это сводит меня с ума – я не могу долее переносить этого!
Глаза Изабеллы были опущены в пол, она обводила кончиком своего изящного маленького башмачка линии узоров на ковре. Она также мало понимала то, что говорил Муди, как если б он говорил по-еврейски. Она была изумлена и смущена, слыша выражение страсти, которую бессознательно вызвала.
– Почему вы не можете говорить о чем-нибудь другом, – проговорила она. – Почему бы нам не быть друзьями? Простите меня, что я напоминаю об этом, – продолжала она, смотря на него с жестокою улыбкой, – но вы так стары, что могли бы быть моим отцом.
Голова Муди опустилась на грудь.
– Вы правы, – сказал он со смирением. – Но есть кое-что, что говорит в мою пользу. Другие люди моих лет бывали хорошими мужьями. Я посвятил бы всю мою жизнь, чтобы сделать вас счастливою. Я спешил бы исполнять малейшие ваши желания. Вы не должны считать мои года. Я не растратил свою молодость легкомысленною жизнью, я могу быть более верным и нежным мужем, чем многие молодые люди. Не может быть, чтобы сердце мое было соврешенно недостойно вас, если оно все принадлежит вам. Я вел такую одинокую несчастную жизнь, и вам так легко озарить ее. Вы добры ко всем, Изабелла. Скажите же, почему вы так жестки ко мне?
Голос его дрожал, когда он взывал к ней в этих простых словах. Наконец-то он избрал настоящий путь, чтобы тронуть ее. Она действительно пожалела его. Все, что было правдивого и нежного в ее натуре, начало выступать, принимая его сторону. К несчастию, он чувствовал слишком глубоко и слишком сильно, чтобы быть терпеливым и дать ей время. Он совершенно иначе понял ее молчание, превратно истолковал побуждение, заставившее ее отвернуться на мгновение, чтобы собраться с духом, прежде чем отвечать ему.
– А! – воскликнул он с горечью, тоже отворачиваясь. – У вас нет сердца!
Эти несправедливые слова вызвали в ней злобное чувство. В эту минуту они задели ее за живое.
– Вам лучше знать, – сказала она. – Я не сомневаюсь, что вы правы. Но помните одно, что хотя у меня и нет сердца, но я никогда не поощряла вас, мистер Муди. Я всегда говорила, что могу быть только вашим другом. Попомните это, пожалуйста, на будущее время. Я не сомневаюсь, что найдется много прекрасных женщин, которые будут рады выйти за вас замуж. Прощайте. Миледи будет удивляться, что сталось со мной. Будьте так добры, позвольте мне пройти.
Мучимый пожиравшей его страстью, Муди упрямо продолжал стоять между Изабеллой и дверью. Недостойное подозрение на ее счет, которое было в его уме во все время разговора, вырвалось теперь наружу.
– Никогда ни одна женщина не мучила так ни одного человека, как вы мучаете меня без всякого повода, – сказал он. – Вы замечательно хорошо сохраняли вашу тайну, но рано или поздно всякая тайна откроется. Я знаю, что у вас на уме так же, как вы сами это знаете. Вы любите другого.
Лицо Изабеллы вспыхнуло ярким румянцем, в ней заговорила гордость оскорбленной женщины. Она бросила на Муди негодующий взгляд, не давая себе труда выразить свое презрение словами.
– Пустите, сэр! – было все, что она сказала ему.
– Вы любите другого, – повторил он страстно. – Отрицайте это, если можете.
– Отрицать! – повторила она, и глаза ее заблистали. – Какое право имеете вы предлагать мне такие вопросы? Разве я не имею права делать, что хочу?
Он стоял и смотрел на нее, обдумывая свой ответ, и самообладание внезапно оставило его. Сдержанная ярость проглядывала в его сурово устремленных на нее глазах, сдержанная ярость обнаруживалась в его дрожащих руках, когда он выразительно поднял их, говоря следующие слова:
– Мне остается сказать еще одно, – отвечал он, – и я закончу. Если я не буду вашим мужем, никто другой не будет им. Помните это, Изабелла Миллер. Если между нами стоит кто-нибудь другой, я скажу ему только одно – нелегко ему будет отнять вас у меня!
Она вздрогнула и побледнела, но только на мгновение. Мужество, в котором у нее не было недостатка, заблистало в ее глазах, и она взглянула на него безбоязненно.
– Угрозы? – сказала она со спокойным презрением. – Вы объясняетесь в любви, мистер Муди, очень странным образом. Совесть моя чиста. Когда вы успокоитесь, я приму ваши извинения, – она остановилась и указала на стол. – Так лежит письмо, которое, запечатав, я должна была оставить для вас, – продолжала она. – Вероятно, вы получили о нем какие-нибудь приказания миледи. Не пора ли вам подумать о том, чтоб исполнить их.
Презрительное спокойствие ее голоса и манеры, казалось, уничтожило Муди. Не говоря ни слова, злополучный управляющий взял письмо со стола. Не говоря ни слова, он дошел до большой двери, выходящей на лестницу, остановился на пороге, чтобы взглянуть на Изабеллу, постоял с минуту, бледный и молчаливый, и быстро вышел из комнаты.
Этот безмолвный уход, эта безнадежная покорность невольно подействовали на Изабеллу. Сознание перенесенной несправедливости исчезло минуту спустя после того, как она осталась одна. Не прошло минуты, как она начала снова жалеть его. Предшествовавшее свидание не научило ее ничему. Она была не в таком возрасте, не имела достаточной опытности, чтобы понять, какой роковой переворот производит в характере человека любовь, когда она овладевает им впервые в зрелых годах. Если бы Муди поцеловал ее при первом представившемся случае, она рассердилась бы за свободу, которую он позволил себе с ней, но она совершенно поняла бы его. Его ужасная серьезность, его крайняя возбужденность, его внезапная жестокость, только смущали ее. «Я уверена, что не хотела оскорбить его чувство, – такова была форма, которую приняло ее размышление при настоящей ее готовности к покаянию, – но зачем он вызывал меня на это?.. Это бесстыдная ложь – говорить мне, что я люблю другого. Я готова ненавидеть всех мужчин, если все они похожи на мистера Муди… Желала бы я знать, простит ли он мне, когда мы с ним опять увидимся. Со своей стороны я готова забыть и простить, особенно если он не будет настаивать, что я должна полюбить его, потому что он меня любит. О! Как бы я желала, чтоб он вернулся пожать мне руку… Даже святой выйдет из терпения, если с ним будут обращаться таким образом. Я бы желала быть безобразною! Безобразные могут жить спокойно – мужчины не обращают на них внимания… Мистер Муди! Мистер Муди!» Она вышла на площадку лестницы и тихонько позвала его. Ответа не было. Его уже не было в доме. С минуту она простояла молча с досадой и огорчением. «Пойду к Томми, – решила она. – Из них двоих Томми, несомненно, более приятная компания. Боже мой! Там еще мистер Гардиман ждет меня, чтобы передать мне свои наставления! Желала бы я знать, на кого я похожа?» Она опять посоветовалась с зеркалом, поправила слегка волосы и чепчик и поспешила в будуар.
